Математический класс

      Во вторник сразу после третьего урока все девятые, десятые и одиннадцатые классы согнали в главный корпус на общеобязательную линейку.       Директриса, очень крепкого сложения женщина, добрых минут пять своим звучным голосом говорила нам про важность предстоящих экзаменов. О проблеме пропусков, о том, что нужно присутствовать на всех занятиях, и что ей очень этого не хочется, но скоро начнут выгонять за пропуски уроков (что нам обещали еще с октября, но так никого и не выгнали). О том, что в прошлом году несколько выпускников, не осилив ЕГЭ, ушли из школы со справками.       Линейку эту проводили каждую неделю, в одно и то же время во вторник после третьего урока. И говорили на ней каждый раз одно и то же.       – Вы знаете, сколько людей в прошлом году не сдало ЕГЭ по математике и ушли со справками? – спросила толпу директриса. Стоящие за ее спиной завучи и учителя, словно ручные церберы, с наисерьезнейшими лицами строго осматривали учеников.       "Одиннадцать человек…" – уныло подумала я.       – Одиннадцать человек! – горячо произнесла женщина.       И так каждый божий раз...       Иногда мне казалось, что школа заранее нас программирует на завал экзаменов. Уж слишком часто нам говорили про завалы, пропуски и прочее… Они что, и правда считают, что если каждую неделю говорить нам о глобальных несдачах экзаменов, то это как-то повлияет на успеваемость? Похоже, что да, если судить по тому, как директрисе не надоедает каждую неделю толкать одну и ту же речь, как неисправному радиоприемнику.       Она как раз перешла к той части, где убеждает девятиклассников хорошенько подумать, оставаться ли нам учиться дальше в школе или уйти в колледжи и техникумы, как меня легонько тронул за плечо Федя:       – Слушай, ты не знаешь, где Маша? – шепотом спросил меня парень.       Я отрицательно мотнула головой. Самой было бы интересно это узнать.       Сивцевой сегодня не было с самого утра. Сначала мне казалось, что Маша просто опаздывает, но на первый урок она так и не пришла, и на второй тоже, хотя прекрасно знает, что третьим будет алгебра. А отсутствие на ней будет равняться самоубийству.       Поэтому либо Машенька повредилась умом, либо с ней что-то случилось…       В мое плечо снова тыкнул Егоров:       – А Александр Владимирович сегодня будет?       Сердце в моей груди невольно забилось интенсивней.       – Изменений в расписании нет, значит, будет, – шепотом ответила я и тут же нарвалась на предупредительный взгляд учительницы по биологии.       – Ты не пробовала позвонить Маше? – не унимался Федя, который стоял прямо за моей спиной, и его, в отличие от меня, не было видно бдительным учителям.       Я снова отрицательно мотнула головой, так как учительница по биологии все еще смотрела на меня.       – Позвони. Вдруг у нее что-то случилось.       – Интересно, как я сейчас это сделаю? – раздраженно шикнула ему я.       – После линейки. Следующая же алгебра, если ее там не будет…       Я вздрогнула, вдруг утратив нить разговора. Мне показалось на мгновенье, что я видела в гуще толпы у самой лестницы мелькнувшую до боли знакомую фигуру. Мои пальцы невольно сжались, но я заставила себя успокоиться, хотя внутри все заныло от нетерпения. Мне даже стало казаться, что эта линейка получается самой длинной в моей жизни.       Когда же директриса, наконец, закончила свои многочисленные наставления и предупреждения, объявив, что все могут идти по классам, я, стараясь не показывать волнения, прошла за Федей вглубь коридора первого этажа в место, где было более-менее тихо.       Звонок должен был прозвенеть с минуты на минуту. Я, сильно торопясь, набрала в телефоне номер Маши, прижала трубку к уху и зажала ее рукой с другой стороны, так как со всех сторон галдели расходящиеся по своим кабинетам ученики. Федя низко наклонился к моей голове, но вряд ли ему было хоть что-то слышно.       В динамике раздались короткие гудки. Тогда я попробовала еще раз и еще…       – Ну что там? – спросил Егоров, топтавшийся у меня за спиной.       – Отключен! – шокировано констатировала я после трех провальных попыток дозвониться до Сивцевой. – Она отключила телефон.       Мы с Егоровым обменялись обеспокоенными взглядами.       – Даш, а с ней не могло ничего случиться?       Я неуверенно пожала плечами. И раньше, конечно, Маша особо не отличалась пунктуальностью, но не в последние недели, когда угроза вылета со школы за пропуски была уже вполне реальной…       Могло ли с ней и правда что-то произойти? Меня пробрал неприятный мороз по коже.       – Может, сегодня после уроков к ней сходим? – как бы между прочим предложил Федя. – Ты же знаешь, где она живет? Последние уроки физики отменили, у нас сейчас только алгебра и все...       "И прощай прекрасная возможность остаться после уроков…" – мысленно простонала я.       Однако беспокойство за подругу, возрастающее во мне с каждой минутой все больше и больше, вынудило меня согласиться.       – Ладно, пойдем сразу после этого урока, – кивнула головой я, раздраженно убирая телефон обратно в карман джинсов. – Но если в итоге окажется, что она просто проспала или забила на уроки, я задушу ее собственными руками!       Над нашими головами раздалась громкая трель звонка на урок. И мы с Егоровым чуть ли не бегом бросились на третий этаж, торопясь так, будто на кону стояла наша жизнь. И, естественно, не успели.       Дверь в кабинет математики уже была зловеще закрыта.       Я как раз успела мысленно приготовиться к самому худшему, как за нашими поникшими спинами раздался насмешливый голос:       – Опять опаздываем?       По моему телу словно прошел электрический разряд. Сильно вздрогнув от неожиданности, я резко обернулась.       В двух шагах от нас стоял Александр Владимирович с аккуратной стопкой тетрадей в руках.       – Здравствуйте, Александр Владимирович, – пробормотала я, чувствуя, как все внутри обдает жаром.       – Здравствуй, Дарья, – кивнул он мне и перевел вопросительный взгляд на Федю. – И… кажется, Ефремов?..       – Егоров, – насупившись, привычно поправил парень. – Здравствуйте, Александр Владимирович. Извините нас за опоздание, мы задержались на линейке.       – Да что ты? Вас, никак, лично директор задержал? – холодно осведомился у него учитель. – Потому что все ваши одноклассники уже в классе.       Повисла неприятная тишина.       Одергивание вышло очень жесткое. У меня даже прошел легкий морозец по коже рук. Не люблю, когда он так делает, становится страшно не по себе от него такого…       – Ладно, заходите, – сжалился Александр Владимирович. Проходя мимо нас, он невесомо прошелся по коже моей руки рукавом своего пиджака, открыл дверь кабинета. – Но в первый и последний раз.       Не смея даже взглянуть друг на друга, мы с Федей быстро прошли в класс. До этого негромко переговаривавшийся класс с приходом учителя практически синхронно поднялся на ноги. Я сразу заняла свою привычную третью парту, бросив сумку на стул, Егоров, немного потоптавшись на месте, встал у другой третьей парты.       – Здравствуйте, садитесь. Кого сегодня нет? – прикрыв за собой дверь, сходу спросил Александр Владимирович, пройдя к своему столу и открыв классный журнал.       Я обеспокоенно заерзала на стуле. Одноклассники, оживленно озираясь друг на друга, быстро заметили отсутствие Маши.       – Сивцевой сегодня нет, – елейно протянула с первой парты предательница Катька Ерохина. – С самого утра причем.       – И кто-нибудь знает, что с ней?       Тут все обратили вопросительные взгляды на меня, как на ее лучшую подругу, и я, сжавшись, очень неправдоподобно выдавила из себя:       – Она болеет...       – Ну конечно, – громко фыркнула Ерохина, махая перед своим лицом тетрадью на манер веера. – Прогуливает она опять. Не знаю, чем думает, экзамены же на носу!       Девушка кинула полный собственного достоинства взгляд на математика, всеми силами желая показать, какая она правильная и добросовестная ученица в отличие от такой необязательной Марии. У меня появилось непреодолимое желание швырнуть в нее чем-то очень-очень тяжелым.       – Сивцева, говоришь? А не она ли у нас уже была поставлена на внутришкольный учет по пропускам?       Ерохина тут же быстро закивала головой, всем своим видом говоря, как она это осуждает.       Теперь уже точно Маша вляпалась по полной…       Я обреченно переглянулась с Федей. Парень еще более нервно, чем обычно, теребил пальцами корешок тетрадки с такой интенсивностью, что в следующую секунду оторвал ее полностью, но даже не заметил этого.       Александр Владимирович полистал журнал, по всей видимости, смотря на многочисленные пропуски и опоздания Марии.       Я с тревогой наблюдала за его действиями. В душу зарылось неприятное предчувствие…       – Вот что, – захлопнул журнал мужчина, поднимая глаза на класс. – Дарья…       Я вздрогнула от неожиданности:       – Да?       – … ты можешь передать Сивцевой, что это был ее последний пропуск. Сегодня же я ставлю вопрос о ее отчислении.       Послышался громкий хлопок. У Егорова упала тетрадка на пол, и он не спешил ее поднимать.       Тяжелое и безумно вязкое молчание окутало кабинет. Все были глубоко шокированы этим заявлением, даже довольная до этого Ерохина, казалось, была как громом пораженная.       Хоть нам и говорили, что, возможно, когда-то и смогут кого-то за пропуски выгнать из школы, никто в это всерьез не верил. Все-таки одно дело говорить это класса с седьмого, а совсем другое – выполнить давнюю угрозу…       – Кажется, я уже говорил, что с вами больше никто нянчиться не будет, – холодно продолжил учитель. – Говорил я и про пропуски уроков. У Сивцевой уже столько пропущенных часов, мне непонятно, почему никто не ставил вопрос о ее отчислении до этого дня.       Он что это, всерьез?..       На меня будто ушат холодной воды вылили. Я сидела в полной прострации, абсолютно неподвижно. Сколько лет мы дружим с Машей, сколько раз ее обещали выгнать из школы, но еще никогда…       Александр Владимирович деловито взглянул на свои часы:       – Ладно. На этом мы закончим и приступим к уроку. Запишите новую тему…       Как все-таки хорошо, что мы прошли на дополнительных занятиях весь курс девятого класса. Потому что именно сейчас я была совсем не в том состоянии, чтобы воспринимать новую информацию. Просто смотрела на все эти цифры на доске и не понимала, как они связаны между собой и что вообще происходит. В голове все перемешалось в странный экзотический коктейль: волнения за Машу, радость этой встречи и…       Александр Владимирович, занятый объяснением новой темы, совсем не обращал на меня внимания. Весь его образ был таким далеким и холодным. Единственное, что его сейчас интересовало – это цифры на доске.       Хоть я и знала, что это правильно, что на людях категорически нельзя проявлять какой бы то ни было интерес друг к другу, но внутри от его отстраненности все равно свербило.       Сама же я всеми силами старалась открыто не глазеть на него, но мой взгляд помимо воли цеплялся за уголок его шеи в расстегнутом воротнике рубашки, за четкие абрисы проступивших желваков, за его длинные тонкие пальцы, пишущие мелом по доске.       Посмотри на меня сейчас кто-нибудь, наверняка бы сразу понял, в чем тут дело…       Единственный урок алгебры прошел быстро. Слишком быстро.       Прозвенел звонок.       Дав домашнее задание, математик отпустил класс. И сразу стоявшую до этого тишину кабинета оглушили шоркающие звуки отодвигаемых стульев и переговоров учеников.       – Давай останемся? Вдруг получится его убедить? – наклонился ко мне Федя, который в первый раз за весь этот урок что-то сказал.       Обычно на уроках он активно работает… Ситуация с Машей явно его сильно обеспокоила.       – Хорошо, – кивнула я, по-прежнему в небольшом трансе скидывая свои вещи в сумку. – Только давай я сама останусь, а ты подождешь меня?       Федя тут же отрицательно замотал головой:       – Нет! Нужно остаться именно вдвоем! Вдвоем у нас больше шансов его уговорить.       Меня сильно удивила его горячая напористость, и ничего не оставалось, как согласиться. Хотя, оставшись один на один, мне было бы намного проще поговорить с учителем по этому поводу, но…       Я украдкой кинула взгляд на Федю. Он выглядел взволнованным, бледная кожа на лице чуть покраснела, ярко голубые глаза, кажущиеся просто огромными из-за толстых линз очков, были сосредоточенно вперены в учителя, руки же нервно то сгибали, то разгибали сильно потрепанную за сегодня тетрадь.       Впервые его таким видела…       Кабинет опустел за рекордно быстрое количество времени, с недавних пор никто больше не горел желанием подольше остаться в классе математики. Хотя раньше в кабинете оставалась добрая половина женского контингента моих одноклассниц.       Последняя лишь дежурная сегодня Аня Нестерова, закончив стирать с доски, наскоро ополоснула тряпку, и, попрощавшись с учителем, легко выпорхнула из кабинета.       Я несмело подняла на него глаза. Александр Владимирович прислонился спиной к учительскому столу, скрестив ноги, и теперь слегка склонил голову, с вежливым интересом глядел на поднявшегося со стула Федора:       – Ермолаев, тебе что-то непонятно по сегодняшней теме?       Парень тихо вздохнул и поправил учителя уже по привычке:       – Я Егоров.       – А да точно, извини, – бросил учитель, хотя в его голосе не было ни намека на раскаянье. – Постоянно почему-то из головы вылетает твоя фамилия…       – Бывает…       – Так что ты хотел, Егоров?       Глубоко вздохнув, морально собираясь с духом, парень быстро, практически скороговоркой, проговорил:       – Маша Сивцева. Не выгоняйте ее, пожалуйста! Дайте ей еще один шанс! Она исправится, обещаю! Она больше не будет опаздывать и…       – Да что ты?.. – криво усмехнулся Александр Владимирович, оборвав Федю на полуслове. – А не перевелись еще альтруисты на этом свете… Ты хочешь сказать, что можешь поручиться за Марию?       – Если нужно, то поручусь.       – Как похвально… Но какой мне прок от ваших клятв и заверений? Другое дело если бы это пообещала мне Мария, но ее, как видишь, нет.       – Она придет, – быстро проговорил парень. – Завтра, честное слово, придет!       – Завтра… – холодно протянул математик. – Завтра, Ермоленко, этим вопросом буду заниматься уже не я. Если на этом у тебя все, то…       – Она и правда исправится! – громко перебил учителя Федор, наверно в первый раз в своей жизни повысив голос.       И это он, конечно, зря…       По внезапно побелевшему лицу паренька стало ясно, что до него начало только-только доходить то, что он сейчас сказал.       Повисла вязкая тишина.       "Все же стоило одной остаться поговорить", - подумала я, от нервов даже не почувствовав, как сильно впилась себе в ладонь ногтями, оставив болезненные красные полумесяцы на коже.       По губам Александра Владимировича скользнула холодная усмешка, Федя еще, может, и не догадался, но я уже точно знала, что он сейчас ответит. И что ответ этот будет далеко не из приятных.       – Маша и правда больше не будет пропускать, – негромко подала голос я, поднимаясь из-за парты. Прекрасно понимая, что если сейчас не вмешаюсь, то произойдет что-то очень страшное.       Учитель, к моему большому облегчению, перевел взгляд с Егорова на меня.       – У нее правда сегодня поднялась высокая температура и… Пожалуйста, дайте ей еще один шанс, не нужно ее выгонять. Мы сегодня же с Федей с ней поговорим насчет этого и... Я не думаю, что она пропускала бы просто так. У нее что-то случилось, я уверена…       Какой же детский лепет!       Сбившись, я неловко переступила с ноги на ногу, с трудом подбирая хоть какой-нибудь внятный аргумент.       Александр Владимирович улыбнулся чему-то, задумчиво коснувшись пальцем подбородка. С полминуты он наблюдал, как я лихорадочно пытаюсь подобрать слова, а после, вздохнув, серьезно сказал, обращаясь сразу ко мне и Егорову:       – Меня, конечно, радует, что вы так горячо защищаете свою одноклассницу. Сейчас редко когда встретишь такую сплоченность в коллективе. Однако пропусков у Марии и правда слишком много. Не поставлю вопрос о ее посещении и успеваемости я – так поставит завуч по учебной части. Поэтому…       "…это все бессмысленно", – мысленно докончила за него я.       «Ее и правда выгонят, чтобы мы сейчас ни сказали…» – вдруг поняла я с неизбежной ясностью.       Выгонят, потому что она феноменальная дура! И правильно сделают, по пропускам уроков она и правда в числе первых в нашем классе, но… Я не могла представить себе эту школу без своей подруги. Просто не могла.       На душе вдруг стало ужасно пусто и гадко. Еще минут пять назад я думала лишь о том, как бы хорошо остаться после уроков, а на деле думать и волноваться нужно было совсем о другом…       – Александр Владимирович, – почти шепотом позвала я, поднимая на него глаза. – Пожалуйста…       666       Лифт в подъезде оказался сломанным, я уже успела запамятовать, что он часто ломался в этом подъезде. Делать было нечего, пришлось бегом преодолеть несколько длинных изматывающих пролетов до нужного нам этажа.       Уже на четвертом этаже у меня сбилось дыхание и немилостиво закололо в боку, это все сказывался не слишком активный образ жизни. Через силу добравшись до пятого этажа, я, остановившись у знакомой до боли двери, сразу утопила палец в дверном звонке.       – Привет. А Маша дома? – запыхавшись, спросила я у открывшей мне дверь Вероники. Тяжело дышащий мне в спину Егоров от чересчур быстрого спринта по лестнице сипло и слишком тихо, чтобы его услышали, пробормотал приветствие.       – Привет. Ты откуда такая? – с запозданием отозвалась девушка, удивленно разглядывая мое покрасневшее лицо. А после пошире распахнула входную дверь и крикнула в глубину квартиры: – Маш! К тебе пришли, выходи!       Но ответа так и не последовало. Тяжело вздохнув, Ника обернулась к нам:       – Ладно, Даша, заходи. Может, ты знаешь, что с ней случилось?       Недоуменно покачав головами и тревожно переглянувшись, мы гуськом с Егоровым ввалились в уютную прихожую семьи Сивцевых.       – А что с ней не так? – спросила я у девушки, неловко сбрасывая с себя уличную обувь.       Вероника, рассеянно проведя рукой по своим волосам, быстро стрельнула глазами в сторону коридора, туда, где находилась комната Марии:       – Да не знаю… Пришла вчера никакая. Второй день вот ревет, ничего не говорит, ни с кем не разговаривает. Может, вам что скажет…       Ника, повернувшись к нам и ахнув, удивленно уставилась на Егорова. Только сейчас, по-видимому, его заметила.       – Ой… Даш, а ты не познакомишь нас? – перевела на меня взгляд девушка.       – Федя, – сам представился парень, аккуратно отставляя в сторонку снятую обувь.       – Мы учимся все вместе в одном классе, – внесла хоть какую-то ясность я, расшнуровывая с ноги последний кед и выпрямляясь. – Так Маша у себя?       – Да, она в своей комнате, проходите.       Дверь в ее комнату, практически вся обвешанная различными наклейками и вырезками из журналов, была закрыта. Когда я, приличия ради, пару раз стукнула костяшками пальцев по ней, с другой стороны двери раздался раздраженный и ужасно хриплый крик:       – Да оставь ты меня в покое, наконец! Я хочу побыть одна! Ясно тебе, Ника?!       Тяжело вобрав в себя воздух, я, все же толкнув дверь, вошла в комнату и тут же шокировано застыла на месте. Картины более удручающей, чем та, что открылась перед моими глазами, мне еще не приходилось видеть.       В комнате царил легкий полумрак, так как шторы на окнах были плотно занавешены, поэтому солнечный свет в помещение практически не попадал. В комнате же был какой-то невообразимый бардак. По полу всей комнате в разнобой валялись всевозможные вещи, тетрадки, одежда, бижутерия… В центре, будто в знак жертвоприношения какому-то языческому Богу, горкой были свалены разорванные плюшевые игрушки, стопка мелко порванных фотографий и открыток, какие непонятные свертки и парфюмерия.       Особенно печально смотрелся медвежонок Тедди с оторванной головой, валяющейся неподалеку от обезглавленного туловища.       – Господи! – не удержалась я от восклицания, осматривая всю эту плюшевую «расчлененку».       – А, это вы… – вдруг глухо донеслось откуда-то из угла. – Чего пришли?       Повернув голову в сторону кровати, я увидела, наконец, и виновницу нашего с Егоровым прибытия сюда. Сивцева, забившись в самый угол кровати, накрылась одеялом так, что выглядывала только взлохмаченная голова, и, привалившись спиной к стене, безучастно смотрела на нас, как на непрошенных гостей.       Выглядела же она… ужасно. И это еще очень мягко сказано.       Абсолютно пустые карие глаза. На мертвенно бледных щеках застыли следы слез и туши. Кожа у нее на лице была сухой и шелушилась, а волосы на голове, находившиеся в полном беспорядке, казались какими-то тусклыми и безжизненными, а не блестящими и гладкими, как обычно.       Сказать, что я была в полном шоке, значило ничего не сказать. Никогда еще прежде я не видела Машу в таком состоянии!       – Маша, – не своим немного сиплым голосом от переизбытка чувств, позвала я. – Что это… Что с тобой?       – Ничего, – тяжело подняла она на меня свои мертвые глаза. – Ничего со мной. Ни-че-го. Уйдите, пожалуйста…       – Маш, – более настойчиво позвала я, осторожно по маленькому шажку приближаясь к девушке, стараясь не делать резких движений, примерно также бы я подходила к сумасшедшему человеку. – Тебя сегодня собрались исключить из школы, ты знаешь?       Но, судя по лицу Сивцевой, если она это и знала, то ей было на это полностью плевать. Девушка лишь поплотнее закуталась в одеяло и, будто обращаясь в никуда, сказала:       – Да пошли они все… Пусть исключают. Мне все равно.       Сделав еще один маленький шажок, я оказалась в шаге от девушки.       – Маш, с тобой все в порядке? – задала я, пожалуй, самый глупый вопрос во всей своей жизни.       Сивцева раздраженно махнула плечом и отвечать явно была не намерена. Я застыла перед ней, не зная толком, что нужно сказать…       Внезапно на всю комнату ужасный механический голос заверещал:       – Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!       Вздрогнув от неожиданности, я обернулась назад. Федя по неловкости умудрился наступить на обезглавленное медвежье тельце, из-за чего в брюшке игрушки среагировал музыкальный чип.       – Ой, – проговорил парень, неуклюже обходя «минную» плюшевую зону.       Услышав это механическое признание в любви, Маша внезапно сильно затряслась, как в лихорадке. Странно всхлипнув, она спрятала лицо в одеяло, с силой зажимая ладонями себе уши.       – Уходите! – закричала она, раскачиваясь из стороны в сторону. – Уходите отсюда!       Оцепенев я растерянно смотрела на задыхающуюся в ужасном истерическом рыдании подругу и не знала, что нужно делать.       Впервые столкнувшись с настолько сильным конвульсионным рыданием, я чувствовала себя ужасно беспомощной. Меня будто эмоционально оглушило, полностью обездвижило и лишило голоса.       Внезапно мимо меня быстро прошел Федя. Без лишних слов он молча наклонился к Маше и неожиданно сильно встряхнул ее за плечи, так что у нее резко мотнулась голова в сторону. А после, серьезно посмотрев ей в глаза, сказал:       – Успокойся. Хватит. Расскажи, что случилось.       Что странно, подруга сразу притихла. Несколько раз икнув и с силой потерев себе глаза, Сивцева немного испуганно уставилась на Егорова, я тоже изумленно посмотрела на его спину.       Просто не ожидала от него такого…       Минуту Маша приходила в себя, вдруг внезапно сильно засмущавшись своего вида. Федя ожидая ее ответа, аккуратно присел на краешек постели, я же осталась на ногах, все еще слишком шокированная для того, чтобы что-то сказать или сделать.       – Я просто… дура. Полная дура, – вдруг сипло сказала Сивцева, перестав тереть себе глаза. – Это все… это все произошло, потому что я дура.       – Что произошло, Маша?       Подруга вдруг хрипло засмеялась, а после также резко прекратила смех. Ее неадекватные действия пугали меня все сильнее и сильнее.       – Все так глупо…       – Ты нам хотела, что-то рассказать вчера, – мягко напомнил ей Федя.       – Я? – растерялась Маша, а после вдруг кивнула, вспомнив. – Да, хотела.       – Что случилось вчера?       – Мы… мы должны были встретиться с ним…       – С кем?       – С… с…       Маша, не закончив, зарыдала с новой силой.       – С Игорем? – спросил ее тогда Федя.       Девушка молча кивнула головой, без конца шмыгая носом и утирая себе глаза, с которых все продолжали и продолжали капать слезы.       – Мы встретились с ним вчера у него… Уехали родители. На дачу. И…. и…       Она глубоко вздохнула, собираясь с силами и пытаясь снова не разразиться слезами:       – И… он настаивал давно на… на… – все не могла связать слова в членораздельное предложение Маша.       Меня замутило. Она меня пугала.       Я вдруг абсолютно ясно поняла, что сейчас хочет сказать подруга. Поняла от чего ей так плохо, почему у нее такие мертвые глаза…       – Интиме? – безэмоционально помог Федор.       – Да… интиме. И вчера как раз… – Маша еще раз глубоко втянула в себя воздух и продолжила дальше, уже почти не запинаясь. – Все и произошло… Он… он говорил, что любит меня. А я… такая дура…       Я внезапно поняла, что меня так напугало. В Маше я, сама того не осознавая, увидела свой собственный самый ужасный страх. Неожиданно я встретила ее больной воспаленный взгляд, и мелкая холодная дрожь прошла у меня по спине. Слишком много в них было пустоты.       Мне не хотелось это больше слушать, хотелось по-детски закрыть уши и выбежать из комнаты. Лишь бы не слышать… Но я все также продолжала безучастно стоять на месте, подобно статуе, не в силах пошевелить и рукой. Слушая дальше помимо воли.       – Вчера все и случилось… а после… а после он сразу меня… Сразу же. Смеялся, называл… называл…       У Маши опять начали мелко подрагивать плечи, и она спрятала свое мокрое от слез лицо в ладони, однако все продолжала и продолжала говорить, будто внутри нее прорвало плотину, сдерживавшую ранее заглушенные эмоции:       – После он написал об этом в интернете… на… на своей страничке! И теперь все… все… все теперь об этом… – подруга глухо с надрывом зарыдала. – А теперь меня и из школы выгоняют…       – Не выгоняют, – Федя быстро глянул на меня. – Даше удалось уговорить Александра Владимировича... Тебе дали еще один шанс.       – Да какая теперь разница?! Я и так уже…       Девушка опять мелко затряслась в приступе истерии.       Федя нерешительно протянув руку к ее плечу, и легонько его сжал:       – Все будет хорошо, Маша. Этот парень просто подонок. Он не стоит и волоска на твоей голове, не нужно из-за него плакать! Пожалуйста.       Но Маша, казалось, начала плакать еще интенсивнее. Федя, не зная, что делать, неловко раскрыл объятия, и подруга бессознательно поддалась навстречу его рукам. Как мотылек бессознательно стремится к огоньку, к теплу, также она прильнула к нему, как к единственному лучу света в бескрайней тьме.       – Не плачь, все хорошо. Не нужно плакать, – Федя прижал к себе Машу и принялся неуклюже укачивать ее, излишне резко мотая в разные стороны, совсем как маленького ребенка. Сивцева же, громко всхлипывая, ревела, уткнувшись ему прямо в грудь. По белой рубашке Егорова уже расплылось мутно-черное мокрое пятно от туши вперемешку со слезами, но, кажется, ему было все равно на это. – Тише, тише. Не плачь, – постоянно нежно повторял он ей, гладя ее по спутавшимся волосам на голове.       Вот тут-то я и почувствовала себя по-настоящему лишней. Чужим человеком, наблюдавшим какое-то слишком личное горе посторонних людей…       Беззвучно я вышла из комнаты. И мое отсутствие так никто и не заметил в тот вечер.