Сложно быть человеком

Артано не любил фотографии. По его мнению, всё на них оставалось каким-то стеклянным и неполным, как будто неживым. К живописи он относился чуть теплее, но в целом равнодушно. И самые лучшие моменты своей жизни предпочитал запоминать самостоятельно. И ведь запоминал, до мельчайших подробностей, хотя, например, о том, что дома нет еды, вспоминал только разувшись и приземлившись на диван. Фотографироваться Гортхаур не любил ещё больше, а снимки людей вообще терпеть не мог. Это не было связано с ненавистью к человечеству, проявляющейся время от времени, просто если природа получалась какой-то плоской, то люди — просто отвратительными. В стремлении выглядеть красиво, они становились в какие-то неестественные позы и усиленно улыбались, однако улыбки их просто кричали: «Ну давай, щёлкай уже, а то у меня ноги затекли так стоять!» Мелькор это мнение в целом разделял, однако Манвэ настаивал, чтобы по окончании каникул ему предъявляли полный фотоотчёт о каждом дне, чтобы знать, что спонсируемая им парочка была где-то кроме баров. И Бауглир от нечего делать и за неимением лучшей модели фотографировал Артано, занимающегося своими обычными делами, а так как тот постоянно двигался, то в конце Манвэ получал кучу смазанных фотографий одного человека. Он терпеливо смотрел до середины, потом устало потирал переносицу, говорил: «Ладно, верю», — и возвращал фотоаппарат Мелькору. И вот однажды вечером Бауглир лежал в номере в отеле и просматривал сделанные за день снимки. Артано снова куда-то пропал, но уставшему за день Мелькору было просто лень волноваться. Может, пьёт внизу, а может, опять убежал к морю разбираться с тем, кто он есть и на что он тратит свою жизнь. Бауглир не собирался больше мешать ему познавать бессмысленность бытия. Быстро прокрутив прошлые фотографии, Мелькор остановился на первой сегодняшней. Дело было на набережной. Дул сильный ветер, а Гортхаур купил себе большое мороженое, опасно возвышающееся над рожком. Мороженое начало сдувать ветром, и на снимке Артано застыл в нелепой позе с перекошенным от злобы и разочарования лицом и пытался не допустить падения липкой массы на свои ботинки. Бауглир ухмыльнулся, вспомнив, как потом кричал Гортхаур, когда мороженое всё же испачкало ему ботинки и джинсы. На следующей фотографии Артано остался в окружении бродячих псов. Трёх огромных бездомных псов, от которых все нормальные люди старались держаться подальше. А Гортхауру их даже звать не пришлось, да еды у него не было. Они просто подбежали, виляя хвостами, и бросились лизать ему руки. И как он это делает? .. Один пёс был полностью чёрный, прихрамывал на правую переднюю лапу и был самым голодным из всех. Единственный, кто не принял Мелькора за новое украшение набережной, обнюхал его и потыкался мордой в руку, но, не дождавшись ответной реакции, ушёл к Артано. Второй — некогда белый, а теперь чёрт знает какого цвета — даже к Гортхауру сначала отнёсся с подозрением, а от остальных людей шарахался, как Мелькор от разозлённой Варды. Третий пёс, поменьше первых двух, рыжий и самый активный, нарезал круги вокруг этой компании, радостно тявкал и всё норовил положить лапы Артано на пояс. А на следующем снимке Гортхаура даже видно не было: он сидел на корточках и кормил собак колбасой, за которой отправил Мелькора, сказав, что если тот купит какую-нибудь гадость, то он натравит на него собак. Бауглир такому заявлению удивился, потому что, как существо, так и не вышедшее из своего обычно вечно голодного состояния, он вообще не мог представить себе гадкую колбасу. Артано, впрочем, тоже. А на следующем снимке был, как ни странно, сам Бауглир, злой и унылый — как обычно, в общем. Он купил булочку и успел только раз откусить, как на его запястье сел голубь и начал нагло клевать его еду. И птицу вообще не заботило отношение к ней Бауглира, а тот даже не скрывал, что будь у него средства, он поджарил бы того голубя заживо. Вообще Мелькор тогда подумал, что здесь очень не хватает Манвэ: он бы собрал вокруг себя птиц со всей набережной и был бы счастлив. Это вообще, наверное, был первый случай, когда Бауглир скучал по брату. А умирающий от смеха Артано выхватил у Мелькора камеру и строго-настрого запретил удалять снимок. Дальше был Гортхаур, пытающийся не упасть со взятого на прокат велосипеда. Он жаловался, что давно не катался и вообще сиденье слишком высокое, а ещё шнурки в педалях запутались и поребрик слишком близко к тому месту, где он разворачивается. Однако, к некоторому разочарованию ухмыляющегося Мелькора, он всё-таки не упал, шнурки распутал, а потом ещё и больно ударил Бауглира рулём и довольный уехал вперёд. Однако самой лучшей фотографией Бауглир безоговорочно считал последнюю, самую смазанную: Гортхаур в профиль стоит, держась за заграждение набережной и слегка перегинаясь через него. Волосы его и расстёгнутая толстовка развеваются на ветру, а впереди пенится море, вдалеке, у горизонта, касаясь белыми гребешками грузных туч. И, хоть на снимке не видно, Мелькор помнил, как в этот раз светились глаза Артано и как он улыбался, тихо смеясь. Бауглир не может запомнить все детали, как Гортхаур, но, когда он видит сделанные им снимки, даже, а если точнее, особенно смазанные, в его голове сплывает целая цепь воспоминаний, возникают звуки, запахи, он снова чувствует ветер на своей коже, слышит шум моря и видит взгляд Артано. Наверное, для этого и нужны фотографии.