Зажечь солнце

Многим ли людям знакомо чувство страха? Того страха, который сковывает человека по рукам и ногам, который не позволяет двигаться, заставляет цепенеть от надвигающегося кошмара? Этого леденящего чувства… По дрожащим губам Хелен Евискориа можно предположить, что она познала это чувство. Она бледна и разве что не трясётся от ужаса, петляя вместе с послушником из ордена по коридорам. В её глазах плещется отчаяние и осознание собственной обречённости. Странное дело — казалось бы, ещё вчера она не знала, что такое заботы, волнения и печали, была тем счастливым ребёнком, которому нет дела до всего мира. Танатосу Толидо это чувство определённо было незнакомо. Было что-то такое в его душе, что не позволяло ему бояться настолько сильно, чтобы замирать от ужаса. Так было с самого детства. Ну… Как ему говорили. Говорила в основном мать. И Тану очень обидно, что она так спокойно отдала его этим ублюдкам-жрецам. Тошно. Хочется одновременно и отомстить, и больше никогда в жизни её не видеть. И ужасно неприятно не понимать — чего же именно хочется больше. Вообще, довольно неприятно не понимать что-либо, а не понимать собственных желаний — и подавно. Но теперь, когда им приходилось бежать из этого ужасного места, Толидо периодически думал о том, что страх не является таким уж лишним чувством. И что, пожалуй, бояться в данной ситуации — вполне логично. И ужасно глупо. Потому что страх сковывает, ослепляет… Лишь немногим он служит толчком, побуждением к действию. А ведь должен служить защитным механизмом, тем, что может спасти от смерти, а не тем, что только приблизит её. Теперь Танатосу нужно лишь бежать. Бежать от собственной судьбы, потому что, если жрецы настигнут их, его голова первая расстанется с телом. Впрочем, вряд ли это можно считать неудачей — Хелен, скорее всего, будут убивать куда более мучительно. Но Тану в принципе не очень хочется умирать — не выход это. Совсем не выход. Если будет нужно, жрецы его с того света достанут. Так что, нужно постараться и не умереть. Пожалуй, это единственный пункт их с Хелен плана, в котором Танатос уверен наверняка. Всё остальное можно поставить под сомнение. Отец Хелен, очевидно, достаточно долго обдумывал побег дочери — во всяком случае, приготовил море тёплой одежды. Всё — от свитеров, шарфов и неожиданно тёплых сапог до варежек. И даже пару запасных пуховых платков — на всякий случай. А так же, некоторое количество еды. Конечно, это было крайне предусмотрительно с его стороны в том случае, если двоим ребятам удастся достигнуть выхода из подземелий. А если нет? Что тогда? Танатос старается как можно меньше думать об этом. Они прорвутся. Обязательно прорвутся. Иначе никак не может быть. Главное — бежать. Постоянно бежать. Бежать и не оглядываться, не смотреть назад… Иначе — смерть. Смерть подстерегает на каждом шагу, неустанно крадётся следом и, если они остановятся хоть на минуту, уж точно настигнет их. Постоянная, непрестанная погоня — в этом вся жизнь. Скрыться за этим поворотом, пролезть через узкий ход и побыстрее спуститься по узенькой лестнице. Танатос знает подземелья довольно неплохо. Как и практически все послушники. Знает места, где можно укрыться, знает, куда бежать, где путь до свободы короче, а где — безопаснее. Конечно, без Хелен сделать это было бы куда проще — эта девчонка мешает ему, тянет назад, не поспевает… И зачем он тащит её за собой? Может быть, правильнее бросить её где-нибудь, когда он доберётся до выхода — на одной из лестниц столкнуть её, чтобы разбилась, а самому убежать… Кто знает — когда его хватятся? Неизвестно, что всем говорит этот проныра Евискориа. Может быть, чтобы запутать следы, вообще, говорит, что его дочь сбежала одна, а тогда… Тогда Танатоса могут не хватиться ещё пару недель… А когда хватятся — искать его будет уже поздно. Всё словно бьёт в набат, предупреждая о грядущей катастрофе — страшной, мучительной кончине, о крови, льющейся рекой, о боли, об ужасе и страшных воплях, которые всегда сопровождали казни в ордене. И всё же звучит в голове мысль — всё обойдётся. Потому что всегда обходилось. Должно быть, Хелен так не думает, так как её порядочно трясёт, да и бледна эта девчонка почти так же, как трупы в шахте. Ей-богу, не знай Тан, что Евискориа вполне живая, ему было бы страсть как любопытно узнать, как же она двигается и говорит, на какой именно магии! Хелен слишком бледна, а пальцы у неё совсем холодные — Танатос едва не вздрагивает, когда приходится взять девочку за руку. Он тянет её за собой в то укрытие, которого в плане отца этой девчонки нет. И всё же, Тан уверен, что его выбор верен. Он ждёт, пока жрецы и послушники пробегут по этому коридору, когда обыщут его. Хелен дрожит и всё крепче прижимается к нему. — Как только они пробегут мимо нас, нужно будет чуть-чуть подождать — и бежать быстрее, — шепчет ей Танатос. — Твой отец сказал, что неподалёку здесь есть лаз. Мы проберёмся там и убежим. Испуганная Хелен лишь кивает. Должно быть, ей очень страшно. Страшно — до дрожи в коленях, до замирания сердца… Куда более страшно, чем Танатосу, привыкшему к постоянному ожиданию смерти, к постоянной опасности разоблачения, к вечному риску совершения глупой ошибки, которая может стоить ему жизни. Тан привык, что всё обходится, но она не привыкла. И, возможно, в этом таится ещё неизвестная им проблема. Один хороший человек как-то сказал маленькому Танатосу Толидо — он ещё не был тогда послушником, — что счастье на стороне уверенных людей. Что, возможно, уверенность в том, что всё будет хорошо — потому что все вокруг человека, уверовавшего в собственное счастье и благополучие, начинают верить в это, пусть и не осознавая. Тану было всего четыре года, когда он слышал эти слова, но… Почему-то тот человек запомнился ему. Его называли Драконом, хотя мальчик никогда не мог понять почему. Идти нужно выше. Подниматься на самый верх — по слухам один из запасных выходов находится именно там. И совершенно не нужно вспоминать, что говорил отец Хелен — через основной вход им не выбраться. Там, наверняка, скопилось уже много стражи. Не всякий раз приготовленная жертва сбегает, но жрецы подготовились и к такому варианту развития событий. И Танатосу совсем не хочется попасть под раздачу. В конце концов, он не хочет отвечать головой за чьё-то спасение. Так что, остаётся лишь брести по тёмному коридору и стараться не запнуться, не попасться в скрытую ловушку, не наткнуться на кого-нибудь из стражи. Скорее всего, здесь никого не окажется. Но Тан достаточно хорошо знает орден. И он не может быть уверенным полностью в том, что на этом пути им не встретится ни одной ловушки. К тому же, так темно… Брести в полной темноте  не слишком приятно. И если Танатос уверен, что в конечном счёте сумеет добраться до заветной двери, то Хелен может потеряться по дороге. Должно быть, девочка это чувствует, потому как Тан слышит её напряжённое дыхание. Пожалуй, можно даже сказать, что дышит она слишком уж громко. Но это точно она — уж Толидо сможет различить её дыхание и дыхание кого-нибудь из послушников или жрецов. — Я ничего не вижу, так что, будь добра, держись за меня, — говорит ей юный послушник. — Так ты не потеряешься. У них нет факелов — это могло бы привлечь к ним совершенно ненужное внимание со стороны жрецов. Идти приходится на ощупь. Это опасно. Но куда менее опасно, чем идти и чем-то освещать себе дорогу. Идут они слишком медленно. Куда медленнее, чем на то рассчитывал Танатос изначально. Но быстрее идти нельзя — на их пути уже встретилось четыре ловушки, которые удалось кое-как обойти, а если ускорить шаг, в полной темноте можно не заметить то, что просто необходимо увидеть, если ты собираешься жить. Так что, девочке ничего не остаётся кроме того, как схватить своего вынужденного попутчика за рукав куртки. Танатос не пытается её отстранить, хотя не слишком любит прикосновения — три года жизни в ордене научили его не доверять людям. И, опять же, плохо, что она касается его через куртку. Если бы касалась его руки — Танатос бы мог знать наверняка, что его касается именно Хелен. — Не стоит бояться, — говорит мальчик. — Всё пройдёт хорошо. Нас не убьют сегодня. Всё с нами будет нормально, слышишь? Уже перебравшись через обрушившуюся колонну, Танатос краем глаза замечает незнакомую тёмную фигуру и вздрагивает от ужаса. Что-то лежит рядом с этой тенью — нечто, похожее на булаву. А у Тана с собой даже ножика нет! И это совсем ужасно, если неизвестный окажется кем-то, кого можно было бы победить, имея только нож. Но голову мальчика не покидает мысль — всё обойдётся. Всё всегда обходилось, и сегодня всё обойдётся. Хелен прячется за его спину. Цепляется за его руки и дрожит от ужаса. Если честно, Танатосу это не слишком приятно. Он старается выглядеть как можно более спокойным сейчас, а Хелен ему так мешает! Тан старается разглядеть получше человека, тень которого мелькнула рядом с ними. Но человек, которому принадлежит тень, так напугавшая беглецов, сам вздрагивает и шарахается куда-то в сторону. Танатос делает резкий шаг вперёд и понимает, что тот, кто прятался рядом с упавшими колоннами, вообще имеет смутное отношение к ордену и тому, что творится здесь. Незнакомец оказывается мальчишкой не старше четырнадцати или пятнадцати лет. Худым, нескладным оборванцем. Таким тщедушным на вид, что даже Хелен под силу его одолеть сейчас. У него синяки и ссадины на потрескавшихся от холода руках, двигается он как-то слишком неловко, словно бы что-то болит, а от голода у него, очевидно, и вовсе нет сил лишний раз шевелиться. — Ты кто? — настороженно спрашивает послушник. — И почему здесь оказался? Страх сам собой пропадает. Танатос чувствует, что скорее злится, чем боится этого оборванца. В груди просыпается какое-то раздражение — подумать только, они с Хелен чуть не умерли со страху, а оказалось, что испугались они того, кого вполне можно победить их общими усилиями. Этого мальчишку совсем не стоило бояться. И Тану почти обидно за то, что он позволил Хелен так хватать его сзади за плащ — кто знает, не испортится ли от этого его одежда, а им ещё столько бродить по холоду. — Я Йохан, — говорит мальчик. — Здесь тепло, а снаружи очень холодно. Поэтому я пришёл сюда. Этот мальчишка не кажется Танатосу опасным — он не похож на жрецов или шпионов из деревни. И он не смог бы быть послушником — слишком уж глаза наивные и добрые. Такой бы просто не выжил в ордене. Но приглядеться к этому парнишке, пожалуй, стоило. А ещё — как-то заставить помогать. Да, такой помощник им двоим точно не помешал бы. Одно дело — добраться к выходу по подземельям, которые хорошо известны Танатосу и более-менее знакомы Хелен. И совсем другое — искать деревню, когда они оба едва ли знали примерно, где она находится. Если они выйдут сейчас туда одни, их гибель неизбежна. А Йохан, скорее всего, неплохо знал местность. — Если ты сумел забраться сюда — ты ценный проводник, — выдыхает послушник. — Думаю, ты мог бы нам помочь. Мальчишка смотрит почти затравленно. Лишь вжимается куда-то в угол, закрывая собой что-то довольно большое, замотанное в тряпки — то, что изначально Танатос, перепугавшись, принял за булаву. Только сейчас Тан понимает, насколько это было глупо с его стороны — вещь эта, если присмотреться, вовсе не похожа на булаву. Краем зрения он видит, что Хелен выходит у него из-за спины и тоже начинает рассматривать с любопытством незнакомство — почти с тем любопытством, с которым она рассматривала самого Толидо в их первую встречу. — Итак, Йохан, я тебя поздравляю — из данной ситуации у тебя есть два выхода, — говорит Танатос, не получив ответа. — Первый — остаться здесь и умереть прямо сейчас, когда придут жрецы, которые ищут нас, второй — помочь нам с побегом и умереть через пару недель от рук тех же самых жрецов. Послушник задумчиво рассматривает лохмотья, которые надеты на незнакомца. Да… В таком он долго не продержится наверху. Скорее всего, именно поэтому этот бедняга и забрался в орден, хотя здесь его ждала либо смерть от голода, либо смерть от рук жрецов, поймавших его за кражей еды. Глупая, мучительная смерть… Танатос пару раз видел таких молодцов… И слышал, как они кричали от боли, когда Эрментрауд ломал их кости одну за другой. Да что там — он видел то, во что они превращались после такой пытки. И сколько их было, умоляющих о пощаде, Тан вряд ли сможет вспомнить точно. Он не считал. Пусть и приятно было наблюдать за тем, что Эрментрауд издевается над кем-то ещё — не над своим подопечным. — Я помогу… — шепчет Йохан. — Только там так холодно… Танатос протягивает Йохану те запасные пуховые платки, которые припас отец Хелен. Пожалуй, это лучше, чем ничего. Мальчишка тут же кутается в то, что ему отдали. Немного подумав, послушник снимает с себя плащ, в который он закутан поверх куртки, и тоже протягивает Йохану, а потом достаёт из-за пазухи краюху хлеба, которую самому Тану удалось выкрасть незадолго до побега. Им нужен проводник, который не свалится без сил на половине пути. Йохан, что и ожидалось, с жадностью набрасывается на хлеб, а потом кутается в платки и плащ. — Времени немного, — говорит Танатос ему и Хелен. — Пора идти. У тех, кто остался наверху, пока есть, чем заняться, но скоро они уже могут освободиться. Он шагает вперёд. Вперёд — к тому миру, которого он до сих пор практически не знал. К тому миру, который был отнят у него. Как только холодный воздух обжигает его щёки, Тан понимает, что в жизни не испытывал такого восторга как теперь. Что же… Держись ты теперь, Эрментрауд!..

***

Идти становится почти невыносимо. Ужасно холодно — Танатос уже жалеет, что отдал Йохану свой плащ. Должно быть, так было бы куда теплее идти. Впрочем, нужно было с этим смириться. В конце концов, Танатос никогда не был за пределами ордена и той деревушки, в которой рос. А Йохан был. И этот парень хоть как-то знал, как можно выбраться из чёртовых подземелий. Тану просто нужны были услуги этого заморыша. Так что, можно было смириться с отсутствием шерстяного плаща. Тёплого шерстяного плаща в такой мороз. Брр… Йохан много чего рассказывает. Очевидно, пытается отвлечь их всех от этого пронизывающего насквозь холода. И старается сделать так, чтобы было не так страшно брести в темноте. Хелен боится темноты, постоянно держится за Танатоса. Как будто он может исчезнуть. А Йохан всё кутается в танов плащ и говорит, говорит, говорит… Рассказывает, что, вообще-то, он бродячий певец и музыкант, и та штука, которую Танатос издали принял за булаву, называется мивиреттой. У эльфов в далёких южных странах похожие музыкальные инструменты. И когда-то на этой мивиретте играл сам Реувен! Как?! Танатос и Хелен понятия не имеют, кто это такой? Реувен — жил такой человек, некто вроде мудреца или философа в одном из эльфийских городов. При его жизни о нём ходило множество самых невероятных легенд. По слухам — всё это случилось из-за того, что когда гроза расколола на две части священное дерево в роще, Реувен приказал из его ствола выточить мивиретту. Потом, после всех своих странствий и приключений мудрец умер. А ещё через некоторое время Йохан сумел выкрасть его мивиретту, так что, теперь этот легендарный музыкальный инструмент принадлежит ему. Танатос не верит ни единому слову своего попутчика. Враки это всё. Если не про Реувена — то уж про то, что этот мальчишка выкрал мивиретту. Пусть послушнику и не удалось разглядеть эту вещь, но он уверен в том, что украсть такую вещицу было бы практически невозможно — сам Танатос был, пожалуй, неплохим вором, но ему воровать приходилось лишь хлеб или, так редко появляющееся на кухне, молоко. Ох… Молоко… Возможно, останься Тан там, где он был, он бы так и продолжал периодически подворовывать на кухне, делать мелкие подлости другим послушникам и пытаться не получить нагоняй от Эрментрауда. И почему-то мальчику совершенно не хочется, чтобы его жизнь была только такой. Лучше уж хоть немного повеселиться перед смертью. Они бредут и бредут по заснеженным руинам древнего города — до Великой катастрофы здесь находился Авер-Кайи, город, впечатляющий своими размерами и красотой. Йохан с упоением рассказывает легенды о том, что люди, жившие в Авер-Кайи были куда более высоки ростом, нежели современные, что мёд и вино текли рекой — интересно, видел ли этот оборванец хоть раз в жизни мёд или вино, даже Танатосу удалось попробовать вино лишь однажды, отпив маленький глоток из чаши Эрментрауда, — что никто не знал нужды, что все были веселы и сыты, что всем было тепло, что не было страха и забот… Глупые сказки! Танатос не верит ни одной из них, но молчит, не желая обижать барда или не желая тратить свои силы на бесполезные споры. Вполне возможно, что из-за всего вместе — Йохан нужен ему, как проводник, да и сил у Тана не слишком много, чтобы разбрасываться ими на мелкие перепалки. Если уж так думать — какая Толидо разница, врёт Йохан или нет? Главное, чтобы довёл их до нужной деревни, там Танатос даст ему один пирожок — из жалости и в уплату за услугу… Но вот рассказ барда-недоучки обрывается. Из-за холода? Из-за того, что тот слишком устал? Из-за того, что ужасно хочется есть, но совершенно невыносимо сделать хоть одно лишнее движение? Да и для этого придётся расстёгивать пуговицы на куртке, а этого совсем не хочется делать в такой мороз. Йохан хватает Танатоса под руку и что-то шепчет ему на ухо. По правде говоря, Тан не сразу понимает — что именно. — До села Дайрот осталось не так долго, — едва шевелит посиневшими губами Йохан. — Где-то около часа ходьбы — а там можно будет переночевать и на утро двигаться дальше. Тогда — через два-три дня мы достигнем Риферинского особняка, в котором живёт та женщина, к которой вы идёте. Тан думает над тем, что сказал ему новый знакомец, а через несколько мгновений вдруг понимает, что идти до особняка, в котором живёт родственница Хелен — просто бесполезно. Что сможет сделать обычная женщина против той чудовищной силы тьмы, которая надвигается на них? Они подставят своим приходом и её, и себя. — Какое село самое близкое до нас, кроме Дайрота? — мрачно спрашивает Танатос, рукой придерживая Хелен, чтобы она не упала. — И сколько нам идти до него? Он уже почти видел, как Эрментрауд скачет в Дайрот — кажется, там была весьма обширная сеть шпионов. В Дайроте жрецов боялись так сильно, что никто не стал бы укрывать их. Осознание этого приходит только сейчас. Конечно, нельзя было рассчитывать только на то, что отца Хелен будут долго убивать ритуальным способом. Джойт — один из высших жрецов — всегда убивал быстро. Почти сразу же после допроса. Просто перерезал горло — быстрая смерть. Совсем не такая мучительная, как бывало обычно. А Эрментрауд мог забить человека до смерти. И это, опять же, происходило намного быстрее, чем обычно. Как Танатос может знать наверняка, кто схватил отца Хелен и кто будет его пытать? — Меливерт, — как-то непонимающе произносит мальчишка-бард. — Но до него — не меньше четырёх суток! Идти четверо суток они не смогут. Да и никто бы не смог. Не по такому чудовищному холоду, не тогда, когда дует столь сильный и пронзительный ветер, не тогда, когда снег летит постоянно, застилая глаза, попадая в нос и рот. Им бы очутиться прямо сейчас в Меливерте… Говорят, демоны могут так — подумать и очутиться в нужном им месте. Весьма полезная способность. И да, хорошо, что жрецы ею не владеют. — Есть ли где-нибудь по дороги к Меливерту место, где можно было бы заночевать и передохнуть? Йохан смотрит на послушника слишком удивлённо. Да, пожалуй, весьма неосмотрительно — переться до Меливерта чуть больше половины недели, когда можно добраться до Дайрота меньше, чем за час. И потому Танатосу думается, что это более, чем разумно. Пока шпионы ордена поймут, что их нет ни в Дайроте, ни в Риферине — они уже доберутся до Меливерта и сумеют понять, что делать дальше. Там… Там Танатос что-нибудь придумает. В конце концов, можно будет хотя бы выбрать, куда идти дальше. А если повезёт — как-то Танатос слышал, что Меливерт торгует с соседними городками, Абваргом и Щеренгфордом, — они смогут напроситься в повозку к какому-нибудь нормальному — а не нищему, как Йохан — барду в повозку. Добраться таким образом ещё до какого-нибудь городка. Потом — ещё до какого-нибудь. А там, возможно, удастся добраться и до Огненной земли, где, по крайней мере, теплее, чем здесь. — Есть… — выдыхает Йохан. — Есть Тивия — вымершая деревня. Если кто-нибудь нарубит дров, огонь я смогу развести. Нам до неё — около трёх часов идти. А потом, на пути в Меливерт можно найти пару-тройку домов для путников. Но, Танатос, Риферин — совсем в другой стороне! Танатосу хочется его ударить — теперь придётся говорить это вслух. И Хелен, возможно, насторожится. Впрочем, она уже насторожилась. Смотрит выжидающе, с какой-то странной надеждой. И это просто отвратительно! Тан ненавидит, когда кто-то пытается давить на жалость. Вот его мать тоже такая же — как что-то случается, сразу начинает пытаться выставить себя несчастной и обездоленной. Будто бы кому-то есть дело до чужих бед. Будто бы кому-то не всё равно. — Мы не пойдём туда, — уверенно произносит бывший послушник. И тут происходит то, что он и ожидал — Хелен набрасывается на него с кулаками. Колотит. Как только может. Вкладывая в удары всю свою ярость. И откуда в ней столько силы — в этой хрупкой девчонке? Слёзы наворачиваются у неё на глаза, но она продолжает бить его своими худыми руками. Со всей силы. Со всей злобы. И откуда же в ней столько злости? И это после всего, что Толидо для неё сделал?! Какая чудовищная неблагодарность с её стороны! — Ты обещал! Ты обещал моему отцу, что доставишь меня в Риферин! — шипит она. — Ты обещал! Ты давал клятву! Ты не можешь не доставить меня туда! Ты клялся меня спасти, а теперь поступаешь, как тебе вздумается! Она бьёт его и бьёт. И пусть через толстый слой одежды Тан почти этого не чувствует, ситуация не кажется ему приятной. Йохан стоит рядом и смотрит. Просто наблюдает. Должно быть, не считает нужным вмешиваться. Впрочем, Толидо не уверен, что от этого горе-барда можно было бы ждать какой-то существенной помощи. — Отцепись! — грубо отталкивает её от себя Танатос. — Я обещал твоему отцу, что выведу тебя из этих проклятых подземелий! И я вывел! А ты обещала своему отцу, что будешь во всём меня слушаться! И да, я могу поступать так, как мне вздумается! Более того — я должен думать, чтобы сделать хоть что-нибудь! И если я сказал, что мы не идём в Риферин — мы туда не идём! Видимо, бывший послушник толкнул её слишком сильно — Хелен не удерживается на ногах и падает на снег. Должно быть, ударилась она довольно сильно — руины Авер-Кайи покрыты слоем льда, из-за чего здесь довольно скользко, пусть до этого момента всем троим удавалось оставаться на ногах. Хелен смотрит на Тана слишком зло, а во взгляде Йохана очевиден упрёк. И из-за чего? Эта гнусная девчонка первая начала его бить, почему Танатос не мог ответить ей тем же? А он даже и не ответил — лишь оттолкнул её. Да и — Толидо просто уверен в этом — ничего с этой плаксой несчастной не случится. Впрочем, возможно, стоит оправдаться. Хотя бы в глазах Йохана — вдруг этот паршивец откажется ему помогать после всей этой сцены? — В Риферинском особняке нас будут искать в первую очередь, — говорит он уже мягче и спокойнее. — Неизвестно, сколько твоему отцу удастся тянуть время. Они умеют доставать мысли из головы. Неделя, может — две. И нас найдут. А там — знаешь, что произойдёт! Поэтому мы идём в другую сторону. Кто знает, может быть, нам удастся протянуть даже полгода. Я хочу спасти тебя от смерти, глупая девчонка. Потому что ужасно хочу спасти самого себя. И поэтому мы ни за что на свете не пойдём в Риферин. Верь мне — всё обойдётся. Хелен смотрит на него с таким отчаянием, а Йохан в тот же миг бросается к ней и обнимает за плечи. У неё на глаза наворачиваются слёзы. Этого ещё не хватало… Танатос ненавидел, когда девчонки начинали реветь. А Хелен начинает именно реветь — уткнувшись Йохану в плечо. Толидо едва удерживается от того, чтобы не скривиться при виде этой до омерзения милой сцены. Тан всегда знал, что от этих девчонок пользы мало. Да и Йохан хорош — защитник нашёлся! Танатосу самому почти что хочется плакать — он тоже устал, он тоже хочет согреться и заснуть. И заснуть — больше всего. Лечь на снег, нет, упасть… и заснуть. Заснуть навсегда и ничего более не чувствовать. Но он же не плачет! Он же не делает этого, потому что понимает, что это будет мешать всем им троим сейчас! И как бы ему не было холодно, голодно и страшно — Толидо ни слова об этом не говорит. Потому что всё прекрасно понимает… — Перестань дуться на меня, — Танатос берёт Хелен за руку и помогает ей встать и опереться на его плечо. — Нам ещё нужно добраться до Тивии, так что, побереги силы. Пожалуйста, верь мне. Хотя бы сегодня. Хелен какое-то время мнётся в нерешительности, а потом прижимается к нему. Прижимается почти с той же силой, с которой она пыталась его бить. Да что там — она и била его. Пусть и это не было слишком больно. И Тан думает — не задушить ли она его собралась, раз прибить не удалось? Впрочем, Хелен довольно скоро от него отстраняется, а потом хватает за руку. Что же… Вероятнее всего, в этот раз всё, действительно, обойдётся… И они бредут дальше по обледенелым руинам Авер-Кайи. И Йохан снова начинает что-то рассказывать — что именно, Танатос не знает. Он и не слушает. Это и неважно — что там бард говорит… Важно то, что ближайшие четыре дня им придётся побыть одной командой. Да. Ближайшие четыре дня. Не дольше. Лишнего дня с этими сентиментальными идиотами Танатос просто не выдержит.