Солнечный

      На следующее утро Кио проснулся рано. Он специально завел будильник на своих наручных часах, чтобы ни в коем случае не проспать и встать раньше Соби. И это ему удалось. Едва он услышал негромкое, но настойчивое пиликанье часов, он тут же нажал отбой и разлепил заспанные глаза, борясь с желанием провалиться обратно в сон. Проваливаться в сон было ни в коем случае нельзя. А если было нельзя, то Кио всегда мог взять себя в руки. Несмотря на всю свою лень, когда нужно он мог заставить себя сделать все, что угодно. А пробуждение в столь ранний час он считал для себя самым настоящим подвигом.       Удостоверившись в том, что Соби не проснулся от его будильника, Кио тихо оделся, умылся и прокрался на кухню. Сейчас ему еще предстояла битва с туркой. И на этот раз он был твердо намерен выиграть ее. Хотя бы натуральный кофе он должен был научиться готовить сам. В конце концов, даже этот мальчишка Нацуо умеет варить кофе! Не то, чтобы Кио не давали покоя чужие лавры кулинаров. Но он привык думать, что уж самыми элементарными продуктами питания он в состоянии себя обеспечить. А кофе был одним из самых необходимых продуктов питания.       Напряженно следя за темной жидкостью в турке, он снова прокручивал в голове план дальнейших действий.       Вчера он пропустил занятия в институте, и еще позавчера пару. Пока не так уж много, но среди вчерашних предметов была живопись. Если на лекции Кио с чистой совестью мог забить, то живопись было пропускать нельзя ни в коем случае. А если он собирается пропустить занятия еще и сегодня, то к живописи добавляется еще и две пары рисунка. Все это нужно будет возмещать после занятий, иначе он элементарно не успеет закончить работы в срок. Ведь даже когда Кио посещал все занятия, ему частенько не хватало времени довести работу до ума. И в этом плане он ужасно завидовал Соби, который мог неделями не появляться в институте, а потом за ночь нарисовать все работы, да еще и на высокие баллы.       Кио так не умел. А значит за возможность пропустить пару занятий, ему придется расплачиваться свободным временем, и сейчас он пытался впихнуть в свое расписание два дополнительных занятия так, чтобы не пропустить ничего важного, и не погрязнуть в долгах по уши. Задача была не из легких, особенно если учесть, что задания, над которыми они сейчас работали, можно было выполнить только в студии, а значит, приходилось подстраиваться под ее расписание.       Увлеченный этими мыслями, он чуть не упустил тот момент, когда пенная шапочка на турке перевернулась, и снял кофе с плиты в самую последнюю секунду.       — Ты делаешь успехи, — раздался за его спиной насмешливый голос.       Кио тут же надменно фыркнул:       — Пустяки! Что я, кофе, что ли, варить не умею?       Но на самом деле он был жутко горд собой.       Соби сидел на краю стола уже одетый, умытый и даже причесанный. Он смотрел на Кио и улыбался.       По спине у Кио пробежали мурашки. Соби очень редко улыбался. И обычно он улыбался не людям, а исключительно своим мыслям. А сейчас он улыбался ему, Кио. И улыбался просто так, потому что рад его видеть. И от этого становилось очень тепло и уютно.       Кио разлил кофе по чашкам, искренне надеясь, что на вкус его варево вышло не так плохо, как обычно.       — Мы сегодня не идем в универ, — заявил Кио, сосредоточенно переливая горячую ароматную жидкость из турки в чашки.       — Почему? — поинтересовался Соби, приподняв бровь.       — Сюрприз, — радостно отозвался Кио.       — А ты в курсе, что сегодня рисунок? Я не буду дорисовывать твою работу перед просмотром.       Его голос был спокойным и строгим, как всегда, но глаза смеялись. Только по ним обычно и можно было определить, шутит он или нет.       Определять, когда Соби шутит — это было первое, чему научился Кио, познакомившись с ним. И надо сказать, когда Соби впервые пошутил при нем, Кио был просто шокирован этим. Тогда он искренне верил, что этот парень попросту начисто лишен чувства юмора и даже не умеет улыбаться. Но это, конечно, не так. Соби, как и любой человек, умел и шутить и улыбаться, просто делал он это крайне редко и довольно своеобразно. Так что большинство людей не могли понять, серьезен он или нет.       Кио озорно улыбнулся и картинно схватился за голову.       — Как так, Соби?! А ты еще называешь себя моим другом! Вот так и поверь тебе!       Соби хмыкнул.       — Наглость второе счастье?       Раньше Кио всегда отвечал на этот вопрос нахальным «первое!», а сейчас просто рассмеялся и сказал:       — А ты как думал?       — Что за сюрприз? — сменил тему Соби.       — Увидишь, — заявил Кио и придвинул к нему одну из чашек.       Соби посмотрел на нее и вскинул бровь.       — А это чтобы я потерял способность ясно мыслить?       — Да, — Кио важно закивал, — без отравы никак нельзя, иначе весь план рухнет.       — Хорошо, — Соби взял чашку в руки и сел за стол, пряча в глотках кофе теплую улыбку.       Кофе и впрямь оказался лучше, чем Кио ожидал. Наверное, он все же был не так безнадежен, как сам о себе думал.       Кофе пили молча, неспешно, наблюдая, как пробуждающееся солнце наполняет теплом кухню. Именно теплом, а не светом. Потому что бледно-розовые лучи не разгоняли тихих утренних сумерек квартиры. Они согревали сумерки, как кофейный пар грел дыхание. А свет появился позже, когда сумерки, напитавшись теплом, растаяли сами. И тогда в окна хлынул чистый золотой свет, прозрачный до звона и от того легкой. И дышать этим прозрачным звенящим светом тоже было легко.       Кофейные чашки опустели, когда солнце уже полноправно хозяйничало в небе и в потеплевшей ожившей после предрассветных сумерек кухне.       — Пошли? — сказал Кио, поднимаясь со своего места.       Соби кивнул и тоже встал, с любопытством глядя на друга и гадая, что же он задумал.       Когда они вернулись в комнату, Кио вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.       — Вот я болван! — воскликнул он. — Специально ведь проснулся раньше! Ладно, Соби, подожди минутку.       И продолжая мысленно отчитывать себя за то, что не успел подготовиться должным образом, умчался в прихожую.       Вернулся оттуда он с небольшой черной коробкой и несколькими листами бумаги в руках.       — Раздевайся! — с порога заявил он, увлеченно перебирая свои листы.       — А это что у тебя, план действий? — усмехнулся Соби, глянув на листы бумаги.       Кио растерянно посмотрел на него, потом на листы у себя в руках и рассмеялся.       — Да ну тебя! Не боись, без подсказок справлюсь! — и игриво подмигнув ему, он прошел в комнату и уселся на кровати, раскладывая листы на покрывале. На каждом из них была нарисована полу абстрактная композиция из легких причудливо переплетающихся воздушных линий. Сквозь эти линии порхали легкие бабочки с едва уловимыми прозрачными узорами на крыльях, а в сердце каждой композиции было вплетено Имя.       Соби растерянно смотрел на листы, разложенные на покрывале. Их было пять, и каждый эскиз был проработан до мелочей.       — Я сделал несколько вариантов, чтобы ты мог выбрать, — говорил тем временем Кио. — Но если тебе не нравятся мои эскизы, можешь нарисовать свой. Не волнуйся, я не первый раз делаю татуировки, так что смогу сделать картинку любой сложности. Вот.       Он поднял глаза на Соби и замер в ожидании ответа. А тот все смотрел на листы с эскизами, в каждом из которых светилось имя Sunny. Рука невольно потянулась к бинтам на шее. Когда ему говорили, что жертва должна будет написать имя на его теле, он и подумать не мог, что написать его можно так: красиво, воздушно, чтобы не нужно было его прятать, чтобы можно было им гордиться. Своим Именем, единым на двоих.       — Эй, ты чего притих? — занервничал Кио. — Не нравится? Я переделать могу, или ты сам нарисуй…       На самом деле, он очень нервничал, принимая такое решение в одиночку. Все-таки, татуировка — не тот подарок, который можно сделать сюрпризом. Но почему-то ему казалось, что именно он должен был все решить и поставить Соби перед фактом. А теперь вот уже начал сомневаться и упрекать себя в глупости. Все-таки нельзя вот так вот решать за человека его…       — Я счастлив, — вдруг прервал его мысли Соби и сжал пальцами бинты, в непроизвольном жесте, призванном избавиться от них.       — А лицо у тебя такое, как будто тебя лопатой по башке огрели, — фыркнул Кио.       Соби невольно улыбнулся и принялся расстегивать рубашку.       — И где будет наколка? — спросил он.       — На груди, — тут же ответил Кио и как-то несмело добавил. — Если ты не против.       Соби беззвучно рассмеялся и сбросил рубашку с плеч, аккуратно свернув ее и устроив на спинке кровати.       — Какую ты хочешь? — спросил Кио, доставая чернила.       — Выбери ты.       — И не подумаю!       — Ладно, тогда вот эту.       Было что-то мистическое в том, чтобы выписывать на груди у Соби узоры, складывая из них собственное имя, о существовании которого и не подозревал раньше. А еще казалось невероятным, что узоры эти останутся там навсегда. Это заставляло волноваться и кусать губы. Но волноваться было нельзя. Иначе руки будут дрожать. Одно неверное движение, и рисунок будет испорчен. Поэтому Кио старался сосредоточиться, как мог. Он старался не думать о том, что сейчас, именно в этот момент он окончательно и бесповоротно принимает решение за них обоих. А еще он старался не отвлекаться, чтобы полюбоваться, как утренние лучи сияют, путаясь в светлых волосах Соби, будто подтверждая, что он действительно Солнечный. И уж конечно он старался не думать о том, что вот конкретно сейчас, в данный момент, Соби лежит перед ним, распростертый на кровати, еще немного сонный и полуодетый, не отталкивает и не прячется за флегматичным безразличием, а солнечно тепло улыбается, позволяя Кио сидеть на нем верхом и рисовать узоры у него на груди.       Последнее обстоятельство заставляло Кио краснеть и волноваться еще больше. И что бы отвлечься, он начал говорить. Он всегда говорил, когда волновался. Так ему было проще справиться с собой.       — А то, что вчера было, это значит, что мы теперь пара? По-настоящему? — спросил он первое, что пришло на ум. Нейтральные темы для разговора как-то не выбирались. Да и не было смысла сейчас выбирать темы. Сегодня можно было говорить все, не опасаясь, что высказанные слова добавят проблем.       — Да, — ответил Соби и эхом повторил за ним. — По-настоящему.       — Но разве до этого мы не были связаны? Я ведь почувствовал, когда ты был в опасности.       — Это была механическая связь. Она не дает единства, но позволяет почувствовать опасность. Я не мог оставить тебя без присмотра. Ты же на каждом шагу вляпываешься в неприятности.       — Сам-то! — как-то обиженно фыркнул Кио.       — Да, и я тоже, — не стал отпираться Соби.       Солнце задорно блестело на светлых ресницах и в рассыпавшихся по подушке волосах, бликами ложилось на круглые стекла очков. Кио протянул руку и стянул с лица Соби тонкую оправу. Соби хмыкнул и прищурился, как довольный кот.       — А что будет потом? — спросил Кио, выводя иглой на его груди латинские буквы Имени.       — После чего?       — После того, как мы станем парой. После того, как от меня отстанет моя новоиспеченная сестренка. После всего этого.       — Да ничего. Закончим с тобой институт, а потом, если захочешь, отправим тебя на обучение в Семь Лун и будем потом работать, как все. А не захочешь — так будем жить, как обычные люди.       — Это с тобой-то? — Кио рассмеялся, отведя в сторону иглу, чтобы не попортить рисунок. — Как же, с тобой поживешь, как обычные люди.       — О, конечно, значит… — Соби вдруг замолчал на полуслове.       Кио поднял глаза от рисунка, пытаясь понять, в чем дело.       — Соби? — спросил он, настороженно глядя на друга. — Что случилось?       Соби лежал замерев с приоткрытым ртом, глаза широко распахнуты, а взгляд их был застывшим, и как будто не видел ничего.       — Соби! — снова испуганно позвал Кио, но тот лишь немо пошевелил губами, не издавая ни звука.       Сеймей рассматривал план исследовательского комплекса Семи Лун, когда почувствовал пульсирующее жжение в руке. Ощущение было странным и незнакомым. Сперва оно было очень слабым, едва заметным, как будто рука нагрелась от настольной лампы. Поэтому Сеймей не сразу обратил внимание на необычное ощущение и продолжал раздумывать, как бы лучше организовать штурм лаборатории. Но очень скоро ощущение усилилось и стало почти болезненным. Тогда-то он и оторвал взгляд от карты, посмотрев на свою ладонь. Его Имя, растянувшееся вдоль пальца, действительно пульсировало, а по темным буквам алыми волнами проходил жар.       Сеймей нахмурил брови и чуть склонил голову на бок, словно пытаясь рассмотреть буквы под другим углом. Буквы продолжали пульсировать и с каждым мигом разгорались ярче.       Губы Сеймея сжались в упрямую строгую линию, а кошачий хвост заходил ходуном от раздражения. Оставив план лежать на столе, он направился в соседнюю комнату, воинственно сжав кулаки и агрессивно навострив кошачьи уши.       — Какого черта ты делаешь?! — рявкнул он, распахнув дверь соседней комнаты.       Нисей, мирно дремавший на диване все это время, от испуга кубарем скатился на пол. Крик Сеймея явно застал его врасплох, и теперь юноша растерянно озирался, силясь понять, что же такого он опять натворил.       — В чем дело? — наконец догадался спросить он, уставившись на свою жертву снизу вверх.       Реакция Нисея Сеймея здорово удивила. Он внимательно посмотрел на своего бойца, потом перевел недоуменный взгляд на свою руку, а потом вновь вернул взгляд бойцу. Нисею, похоже, имя не жгло. Но чтобы удостовериться, Сеймей наклонился и грубым рваным движением дернул к себе руку бойца, схватив ее за запястье. Буквы на пальце Нисея не подавали никаких сигналов тревоги. Они были спокойны и темны, как и всегда, и только у Сеймея Имя горело огнем.       Доли секунды хватило, чтобы Сеймей понял, в чем дело.       — Ах ты крыса, — процедил он сквозь сжатые зубы, выпуская руку бойца.       — Что? — удивился Нисей.       Но Сеймей его уже не слушал.       — От меня не уйдешь, — прорычал он, сжав руку в кулак так, что костяшки пальцев побелели, а имя вспыхнуло еще ярче.       Соби метался по кровати, то и дело хватаясь за горло, дергая бинты и раздирая ногтями нежную кожу шеи в кровь. Изо рта его не вырывалось ни звука, будто в легких закончился воздух, а вдохнуть снова он уже не мог.       В первые мгновения Кио овладела паника, когда Соби вдруг начал биться и метаться под ним. Но уже в следующий миг он взял себя в руки. Паниковать было нельзя. Только не сейчас. И первым делом он перехватил запястья Соби, заставляя оставить истерзанное горло в покое, и сорвал остатки бинтов.       Он действовал по наитию, потому что ни черта не понимал в происходящем, а единственный, кто мог ему объяснить, бился в конвульсиях, не в силах сказать ни слова. Но отчего-то Кио был уверен, что все делает правильно.       Предчувствие его не подвело. Дело действительно было в шрамах на шее. Они дымились, шипели и пульсировали алым огнем, словно угли, раздуваемые ветром. Неровные полосы шрамов будто сжимались туже вокруг горла, пытаясь задушить и навеки впаяться в кожу.       — Это Сеймей, да? — Кио свел к переносице светлые брови. — Он тебя не отпускает?       Соби выгнулся под ним дугой от нестерпимой боли. Даже после всех тренировок, после всех боев, после бесчисленных наказаний эта боль казалась просто невыносимой. Боль от Имени, которое не желало его отпускать и горящей удавкой сжималось на шее. Сеймей знал, где писать имя.       — Держись, Со-тян! Я тебя ему не отдам, слышишь? Держись! — тараторил Кио, сам не зная, как собирается осуществить это. Но почему-то важно было убедить Соби, что все будет именно так. И он продолжал говорить. Он говорил непрерывно, путая и повторяя слова, гладя прохладными пальцами истерзанную кожу, силясь остудить и успокоить боль.       — Он не сможет. Я не позволю ему. Ты ведь сильнее его, правда? Ты ведь со мной хочешь быть! Не поддавайся! Держись! Сейчас все пройдет, я обещаю тебе, ты только держись! — продолжал бормотать он, приникая губами к пульсирующим огнем шрамам. Даже на ощупь они оказались горячими, и Кио сразу же обжег губы, но отстраняться даже не думал. И он не видел, как намеченное чернилами на груди имя засияло мягким золотым светом, наполняя живой энергией каждую букву.       Сеймей изо всех сил сжимал кулак, будто пытаясь удержать в нем ускользающую нить. На самом деле, примерно так дела и обстояли в действительности. Нить, связывающая его с Соби, до сих пор мирно болтавшаяся без дела, теперь натянулась и звенела от напряжения, как струна. Она резала пальцы, впиваясь в кожу буквами Имени. И успокаивало Сеймея лишь то, что Соби на другом конце этой нити сейчас в разы, нет, даже в десятки раз больнее. О, Сеймей хотел причинить ему боль. За своеволие, за предательство. Как он посмел попытаться сбежать от него? От своей жертвы, чье имя Сеймей вывел на его теле собственной рукой? Как смел он не подчиниться?       Ладно Рицка. Привязанность к брату он готов был простить. Но к кому теперь этот гаденыш пытается сбежать?       Ненависть и гнев подхлестывали Сеймея сжимать кулак сильнее и натягивать нить связи до предела. Его не волновало то, что эта нить попросту может перерезать его бойцу горло. Пусть он умрет. Пусть сдохнет, как собака, но никогда не избавится от власти Сеймея! Соби принадлежит только ему. Ему, и никому больше. Даже на том свете эта скотина будет принадлежать только ему!       И от трепета натянувшейся струны гнев его становился еще сильнее. Он сумасшедшими огнями полыхал в глазах, заставлял скрипеть стиснутыми зубами и рычать, как разъяренный зверь.       Никто не смеет так оскорблять его. Соби жизнью поплатится за свое предательство! А если ему каким-то чудом удастся остаться в живых, он приползет на коленях вымаливать прощения. И уж Сеймей-то позаботится о том, чтобы расплата за предательство была соразмерна тому оскорблению, которое нанесли ему!       Соби запрокинул голову. Глаза его стекленели, легкие сжались и горели огнем, а с горла будто заживо содрали кожу и теперь прижигали каленым железом. Все, что осталось от его сознания — нестерпимая боль. И лишь где-то вдалеке, слабое, как стертое временем воспоминание, билось ощущение. Ощущение холодных пальцев, сдерживающих раскаленные струны, вгрызавшиеся в его горло.       Нить натянулась так сильно, что Сеймей удивлялся, почему он не видит крови, струящейся из изрезанной в клочья кисти руки. Но ни одной царапины на руке конечно же не было. Связь не могла ранить его по-настоящему. По крайней мере, до тех пор, пока он сам удерживал ее. Но все же боль была вполне настоящей.       Он с силой дернул струну на себя в очередной раз, всем телом ощущая, как она дрожит в напряжении. И вдруг… струна лопнула.       Лопнула и обвисла безжизненной нитью, оглушив Сеймея внезапным прекращением борьбы. Даже боль исчезла мгновенно.       А он неверящими расширенными глазами все смотрел на свою руку, с которой свисал невидимый глазу безжизненный обрывок того, что некогда было связью.       Имя на его пальце больше не полыхало алым огнем, и руку не пронизывал жар. Не было ничего. Ни малейшего напоминания о том, что когда-то к этой руке невидимой нитью была привязана человеческая жизнь.       — Не прощу, — прошипел он. — Не прощу…       Соби лежал на кровати с закрытыми глазами и все никак не мог отдышаться. Его сердце бешено колотилось, будто торопясь убежать от пережитого ужаса. По шее тонкими струйками стекала кровь из шрамов. Теперь уже просто шрамов, пусть и сохранявших еще форму чужого имени.       А рядом, уткнувшись лицом ему в плечо, лежал Кио. Его била нервная дрожь, заставляя все тело трепетать и сжиматься в комок. Теперь, когда кризис миновал, Кио мог позволить напряжению и страху вырваться и овладеть им. Теперь было можно. Теперь это уже никому не могло навредить.       У него всегда было так. Не позволяя себе паниковать, не позволяя страху парализовать себя в ответственный момент, потом Кио долго еще не мог отойти и успокоиться, будто запоздало впадая в панику, в отместку за прошлую решительность.       Соби запустил пальцы в его светлые волосы. У него и у самого руки подрагивали, но это было уже не страшно.       — Испугался? — спросил он и не узнал свой собственный голос, таким тихим и хриплым он был.       — Еще бы, мать твою! — запинаясь, выдавил из себя Кио, пытаясь за злыми словами спрятать свою лихорадочную дрожь. — Хоть бы предупредил…       — Я не знал, — честно сказал Соби. — Прости.       Кио судорожно обнял его, вжимаясь всем телом.       — Ты же чуть не умер, болван! Почему с тобой всегда так?!       Соби ласково перебирал его светлые золотистые волосы.       — Все хорошо, все кончилась. Не бойся. Ты все сделал правильно.       Кио попытался кивнуть, но получилось у него не очень хорошо.       — Все кончилось, — снова повторил Соби, будто наслаждаясь этими словами. — Кстати, ты не доделал татуировку.       — Я в другой раз доделаю, можно? — попросил Кио, изо всех сил стараясь заставить свой голос звучать ровно.       — Хорошо, — легко согласился Соби и улегся удобнее, обнимая Кио и продолжая ласково гладить его по голове. — Тогда давай отдыхать.       — Давай.       Нагиса сидела, подтянув колени к груди и вжавшись спиной в стену. Сейчас ей хотелось занимать как можно меньше места. А еще больше ей хотелось просто испариться или слиться со стеной. Но ни то, ни другое ей, увы, было не под силу. И потому она сидела, забившись в тень, и старалась не дышать. Меньше всего на свете ей хотелось, чтобы сейчас ее заметили.       Она бы с удовольствием зажмурила глаза, но он приказал ей смотреть, и Нагиса смотрела. Смотрела и мечтала о том, чтобы сознание само отключилось и сбежало от этого ужаса.       Никогда прежде она не видела столько крови. Кровь была повсюду. Весь пол был ею залит, темные бурые разводы растекались по стенам. А местами в тусклом неярком свете кровь казалась почти черной. И эти черные, тошнотворно пахнущие щупальца крови тянулись по полу, пытаясь добраться до Нагисы. Никогда прежде Нагиса не боялась крови. Она не боялась ни трупов, ни отрезанных конечностей. Но сейчас все было совсем иначе. Сейчас, когда она не могла пошевелиться, не могла закрыть или отвести глаз, в груди ее ледяным комом застыл ужас.       Она видела, что порой творили Йоджи и Нацуо со своими жертвами, забавляясь и причиняя боль с беззаботной детской жестокостью. Но даже им до него было далеко.       Он, как художник кистью, рисовал острым лезвием ножа узоры на белой молодой коже. А когда целая кожа кончилась, он стал накладывать узоры вторым слоем, вгоняя нож все глубже, и так снова и снова. Кровь безобразными пятнами пропитала дорогую благородную ткань костюма.       А на его губах играла теплая, почти ласковая улыбка.       Его жертва молчала, хотя и была в сознании. Он попросту запретил ей расходовать жизненную силу на крик, и потому она не произносила ни звука, пока он истязал ее тело. И Нагиса буквально чувствовала, как он выпивает из своей жертвы жизнь при каждом соприкосновении лезвия ножа с ее плотью.       Это продолжалось долго. Невероятно долго. А он все водил и водил ножом по алому месиву, в котором уже не осталось и клочка целой кожи.       В горле у Нагисы застрял ком. Ее тошнило. Тело било лихорадочной дрожью. Но она не смела пошевелиться и отвести взгляд.       — Ну вот и все, — вдруг сказал он, остановив движение лезвия и подняв голову. — Ее жизнь кончилась.       Он прикрыл глаза и выпрямился, расправив плечи. Теплая ласковая улыбка на его губах стала чуть печальной.       Нагиса боялась, что сейчас он обернется и посмотрит на нее. Ей казалось, что этот маньяк непременно убьет и ее так же жестоко и безжалостно, с той же цинично ласковой улыбкой на губах, если сейчас увидит ее.       Но он не смотрел на Нагису. Он будто специально избегал смотреть в ее сторону. Наверное, он и сам знал, что будет, если он посмотрит сейчас на нее. И от того воздерживался от неосторожных взглядов.       — Это — цена за мою свободу, Нагиса-сан.