Математический класс

      На следующее утро я проснулась в холодном поту, безумно напуганная приснившимся кошмаром. А через мгновение под подушкой требовательно зазвонил будильник, повторно заставив меня вздрогнуть.       В последнее время нервы стали совсем ни к черту...       Я, стараясь успокоить учащенное сердцебиение, прижала ладонь к разгоряченному лбу и прикрыла глаза, думая о том, как в моем сознании может проецироваться что-то настолько мрачное и пугающее после такого приятного и теплого вчерашнего вечера.       Некстати вспомнилось, что в последнее время мне часто снятся плохие сны. Как правило, я не запоминаю их, но в этих снах мной овладевает странное чувство тревожности, которое вызывает бешеный страх. И я бегу… постоянно бегу от чего-то.       От воспоминаний о ночных кошмарах неприятный озноб прошелся ледяными мурашками по моей коже.       Сквозь незашторенное окно в мою комнату попадали робкие косые лучи только-только взошедшего солнца. Во всю разгорался новый день. Я слабо улыбнулась, скидывая с себя одеяло, а заодно и глупый ночной кошмар.       Зачем с утра забивать себе голову чепухой? Тем более, что бы ни выдавало мне по ночам мое подсознание, в жизни у меня нет поводов для нелепых переживаний.       Главу с нелепыми страхами я уже давно прошла.       Ароматные запахи повели меня прямиком на кухню, где на плите что-то аппетитно скворчало.       Мама сегодня дома! Сердце пропустило пару радостных толчков.       Когда она не шла в будний день на работу, то всегда вставала пораньше, чтобы утром успеть провести со мной и с Лешей немного времени, коего с ее работой у нее бывает очень мало. В остальные же дни, когда она работала, она уходила гораздо раньше чем мы, и обязанность готовки завтрака ложилась на меня.       Что являлось для меня сущим наказанием и рутинной работой, в ее руках принимало форму какого-то особого ритуала.       Сегодня мама готовила омлет: разогрела сковородку, аккуратно капнула масло, сначала слегка обжарила ветчину и кусочки помидоров, потом взбила туда яйца и молоко. И грязи после себя она не оставляла, все грязное и ненужное сразу становилось обратно в холодильник, складывалось в мойку или выбрасывалось, когда же готовила я, кухня превращалась в место боевых действий, а сама я чувствовала себя в это время слоном в сувенирной лавке. Все же действия моей мамы были аккуратными, легкими и такими привычными с детства…       Наблюдая за хлопочущей у плиты мамой, я вдруг поняла, как мне ее не хватает. В последнее время мы сильно отдалились друг от друга, а все из-за того, что я не могла быть с ней полностью откровенна, как прежде.       – Доброе утро, солнышко, – не отрываясь от готовки, улыбнулась она мне. – Ты вчера поздно пришла, не успели пообщаться. Как сходила в лес? Мне так понравился твой букетик! Такая красота.       На глаза вдруг попались стоящие в красивой изогнутой вазочке мои вчерашние сорванные подснежники, находящиеся в самом центре обеденного стола. Вчера у меня не хватило сил с ними возиться, поэтому я просто набрала для них воды в обычный стакан но, видимо, утром мама их переставила.       А еще я оставила цветы вчера в своей комнате, а теперь они оказались на кухне…       Я, пытаясь скрыть замешательство, натянуто улыбнулась ей. Хотя радость, охватившая меня перспективой общения с матерью, несколько поутихла.       – Доброе, – сипло ответила я, неуклюже садясь на стул и старательно отводя глаза от цветов, будто хрупкие подснежники подло предали меня, «сбежав» из моей комнаты. – Хорошо погуляла… в лесу очень свежо, особенно когда солнце выглянуло.       – И не говори! – выдохнула мама. – Наконец-то, уже весна пришла в этот город! Ох, я сама уже столько лет не выбиралась на природу… Молодец, что съездила.       Я промычала в ответ что-то невнятное, пальцами очерчивая рисунок скатерти, желая чем-то занять руки.       – Ты же с Машей ходила?       Вроде совсем невинный вопрос, но сердце пропускает пару тревожных толчков.       – Ну, а с кем еще? – после секундной заминки вру я, внутренне уже полностью себя ненавидя за все это вынужденное вранье родной матери. Раньше я ей никогда не врала, но в последнее время делаю это почти постоянно…       Мои пальцы начали все более нервно уже не очерчивать, а скорее скрести по цветочному узору.       – Ясно, – мама не поменялась в лице, но деревянная лопаточка, которой она помешивала скворчащую на сковороде ветчину, на мгновенье замерла. – Давай-ка буди Лешу и садитесь кушать.       «Она знает, – вдруг с внутренней обреченностью поняла я. – Все знает».       Мне захотелось было тихо ее окликнуть, чтобы смотреть не на ее затылок, а в глаза, и понять, о чем она думает, но, так и не решившись, я молча пошла будить своего младшего брата.       Просто-напросто струсила…       Ела я молча, за столом весело разговаривали только Леша с мамой. Нечасто мы трапезничали всей семьей, но настроения поддерживать беседу не было. Младший брат все продолжал сыпать историями о своей поездке в лагерь. Истории эти мама слышала уже раз пятый, но все равно смеялась в нужных местах, а в других же, лукаво щуря глаза, выговаривала ему за ночные бродилки по корпусу.       Я же во время всего нашего утреннего завтрака наблюдала за ее смеющимися глазами, изредка осторожно стрелявшими в мою сторону, и думала о том, что мама давно поняла, что я ей постоянно вру, но отчего-то не показывает мне это…       От осознания этого легче совсем не становилось.       666       А весна и правда пришла в город. Пасмурное низкое небо, вечно затянутое свинцовыми молочно-серыми облаками, стало чистым и ярко-голубым. Выглянуло солнце, теплое и согревающее.       Во всем городе стала пробиваться первая зелень. Растаял последний грязный лед, высохли вечные лужи. На улицах города наконец проявился сухой асфальт, по которому можно было спокойно ходить, не боясь при этом поскользнуться и свернуть себе ногу или шею.       Долгая же зима осталась в прошлом. Начались постоянные погожие деньки.       Я заметила, что весной дни протекали гораздо насыщенней и быстрей. Зимой же время больше тянулось, как жевательная резинка. Мне казалось, что еще совсем недавно я утопала в своих безрадостных мыслях. Как, переживая о своей безответной, как тогда мне казалось, влюбленности, медленно сходила с ума от постоянных догадок и предположений…       И как все изменилось сейчас! Всю мою жизнь будто разом развернули на все сто восемьдесят градусов.       Дни мои сейчас были похожи на калейдоскоп ярких красок. Порой непривычные, подчас странные, новые чувства переполняли меня, заставляя улыбаться чуть ли не каждому встречному прохожему. Казалось, что никогда в жизни я не была настолько счастливой, как сейчас.       И уже не так пугали предстоящие экзамены, которые с каждым днем становились все ближе, и уже даже почти не расстраивало временное охлаждение отношений с мамой. Она видела, что, несмотря на все мои недомолвки с ней и постоянные исчезновения из дома, я была счастлива, и, думаю, именно поэтому она продолжала подыгрывать мне в моей лжи.       Весенние перемены, казалось, коснулись всех вокруг. Как начал оттаивать последний снег в городе, так и оттаивала, освобождалась от своей апатии и Маша. Хотя произошло это далеко не сразу, но она все же нашла в себе силы отпустить прошлое. Незаменимую помощь в этом ей оказал Федя, с которым как-то незаметно для меня у нее сложились очень близкие и крепкие отношения. Если еще в самом начале Маша посмеивалась и не воспринимала Егорова всерьез, ни как друга, ни как даже приятеля (скорее просто как удобного паренька для скатывания домашки), то со временем он стал для нее одним из самых близких друзей. Они даже стали всегда сидеть вместе на уроках.       Позже с небольшим уколом ревности я заметила, что ему она теперь доверяет куда больше, чем мне. В чем-то это было и моей виной. В момент, когда ей было хуже всего, мои мысли были сосредоточены на собственных чувствах. Меня не было рядом, когда ей было плохо, а Федя был с ней все это время, так что теперь нет ничего удивительного в том, что иногда я чувствовала себя третьей лишней с ними.       Со временем же я даже привыкла к такому положению вещей и спокойно восприняла эту метаморфозу. Хотя чувство ревности и непонятной печали все же изредка появлялось, особенно в те моменты, когда они, делясь чем-то сугубо личным, специально понижали голоса в моем присутствии. Настроение отчего-то после этого пропадало на весь день.       В моей жизни были лучшая подруга и хороший друг. Но они не делились со мной самым сокровенным, да и я не могла рассказать им про свой секрет. Как, впрочем, не могла рассказать его никому в принципе.       И это давило на меня, причем давило со страшной силой.       С каждым днем мы будто отдалялись друг от друга все сильнее и сильнее.       Но если не брать в расчет мелкие неурядицы, то мне моя жизнь казалась наконец-то сбывшимся сном. Пусть по ночам меня и продолжали мучить частые кошмары, днем моя сказка все равно становилась былью.       Весна с каждым днем цвела в городе все сильнее и сильнее, между тем мои отношения с учителем цвели ярким цветом. Мы встречались все так же после уроков почти каждый день, однако все реже и реже уделяли времени нашим репетиторствам. Александр Владимирович отметил, что ему уже нечему меня учить, разве что начать проходить программу одиннадцатого класса.       И вот так моя ежедневная задержка в школе после уроков перестала быть связанной с репетиторством. Вместо этого всегда находились дела поинтереснее.       Я любила эту весну.       Я любила математику. Хоть мне и стоило больших сил концентрировать свое внимание на цифрах при его присутствии.       Я любила конец учебного дня.       Я любила вести с ним диалоги. Любила его слушать. Любила его голос. Никто в моей жизни больше так не умел интересно рассказывать о чем-либо.       Я любила город ночью. Разноцветные огни, которые проносились за окнами его машины. Ночь придавала всему волшебство.       Я любила его запах. У меня всегда была очень хорошая память на ароматы. Закрывая глаза, я могла в точности произвести в голове малейшие нотки его парфюма, неуловимого, легкого и волнующего. Я также любила запахи, ассоциирующиеся у меня с ним: пьянящий аромат только-только начинающейся весны, который холодной свежестью залетал в раскрытое окно автомобиля, этот запах трав и природы, едва прослеживающиеся флюиды первых подснежников, а еще ненавязчивая нотка кожаной обивки с привкусом сандала.       Я любила его. Боже, как же сильно я его любила.       Наши разговоры становились все длиннее. Очень скоро я стала смотреть ему в глаза во время беседы и уже не робела, когда он был рядом. Постепенно я начала узнавать его.       – Вы верите в Бога? – удивленно спросила я однажды, задумчиво вертя в пальцах тонкий серебряный крест на его шее – еще одно мое открытие.       Учитель лишь пожал плечами.       – Отчасти, – его пальцы изучающе коснулись моих нахмуренных бровей. – Тебе это не нравится?       – Да нет… дело не в этом. Кресты носят сильно верующие люди, высокодуховные и… – я запнулась, поняв, что несу полную чушь. Отчего-то образ Александра Владимировича в моей голове никак не хотел налаживаться на портрет человека, истинно верующего в Бога.       – Я не слишком высокодуховен? – в его голосе звучала насмешка.       – Не знаю… Но это забавно.       – Математика была для меня в детстве тем же, чем была религия. Потому что и религия, и математика утверждают, что могут объяснить весь мир. Мне кажется это весьма занятным.       Я находила в нем черты, которыми можно было восхищаться.       С ним мне никогда не было скучно.       Как в калейдоскопе, проносились дни с неделями, незаметно прошел март, и теперь я была так отчаянно влюблена, что двойственность наших отношений почти позабылась.       666       – А после парка зашли в супермаркет, поели мороженого и пошли домой, – закончил свой рассказ про прошлые выходные Федя.       – Мороженого? – рассеянно переспросила я, заканчивая в тетради последние штрихи заданной учительницей таблицы по истории. Самой же учительницы (и по совместительству завуча по учебной части) в кабинете не было, поэтому можно было свободно разговаривать, не торопясь выполняя задание.       Чем мы, собственно, и занимались, удобно разместившись на уже давно за нами «забитых» второй и третьей партах левого ряда. Точнее, писала задания только я, Федя уже успел к тому времени закончить, а Маша же и не думала этим заниматься, хотя урок подходил к концу.       – Мороженого-мороженого, – кивнул головой Егоров, сидевшая с ним Сивцева зачем-то резким движением закрыла лицо ладонями в театральном «смущении», так что очки, которые она отобрала у Егорова, и кривляясь, напялила на себя, едва не слетели с ее носа. – Там акция на него была, купи два – получи третий в подарок, так и вышло у нас девять штук. Пришлось его, правда, есть на улице.       – В конце уже в нас не лезло и мы кормили мороженым голубей, – вставила Маша, важно поправляя указательным пальцем очки. – Правда, мне идет?       – Звучит интересно, – механически произнесла я, продолжая записывать даты в таблицу, фактически не слушая, что мне говорят, желая поскорее закончить эту монотонную работу.       Федя, раздраженно щурясь, попытался выхватить у Сивцевой свои очки, но в очередной раз лишь получил по руке и сдавленно ойкнул.       Раздался задиристый смех Машки.       – Без очков совсем, что ли, не видишь? – весело спросила она.       – Вижу, но расплывчато.       Наконец закончив заполнение таблицы, я с облегчением отодвинула от себя тетрадь. Начало новой учебной недели выдавалось ужасно скучным. Размяв уставшие писать пальцы, наигранно улыбнулась парню, обиженно потирающему руку.       – Значит, выходные удались? – подвела «итог» я.       Сивцевой, наконец, надоело забавляться с очками, и, вернув их Егорову, она переключила свое внимание на меня.       – Удались. Жалко, что ты не пошла. Что у тебя, кстати, за срочные дела то были?       Да… дела.       – Помогала маме с рассадой, – немедленно ответила я заранее вызубренную отмазку. Получилось у меня излишне радостно для такого известия, но, похоже, этого никто не заметил. Настоящая же причина моей «занятости» была куда более приятной.       – Сочувствую… меня предки тоже все хотят вытащить на все выходные на дачу. Тоже мне, нашли бесплатного разнорабочего!.. Каждый год одно и то же. Я на свои руки неделю потом не могу смотреть, после этой дачи!       – У тебя же две старших сестры.       – У них сейчас сессия, и родители их сильно не дергают.       Маша недовольно нахмурила брови, а после, будто вспомнив о чем-то приятном, ее лицо внезапно просветлело.       – Даш, пойдешь с нами после уроков ко мне? – оживленно защебетала подруга. – Мы хотим накупить вкусных ништяков и устроить вечер кино. Отдохнуть хоть немного от зубрежки и нервов перед ГИА.       «Мы хотим» – меня вдруг резануло это словосочетание.       Теперь Маша и Федя говорят друг о друге никак иначе, как «мы».       Стало опять обидно. Мне даже показалось, что меня пригласила Сивцева только из вежливости.       – Не получится, – сухо ответила я, обиженно отводя от нее глаза, умом понимая, что веду себя, совсем как ребенок. – У меня сегодня репетиторство.       – Ре-пе-ти-тор-ство, – по слогам произнесла Сивцева, будто пробуя это слова на вкус. – Ну, тогда ладно… не будем тебя отвлекать от учебы. Как-нибудь в следующий раз.       Я неопределенно пожала плечами, внутри раздраженная донельзя.       Хороша подруга!       По-моему, она даже не расстроилась из-за моего отказа, потому что мгновенье спустя она уже активно обсуждала с Федей выбор фильма на этот вечер, абсолютно игнорируя мое присутствие. И снова я почувствовала себя какой-то лишней, кем-то ненужным на этом празднике жизни…       "Ну и пусть!" – зло думала, собирая вещи в сумку, когда прозвенел звонок на перемену. – "И не нужна мне Сивцева! Все равно она со мной общается, только когда ей что-то от меня нужно. Я ничего не потеряю от прекращения дружбы с ней".       Весь остальной день я решила просто игнорировать Машу, но, к моей огромной досаде и злости, она даже не заметила этого. Уж слишком оживленно все время то шушукалась с Федором, то смеялась и сплетничала с сидевшей перед ней на первой парте Ерохиной, с которой они вдруг нашли общий язык. И все бы ничего, но настоящим ударом для меня стало то, что на последнем уроке Сивцева предложила Катьке заглянуть к ней сегодня на фильм, на что та немедленно согласилась.       На этом настроение было испорчено окончательно.       – Пока, Даш, – несмело попрощался со мной Федя, когда я раздраженно перекидывала сумку через плечо, всеми фибрами души ненавидя девушку, сидящую рядом с ним. – До завтра.       – Ага, – сухо кивнула я ему, выходя из кабинета информатики. За моей спиной тут же раздался взрыв хохота двух новых «закадычных» подружек, причину веселья я так и не расслышала.       Словами не передать, какой силы обида бурлила во мне, пока я шагала до кабинета математики. Чтобы я ни говорила и ни думала в приступе злости, но Машка была моей единственной подругой в этой школе. И дружили мы с ней очень давно. Одно дело Ерохина, с которой у нас никогда не было особо теплых чувств, или Федор, с которым я дружила лишь небольшой промежуток времени, но Маша…       Умом я понимала, что виновата в нашем охлаждении сама, но чувство предательства не хотело проходить.       Единственным моим желанием стало найти утешение в объятиях человека, ставшего самым дорогим в моей жизни. Только он принимал меня такой, какая я есть, со всеми моими тараканами и глупостями.       Александра Владимировича я предсказуемо нашла одного в кабинете математики. Склонившись над столом, он скучающе что-то заполнял. Мое сердце привычно застучало чаще при виде его, и даже разбитое настроение на мгновенье улучшилось.       Но только на мгновенье.       – Здравствуй, Дарья, – не поднимая взгляда от своих записей, протянул учитель.       – Здравствуйте, – наигранно беззаботно отозвалась я. – Чем занимаетесь?       – Отчеты.       – Ммм… – промычала я, приближаясь к нему и равнодушно глядя на документы на его столе. – Интересно?       – Не то слово. Есть предложение получше?       Я сделала еще шаг, прислоняясь боком к его столу и обхватывая себя руками.       – Может… – тут мой голос предательски дрогнул. – Может, поедем куда-нибудь отсюда?       И тут, наконец, он отнял голову от бумаг и поднял на меня глаза.       – Что случилось?       В глазах защипало, и я отвернулась.       – Ничего.       – Оно и видно, – мужчина невозмутимо протянул руку вперед, беря меня за руку и разворачивая к себе. Мгновенье – и я оказалась у него на коленях прижатой к его груди, чувствуя прикосновение чужих губ к своим волосам. Руками я крепко вцепилась в его пиджак, безбожно сминая его и давая наконец волю злым слезам обиды, накопившимся во мне. Я, зажмурившись, спрятала лицо на его груди. На меня успокаивающе подействовало чувство защищенности, исходившее из его объятий, постепенно я переставала всхлипывать. И все неприятности этого дня потихоньку начали рассеиваться.       До моего слуха донесся легкий вздох:       – Опять Сивцева?       В последнее время я часто ходила подавленная из-за подруги, о чем теперь стала регулярно «плакаться» учителю, как единственному близкому для меня человеку. А сегодняшний день стал последней каплей.       – Мне все равно на нее, – хрипло пробормотала я, по-прежнему крепко стискивая отвороты его пиджака. – Пусть делает что хочет. Ненавижу ее.       – Ты уж определись: все ли тебе равно на нее, или же ты ее ненавидишь.       – И то, и другое.       – Вы помиритесь.       – Нет. Никогда.       – Сколько драматизма, – хмыкнул мужчина. – Ладно. Куда ты хочешь поехать?       – Уже никуда, – пробормотала я, наконец успокоившись окончательно и подняв голову, робко подняла на него глаза. – Давайте просто посидим здесь?       – Как скажешь.       А дальше все было как обычно. Сначала Александр Владимирович просто шептал мне на ухо разные нелепые вещи, пока я, перестав озабочено хмуриться и смеясь, не начала вырываться. После мы много говорили, затеяли спор о какой-то ерунде, затем он едва не довел меня до бешенства своими подначками, а после мы бесконечно долго целовались в пустом кабинете. За окном постепенно садилось солнце.       – Точно не хочешь никуда поехать? – спросил он меня, когда я, взглянув на время, ужаснулась и в спешке начала собираться домой.       – Не сегодня, – пробормотала я. – Обещала маме помочь.       Что было чистой правдой.       – Дарья, все в порядке?       Я кивнула, и, ухватив его за ворот рубашки, наклонилась и легко поцеловала его в губы.       – Я люблю вас. До завтра.       Признание далось мне на удивление легко и естественно. Словно признаться в том, что не могу жить без кислорода.       Уже когда я вышла из его кабинета, раздался громкий звук удара чего-то упругого об стену, что в тиши давно опустевшей школы прозвучало как выстрел. От неожиданности я едва не вскрикнула.       Отрикошетив от стены, к моим ногам подкатился до боли знакомый баскетбольный мяч.