Ложь. Предательство. Боль. Правда.

И дни мерно потянулись за днями, складываясь в неуклюжие недели. На пятые сутки после памятного секса с Жуком в белых покоях отчаяния и хлорки кошмары окончательно покинули моё сознание, уступив своё место чувственным снам, наполненным страстью. Просыпаться до побудки с охеренным стояком стало привычным. Каждый раз, каждое утро, Кент, видя меня раскрасневшимся и задыхающимся от желания, хмыкал и отворачивался носом к стене, давая мне подобие уединения. Сначала было безумно стыдно и стрёмно, было неприятно, ломало осознание того, что мне приходится дрочить под одеялом в камере с ещё тремя зэками, которые не факт, что спят. Передёргивать шкурку, чувственно закусывая губу, стараясь быть тихим - просто катастрофически странно. Но в мозгу "имя" "Жук" било чечётку, когда я качался на волнах оргазма. Они приятно сотрясали моё тело, даря расслабленность и негу. Позже, наверное, я стал более внимательным, потому что стал замечать в разное время суток похожие звуки, которых не слышал раньше. Ну, что же? Все мы - люди, и у нас есть физические потребности. Отношения с Жуком не то чтобы наладились, но я его уже не опасался. Я ему, может быть и глупо, но доверял. Сильно и неотвратимо, как самому себе. Мы стали общаться более просто и более раскрепощённо, я и сам не заметил, как начал сдавать позиции, желая банально коснуться его. Поцелуи. Простые, обычные, без страсти, но с нежностью - стали привычными. Он не подчинял меня. Нет! Жук покорял и завоёвывал, да так искусно, что я терялся в вихре чувств. Не было между нами патовых взмахнул-ресницами-в-его-сторону или провёл-рукой-по-его-волосам-чуть-прикасаясь. Не было явного проявления чувств и заинтересованности. Мы вели себя, как и обычно, не заморачиваясь искусством соблазнения друг друга и привлечения глупого внимания, не хихикали по углам и не краснели при встрече. Мы нередко виделись в ремонтируемом блоке, и там было только общение. Обыденное и ни к чему не обязывающее. И это радовало, ибо наша связь не строилась на тривиальном сексе. Виделись на прогулках, редко, но всё же. В прогулочной камере мы лишь наслаждались свежим воздухом, в душе радуясь небу и самозабвенно курили, порой даже молча. Ведь не обязательно постоянно трещать без умолку, чтобы нарушить, якобы гнетущую, тишину. Она таковой не являлась. Не для нас. Да и Жук зачастую встречался в гуляночных блоках с другими зэками, которые делали ему определённые заказы. Было забавно видеть, как заключённые давали на меня косяка, рассматривая или быкуя вести дела при посторонних. И каждый раз Жук был непреклонен, всем своим видом показывая, что моё присутствие не обсуждается, что это им нужно что-то от него, а не наоборот. И все соглашались, тут же кидаясь словами-фразами, что не пытались обидеть или задеть Лёшу, что все мы мужики и за базар они отвечают. Ха! Жалкие создания. Я не думаю, что я выше или лучше них, но у многих из них проскальзывало щенячье раболепство. Противно. Однажды я высказался по этому поводу Жуку, он ответил, что на такое поведение влияет статус зэка. Модальность. Бля! Жук до ужасного был непривычен, словно его кто-то заставил развернуться на сто восемьдясят градусов в поведенческой черте. Это немного пугало, но и приятно было. Особенно в душевых, где я ему бесстыдно отдавался, уже не различая почему я это делаю. Потому что сам этого хочу? Или потому, что так надо по договорённости с ним же? Все наши такие встречи имели какой-то кумулятивный эффект, от которого хотелось лезть на стены из-за небывалых ранее ощущений. Всё тело словно только и ждало, когда же Лёша окунёт меня в своё томление, вызванное даже банальным давай-потру-спину и совершенно без секса - лишь простая взаимопомощь в водных процедурах. И всё же, чувствовать, как он бережно меня растягивает, чувствовать, как осторожно входит, вжимая в холодную стену. А сверху тугие струи горячей воды, создающие клубы пара, что так осторожно окутывает нас, ласково касаясь каждого участка кожи, при этом пряча от лишних глаз любопытных вертухаев. Мне нравилось тихо стонать под Жуком в огромной душевой, где мой голос отдавался безумным эхо. Нравилось то, как Лёша проводил рукой по моей спине, от шеи до поясницы, медленно и томно, за несколько секунд до его оргазма. Нравилось чувствовать, как он кончает в меня, сжимая бёдра пальцами, сорвано дыша. Я всё ещё ломался так просто заниматься с ним сексом, не из вредности, а с непривычки. Опыта с парнями на воле у меня не было - мне это было ни к чему. Даже не интересно. Но здесь всё иначе: сначала Лёша заставлял, а потом я втянулся. И опять же, поначалу я себя успокаивал тем, что здесь многие так делают, и это нормально, это в порядке вещей. Успокаивал себя глупыми мыслями о том, что меня никто не осудит, что я сучка не толпы утырков, а одного, далеко не последнего здесь, человека. Пытался заткнуть своё самолюбие тем, что Жук старается ради меня, что он со мной нежен, не насилует, не принуждает. Редко кому так везёт в тюрьме. Кто отсюда выходит, мало у кого сохраняется здравый рассудок. Насилия ломают психику и слишком часто зэки кончают жизнь самоубийством. Я читал местную статистику и она ужасает. Да и кладбище не маленькое. И порой мне кажется, что Жук меня специально отвлекает от грустных мыслей, чтобы я не скатился в депрессию, видя изувеченных заключённых, видя, как над ними измываются другие зэки и та же охрана в душевых и на отработках. А как некоторых запугивают на прогулках, тыкая в тех автоматами, спуская в холостую затвор незаряженного оружия, что парни и мужчины мочатся и гадят на месте в штаны, вжимаясь в стены, под гогот вертухаев: - О, бля, осечка! Это всё порой видится мне чем-то нереальным и кошмарным, слишком живым и весомым. Я всё ещё привыкаю к своему новому "дому". И слишком часто мне кажется, что привыкнуть я никогда не смогу. Да и не нужно мне это. Адвокат сказал, что шансы есть. Во мне теплится надежда. Сейчас он делает последние приготовления, необходимые для подачи документов, связывается с нужными людьми, дабы заручиться их поддержкой. Я не понимаю всей терминологии, но он в законах больше смыслит, так что чел явно будет хорошо отрабатывать свой гонорар. Его ставка зависит от сдвига моего дела с мёртвой точки, а не от задействованного им времени на помощь мне. Всё резонно и с учётом заинтересованности обоих сторон. Прошло уже три недели и мне стало казаться, что я в плену уже не государства, а Жука. Хотя, и государства тоже. Мне стало казаться, что оно специально строит против меня козни, ведь в апелляции мне отказали. Пиздец! Что им ещё нужно, чтобы тупо прочитать документы? Адвокат сказал, что не всё потеряно и будет пытаться вновь. Шансы есть, просто нужно обратиться в более высокую инстанцию - Верховный Суд Российской Федерации. Думал обратиться за дополнительной помощью к Жуку, ну, там, лавэ разжиться. Оно не помешает. Но я не хочу быть ему обязанным. Не таким образом. Не хочу, чтобы наши хрупкие отношения дружба-или-что-то-большее были основаны на финансовой заинтересованности. Это всё сломает и тогда я тут сдохну. Деньги - зло! Они точно всё разрушат. Не нужно мне этого, я и так еле-еле держусь на плаву, хоть всё вроде и не плохо. Ну, это с какой стороны посмотреть. Есть те, кто считает себя неубиваемыми. Таковые нагло лезут ко мне, пачкают своими руками, касаясь моего тела. И даже через одежду это слишком мерзко. Кент работает ангелом-спасителем быстрого реагирования - видимо позже отчитываясь перед Жуком и тот принимает свои меры - ибо, если я и встречаю позже подкатывавших ко мне идиотов, то замечаю, что выглядят те не лучшим образом. Что ж, Жук выполняет свои условия сделки. И вот вопрос: а только ли это договорённость? Я уже не уверен... Несколько раз в баньке(1) видел Рыбу, но я сторонился заключённого. Он всё ещё меня пугал своей звериной натурой. И вновь мы красим стены. Такое чувство, что они бесконечны, как и краска. Такие мысли не пугают. Они раздражают. Несмотря ни на что, мне хочется разнообразия. А здесь все дни - как один. Монотонность, режим, одни и те же лица, вкус еды, звуки, запахи, коридоры. Это давит на сознание, хочется биться головой о стену, вдребезги разбивая черепную коробку, лишь бы больше не было вокруг грёбаной одинаковой картины бытия. Ни что ни от чего не отличается. Ну, разве, что датой и днями недели. Хотя это нам ни к чему - понятие "календарь" осталось на воле, давным давно зачахнув здесь от ненужности своего существования. Обозляет! Запах растворителя раздражает лёгкие. Вот бы выплюнуть их к чёрту! Во рту сухо и руки ноют от неизменных движений вверх-вниз, вправо-влево. Само тело противится физическим нагрузкам, а в голове стоит шум крови. Я просто умотался. Мне бы на воздух, грохнуться наземь и сдохнуть мордой в асфальт, чтоб уж не мучиться больше. Жук, как палочка-выручалочка: он всегда видит и подмечает даже лёгкие перемены во мне. Предлагает покурить и я ему благодарен за это. Сидим на подоконнике, смотрим сквозь решётку и стекло, и каждый думает о своём. Всё кажется естественным и заурядным, не напряжённым и даже... красивым. Странно - но факт: именно так я себя и чувствую. - Почему ты вдруг переключился на мужчин? - Спрашиваю я, пристально вглядываясь в лицо зэка. - Тюрьма меняет людей, загоняя тех под свои стандарты. Не думаешь же ты, что здесь все поголовно геи? Нет, конечно! Здесь сидят реальные мужики, кабаны. Да только тело требует своё, сводя с ума своим ноющим либидо, и человек сдаётся под натиском гормонов, под агрессией, выливающейся в возбуждение. Дрочить можно, но от этого тело не получает того удовольствия, как от полноценного секса. - Ответил он и подмигнул. А вот хрен ему! Вижу, что Жук пытался меня смутить, но я не отвёл взгляда, упрямо смотря на него, даже не моргая. И я ни за что не покраснею. И хоть подобная реакция не подвластна телу, но эмоциональный фон контролировать можно, а он уже в свою очередь влияет на действия организма. Сижу и как мудак думаю о толстых тётках с сожжённой загаром кожей, что облезает отвратными хлопьями, танцующих стриптиз. Передёрнуло. Жук ТАК глянул на меня, что я понял - переборщил с фантазией. И ещё - надо контролировать и мимику лица, а то слишком палевно получается. - Ты ведь убивал? - Сменил я тему. - Нет, не убивал. Не воровал. Не преступал местных законов. Иначе у меня не было бы моего места. - Но приказывал, - не отступал я. - Да, но когда кто-то делает что-то по моей "доброй"... - жук изобразил кавычки пальцами, - воле, и когда ты это делаешь сам, своими руками - различия есть. И они разительны. - Ха! И здесь двойные стандарты, - вздохнул я. - А ты как думал? Тюрьма такой же мир, как и мир свободы, только пространство ограничено. Здесь те же законы физики, грехи, эмоции. Ну, и ещё устав жизни отличается от привычной конституции. А в остальном - всё то же самое. - Хм... Как же всё сложно. - Отнюдь, нужно просто понять местный менталитет; это всё равно, что переехать жить в другую страну, - улыбнулся он. - Было бы не плохо... Переехать... В другую страну... - пробормотал я подавленно. - Возможно, Масик, возможно, - горько отозвался Жук и допинав бычок, стал снова заниматься стеной. А я так и сидел, так и смотрел на него, отмечая плавность движений чужого тела. Мне до его грации далеко. И снова время бежит, сменяясь сутками. И снова мысли о Жуке захватили меня волной, устремляя сознание прочь из пропахшей бытностью камеры. Эти мысли не пугали. Больше нет. Прошлое просто перестало иметь значение. Оно по-прежнему было. По-прежнему было неприятно. Но не было так мучительно больно. Словно все яркие отрицательные эмоции покрылись налётом густого тумана, став в раз тусклыми и блеклыми. Не имело значения то, что случилось с Бакланом. В конце концов он, наверное, это заслужил - со здешними нормами жизни нужно считаться. Я это знаю, всё это знаю. Наверное, поэтому я нашёл в себе силы принять негативные обстоятельства жизни как факт и даже начал находить во всём этом безобразии положительные стороны. Глупо, конечно, очень глупо, но человек - тварь, привыкающая ко всему. Даже взрослая особь сможет выжить в лесу, научившись быть хищником, отринув в себе всё людское. Среда обитания конкретного организма очень сильно влияет на этот самый организм, как морально, так и физически. В какой-то момент я понял, что не могу уступать Жуку по физической силе - хотя бы это я мог в себе контролировать. Да, меня просто заело, поэтому я стал тренироваться. Утром - до подъёма, вечером - после отбоя в темноте, днём - пока было свободное время. Просто, неуклюже, без должных знаний, но всё это компенсировалось рвением и неутолимым желанием быть лучше. Мышцы с непривычки ныли и сопротивлялись, но я упорно, час за часом насиловал сам себя, истязая, заставляя отжиматься, приседать и прыгать на месте. Кент смотрел на меня одобрительно, Пастырь и Жало со смешинками в глазах. Да, несуразен, знаю. И что? Ладно хоть не ржут. Сегодня приходила мама. Плакала, причитала, говорила, что всё можно исправить, постоянно промакивая слёзы платком. Знаю, что можно, только трудно. Я рад, что она верит мне, а не доказательствам, представленным в суде обвинительной стороной, говорящими не в мою пользу. Смотрел я на женщину, которую из-за меня попинала жизнь и ужасался, до чего она себя довела переживаниями за меня. Я этого не стою. Лицо осунулось, покрылось дряблыми морщинками, а ведь она ещё молода, в волосах проскальзывают пепельного цвета нити и это пугает. А я... Я даже жалости или мук совести не испытывал, принимая всё как данное. Наверное, я уже просто сломался здесь, оставив лишь малую часть себя настоящего, а остальное в меня внесли Жук и сама тюрьма. Не скажу, что мне себя жаль. Совсем нет. Это хорошо, что я огрубел и зачерствел. Быть таким здесь легче, иначе - здравствуй депрессуха: вскрытые вены, больничное крыло или свежая могилка. А я так не хочу. Это будет... чересчур. Я итак довольно многое пережил и испытал на собственной шкуре за весьма короткий период времени, который не дал ни телу, ни сознанию право, хоть на крохотную, но передышку. Было забавно возвращаться в камеру со сгущёнкой в целлофановом прозрачном пакете, крошевом печенья (спасибо вертухаям, всё перешмонали), оливье тоже в пакете, но в тёмном, чтобы заправка не сдохла, тонко нарезанной колбасой и искромсанными почти в труху мамиными пирожками с картофелем. Даже так, всё равно всё съем, а то то, что дают здесь, кроме как белибердой и назвать-то трудно. Мама вкусно готовит, сытно, ароматно. Охрана срезала с передачки свой процент. Суки! Я им на это права не давал, но разве меня кто спросит? Пиздец, блин, обидно. Кстати, блины с творогом они забрали в полной мере. Я только облизнулся, рыкнул в душе, но, разумеется, промолчал. За такой "вяк" легко словить дурную репутацию пресловутого жида(2) и загреметь с мстительной подачи мордоворотов в карцер. А там ещё и бока намнут. Не, нафиг, лучше тихо поскриплю зубами. В камере Пастырь взял причитающуюся долю передачки в общак, на что я не был зол. Это нормально, даже правильно. Будет не очень приятно сидеть и трескать вкусняшки в одно рыло, в то время как остальные будут облизываться на вкусные запахи и аппетитное чавкание. Всё, что осталось от даров мамы, отдали мне. Несмотря ни на что, всё равно получилось солидная кучка еды. В животе предательски заурчало, а рот наполнился слюной. Стало страшно от того, что челюсть свело жаждой впиться в НОРМАЛЬНУЮ еду. И тут, так странно, так неожиданно, ударом под дых подумалось о Жуке. Даже не так, а: "Интересно, а он бы не отказался разделить со мной трапезу? Вызвало бы это у него улыбку?". Нет, это не были мысли какой-то школьницы, вздыхающей по кумиру. Вовсе нет, просто мне захотелось сделать что-то хорошее в ответ на его доброту ко мне. Только и всего. Пришлось обратиться к Кенту за помощью и тот популярно объяснил мне, как отправить Жуку письмо с посылкой. Пришлось отправлять несколько раз, чтобы Лёша смог собрать пирожок. Бля, ситуация, как в анекдоте: "У нас акция: купи десять беляшей - собери собаку!". Только вот, как бы глупо это не выглядело, но передавать еду пришлось именно так, потому что леска большого веса не выдержит, да и чем больше посылка, тем сложнее её отправить по местным путям. Оставшееся я всё же честно разделил с сокамерниками, не привык я жрать в одну харю, тем более, эти зэки стали для меня, пусть и за небольшой промежуток времени, но в некотором роде - друзьями. В этот вечер, сытые и довольные мы лежали на своих шконках и болтали о свободе, рассказывая друг другу забавные истории с воли. Сытый желудок творит чудеса, а желудок сытый домашней едой - чудеса в квадрате. Такие вечера у нас и раньше проскальзывали, но их было слишком мало. Засыпая, я подумал о том, что я единственный из камеры, кому принесли за всё время моего пребывания здесь передачку. Стало грустно. Утром я так испугался звонка побудки, который показался слишком неожиданным и невозможно противным, что подскочив, как ошалелый на месте, не удержал равновесия, полетев вниз, на пол. В результате доктор Самойлович вынес вердикт, что жить я буду, улыбаться - вряд ли. Шутник, бля. А у меня бочина расцвела задорными кляксами синего, фиолетового и красного цвета. Дышать было больно, двигаться - противно. Повезло, что были выходные, а это значит, что работ не было. Да, даже здесь есть понятие рабочей недели, но выходные плавают. От прогулки я откосил, желая просто сдохнуть на шконке от покалываний в боку и изнывающей от удара коже, что заимела жуткую припухлость. Постоянно наносил мазь на место повреждения, которую мне любезно дал док и глотал тупой анальгин, который нихера не помогал. Я всё понимаю, что мы тут, типа, отбросы общества и так далее, но мы всё те же люди, что и раньше. Неужели нельзя было дать что-нибудь помощнее? А в понедельник с утра пришлось тащиться в блок, превозмогая боль и чувствуя себя последней тварью, подыхающей от простого ушиба. Если честно, то я боялся того, что у меня перелом. Ведь меня толком и не осматривали. Но Жук проверив, сказал, что я реально, просто сильно ёбнулся. За что я и получил подзатыльник с укором быть осмотрительней. Язва, ёпт! И вообще, ему забодалось общаться со мной набегами, поэтому зэк подарил мне сотовый телефон. Простой, без наворотов. На него Пастырь не имел права, поэтому "игрушка" осталась в моём полном распоряжении. Номера подразумевали огромный пакет смс, с абонентской платой. Я в это сильно не вникал, главное, что мы с Жуком стали перекидываться сообщениями, просто так, от нечего делать. Писали о книгах, что читаем и о фильмах, которые хотели бы посмотреть, вспоминали вкус отстойной еды из Макдоналдса, которая сейчас показалась бы амброзией(3). Часто просто подтрунивали друг над другом, вкладывая во фразы двойной смысл. Странную мы с ним затеяли игру, словно баловались с огнём в доме, залитом бензином. Но эта острота в общении, подогревала интерес, который рос между нами в геометрической прогрессии. Не знаю, что мы друг другу пытались доказать, но что-то в этих коротких посланиях явно было, что-то, что ускользало от постороннего взгляда, что-то, что касалось лишь нас. Не открытое, не откровенное, но явно нечто личное. Странно, было ощущение, что я живу в подвешенном состоянии. При этом я не понимал, чем это впечатление вызвано и даже предположить не мог, во что всё может вылиться, слепо доверяя себя своим инстинктам и желанию идти дальше в намеченном мною пути. В этих сообщениях, меня так и подмывало, вот так вот, безлично, в дали от агрессии, спросить у зэка, написав: "Лёша, почему ты здесь со мной носишься, как с писаной торбой? Почему заботишься? Зачем тебе это нужно?". Но каждый раз перед отправкой я жал кнопку "отмена", честно страшась узнать ответ, хотя понимал, что он мне необходим для моего же душевного равновесия. Слишком многое между нами было неясным. Если честно, я не столько боялся узнать его помыслы, сколько боялся, что Жук воспримет мои вопросы не так, в штыки, и бросит свою деятельность по присмотру за мной. Да, я жалок. Очень. Но... к хорошему ведь быстро привыкаешь. К тому же, я понимал, что веду себя тупо, такие вопросы, всё же, лучше задавать в глаза. Но... Это пресловутое - НО! Но, каждый раз, когда мы были наедине, его голос теплел, а взгляд становился нежным, что меня просто выворачивало наизнанку, дробя мозг мелким крошевом от мысли, что мои слова могут причинить Лёше боль, что ему станет грустно, что голос - чистый и звонкий - приобретёт свойственную ему в повседневности тюрьмы сталь и холодность. Мы уже не красили стены в этом ебучем блоке, который настопиздел, как незнамо что. Теперь мы собирали новые и красивые шконки для долбанутых постояльцев. Не, я не завидовал. Я жил тем, что осознавал, насколько я прикипел, привык, свыкся с мыслью, что Жук классный парень! Что он не зло, что это не он, а обстоятельства. Я лгал себе, живя в самообмане? Да! Наверное, да... Но я не видел иной жизни, и уже не представлял ни дня без проникновенного и искреннего общения с ним. Кстати, я отдавал свой телефон Элаю на апгрейд. Что он с ним сделал, я не в курсе, но Жук был счастлив. Этого было до банального достаточно. К тому же у меня появилась возможность звонить адвокату и контролировать процесс извлечения меня из этой дыры. Семье я не сообщил, что со мной теперь можно связаться легко и просто. Не счёл нужным. Чёрство? Да! Бездушно? Да! Малахольно? Определённо! Но это в их же интересах. Не хочу их лишний раз беспокоить. У них своя жизнь, а мне о моей и рассказать-то нечего. Душ после трудового дня - высшее благо человечества. Мы с Жуком одни. Потрясающе. Он так мил, так ласков, что от удовольствия пальцы на ногах поджимаются, и трепет устремляется сквозь всё тело, пронзая, возбуждая. Я уже не чувствую себя собственностью Лёши, я чувствую себя равным ему - личностью. Лёша пробегается ладонями по моим бокам вверх, пальцами, едва касаясь - вниз, слегка щекотя, чувственно лаская. Подаюсь к нему телом, грудью в грудь, до звонкого стука сердец, до влажных мурашек на затылке. А сверху вода. Расслабляюсь. Нежусь. Наслаждаюсь. Трусь о его пах своим возбуждением. Словно безумный улыбаюсь, подставляя лицо под его короткие поцелуи и колкие горячие струи воды. Его пальцы путаются в моих чуть отросших волосах, Жук просил меня не стричься. Шевелюра ещё мала, но прихватить есть за что. Тянусь к его пятерне, показывая, что мне приятны его действия. Усмехается и продолжает играться с моим ёжиком. Резкая боль в затылке. С силой дёргает назад. В глазах, словно закоротило и слёзы смешиваются с водой. - Мерзость! - Выплёвывает он мне в лицо. - Чт-т... - Паскуда! Разомлел, сука? Ха! Я только этого и ждал! - Отрывисто сказал Жук и рассмеялся, резко ударяя меня до хруста сжатой в кулак рукой. Твою мать! Воздух вылетел из горла со свистом и стоном, дополняясь потоком кислой слюны. Тело тут же согнуло пополам, заставляя голову кружиться. Не мог понять где верх, где низ, пытаясь не захрипеть, срываясь на горькие слёзы резкой боли и яркой обиды. Удар кулака сверху вниз, прямо по скуле, по-моему с прыжка. Голову мотнуло в сторону. Висок поцеловался со стеной с глухим стуком ненависти. Новая боль расплылась в глазах кругами, отдаваясь гулким звоном в голове, с ощущением трещины в черепной коробке. Ноги предали в миг, становясь ватными и дрожащими, отказываясь держать тело в воздухе, подламываясь и роняя мою тушку на жёсткий пол. Затылком о плитку. Новый крик боли. Отчаянно скуля, теряясь в месиве секунд, за которые всё промелькнуло круговертью. Желудок поджимался, накатывая на тело дурной тошнотой. Кашель резал горло, тело охватывала мерзкая дрожь, от которой становилось холодно и противно. - Жу...к... - ЗАТКНИСЬ, паскуда! Неужели ты думал, что я забуду? - Громко и зло выкрикнул он, явно в чём-то меня упрекая. - Неужели решил, что я реально на тебя запал? Что ты мне нужен? - Распинался Лёша, размахивая руками и ходя передо мной взад-перёд. - Тог...да, ЧТО всё эт-то бы-ыло? - Раненым зверем прохрипел я, прижимая к себе руки, словно пытаясь закрыться от его глаз, от его слов, от тона, которым он мне говорит гадости. Чувствуя, что я больше похож сейчас на оживший наполовину разложившийся труп, разочарованный сам в себе, в мире, в жизни. Всё, что меня сейчас наполняло - это чувство неотвратимой безысходности от того, что я ощутил себя преданным. Снова! - Я приручал тебя! Ломал! Привязывал к себе, как паршивую псину, - кипел зэк, швыряя в меня ядовитые слова. - Зач... чем? - Голос дрожал и мне это претило, как и то, что глаза не слушались голоса разума, продолжая проливаться противными слезами слабости и боли, не внешней - внутренней. Что я говорил про чувства? ЧУШЬ! Лежу на полу и откровенно рыдаю, не в силах встать. Я раздавлен морально, а это хуже физического прессинга. Не могу собрать в кучу мысли, они все острыми лезвиями кромсают сознание, раздирая меня на части, не позволяя сосредоточиться на ситуации. Ощущаю себя слишком никчёмным и ничтожным организмом, чтобы хотя бы противиться натиску непонятных мне слов Жука. Я действительно не понимаю, что за радиоактивная моча ему в голову ударила, отравляя его человечность химической дрянью, влияющей на здравомыслие человека. - Чтобы ты испытал новый ад. Агонию. Боль. Чтобы ты понял, какое ты НИ-ЧТО-ЖЕСТ-ВО! - Прорычал он, плюясь слюной. - Да, что т-ты за скотина так... ая? - Просипел я, утыкаясь носом в пол, пряча лицо от ярости Лёши. - И это мне смеешь говорить ТЫ?! Ты - тот, кто так низко поступил? - Шипел парень, остро тыкая в мой бок пальцем. Щелчок фаланг Жука, как выстрел, призывом. И тут я понял, словно затылком чужой взгляд ощутил, почувствовал, что мы не одни. Глаза еле раскрылись, слипшиеся ресницы не хотели расставаться друг с другом, едко мешая обзору. Их было трое. Зэки звонко шлёпали по влажному полу, босыми ногами, хищно улыбаясь. Явно предвкушая отличное веселье. Те самые, что травили меня в мой первый день в тюрьме. И тоже в душевой. Я узнал парня со шрамом на морде и рубцами по телу, узнал Ризничего, узнал... Боль. Резкая. Звенящая. Опустошающая. Ногами по телу. Со всех сторон. Я только успевал группироваться, пряча за израненными руками лицо. Зэки хрипели и что-то говорили друг другу, кто-то из них явно задался идеей сделать из меня месиво. Били конкретно по больным точкам, ловя кайф от того, как громко я стону, выгибая тело в ужасе от силы ударов. Но жить хотелось, как никогда, и я каким-то непостижимым образом цеплялся за реальность, за настоящее, за боль, сосредотачивая плавающий и постоянно ускользающий взгляд на Жуке, который привалившись к стене плечом, бесстрастно наблюдал за моим унижением. Я задыхался. Клацал зубами. Харкал кровью. Хруст костей, явно ознаменовал перелом рёбер. Теперь-то настоящий. Внутренняя пытка, под непрекращающиеся нападение. Тело боролось, сознание тоже, но отрешиться от сильной и красочной боли было просто невозможно. Истерика душила, забивая нос склизкой массой. Голова моталась, скребя щекой о жёсткий пол, раня в кровь. Синяки становились гематомами, пульсируя своим буйством в теле. А мыслей нет. Пусто. Внутри только боль. Противно. Горько. Паскудно. Гадко. разочарование в себе. Поверил. Сам. Сам себя ему отдал. Подарил, бля! Как я мог? Такие, как Лёша, не меняются. В голове шумит, звенит, невозможно выносить чёртову пытку. Уже давно кричу, переходя на булькающие хрипы. А ОН смотрит. Стоит надо мной монаршей особой и просто наблюдает. На лице ни одной эмоции, по крайней мере я так вижу, когда образ Лёши проскальзывает перед глазами в очередной раз, при наиболее сильном ударе, от которого я распахиваю непроизвольно глаза, захлёбываясь верещанием. - Хватит! Ни хера не спасение. Лишь отсрочка. Меня больше не касаются чужие ноги и кулаки, лишь вода тревожит истерзанную кожу. И боль. Боль, вспышками стылого холода и адского огня рвёт и дёргает тело, снедая медленной мукой. Правый глаз заплыл. Левый открываю с трудом, но хотя бы он даёт, пусть и куцый, но обзор. Дышу кое-как, сам не понимая, каким образом кислород проникает в мои лёгкие, но попадает он с противным свистом. Содрогаюсь. И даже от этого больно. Ото всего. Вообще. Кажется, что даже ногти на ногах и кончики волос плачут мучением. Еле соображаю, еле отдаю команды мозгом телу, еле шевелю разбитыми в кашу губами: - З-за ч-что? - Голос совсем чужой. - За Маришку, Чух(4)! - За что ты ме...ня пописАл(5)? Чт...о я сд...елал? - Голосовые связки словно рвутся от натуги. - И ты ещё спрашиваешь?! - Закричал он, склоняясь надо мной. - Она вскрыла себе вены! Её мать сказала, что она была беременная! БЕРЕМЕННАЯ, бля! А её ёбарь послал девушку на аборт, сказав, что ему рано становиться отцом, что он не готов взять на себя ответственность, что она ему больше не нужна. Такая. А она хотела этого ребёнка. ХОТЕЛА!!! Она пинетки купила. С ними её и похоронили. От того, что её кобель продинамил, у девушки случился нервный срыв и как следствие - выкидыш. Ты понял, падла? - Верещал Жук, - Мари не выдержала всего и сразу. Наглоталась таблеток и покромсала себе вены. Её не смогли спасти. Не успели. Просто... Не успели... И, ЧТО ты на ЭТО скажешь, ублюдок? - Его голос звенел, резонируя в голове страданием. - Моя Маришка... - прошептал он почти одними губами. - Чт-то? - Боль схлынула с тела, будто её смыло водой, тут же возвращаясь с новой силой. Тело затрясло. - Мари м-мертва? - Только и проблеял я, чувствуя, как внутри нарастает тиранящая резь, словно каждая клетка тела схлапывалась внутри меня, вытекая внутренностями прочь. - Что, как трахать девушку, так всё в порядке, ты был не прочь! А как отвечать за последствия - так сразу в кусты? - Низким голосом спросил Лёша, глядя прямо на меня, в меня, с укором и презрением. Мари... Мертва?! Эта новость повергла меня в шок. Она... Ну, как же так-то? Как? Я еле-еле воззрился на взбешённого Лёшу и понял, что смотрю на него не глазами, а сердцем...