Математический класс

      Раньше я представляла себе истерику как громкие крики, битье посуды, заламывание рук. Примерно так же представляла и отчаянье. Сейчас же поняла, что настоящее отчаянье – это когда ты не можешь издать и звука, когда текут слезы и опускаются руки. И тогда нужно себя быстро-быстро собрать, потому что рядом с тобой больше никого нет.       А еще истерики редко происходят действительно из-за того, из-за чего их закатывают.       Весь мир отвернулся от меня.       На следующий день мама не разговаривала со мной. Вот так просто. Я сама подошла к ней, уже проплакав всю ночь напролет, а утром придя в себя и с ужасом осознав события вчерашнего дня. Но мама в ответ на мои сбивчивые извинения просто мотнула головой и, окинув меня печальным взглядом, молча прошла мимо к входной двери.       Слез внутри меня уже не осталось. И голос я вчера сорвала. Поэтому кричать и рыдать в этот день мне приходилось только внутри своей мутной головы.       Казалось, что хуже быть не может. Но если моя короткая жизнь чему-то и научила, так это тому, что всегда может быть куда хуже, чем есть.       В школе игнорирование моей персоны продолжалось. Маша в упор не хотела меня замечать, Федя, по всей видимости, еще уязвленный моей вчерашней резкостью, тоже старался на меня не смотреть, и даже не поздоровался со мной, когда я полуживая ввалилась в класс. Мне даже показалось, что если бы я ногой распахнула дверь и начала кричать, то на меня бы все равно никто бы не обратил внимание. Настолько всем было плевать.       И мне не удавалось понять, было ли так всегда или я только сейчас это заметила.       Этот учебный день тянулся бесконечно долго, а вместе с ним и мои мучения.       Я провела ладонью по холодному лбу. Сосредоточиться на уроке совершенно не удавалось, меня переполняло огромной силы одиночество. Только, кажется, теперь я осознала, как была счастлива с учителем. С каким радостным нетерпением ждала окончание уроков. Как чувствовала себя такой настоящей рядом с ним. И он принимал меня такой, какая я есть… со всеми моими странностями.       И я сама отказалась от всего этого. Повела себя как настоящая идиотка. А все из-за собственной глупости!       Я все еще вспомнила утренние слова Высоцкого, который подловил меня у входа в школу:       – Когда-нибудь ты скажешь мне за это спасибо. Пусть ты меня и ненавидишь, но так будет лучше. Это было неправильно, Даша. А сейчас все идет к лучшему.       «Сам бы ты шел куда подальше», – вертелось у меня на языке.       Больше всего в этой ситуации меня раздражали слова парня о якобы «благе» для меня. Макс всерьез думал, что оказывал мне помощь этим, а не разрушал всю мою жизнь.       Все первые уроки мне ужасно хотелось увидеть Александра Владимировича, но в то же время я боялась этой встречи. С нашего последнего разговора прошел день, и мне хотелось со всей силой заложенного во мне мазохизма еще раз поговорить с ним. Увидеть хотя бы тень замешательства в его глазах. Но я даже не знала, в школе ли он сейчас или нет, сегодня его уроков у нашего класса не было.       Александр Владимирович, который держал меня в руках так нежно, точно я была сокровищем. Который кардинально изменил мою жизнь, разбудил во мне чувство такой силы, о которой я никогда и не подозревала. А после он просто взял и равнодушно отпустил меня…       Почему он ничего мне тогда не сказал?       В глубине души я надеялась на него вчера. Александр Владимирович всегда знал, как все исправить, если считал это необходимым. Он мог прогнать мое негодование одной лишь улыбкой. Мог прочитать все, что меня гложет, по лицу и успокоить. Но, похоже, не в этот раз…       И когда мы, наконец, встретились, я убедилась в этом.       Мы встретились в переполненном школьном коридоре на втором этаже, где у меня проходила физика. Всю жизнь у меня было довольно слабое зрение, поэтому я осознала, что мы двигались навстречу друг другу, только тогда, когда сворачивать уже было поздно. Я бы хотела пройти мимо, сделать вид, что не заметила его, но мой взгляд уже зацепился за знакомую улыбку. Он знал: я его увидела. Не буду же я сбегать…       Александр Владимирович, попутно здороваясь с проходящими мимо учениками, приблизился ко мне.       – Здравствуй, Дарья, – его насмешливый тон был хуже всего. – Как твои важные дела?       – Здравствуйте, Александр Владимирович, – я говорила глухо. – Все хорошо.       Учитель чему-то улыбался, я старалась не смотреть ему в лицо. Привычные роли для нас обоих.       Наверно, он сейчас меня за это презирает…       – Смею предположить, что и сегодня у тебя «дела»? – негромко спросил он.       – Да…       – Дарья, я не привык разговаривать с человеком, который не смотрит на меня. Мама с папой не говорили, что невежливо пялиться себе под ноги, разговаривая с кем-то?       Как подло!       Люди, проходящие мимо нас, непроизвольно задерживали шаг, глядя на то, как меня отчитывают, как на какое-то забавное представление.       Его полный сарказма голос внезапно привел меня в чувство, как ушат холодной воды, вылитый на голову. Я, рвано вдохнув, резко подняла к нему лицо, по которому пробежала рябь раздражения вперемешку со смущением.       – Ну, извините.       Получилось у меня тихо, невнятно и обиженно, совсем не так, как я хотела.       – Ох, Боже мой… чему я удивляюсь. Ладно, до свидания, Дарья, не опаздывай на урок.       Меня пробрала дрожь, и, похоже, скрыть это не удалось.       – Что?       – Тебе, кажется, пора на занятия, – безразличным тоном отозвался Александр Владимирович. – Опаздывать нехорошо.       Рукав его пиджака скользнул по моей руке, когда он прошел мимо. Я же стояла, оцепенев от странного чувства потерянности.       А потом стало все еще хуже.       Мать продолжала игнорировать меня дома, хотя и со второго раза вроде как и приняла мои извинения. Но по тому, как она отстраненно себя держала в моем присутствии, я поняла, что теплота и доверие между нами воцарятся еще не скоро. Если, конечно, вообще когда-нибудь и воцарятся.       Но если дома можно было в случае чего просто уйти в свою комнату и вволю «пострадать», то школа была сущим адом, ведь в ней сбегать было некуда. Маша со мной не разговаривала, Федя тоже. Со временем это даже начало меня устраивать, ведь никто ко мне не лез, но на самом деле в том, что это хорошо, я сама себя убедила.       Хуже всего было на уроках математики и на классных часах. Александр Владимирович как будто нарочно продлевал мои мучения. Когда мне хотелось, чтобы он посмотрел на меня, обратил на меня свое внимание, поговорил со мной, он меня игнорировал. Когда же я пыталась сбежать от него, он отпускал язвительные замечания.       Это походило на настоящую войну. И явно грозило перерасти в ненависть.       Кто там говорил, что от любви всего шаг до нее?       Упрямство и боль грозили расколоть меня напополам. Я умирала каждый раз, когда чувствовала на себе его насмешливый взгляд. И если бы Александр Владимирович понял, что я избегаю его из-за того, чтобы только изредка иметь возможность его видеть, он бы посмеялся.       Это походило на чистый бред. Расстроить отношения ради того, чтобы продолжить их…       Но ирония заключалась в том, что по-другому было никак.       У меня начала слишком часто болеть голова, и успеваемость прямо-таки скатилась. Но похоже, что до этого не было никому дела. Ни матери, ни классному руководителю, ни мне самой…       Сидя в библиотеке на большой перемене в субботу, я пыталась сосредоточиться на задачке по физике, которую нам на дом задала учительница. Задала еще во вторник, но делала я ее непосредственно перед самим уроком физики, потому что дома единственное, на что у меня хватало сил, – это лежать под жарким одеялом и слушать музыку.       Однако все мои попытки вникнуть в суть условия были бесполезны, потому что душевное состояние и мысли были далеки от усердной мозговой деятельности. Некоторые люди, наоборот, во время депрессий и несчастий с головой уходят в работу. Но я была явно не из тех счастливчиков, кому подобное под силу.       Но, хочу я того или нет, домашнюю работу все равно придется сделать, ибо Анна Павловна тогда не поставила мне двойку за несделанную домашку только под честное слово… А портить себе аттестат совсем не хотелось.       Нужно успокоиться.       Я сильно сжала виски пальцами, пытаясь расслабиться, и вздрогнула, услышав за спиной:       – Чем занимаешься, Дарья? Что-то интересное?       Сжавшись как от удара, я ощутила, как с лица схлынула кровь.       666       Двумя неделями ранее.       – Чем занимаешься, Дарья?       Ярко светило солнце, заливая опустевший кабинет математики своими лучами. За окном требовательно стрекотали птицы. Я подняла голову с его стола, за которым сидела, и улыбнулась ему:       – Не поверите, но, кажется, я поняла, как это решается. Смотрите! Здесь надо было просто составить пропорцию раствора уксуса.       Я передала Александру Владимировичу свою тетрадку по химии и самодовольно улыбнулась. Эту задачку даже Федя решить не мог!       – Ты гениальна, – кивнул мне после беглого осмотра учитель.       – А то, как же!       Я поднялась на ноги и с удовольствием размяла затекшие плечи от чересчур долгого сидения в одной позе. Учительское собрание на этот раз продлилось добрые полтора часа, но я была готова ждать его и гораздо большее время.       – Хотя… нет, ты нашла не то, что требовалось, – вдруг произнес учитель.       – Как это?! – недовольно вскинулась я.       – Все просто. Мало того, что ты неправильно посчитала пропорцию уксуса, да и в задании нужно было его сопоставить не с количеством воды, а с его содержанием в миллиметрах. Прочитай внимательно условие.       Я прислонилась боком к столу, разочарованно глядя на свою тетрадь в его руках.       – Испортили мне весь триумф, – пробурчала я. – Я только обрадовалась…       Александр Владимирович бросил мою тетрадь на стол и повернулся ко мне.       – Ну да ладно. Хочешь, я научу тебя?       – Чему это?       – Всему… – Он улыбнулся, шагнув ко мне.       – Всему не надо, – возразила я, отступая.       – Почему?       – Потому что, – сказала я, снова отступая. Сердце возбужденно подпрыгивало в груди. – Давайте лучше избранное от вас.       – Хорошо. Урок первый.       Я чуть не вскрикнула, когда мужчина сделал быстрый шаг и сжал меня в объятьях, и тут же легко рассмеялась в его руках.       – Читай внимательно условие задач, очень часто там уже содержится ответ. Ты часто не обращаешь на это внимание и ошибаешься.       – Эй… вы говорите про химию?       – А ты как думаешь? – спросил он почти серьезно перед тем, как меня поцеловать.       666       – Не надо так пугаться. Это всего лишь я. Что ты делаешь?       Я открыла глаза и обернулась к нему.       Александр Владимирович стоял у стеллажа с книгами, облокотившись спиной к стене около двери.       – Физику, – тихо ответила я. – Вы что-то хотели?       – Мм… я вообще-то искал нашу прекрасную библиотекаршу, но ее, похоже, здесь нет.       – Она отошла, скоро должна вернуться. Можете подождать.       – Неужели? Благодарю.       Он неспешно подошел ко мне. Я вдруг почувствовала себя невероятно уязвимой. Похожей на тряпичную куклу. Если учитель меня сейчас опять подначит, поцелует, отодвинет в сторону, я ничего не сделаю, не стану даже сопротивляться, настолько измученной я себя чувствовала. Осознание этого привело меня в ужас. Меня словно иссушили за эти дни.       – Извините, я, наверно, уже пойду… – начала я бессвязно, поднимаясь на ноги.       – Сядь на место, – вдруг с непривычным для меня холодом в голосе приказал он.       Сердце в груди испуганно замерло, и я рухнула обратно на стул, боясь лишний раз пошевельнуться или вздохнуть.       – Я же говорил, что если у тебя возникнут затруднения с учебой, ты всегда можешь обращаться ко мне, – внезапно улыбнулся он, садясь рядом со мной и бесцеремонно забирая мою тетрадь по физике и учебник. – Что тут у нас… Какое там упражнение?       Я увидела, как его рука опустилась на стол рядом с моей ладонью. Нет, это вовсе не капитуляция. Это напоминание о том, что я потеряла.       – Семидесятое.       Учитель, прочитав задание, насмешливо покачал головой, поднимая на меня наигранно укоризненный взгляд.       – Дарья-Дарья… сто раз тебе говорил: читай внимательно условие. Здесь прямым текстом говорится, что нужно сделать.       – Это…       – Это смехотворно – не уметь решать такие элементарные вещи.       Я до боли закусила себе губу, всем телом чувствуя его рядом с собой, так близко… но так далеко.       Он не прекратит этой игры.       Математик, взяв мою ручку, быстро вывел в тетради решение этой задачи и даже ответ записал. Я же все это время сидела прямо на стуле, ни разу даже не шевельнувшись.       – Спасибо…       – Да не за что, Дарья. Меня удивляет твоя способность не видеть главного…       – Уж извините.       – Не извиню, ты совсем не раскаиваешься и опять не смотришь на меня. Кто-то все-таки должен заняться твоим воспитанием.       Я назло ему отвернулась, оцепенение прошло. Теперь лишь негодование бушевало в моей душе. Он разговаривал со мной наставительным тоном, которого я не переносила совсем.       – Уж не вы ли хотите им заняться? – с металлическими нотками в голосе спросила я.       – Это очень соблазнительное предложение, Дарья, – Александр Владимирович заразительно засмеялся, будто я выдала очень удачную шутку. Мне стало обидно до чертиков: этот человек всегда надо мной потешался. Чтобы я не делала, я всегда буду в его глазах каким-то ребенком, над которым он вправе изгаляться! Некстати вспомнились его слова о том, что в условиях задач часто кроется сам ответ.       – Скажите, – ожесточенно потребовала я вдруг. – Я была для вас всего лишь забавой, да?!       – Ты так думаешь?       Он сказал это с ленивым любопытством. Я все-таки перевела на него взгляд, и мои губы вдруг задрожали, как у ребенка. Истинные чувства рвались наружу, я больше не могла сдерживать себя.       – Нет, – выдохнула я, отчаянно мотая головой. – Я так не думаю…       Что-то изменилось в его лице, улыбка на его губах пропала. Понял ли он, что я на пределе? Александр Владимирович подался ко мне, но я уже резко вскочила на ноги и отошла от него на несколько шагов.       – Даша…       – Я не хочу так думать, Александр Владимирович!.. – выкрикнула я, сотрясаясь в рыдании.       И прежде, чем он успел что-то сказать или сделать, я выскочила из библиотеки, забыв там и сумку, и учебники, и телефон. Мне было не до них. Уже вылетая на первый этаж, я вдруг на полной скорости врезалась в Федю, который, по всей видимости, направлялся в библиотеку.       – Даш, это… что с тобой? – спросил сильно удивленный Егоров, который при столкновении непроизвольно схватил меня за плечи. – Что случилось?       – Ничего, – прохрипела я, усиленно вырываясь. – Пусти… пусти меня… мне надо…       Договорить, куда мне надо, я не смогла из-за новой порции рыданий, сотрясающих мои плечи. Даже сил, чтобы вырываться, уже не осталось.       – Пошли-ка…       Федя вздохнув, крепче стиснул меня за плечи и куда-то повел. Я послушно шла с ним, на ходу вытирая руками слезы на щеках, которые все продолжали и продолжали литься из глаз. Парень привел меня в уединенный закуток на втором этаже, куда обычно никто не ходил, и прямо-таки силой усадил на скамью.       – Садись, – наставительно проговорил он, помогая мне усесться, и сам сел рядом, по-прежнему удерживая свою руку на моем плече. – Что случилось?       Я не ответила, продолжая плакать, зарыв лицо у себя в ладонях и громко всхлипывать.       – Даш… пожалуйста. Успокойся. Расскажи мне. Все будет хорошо.       – Ни черта уже не будет хорошо!       Федя подавленно замолк, опустил руку с моего плеча и вдруг тихим голосом спросил меня:       – Это из-за него, да?       – Из-за кого?       – Из-за Александра Владимировича?       От удивления икнув, я перевела на него ошарашенный взгляд, на миг даже мои конвульсивные рыдания прекратились.       – Кто тебе?!..       – Никто, – просто ответил он. – Сам догадался. Это было несложно. Ты так на него постоянно смотришь… и ваши эти постоянные репетиторства, на которых больше никого нет.       Я шмыгнула носом, еще раз вытирая влагу под глазами.       – Давно об этом знаешь?       Федя на мгновенье замешкался:       – Ну, так… подозревать начал еще почти в самом начале, как перевелся.       Вот уж кто точно внимательно смотрит на условие задачи…       В голове вдруг пронесся томик Набокова в его руках. Стало быть, еще тогда он…       – Ты кому-то об этом?.. – я была в полной растерянности от осознания того, что о моей тайне известно еще кому-то. Благо, мой мозг еще не понял всего ужаса происходящего и паники у меня пока не было.       – Нет, конечно! – искренне возмутился Федя. – На кого я, по-твоему, похож?!       – Извини, я просто… я…       Я не смогла закончить и опять заплакала, закрыв лицо руками.       – Я такая дура!       – Успокойся, все хорошо. – Федя неуверенно прикоснулся рукой к моему подрагивающему плечу. – Если он что-то сделает или расскажет, его посадят, Даш. Тебе не о чем переживать, ты не…       – Замолчи! – закричала я, чувствуя неожиданное дежавю. – Ты ничего не знаешь!       – Так расскажи.       Не знаю, может быть, из-за того, что очень долгое время я находилась в состоянии полного одиночества и мне просто не с кем было поговорить о своих переживаниях, внезапно меня прорвало. Я начала сбивчиво рассказывать обо всем. Казалось, я могла вот так вечно говорить, давно просившихся наружу слов во мне было много, а здравого смысла мало. Федя же слушал меня внимательно, не перебивал и вроде даже не осуждал.       Закончила я рассказ нескоро. Звонок на урок к тому времени прозвенел минут двадцать назад, но Егоров деликатно остался со мной и не пошел на урок.       – Я знаю, что ты думаешь, – сказала я, окончив рассказ. – Но Федь… я его люблю. Правда. Это сложно объяснить…       – Я понимаю.       – И когда Макс поставил ультиматум… ты понимаешь, что у меня не было выбора?       – Понимаю.       – Федь, я…       – Все будет хорошо. – Егоров без слов обнял меня, и я уткнулась лицом в его костлявое плечо, часто всхлипывая. – Даш… ты пойми меня только правильно. Мне кажется, это все к лучшему и…       Я оттолкнула его, вырываясь:       – Что к лучшему?!       – Это неправильная любовь.       Стало ужасно обидно. Я только нашла человека, которому высказала все, что наболело за это долгое время. Человека, который понял меня и мои чувства. И такого предательства я просто не ожидала.       – А твоя влюбленность в Сивцеву, которой нафиг не нужен, значит, пример нормальности?! Это ты хочешь сказать, да?! – злорадно выплюнула я, лишь бы сделать ему больно. – Она тебя не любит. Машке нравится совсем другой тип парней, ты уж мне поверь!       – Ты заметила?       – Слепой бы заметил!       Федя вздохнул:       – Как бы то ни было, Маша моя ровесница. Понимаешь? Любить ее – это нормально…       – А моя любовь, значит, ненормальна?! – опять взорвалась я.       – Я этого не говорил… Скорее, его отношение к тебе странно.       – То есть любить такую, как я, – странно?!       Я понимала, что веду себя как вылитая истеричка, но остановиться уже не могла.       – Нет… – Егоров раздраженно закатил свои яркие голубые глаза. – Даш, не переиначивай мои слова. Я говорю, что мне это кажется неправильным…       – Ты такой же, как Высоцкий!..       – Я тебе не угрожал ничем. Я просто говорю то, что думаю. Давай просто успокоимся? Зачем нам ссориться, а?       Я слабо кивнула головой, чувствуя внезапный стыд. Ни за что просто накинулась на него, не чувствуя в первый раз за все эти дни разрывающего меня на куски чувства одиночества. Почему-то часто так бывает: когда ты в беде, внезапно приближаются те люди, которых ты раньше едва знал, и исчезают многие из тех, кто прежде был якобы близок.       Федя полез в свой рюкзак и выудил оттуда бутылку с минералкой, однако, когда он ее открыл, газированная вода с шипением вырвалась из донышка и облила нас с ног до головы.       Мгновенье мы сидели в полном ступоре, а потом вдруг начали смеяться. Громко, истерично и надломлено. И долго после не могли остановиться.       – Знаешь, – сказал мне Федя, с трудом переводя дыхание. – Попросила бы ты у Маши прощения. Она на самом деле сильно на тебя обиделась. Я ее тогда уговорил позвать тебя к ней, вроде как поговорить и наладить отношения, но ты… Ты ее серьезно обижаешь, когда отталкиваешь.       – Правда? – спросила я, сильно удивившись.       – Да… Она очень тебя любит, на самом деле. И скучает.       – Ну, да…       – Даш, не ищи врагов там, где их нет.