Дура

      Закрыв за Доктором и Аленой люк, Дикий огляделся и двинулся в обратную сторону.       Лес, как и положено, опустел: мелкие животные забились в норы. Птицы жались друг к другу в дуплах. Змеи, лягушки и ящерицы схоронились под корнями, сплелись в клубки, забыв перед лицом общей беды о видовых различиях. Те же, кто покрупнее, залегли в оврагах под защитой деревьев.       Земля содрогалась, предчувствуя надвигающуюся бурю. Откуда-то из глубин ее поднимался тихий, но отчетливый гул, будто там, внизу, заработал вдруг гигантских размеров механизм.       Дикий вышел леса на открытую местность. Откинул капюшон, прикрыл глаза, вдыхая полной грудью первые слабые еще порывы ветра. Ветер принес запах озона и железа, растрепал черные, как смоль, волосы сталкера, бросил в лицо горсть колючей пыли. Дикий поморщился: по обожженной щеке будто наждачкой провели.       За спиной раздался шорох. Он обернулся: напугавшая Алену многоногая жаба-мутант медленно ковыляла к воде. Видимо, не успела спрятаться, и теперь, смирившись со своей судьбой, возвращалась умирать в родное болото.       Воздух рядом со сталкером уплотнился, задрожал. Дикий шагнул в мерцающее марево: как единственный зритель разворачивающегося представления, он мог выбирать лучшие места.       Жаба-мутант остановилась, уставилась влажными глазами туда, где только что был человек. Постояла немного и начала неуклюже разворачиваться влево - решила обойти опасное место.       Дикий материализовался на крыше дома Болотного Доктора. Встал на самом краю, оглядывая простирающуюся до горизонта мозаику из воды, грязи и камышей.       Мир в очередной раз содрогнулся. Небо заалело. Разбросанные по территории Зоны ржавые останки техники начали ощутимо фонить - «горячие» пятна расширялись, расползались в стороны. Взбесившиеся гравитационные прессы Трамплинов теперь хлопали без остановок и видимых причин. Горели, не затухая, Жарки, Газировки плевались кислотой во все стороны, а Электры стали походить на плазменные шары. Темные, пронизанные молниями облака растеклись по воспаленному небосводу гнилостно-кровавыми разводами. Далеко на горизонте засверкали зарницы: там, в самом центре бури проснулось укрытое Саркофагом сердце Зоны.       Она расстилалась перед мысленным взором Дикого темным мерцающим полотном. Сейчас он чувствовал ее всем телом, всем своим существом. Ни одно из доступных людям удовольствий даже рядом не стояло с этим ощущением.       Если бы Доктор знал, каким испытанием становился для него каждый Выброс! В такие моменты Дикий видел все аномалии, в том числе те, что только собирались появиться - аномалии-зародыши, еще не опасные, но уже с острыми молочными зубами. Он чувствовал, как сгущается пространство в местах, где скоро должны образоваться артефакты. Видел радиацию - мерцающее свечение, окутывающее строения и технику, пляшущее болотными огнями над каждым оврагом. А пси-излучение представало перед ним ни на минуту не останавливающимися пульсирующими протуберанцами тьмы.       Дикий ощущал каждую тварь, будь то крыса, плоть, контролер или сталкер. Все они были равны в его глазах: мелкие искры, перемигивающиеся на огромном, похожем на ночное небо, теле Зоны. И он мог затушить любую из них – стоило всего лишь захотеть…       Дьявольское искушение.       Как же сложно было удержаться на краю, не поддаться предательским мыслям, что вот оно - все, о чем только может мечтать человек: вечная жизнь, неограниченная сила, абсолютное знание, возможность управлять пространством, а иногда и временем, вершить судьбы, казнить и миловать… Это состояние, это ощущение мира было подобно наркотику. Зона дразнила его, обещала сделать… да, пожалуй что Богом – в самом прямом понимании этого слова.       Если бы Доктор только знал… Наверное, он испугался бы. Больше не пустил бы его на порог, и уж точно не сидел бы с ним за одним столом. Но он не знает – и, может, именно поэтому до сих пор жив?       Выбросы для Дикого были еще и одним из немногих доступных способов противостоять породившей его системе: раз за разом всматриваться в бездну и сохранять при этом пусть жалкие, но все же остатки себя прежнего - Дмитрия «Рэда» Шухова. Человека, что много лет назад ринулся в Зону в числе самых первых сталкеров. Человека, навечно занесенного в списки пропавших без вести. Человека, что давно уже перестал существовать...       Зона дала ему второй шанс - воскресила, наспех слепив из него одно из своих чудовищных творений - Рэд стал ее первенцем, ее разумным дополнением, ее любимой игрушкой. Теперь ему послушен каждый мутант и каждая аномалия, имя его стало нарицательным, а сам он превратился в страшилку для новичков, предмет поклонения для суеверных ветеранов, в непредсказуемое воплощение удачи и злого рока одновременно – в Черного Сталкера.       Только вот Зона отняла у него свободу и простые человеческие радости. Даже лицо, и то отняла. Любые другие раны заживали на нем мгновенно - любые, кроме полученных на момент смерти страшных радиационных ожогов: своеобразного клейма и постоянного напоминания о том, что Шухов теперь принадлежит Зоне и навсегда заперт внутри Периметра.       Да, не он управляет Зоной, а она им. Об этом не стоило забывать, если он не хотел повторить судьбу Сашки Журналиста – остаться выхолощенной оболочкой, тенью, функцией. Знал бы хоть кто-нибудь, как Рэд порой завидовал Юре Семецкому! Вот у кого не было проблем с сохранением личности.       Он поискал Юрку на мерцающем полотне Зоны.       Семецкий обнаружился на «Ростке»: сидел чуть не в обнимку со своим ненаглядным Ромкой Бабуином. Тот-то - всего лишь человек, и Выбросы переносит не в пример хуже легендарного приятеля.       Интересно, а знает ли Семецкий, что именно в эти моменты и возобновляется его вечная жизнь? Знает ли, что единственный способ победить проклятие - это выйти из Зоны? Чем дальше от нее, тем меньше ее влияние на реальность. Свалил бы Юра в родную Одессу и забыл бы о своих ежедневных смертях, как о страшном сне. Или куда-нибудь за Урал. А еще лучше – в Южную Америку. Чтобы уж наверняка не достала.       Но Семецкий, конечно же, не уйдет. И дело не в том, что он не хочет оставлять Бабуина, прикипел к Зоне сердцем или надеется, что ей рано или поздно надоест его убивать. Нет, он просто привык к подобному формату существования: к тому, что всегда есть шанс, что ничто из происходящего не поставит в его истории точку, максимум - запятую. И Шухов не мог его за это осуждать…       О просьбе Доктора он вспомнил в последний момент. Прислушался к окружающему миру: пара будущих «Кристаллов» обнаружилась на Болотах, еще с пяток – на «Янтаре». А вот «Пленки» придется вытягивать аж с самой Припяти. Но Доку и его пациентам повезло: «Пленок» после Выброса ожидалось довольно много - можно было забрать сразу несколько.       Шухов заставил клубящиеся сгустки пространства кристаллизоваться раньше положенного срока. Артефакты, приняв свою окончательную форму, упали в расставленные им с ювелирной точностью аномалии-сачки и материализовались уже внутри дома на Болоте, прямо на кухонном столе.       Все это заняло едва ли больше минуты, но, закончив, Рэд понял, что успел очень вовремя: черно-багровое небо на горизонте, будто брюхо тучного зверя, взрезало ослепительное сияние. В развороченное нутро четвертого энергоблока ударил столб кроваво-красного пламени: энергия ноосферы прорвалась, наконец, в этот мир…       Выбравшаяся в этот момент из леса многоногая жаба-мутант принялась бессмысленно кружить на месте. Глаза ее побелели, словно вареный яичный белок. Пересохшая кожа полопалась и теперь топорщилась на спине ломкими шуршащими друг о друга чешуйками, а из многочисленных трещин на теле сочилась полупрозрачная розоватая кровь.       Сама того не осознавая, жаба медленно приближалась к воде. Тяжело переваливалась на подгибающихся лапках, но продолжала упорно танцевать свой последний вальс…       Зону сотряс оглушительный раскат грома. Облака над станцией испарились. Порывы радиоактивного, смертельного для всего живого ветра пригнули деревья к земле. Со стороны ЧАЭС покатилась чудовищная ударная волна. Она искажала реальность, выворачивала ее наизнанку: время остановилось, расстояния потеряли всякий смысл, предметы превратились в свои изуродованные размытые подобия. Небо потухло, и на землю посыпались тени мертвых птиц.       Шухов стоял на крыше, чувствуя, как чистая энергия течет сквозь его тело. Ощущение беспредельного могущества покалывало нервы. По одежде и лицу его бежали разряды, срывались с пальцев мелкими шаровыми молниями, собирались над головой в изломанное подобие короны. Хриплый надтреснутый смех Черного Сталкера сплетался с воем ветра, и, если бы кто-то услышал его сейчас, он решил бы – это смеется сама Зона.       Как же Рэду хотелось поддаться переполняющей его силе! Раствориться в бушующем безумии иномирной стихии. Самому стать этой стихией. Все, что для этого требовалось – прекратить цепляться за собственную личность. Что такое его память, мысли и эмоции по сравнению с невообразимой мощью ноосферы? Пыль под ногами…       Умирающая жаба оступилась и упала в кипящую лужу. Над заживо варящимся существом сомкнулась побуревшая от жара ряска. Ее страшная боль и последующая смерть отозвались в теле Шухова короткой вспышкой острого удовольствия.       Хорошо, но мало. Вот если бы это был кто-то покрупнее… К примеру…       Нет. Нельзя.       Чудовищным усилием воли заставив себя отвлечься от поиска новой жертвы, Рэд потянулся мыслями к Вечному Сталкеру. Сходу вспомнить имя друга оказалось делом нелегким.       Нашелся Семецкий все там же – на «Ростке». Будто почуяв неладное, он встрепенулся, огляделся, но, никого рядом не обнаружив, лишь покачал головой – не то печально, не то осуждающе. Бессловесной просьбы о помощи он не услышал. В отличие от Журналиста.       Сашка Журналист обнаружился в одной из подземных лабораторий, разбросанных по территории Зоны. Он был изломом – единственным в их компании однозначным мутантом. И единственным, кому для поддержания собственной разумности требовалась постоянная помощь Доктора.       Журналист, в отличии от Семецкого, сразу же узнал прикосновение чужой мысли. Ничего не выражающий, пустой взгляд его на мгновение прояснился, и Шухов увидел в нем понимание и затаенную радость. И вдруг осознал, что Сашка действительно хочет, чтобы он сдался. Окончательно потерял человеческий облик. Стал не просто верным псом Зоны, но ее послушным, не имеющим собственных желаний инструментом. Машиной - такой же, как и сам Журналист.       Оставался только Доктор…       При мысли о нем Рэду вспомнилась и Алена.       Но дотянуться до ее сознания не получилось: видимо, девушка пребывала в глубоком обмороке.       Шухов вызвал перед мысленным взором ее образ. Почему-то представилась она ему именно такой, какой была в их первую встречу: в мокрых джинсах и грязном свитере, со сломанной рукой, разбитыми губами и черными синяками на шее.       Рэд вспомнил, как Алена втирала ему в щеку какую-то мазь, как жалеючи гладила по подбородку. Вспомнил и ощущение теплой ладошки в своей руке. Как опасался не рассчитать силу – сломать хрупкие пальцы.       Ее смерть могла бы стать изысканным удовольствием...       Но Зону уже сотрясали последние судороги. Ветер стихал. Небо светлело. А вместе с небом светлели и мысли Черного Сталкера. Желание насладиться чужой смертью вытекало из сознания, словно вода, оставляя после себя отвратительный осадок - чувство вины и разочарования: едва не проиграл! Почти поддался….       Чертова жаба. Впредь нужно быть осторожнее. Может, пропустить пару Выбросов, спрятаться, подобно всем остальным, переждать в каком-нибудь подвале? Силы восстановятся и без прямого контакта с энергетической бурей.       Пожалуй, впервые со своего воскрешения Шухов испытал нечто, похожее на страх: что, если в следующий раз ему приспичит попробовать на вкус смерть Доктора? Или Юры Семецкого? Или его друга – Бабуина? Где гарантия, что удастся устоять перед искушением?       Подумалось вдруг, что он ведет себя, как бестолковый пацан: лезет на рельсы навстречу несущемуся поезду. С одной-единственной целью - доказать себе собственную смелость, пусть и граничащую с идиотизмом. Но ежели обычный человек в последний момент все-таки уберется с путей - если успеет - то Черный Сталкер вполне может позволить себе протаранить башкой локомотив.       Глупо.       Пора завязывать бодаться с поездами.       Рэд спрыгнул с крыши на влажную, пружинящую под ногами землю, провел ладонью по растрепанным волосам, достал из кармана пачку. Сигарета осталась всего одна, да еще и облученная настолько, что должна была уже сама собой зажечься. Он прикурил от обычной зажигалки, выбросил пустую пачку в ближайшую Газировку - аномалия торжествующе зашипела - и двинулся к лесу.       Переполняющее его ощущение искрящейся силы в кои-то веки не радовало. Хотелось удостовериться, что Алена действительно жива. Не то чтобы Шухова сильно заботило благополучие малознакомой девицы, но вот незадача: Зона любит играть с сознанием. Она легко могла заставить его о чем-то забыть, или просто убедить, что все в порядке.