Сложно быть человеком

Звонок в дверь. Эстэ дома ещё нет, и Ирмо, отложив в сторону книгу, идёт открывать, в последний момент натягивая на лицо сочувственную улыбку. Работая психологом, он привык, что пациенты приходят к нему домой, и приготовился встречать очередного человека с его проблемами, но, когда Ирмо видит позднего гостя, улыбка его из вежливой превращается в тёплую и искреннюю. — Решил зайти ненадолго, — вместо приветствия сообщает Намо, проходя в квартиру и разуваясь. — Чаю? — предлагает Ирмо, уже исчезая на кухне. — Да. Только умоляю: без всей этой твоей успокоительной ерунды. И без сахара. Ирмо, не оборачиваясь, кивает, даже не зная, видит ли это брат, но старший уже сидит на диванчике на кухне, наблюдая, как младший неспешно наливает воду в чайник. Ирмо всё делает медленно и порой до безобразия спокойно, но есть в этом какая-то особая красота, и торопить его не хочется. Тем более что Намо никуда не спешит. — Надеюсь, блинчики за успокоительную ерунду не считаются, — через неопределённое количество времени говорит Ирмо, ставя на стол чашку горячего чая и тарелку с названным лакомством. Намо хмыкает и едва заметно улыбается, притягивая к себе еду. — Каждый раз, когда я прихожу — даже без предупреждения, — у вас есть блинчики, — немного удивлённо замечает он. — Ошибаешься, — мягко отвечает младший. — У вас всегда есть блинчики. Чуть реже — пирожки и тортики. В конце концов, если ты придёшь, а у нас не будет ничего сладкого, мне станет неловко. Намо поднимает на брата недоверчивый взгляд, а Ирмо улыбается так, как никто больше не умеет: понимающе, успокаивающе и по-доброму насмешливо. Звонит телефон: Эстэ просит встретить её на автобусной остановке, и Ирмо, извиняясь, покидает квартиру. Некоторое время Намо сидит в пустой кухне, но одному здесь неуютно, и он, взяв с собой чай и блинчики, идёт на балкон, умело обходя множество редких и очень красивых цветов в гостиной, за которыми супруги ухаживают с одинаковым энтузиазмом и заботой. Стены светлые, увешанные пейзажами, и сама комната милая, чистая. Люди часто называют эту обстановку вдохновляющей, но Намо привычнее открытое пространство балкона. Наблюдать за жизнью города, чувствовать себя её частью, но не окунаться полностью для него лучше, чем одиночество — пусть совсем недолгое — в чужой квартире. Открывается дверь, и слышатся слова Эстэ и негромкий смех Ирмо. И Намо даже немного совестно, что он снова пришёл так внезапно: у его брата идеальная жена, и он мог бы провести этот вечер с ней, а вместо этого потратит его на ещё один, по сути, бессмысленный диалог. А Эстэ только понимающе улыбнётся и молча скроется в спальне. Но Намо не мог не прийти. Ему жизненно необходимы эти разговоры с братом — не о проблемах, а о чём-то отвлечённом, когда не замечаешь течения времени и забываешь о действительно серьёзных вещах. А Ирмо уже давно ни слова не говорит о том, что старшему просто нужно выговориться: Намо проще слушать о чужих жизненных мелочах, чем рассказывать о своих неприятностях. — Блинчики упадут, — как обычно мягко и терпеливо предупреждает Ирмо, без раздражения глядя на стоящую на широких перилах тарелку. Кто-то мог бы увидеть в этом спокойствии маску, но Намо знает, что брат искренен, и благодарен ему за это. — Не упадут, — заверяет старший, беря последний блинчик. Ирмо усмехается и ставит тарелку на пол, а сам становится рядом с братом, облокачиваясь на перила и глядя вниз. — Расскажи что-нибудь, — просит Ирмо, ожидая и слыша привычный ответ: — Мне нечего рассказывать. Я всего лишь скромный патологоанатом, моя жизнь крайне скучна и неинтересна. — Как знаешь, — соглашается младший. — У Вайрэ в коврах моль завелась, — после недолгого молчания внезапно сообщает Намо. — Опять? — весело спрашивает Ирмо. — Она заводится там так часто, что вы уже должны стать профессиональными борцами с молью. — Не стали ещё, — с усмешкой отзывается Намо и поворачивается к брату, встречаясь с его взглядом, проникающим в душу, но не пугающим и выворачивающим её, а наоборот, успокаивающим. — Лучше ты расскажи что-нибудь. И Ирмо рассказывает. Намо всегда спокоен, отстранён и неразговорчив, не бросается словами и если и говорит что-то, то только по делу. Поэтому Ирмо говорит за двоих. Он рассказывает что-то забавное и порой глупое, скрывая за добрыми насмешками всё действительно важное. Он мог бы — и хотел — рассказать о том, как больно каждый день слышать о чужих несчастьях, как противно слушать о ссорах и скандалах и как мучительно хочется помочь всем и всех успокоить. Но вместо этого Ирмо рассказывает приукрашенную историю о забавном случае, произошедшем с его помощником. После он замолкает и достаёт пачку сигарет. Куря, Ирмо смотрит на раскинувшийся внизу город, перемигивающийся разноцветными огнями. Намо безразлично осматривает открывающийся вид, а младший всё безнадёжно пытается понять людей, которые там, внизу, тратят жизнь на бессмысленные споры и сами ищут возможности страдать, зная, но не признавая того, что нужно для счастья. — Что случилось? — спрашивает Намо. — Ничего. — Ирмо отворачивается. — Ты куришь, значит, что-то случилось. — Плохой день. — Расскажи. — Плохой день, — настойчиво повторяет Ирмо. — Расскажи, — снова мягко просит Намо. — Я не смогу. Ирмо разворачивается и смотрит на брата неожиданно серьёзно и грустно. Намо понимающе кивает, а после внезапно обнимает брата, крепко прижимая его к себе. Ирмо утыкается носом в плечо старшего, затушенная о перила сигарета летит вниз. Они долго стоят так, пока Намо не говорит неуверенно: — Мне пора. Ирмо кивает, отходя в сторону, и братья как можно тише покидают балкон, бесшумно проходят мимо спальни, где давно спит Эстэ, мельком бросают взгляд на часы, сообщающие, что уже давно за полночь, и Намо почти неслышно выскальзывает из квартиры. Его брат снова улыбается, но теперь благодарно, и немного виновато опускает голову: помогать должен он, а не ему. Намо ободряюще касается его плеча и исчезает во тьме лестничной площадки, как всегда не попрощавшись, а Ирмо становится чуточку легче.