Математический класс

      «Если завтра опять будет лить дождь, то останусь дома, и плевать, что мне на это скажут» – хмуро думала я, громко размешивая в кружке с чаем кубик рафинада, сидя утром в воскресенье следующего дня на кухне.       Ложка в моей руке то и дело звонко билась о стеклянные стенки кружки, что невероятно нервировало и отдавалось болью в висках, но остановить это треньканье я не спешила.       В моем случае, даже раздражение – хорошее чувство, по крайней мере, гораздо лучше, чем совсем ничего.       После чересчур сильных эмоций всегда приходит апатия. В этом я успела убедиться еще вчера вечером, когда, выговорившись Егорову и успокоившись, я-таки последовала совету парня и все-таки сделала попытку заговорить первой с Машей. Момент был выбран после уроков. И если начало нашей беседы было крайне натянутым и холодным, то в ее конце Сивцева уже пересказывала все интересные подробности недавних событий своей жизни. А после позвала к себе домой пообщаться уже там, сообщив, что родители на выходные забрали ее сестер и смотались на дачу.       – А как же Ерохина? – не упустила случая спросить я. – У вас же вроде были на сегодня планы.       О которых две «подружки» нарочито громко щебетали все утро.       – Да дура эта Ерохина, – отмахнулась Машка, закатывая глаза. – Достала меня так за эти дни, ты не представляешь! Ее с нами не будет. Скажу, что родаки вернулись раньше времени, и все.       Я лишь хмыкнула, думая о том, какой была наивной, когда решила, что Сивцева всерьез может подружиться с Катей.       «Не ищи врагов там, где их нет».       Вечер у Машки прошел крайне насыщенный. Федя почему-то с нами не пошел, сославшись на какие-то дела, так что сидели мы только вдвоем. И совсем как в старые добрые времена смотрели фильмы, попутно опустошая запасы холодильника, громко и совсем несмешно шутили, но истерично смеялись над совместным бредом до колик. И вряд ли кто-то из посторонних людей понял бы наши шутки, некоторые сочли бы их даже безумно глупыми. Это был такой дебильный юмор - только для двоих.       Сивцева вообще не умела ничего молча делать или смотреть. Она постоянно вставляла комментарии к происходящему на экране, пока мы смотрели на ее компьютере кино. Чаще совсем неуместные и очень редко по-настоящему смешные. Просто-напросто выкрикивала все, что придет ей в голову. Многих эта ее черта бесила, я же искренне смеялась.       В дружбе вообще всегда должна быть очень важная вещь – общее чувство юмора, и не важно, насколько идиотское. Без этого дружба дружбой считаться не в праве.       И что бы я в обиде не думала, Машка всегда была, есть и будет моей доставучей, эгоцентричной и взбалмошной лучшей подругой.       День плавно перетек в вечер, и подруга вдруг откуда-то вытащила бутылку с вином. Я совсем не хотела пить, все мои предыдущие опыты были, мягко говоря, неудачны, да и ассоциации, которые приходили в голову, желания никак не прибавляли.       – Да, давай! – возбужденно убеждала меня Маша, совсем как в тот раз с дешевым пивом. – Я нашла это у Ники, она этой бутылки еще не скоро хватится.       – Нет, спасибо. Давай как-нибудь без меня.       – Не будь занудой! Ничего все равно не будет от бутылки на двоих. А так хотя бы символично забудем все старые обиды. Ну? Давай!       Забыть «старое» я совсем была не против, и дело даже не в глупой ссоре с Машей. Поэтому, скрепя сердцем, я согласилась, предварительно добавив, что только чуть-чуть.       А дальше все следующие полчаса мы феерично пытались откупорить вино. Штопором никто из нас двоих пользоваться толком не умел, и мы своими неумелыми действиями только глубже протолкнули деревянную пробку в горлышко бутылки.       – Ай, короче! – быстро вышла из себя Маша, после очередной неудачной попытки, выхватив из кухонного ящичка вилку и молоток для отбивания мяса. – Просто протолкнем ее внутрь.       Очень разгоряченные и с неуемной жаждой азарта, мы с ней склонились над несчастной бутылкой красного полусладкого, очень походя при этом на двух испытателей какого-нибудь физического закона.       Маша приставила вилку зубцами вниз к продавленной раннее штопором пробке и сильным ударом молотка по рукоятке отправила упрямую деревянную затычку прямиком в полную бутылку вина. Пробка плюхнулась туда, как маленькая бомбочка, и в следующий миг нас обеих залило залпом из красных брызг, полетевших во все стороны из бутылки.       Алкоголь щедро расплескался красными пятнами по моей футболке, коснулся волос и левой щеки. И очень скоро от меня будет нести алкогольными испарениями хуже, чем от завучей в день учителя.       Что за день-то такой?! Уже второй раз за день меня обливало…       Маша громко и совсем некультурно матюкнулась, рукой вытирая с лица капельки вина. Я же начала хрипло хохотать, как будто была не в себе, и, к своему изумлению, не смогла остановиться.       – Чего ржешь?! – толкнула меня в плечо Маша, и я, не удержавшись на ногах, упала на пол, не в силах остановить смех. – Вот больная.       Сивцева тоже начала смеяться, и чуть не уронила злосчастную бутылку на ковер, что лишь вызвало новый взрыв хохота.       Отсмеявшись и переведя дух, мы стали пить вино прямо из бутылки, периодически закусывая разогретыми в микроволновке бутербродами из сыра и ветчины, которые Маша украсила сверху помидорами с петрушкой. Сочеталось это, конечно, со сладким вином не очень (а если честно, то совсем никак не хотело сочетаться ни во рту, ни в желудке), но нам было вкусно, а на правила распития вина - как-то все равно. Хотя подруга для вида и поболтала в руке бутылкой и понюхала горлышко с видом знатока, что смотрелось весьма комично, потому что бывалые сомелье крутят в руке не бутылкой, а бокалом, и вряд ли им придет в голову после глотка вина закусывать его бутербродами с ветчиной.       Легкое опьянение коснулось меня уже после третьего глотка из бутылки. Вино, в отличие от дешевого пива, не вызывало у меня тошноты и желания сейчас же его выплюнуть. И, в отличие от виски, не устраивало пожара в моем рту и в носоглотке, а еще было чуть сладковатым на вкус. После пятого глотка я уже не чувствовала неприятный вкус спирта вина, а лишь его сладость, а уже после седьмого весь мир закружился перед глазами и странная нега начала разливаться по всему телу. Ничего не хотелось и хотелось одновременно.       Пустая бутылка валялась на полу там же, где стояла тарелка, полная крошек, несъеденных корочек хлеба и петрушки. Я лежала, вытянувшись на спине, на полу, застеленном ярко-синим пушистым ковром, знакомым мне с детства и вызывавшим лёгкую ностальгию. Именно на этом ковре мы с Машкой так любили валяться в детстве после уроков, а еще как-то в шестом классе разлили на него апельсиновый сок, а после добрый час до прихода ее родителей пытались вывести пятно. Что, кстати, у нас так и не получилось до конца. Если присмотреться, то оно было все там же, у дивана. И сколько бы я не напрягала память, все равно не могла вспомнить, наругали ли нас за это после или нет.       Маша устроилась рядом со мной на полу. Вдвоем мы бессмысленно пялились на потолок и глупо перешучивались.       Нам было спокойно и уютно вдвоем. Сивцева о чем-то стрекотала, я же просто лежала, пялясь в потолок и краем уха слушая подругу. Я чувствовала почти полную эйфорию.       – Вот, блин… – вдруг простонала Маша, хлопнув себя по лбу.       – Что такое? – равнодушно спросила я. Все вдруг стало слишком утомительным и скучным, чувства во мне будто померкли.       – Я забыла сфотографировать пионы, а они уже завяли. Все откладывала-откладывала и вот!..       Я проследила глазами за направлением, на которое она указывала, и увидела отцветшие, бледно-розовые, сморщенные бутоны цветков в вазе на окне. При жизни они, скорее всего, были ярко-ярко розовыми и красивыми еще каких-нибудь пару дней назад, радуя глаз своим цветением.       – Федя подарил, – зачем-то добавила Маша, будто я сама не поняла.       – Сфотографируй тогда меня, – вдруг произнесла я. – Так… на всякий случай.       Сивцева хмыкнула и начала говорить какой-то бред про метаморфов.       И совсем не удивительно, что на следующий день у меня раскалывалась голова и немилостиво мутило. Выпила я действительно мало, но похмелье почему-то все равно меня не пощадило.       За окном лил сильный ливень, в небе изредка проносились раскаты грома.       Паршивая погода – паршивый день.       Я упрямо продолжала громко размешивать рафинад в кружке, бренча ложкой по стеклянным стенкам, хотя сахар уже давно растворился в воде.       – Хватит уже, достала! – не выдержал, наконец, Леша, обычно первый в доме по «доставанию» всякими раздражающими звуками домочадцев. Его громкий голос ржавыми гвоздями вбился мне в череп.       Я прекратила помешивание и молча вынула ложку из чая, бросая на брата недовольный взгляд, он ответил мне тем же. Состоялся недолгий бой в гляделки, который я предсказуемо проиграла, подумав, что опуститься до уровня братца – не совсем хорошая идея.       Да и что на него сейчас сердиться? Как будто это он виноват в том, что я вчера напилась. Или в том, что вся моя жизнь катится под откос. Если кто в этом и виноват, то только я. И винить и злиться нужно только на себя.       Вздохнув, я отпила из кружки чай. Горячая жидкость приятно разлилась по пересушенной гортани.       – Даш, – вдруг позвал меня Леша.       – Мм?..       – А тебе папа звонил?       Я резко поперхнулась от неожиданности, отставляя от себя кружку и откашливаясь. Никак не могла ожидать от него подобного вопроса.       Брат смотрел на меня выжидающе.       – Звонил, – осторожно хриплым голосом ответила я полуправду. – А что?       Леша нахмурил брови, замешкавшись, как будто не знал, с чего начать.       – Он тебе тоже звонил? - подсказала ему я.       – Да. Позавчера. А вчера мама спросила меня, с кем бы мне хотелось жить.       Я замерла, уставившись на Лешу и на время даже позабыв о головной боли. Обычно наглый и визгливый голос братца сейчас был подернут легким оттенком растерянности.       – Так вот… – продолжил он, неуверенность в его голосе сменилась металлом, которого я никак не ожидала услышать от мальчика его возраста. – Я ответил, что останусь с мамой. В любом случае. Даша, ты ведь тоже? Ты ведь ее не бросишь, да? Ты ведь больше любишь маму?       Я же замешкалась, не зная, что на это ему можно сказать. Если я и сохранила еще какие-то воспоминания из детства об отце и полной семье, то Леше на момент расставания мамы с папой было всего два года, и он не мог ничего помнить. Для него отец всегда был посторонним человеком. Не то что для меня. Было бы совсем нечестно сравнивать наше с братом отношение к папе. Оно все равно будет разным.       Внезапно меня обожгла сильная злость на мать, которая зачем-то спросила у совсем еще ребенка, кого он предпочитает, маму или папу. Это неправильно – делать подобный выбор.       Я ничего не ответила на его вопрос и по глазам Леши поняла, что теперь стала для него кем-то вроде предателя.       666       «Не ищи врагов там, где их нет, и не переживай из-за того, что не в силах изменить» – под этими девизами прошли мои следующие будние дни.       И мне это вполне удавалось. Главным образом потому, что вдруг во мне появилось необъяснимое равнодушие ко всему окружающему миру. На место переживаний, страданий и паники пришла апатия, которая за несколько дней достигла своего апогея. Не было во мне ни веры, ни стремлений, ни злости. Все стало слишком утомительным, совсем как в тот вечер у Маши, когда я напилась вина, только, в отличие от того дня, я была при этом совершенно трезвой.       В понедельник у нашего класса не было математики и Александра Владимировича я не видела. Да и совсем не была уверена в том, что хочу его видеть. Если раньше тоска заполняла меня полностью, топила весь мой мир до горизонта, так мне хотелось его увидеть, то сейчас это спасительное равнодушие было очень кстати. Во мне что-то перегорело в тот день.       Во вторник уроки математики почему-то отменили. Ко мне же после уроков в тот день подошел Высоцкий.       Привыкший к моим постоянным срывам, парень несказанно удивился, когда я спокойно с ним поздоровалась, продолжая переодевать сменную обувь.       – Привет, – растеряно сказал Макс, настороженно вглядываясь в мое лицо. – Что с тобой?       – Ничего.       – Ты не?..       – Нет, – сухо перебила его я, зная, что он собирался спросить. – Не встречалась и не собираюсь. Допрос окончен?       – …не хочешь сегодня куда-нибудь пойти? – едко закончил он свой вопрос.       Я на мгновенье мазнула по нему равнодушным взглядом, так ничего и не ответив.       Высоцкий явно чувствовал себя не в своей тарелке и не знал, что сказать, я же, завязав шнурки у себя на кедах, закинула сменку в пакет.       – Ну, так что? – нетерпеливо осведомился Макс.       Я насмешливо хмыкнула, перекидывая сумку через плечо, чувствуя почти дежавю.       – Ты что, это серьезно?       Глаза парня раздраженно закатились:       – Нет, конечно! Позже десяти вечера, Даша, я серьезно не разговариваю.       – Не смешно…       – А кто тут смеется? У нас тут все серьезно!       «Идиот…».       Я с трудом удержалась от улыбки и перевела взгляд на окно, за которым вовсю светило солнце. Сильные дожди, ударившие по городу, прекратились только сегодня, что не могло не радовать. И неожиданно для самой себя я вдруг сказала ему:       – А давай и прогуляемся.       Хоть сегодня и выглянуло солнце, периодически прямо в лицо дул сильный порывистый ветер, грозивший стянуть с моего плеча сумку и нагнать на небо туч. Прогулка получилась у нас очень странной. Высоцкий был в хорошем расположении духа – чрезмерно разговорчивый, самоуверенный и бойкий. В этот день он говорил больше, чем всегда.       И похоже, что мои меланхоличность и молчаливость порядком его раздражали. А еще ему хотелось со мной поцапаться, и он был явно разочарован, когда я не поддавалась на провокации.       – Я не могу понять, – после очередного моего молчаливого «игнорирования» его слов раздраженно заговорил Макс. – Ты всегда была такой депрессивной или я только сейчас это заметил?       Посильнее запахнувшись в куртку от очередного холодного порыва ветра, я от нечего делать пнула ногой валяющийся на дороге камушек, который откатился к проезжей части.       – Раньше ты не была такой.       – Может быть, раньше ты меня просто плохо знал, – пожала плечами я, впервые подав голос.       Макс мотнул головой:       – Нет, это все он. Из-за него ты стала такой.       «Нет, это все из-за тебя! – мысленно прошипела я. – Если бы не ты, сейчас все было бы по-другому!»       Высоцкий теперь зло нахмурил брови, по всей видимости, он планировал этот разговор заранее и сейчас будет убеждать меня в том, как меня использовали все это время…       Что-то внутри меня неприятно сжалось, как от ожидания невидимого, но неизбежного удара. Сильно захотелось уйти куда-нибудь.       Идея пришла мне на ум сама собой.       – Хочу мороженое, – неожиданно сообщила я ему, предугадывая новую волну его обвинений, натыкаясь глазами на киоск с пингвинами. – Крем-брюле. Подожди меня, я сейчас приду…       – Стой здесь, – буркнул мне он. – Сейчас куплю.       Высоцкий посеменил к киоску с мороженным, я же тем временем повернулась и побрела в другую сторону, надеясь, что смогу сбежать от него. Мне на нос неожиданно упала большая дождевая капля. Тучи опять закрыли собой солнце. Хоть бы опять ливень не начался.       Ненавижу дожди.       – Эй! – вдруг послышался недовольный крик. – Ты куда?!       Я лишь ускорила шаг, уже понимая, что это не поможет.       – Идиотка! – ругнулся Макс, таки нагнав меня. Мороженое в его руках от быстрого бега за мной сильно подтаяло. Передав его мне, он начал вытирать руки о футболку. – Я думал, тебя увел этот… этот…       Он не договорил, кто именно увел, но я и так поняла, кого он имел в виду.       – Это ты идиот, – сухо сказала я ему, облизывая свои пальцы, по которым стекали липкие капли мороженого. – Кому я нужна?       Мы стояли у детской площадки около песочницы, с неба по нам стали сначала медленно, а потом все быстрее бить капли дождя.       – Мне нужна!       Я на мгновенье остолбенела от его слов.       Макс взял меня за свободную от мороженого руку и повел под детскую беседку, раскрашенную черно-красной краской под божью коровку, над ней очень кстати был закреплен навес против дождя. Мы очень вовремя скрылись в ней, потому что мгновенье спустя мелкий дождь преобразовался в сильный ливень.       Парень отпустил мою руку, и я уселась на скамью внутри беседки и стала неспешно есть свое мороженое, хоть и подтаявшее, но от этого не менее вкусное, думая о том, что если он опять начнет читать мне морали, то я сбегу домой прямо под дождем. Парень же остался стоять на ногах, отвернувшись от меня. Между нами воцарилось неловкое молчание. Похоже, что он сам уже пожалел о своих словах.       – Вот льет-то… – поморщился Макс, смотря на улицу. Частые капли били бисером по навесу над нами, кое-где и в навесе были дыры, и вода струилась прямо в беседку. – Не люблю дожди.       Удивительно, что у нас есть хоть что-то похожее.       – Я тоже, – призналась я, почти доедая остатки мороженого. – Спасибо, кстати, очень вкусно.       – Не за что, – он обернулся ко мне и вдруг насмешливо хмыкнул, глядя на мое лицо. – Ты замаралась.       – Где?       Я тщательно прошлась рукой по подбородку, и спросила:       – Все?       – Замри!       Макс пальцами аккуратно стер с уголка моих губ остатки мороженого. Мне вдруг стало еще более неловко, и я отвернулась, тихо буркнув:       – Знаешь… это ты на самом деле странный.       – А ты даже мороженое съесть не можешь аккуратно, – с запалом ввернул он мне.       – А ты придурок, – шикнула я.       – А ты идиотка!       Я против воли прыснула, а после мы уже вдвоем начали смеяться. А после я с удивлением обнаружила, что и с Высоцким может быть хорошо… Ну, когда он не выносит мне мозг. Мы могли бы даже стать хорошими друзьями, если бы он не пытался разрушить мою жизнь.       А дождь все продолжал стучать по навесу над нашими головами.       666       В среду на следующий день последними уроками в нашем классе была сдвоенная информатика. Приближался конец четверти, и Светлана Викторовна в конце своего урока продиктовала нам четвертные и годовые оценки по ее предмету. У меня выходило четыре из-за двух проваленных самостоятельных работ, что грозило подпортить годовую оценку, и меня это совершенно не устраивало.       – С тобой остаться? – спросила меня Машка после звонка с уроков.       Все остальные ученики, довольные своими отметками, ушли из кабинета, осталось лишь несколько ребят, хотевших оспорить озвученные оценки.       – Да нет, – махнула головой я. – Иди. Я все равно здесь, похоже, надолго.       Светлана Викторовна не любила давать задания на дом, дабы подправить успеваемость по своему предмету.       «Все равно дома вы ничегошеньки не делаете, а только списываете! Я вам оценку не собираюсь так ставить!» – любила говорить неуспевающим учительница.       Тех, кто хотел исправить оценки, она обычно оставляла после уроков и давала задания, которые нужно было решить на стационарных компьютерах в ее классе. Так и только так она соглашалась подтягивать отметки своим ученикам.       На мой взгляд, то было бесполезной тратой времени, ведь ученики все равно находили способ списать, но разве ей это объяснишь?       – Ну, ладно тогда, до завтра, – махнула мне на прощанье довольная подруга, которая была очень рада своей «тройке» по информатике и не думала ничего исправлять. Федя, также попрощавшись, последовал за ней.       Возле стола Светланы Викторовны выстроилась небольшая очередь из моих одноклассников. Кого-то не устраивала «тройка», кого-то «четверка», а кого-то и вовсе «двойка», как Вовку, провалившего все самостоятельные в этой четверти.       Закончив полоскать за «ничегонеделание на уроках» Вову и дав ему задание, учительница, наконец, обратила свой взор на меня.       – А, Абрамова! – поджала губы женщина, хмуро смотря на классный журнал с отметками.       У меня появилось нехорошее предчувствие.       – Прямо не знаю, что с тобой делать. Вначале прямо шла на отлично, а в последнее время начала сильно скатываться. Вот здесь тройка, здесь и здесь… А здесь вообще «два»! – возмущалась Светлана Викторовна. – Тебе, душа моя, вообще повезло, что согласилась «четверку» нарисовать. Спишь постоянно на уроках. Совсем перестала отвечать.       – Светлана Викторовна, но у меня же раньше было много хороших отметок! – возмущенно воскликнула я. – Я хочу отлично за год. Можно, я возьму задание?       – Тебе это уже не поможет, – процедила она, захлопывая журнал и красноречиво показывая этим, что диалог подходит к концу. – Надо было раньше головой думать, а не сейчас здесь права качать. По другим предметам у тебя прямо все «пятерки» выходят?       Я была далеко не уверена в этом, но все же кивнула головой, запальчиво сказав:       – Да! Только по вашему предмету четыре!       Она сузила свои подозрительные глазки.       – Не верю я тебе с таким отношением к учебе! Иди, Абрамова, я еще поговорю с твоим классным руководителем. Если действительно только по моему предмету у тебя «четыре», будем думать, а так – нет.       «Ненавижу тебя!»       Ага, побеседует она с моим классным руководителем, который и вовсе ей может сказать, что в воспитательных целях можно и трояк влепить. А ведь он может!       Нужно действовать сейчас, попытаться ее убедить!       – Светлана Викторовна, – как можно более страдальческим голосом пробормотала я. – Ну, пожалуйста, ну не ставьте «четыре»! Давайте я буду приходить к вам на дополнительные. Хоть на все лето!       Информатичка, окинув меня равнодушным взглядом, своим противным голосом произнесла:       – Иди домой. Сколько раз можно повторять? Я же сказала, что поговорю на днях с твоим классным руководителем.       В моей голове стоял один мат.       – Не надо говорить с классным руководителем! – прошипела я, уже мысленно соглашаясь даже на «тройку».       – О чем это не надо говорить со мной? – голос, раздавшийся из-за спины, заставил мои ноги прирасти к полу.       Я медленно обернулась и застыла.       Опираясь на дверной косяк, сложив руки на груди, стоял Александр Владимирович. Пытаясь взять себя в руки и не выказать удивления, я молча рассматривала его лицо.       Как долго он здесь стоит?       Математик наблюдал за моими жалкими попытками совладать с эмоциями с улыбкой на губах. О да, ему было от чего смеяться. Наша прошлая встреча обернулась моей истерикой, сейчас же мои ладони взмокли, предательский румянец разлился по щекам, дрожащие колени норовили подогнуться в любую секунду. Не хватало только осесть на пол прямо посреди кабинета на глазах у информатички.       Я сделала глубокий вдох и задержала дыхание.       Встретившись с зелеными насмешливыми глазами второй раз, я подняла подбородок и спокойно ответила:       – Ни о чем. Просто обсуждаем четвертную оценку.       Казалось, мужчина откровенно насмехается над моим наигранным спокойствием:       – Светлана Викторовна, что-то не так с успеваемостью Абрамовой? – спросил он у сидящей позади меня учительницы, которая вся вмиг подобралась на стуле.       – Да, – горестно вздохнула она, потеряв свое привычное высокомерное выражение лица. – В последнее время совсем скатилась, не знаю, что с ней делать. Отбилась от рук. Даже сейчас стоит в наглую и грубит мне.       От такой откровенной лжи у меня зарябило в глазах, а кулаки сжались.       Боги, как я сейчас ненавидела эту мерзкую женщину!       – Да вы что? – картинно удивился математик.       – Я как раз хотела с вами поговорить по этому поводу.       «Ага, знаю я, что она расскажет!» – зло думала я.       Мне захотелось громко и совсем некультурно ругнуться.       Похоже, все мои ангелы-хранители на сегодня взяли выходной.