Том не позвонил ни завтра, ни послезавтра. Я старалась не нервничать и разбить тандем «моя рука-телефон». Получалось не очень. Подозрительная Алекс почти сразу же поинтересовалась, почему это я «держусь за телефон, как будто он - спасательный круг». А что поделать, если это так и есть? Я убеждала саму себя, что Том занят, что ему сейчас совсем не до меня и что он наберёт мой номер, как только станет более или менее свободным. Надеялась, что так и будет, мучительно ждала звонка. Вечерами перечитывала «Триумфальную арку» Ремарка, чтобы не ударить в грязь лицом перед голубоглазым мужчиной. А он всё не звонил. Хорошо ещё, что я помнила о нашем уговоре с Лекс, и моё неистовое ожидание не отразилось на работе. Я всё так же аккуратно разбиралась со счетами, регулировала поставки продуктов, улыбалась поставщикам и обслуживала посетителей. Порой ловила обеспокоенные взгляды Алекс, но она быстро прятала их за широкой улыбкой и показывала мне большой палец. Рыжая, похоже, ждала от меня новых выкрутасов, из-за чего становилось немного обидно: когда Лекс перестала доверять мне на все сто? Хотя, это её недоверие было вполне оправдано, хотя бы тем, что я как можно быстрее заканчивала все свои телефонные разговоры, боясь пропустить тот самый, желанный звонок. Хорошо ещё, что подруга об этом не знала, а мои собеседники не обижались. На последнее я отчаянно надеюсь.
Итак, мистер Хиддлстон ещё не успел почтить меня своим звонком, но за него это сделала моя мать. Неравноценный обмен. Очень разочаровывающий и неприятный.
- Ты давно не звонила. Отец волнуется, - начала мама обвиняющим тоном, под действием которого я привычно выпрямилась и опустила голову.
Шесть месяцев свободы, похоже, не смогли вытравить из меня этой пагубной привычки. Конечно, не смогли, если это не получилось у грандиозного скандала, устроенного мамой, когда она узнала, что я ухожу из конторы отца и отправляюсь устраивать свою жизнь в Лондон. Миссис Джиневра Алисия Тейлор-Лоуренс никак не могла взять в толк, как это её маленькая, послушная, дисциплинированная дочь, слова не смеющая сказать без разрешения, так круто изменилась и начала отстаивать своё право жить самостоятельно. И это в двадцать семь-то лет? Какое разочарование! Даже большее, чем неудавшаяся свадьба Эллисон (мама не любила мое первое имя, данное отцом, поэтому обращалась ко мне именно так и никак иначе). А ведь Питер такой хороший мальчик, и только такая дурёха, как Элли, не смогла бы его удержать. А самым главным, что возмущало маму, было то, что отец согласился на «эту бессмысленную авантюру» и даже дал дочери денег, чтобы та смогла начать собственное дело.
«Эдвард! Не совершай глупость. У неё не хватит на всё это ума и самостоятельности! Эллисон, вернись сейчас же!» - почти кричала всегда уравновешенная мама, когда я, взяв чек в одну руку и ручку чемодана в другую, направлялась прочь из отчего дома. Меня же душили злые слёзы, и даже тёплое прощальное объятие отца и его напутствие не смогли сгладить впечатления. Я всегда всё делала так, как хотела того мама. Училась на отлично, заводила дружбу только с приличными девочками, игнорировала мальчиков и усердно готовила себя к роли «отличной жены и матери, способной взрастить очередное поколение добропорядочных граждан». Мамины слова, между прочем.
Пита мне тоже подобрала мама (как какой-нибудь наряд). Просто поставила перед фактом, что мне необходимо завести молодого человека и что самым подходящим кандидатом будет сын её давней подруги Питер Норлан. Я лишь тяжело вздохнула и согласилась. У меня самой на примете никого не было, а одиночество - та ещё гадость. И потом, если у нас с этим парнем всё получится, решила я, то мне удастся сбежать из-под постоянного контроля матери. Наивная, я даже не думала, что сбежать можно и другим способом. Тогда меня беспокоило лишь то, чтобы Питер не был маменькиным сынком и обладал удобоваримой внешностью. Пит превзошёл все мои ожидания: голубоглазый шатен с чуть ироничной улыбкой и пространными размышлениями о творчестве Оруэлла - он покорил меня с первой встречи. Я влюбилась как сопливая девчонка и с радостным возбуждением ходила на все наши свидания. Мне бы заметить, что мой парень относится ко мне точно к младшей сестре, а наши поцелуи и объятия до отвратительного целомудренны и даже в тягость ему. Но я была ослеплена своей первой любовью и ничего не замечала, вплоть до того момента, как получила его письмо накануне свадьбы. Пит в свойственной только ему манере извинялся передо мной и писал, что любит другую. Что именно Далински царствует в его сердце, а я была альтернативным вариантом, эдаким уютным убежищем, в котором он всегда был уверен. Писал, что любил Лизу всю жизнь, а она из-за какого-то недоразумения бросила его и уехала в другой город. А дорогая мамочка убитого горем Пита при содействии моей матери свела нас, и он подумал: «а почему бы и нет?» Всё равно Лизы ему (как тогда казалось) не получить, а возраст поджимает и семью завести хочется. Я до сих пор не понимаю, как не устроила истерику на глазах у всех присутствующих на торжественном ужине в честь предстоящей свадьбы (ещё одна глупая задумка матери). Я лишь до боли сжала кулаки и спокойным голосом сообщила гостям, взирающим на невесту с любопытством и с таким же любопытством озирающихся в поисках жениха, что свадьбы не будет, а несостоявшийся жених уже далеко отсюда вместе со своей любовью. Конечно, в тот же вечер я получила порцию нравоучений от матери. Она, в чём я даже не сомневалась, обвинила меня в срыве торжества. Папа же, напротив, крепко обнял меня и прикрикнул на мать, приказав замолчать. Мой милый, добрый папа, который никогда в жизни не позволял себе повышать голос на любимую жену, в тот раз удивил не только меня, но и маму. Она на несколько секунд поражённо застыла, а затем вздёрнула подбородок и удалилась из комнаты с видом оскорблённой королевы. На мой вопрос: «как ты терпишь эту невыносимую женщину?» - папа лишь мягко улыбнулся и утёр слёзы, бегущие ручьём по моим щекам.
«Потому что очень люблю её, малыш! - был его ответ. - А ты не обижайся на неё. Она тоже очень огорчена. И всегда хотела, чтобы у тебя всё было хорошо. Просто добивалась этого неординарными способами».
На подобные слова я неверяще хмыкнула и покрепче прижалась к отцу, пытаясь спастись от стыда и ноющей боли в разбитом сердце. Разговор о маме отвлёк моё внимание, но ненадолго. Я была опустошена. Унижена. И только через несколько дней, валяясь на кровати и культивируя чувство жалости к себе, я, наконец, поняла, что необходимо что-то менять. Что если я сейчас всё пущу на самотёк, то уже никогда не вырвусь из-под маминой опеки (которая, кстати, все эти дни меня не трогала, спасибо папе) и из этого города, ставшего мне вдруг ненавистным. И перед моим внутренним взором вспыхнула даже не идея, а мечта, которую я лелеяла где-то в глубине своей души, зная, что она недостижима. Теперь же она засияла новым светом. Светом надежды. И через несколько месяцев воплотилась в «Чайной чашке». Папа одобрил, а мама отнеслась скептически и даже прекратила со мной разговаривать. Наше общение возобновилось спустя определённое количество времени. Тогда, когда она поняла, что в её дочери откуда-то взялось невероятное упорство в деле охраны своей личной свободы и что я не вернусь под её неусыпный контроль. Что бы ни случилось. Говорила со мной мама всегда холодно, будто устанавливая между нами границу. Я не возражала. Ей необходимо принять мою самостоятельность, а если я дам слабину и вновь попытаюсь первой найти компромисс (уже пыталась - ничего хорошего не получилось - лишь слёзы с моей стороны и слова о неоправданных ожиданиях с её), то в этот раз, вполне вероятно, вернусь под бдящее око Саурона. Мама ловко умеет манипулировать людьми. Недаром она педагог.
- Извини, мама. Я была занята, - спокойно сообщаю я. Блин, из-за своего глупого и эгоистичного поведения заставила папу беспокоиться!
- Настолько, что нет времени позвонить родителям? - холодно интересуется мать.
- Да, - хорошо, что я не вижу её укоряющего взгляда, иначе просто бы не знала, куда себя деть. Необходимо срочно поговорить с отцом. – Обещаю, что этого больше не повторится.
- Надеюсь, Эллисон, надеюсь. Как у тебя дела? Твоя кофейня ещё не обанкротилась? – холод и язвительность в её голосе заставляют меня закусить нижнюю губу от обиды. Только близкие люди знают наши болевые точки. И самые глубинные страхи.
- Нет, мама. Дела идут отлично. Посетителей с каждым днём всё больше, – немножко мстительно говорю я. Причём, чистую правду. Похоже, что «Терпкому и горячему» будет тяжело с нами тягаться.
- Удивительно, - с толикой недоверия говорит она. А я улыбаюсь так, будто получила огромный рожок любимого мороженого. Нет ничего лучше, когда человек, сомневающийся в твоих силах, ошибается.
- Думаю, если у тебя всё так отлично, то и парня ты уже себе нашла? А может - нового жениха? – я едва сдерживаюсь, чтобы не прервать звонок и не швырнуть телефон об стену. Или злорадно рассказать о моей испепеляющей любви к Хиддлстону, после чего она, конечно, придёт в неистовство и назовёт меня глупой маленькой девчонкой. Или чем похуже. Я отодвинула от себя трубку и еле слышно выдохнула. Спокойно, Эрика, спокойно. Это всего лишь провокация.
- На это у меня тоже, к сожалению, не хватает времени. Вся в делах, мам.
- Впрочем, я так и знала, Эллисон. Думаю, что внуков от тебя мы с отцом будем ждать очень долго. Может, и вообще не дождёмся. А Питер приехал навестить мать.
Они с Лизой женаты, ты знаешь? И миссис Норлан уже на последних месяцах беременности. Ты могла бы быть на её месте, если бы не…
- Прости, мама. Мне срочно нужно идти, – скороговоркой сказала я, тем самым прерывая мать, и отключилась. Отложила телефон от греха подальше и опустилась на диван. Поняла, что в этот раз проиграла маме. Она слишком сильно надавила на мою болевую точку.
Вот почему так: я не люблю Пита больше, ни капельки, а упоминание о том, что он женат, счастлив (это уж непременно) и ждёт своего первенца, отозвалось болезненным уколом в моём сердце? Может это потому, что я до сих пор одна и вместо того, чтобы адекватно взглянуть на мир, я тешу себя безответной любовью к актёру? Может, пора бросить это гиблое дело, вычеркнуть Тома из сердца и мыслей, прекратить с ним общение? Это не так трудно в техническом плане: он постоянно в разъездах, на съёмках, у него есть девушка, в конце концов. Тем более, после письма он не торопится никаким образом проявить себя. Для него я - всего лишь неблизкий друг, который быстро перейдёт в разряд приятельниц без подпитки общением, а дальше вообще исчезнет из списка знакомых. А он… Он для меня подобен воздуху в разрывающихся от боли лёгких утопающего… Солнцу, согревающему среди морозного дня… Оплоту нормальности в жизни безумца… Я не смогу его забыть, не смогу вытеснить из своей жизни, пока у меня есть хоть крошечный шанс видеть его, общаться с ним. Я - слабовольная, любящая дурочка.
***
С папой мне удалось поговорить только вечером. Он очень обрадовался и мягко пожурил меня за долгое отсутствие звонков, а я в очередной раз почувствовала себя виноватой во всех смертных грехах и долго извинялась.
- Ничего, хомячок, ты же теперь у меня бизнес-леди, – улыбнулся в трубку папа. – А бизнес-леди очень и очень заняты. Только вот что, леди, старайся больше так не делать, хорошо?
- Хорошо, папочка! Я люблю тебя и очень соскучилась, – прошептала я, чувствуя, как к горлу подступают рыдания. Так хотелось сейчас оказаться рядом с папой, ощутить его медвежьи объятия, вдохнуть запах одеколона и сигар и рассказать обо всём - обо всём. А потом слушать его успокаивающие речи и уверения в том, что всё наладится. Я действительно ребёнок.
- Эй, хомяк, ты что там, плачешь? – подозрительно поинтересовался папа.
- Нет, что ты! Наверное, что-то со связью, - я утёрла слёзы. Слишком их много в последнее время.
- Ну, смотри, малыш! Ты ничего не хочешь мне рассказать? Если нужно, я приеду в Лондон, - забеспокоился папа.
- Всё в порядке, пап, правда. Всё просто замечательно. Не нужно приезжать. Просто, я немножко устала.
- Хомячок, не забывай, пожалуйста, отдыхать, - ласково проговорил отец. – И, если появится время, приезжай домой. Мы с мамой будем ждать.
- Что-то мне подсказывает, что мама не особо будет рада моему приезду, - горько улыбнулась я. Кто мне подскажет, почему миссис Тейлор - Лоуренс хочется сломать свою дочь? Неужели нельзя хоть раз одобрить мои самостоятельные шаги, не кидая язвительных комментариев? Прав ли папа, говоря, что она любит меня и подобным образом проявляет заботу? – Судя по нашему последнему разговору.
- Она рассказала про Пита? - расстроено спросил папа. – Хомячок, ты же не переживаешь из-за этого?
- Нет, пап, - покривила душой я. – Пит в прошлом. Не волнуйся.
- Вот и хорошо, хомяк. Обещай, что не будешь тратить свои нервы на размышления о всяких глупостях. И на мать свою не обижайся. Она не со зла.
- Я понимаю, пап, - очередной обман. - Извини, мне пора.
- Конечно, детка. Помни о том, что я сказал тебе.
***
Его звонок настиг меня, когда я выходила из ванной после тяжёлого трудового дня. Путаясь в полах длинного халата и поддерживая одной рукой тюрбан из полотенца на голове, я бежала к телефону, как назло находящемуся в другом конце квартиры. Что-то мне подсказывало, что это именно тот звонок, которого я так жду. Интуиция не подвела.
- Эрика? – до дрожи знакомый голос заставил тело покрыться миллионами мурашек.
- Да, - я никак не могла совладать с голосом. - Это я.
- Эрика, это Том, – уточнил он. Как будто я не узнаю его голос из тысячи других. - Я тебя ни от чего не отвлекаю?
- Нет, - легкомысленно махнула рукой я. Тюрбан сполз с головы. - Чёрт!
- Точно? - поинтересовались на том конце.
- Да. Не бери в голову. Небольшие технические неполадки, – немножко раздражённо заметила я.
- Эм, что-то мне подсказывает, что я не вовремя, – виновато хмыкнул Хиддлстон. - Может, мне перезвонить позже?
- Нет! - крикнула я и прикусила язык. Откуда же я знаю, когда ты надумаешь позвонить в следующий раз? - Я, правда, свободна и просто жажду обсудить с тобой «Триумфальную арку».
- Ну, если так… - Том тихо рассмеялся. – Но сначала скажи, ты на меня обиделась?
Солгать или не солгать - вот в чём вопрос. Если скажу, что да, он может неправильно понять. «Нет» прозвучит так, будто меня ничуть не коробит его забывчивость, молчание о съёмках и во время съёмок. А меня коробит. Сильно. Рискнуть?..
- Если только совсем чуть-чуть, – с хитринкой в голосе произнесла я. – А потом я вспомнила, что практически заставила тебя читать Ремарка и подумала, что это ты должен на меня обижаться.
- С чего это? - удивился актёр. – Мне книга понравилась. Неожиданный опыт. Всегда думал, что немецкие писатели слишком тяжелы для меня, но оказалось, что не особо.
- Ты это серьёзно? - теперь был мой черёд удивляться. – Тебе действительно понравилось?
- Да. Мне кажется, или в вашем голосе, юная леди, звучит недоверие? - строго спросил Том, но мне почему-то казалось, что стоит взглянуть ему в этот момент в глаза, и я увижу там смешинки.
- С юной, пожалуй, вы перегнули, мистер Хиддлстон, – хихикнула я и вдруг с ужасом поняла, что кокетничаю с ним. И он со мной - тоже. Чёрт. Только вот для него это дружеские подколки, он делает это без задней мысли, а я… Так, остановись, Эрика. - Но общую мысль вы озвучили правильно. Ни один из моих знакомых, которым я рекомендовала Ремарка, не смог дойти даже до середины одного из его произведений.
- Хм, понятно, откуда такой скепсис. Но я сделал это, Эрика, – усмехнулся мужчина.
- И как впечатления?
- Я уже говорил про необычный опыт? Сама тема войны не так далека мне. Я недавно сыграл в фильме о ней. Но книга - совершенно другое дело. Концлагерь, потерянная любовь, побег, месть, новая любовь, которую он опять потеряет… Это был сильный водоворот. Порой мне казалось, что я действительно отложу книгу в сторону и забуду. Были очень тяжёлые места. Но я пересилил себя и не разочаровался. И даже решился попробовать кальвадос.
- Я пробовала, - сорвалось с языка, прежде чем мозг проанализировал.
- О, понравилось? - полюбопытствовал Том.
- Слишком крепко для меня. На следующий день я поклялась себе, что никогда не притронусь к спиртному, - покаялась я.
Том рассмеялся. Его весёлый смех действовал на меня как спиртной напиток, который мы обсуждали. Сначала ощущение небывалого счастья, а потом… Что будет потом?.. Если вдруг?..
- Что, всё было так ужасно? - не переставая смеяться, спросил он.
- Вечером, во время распития, - нет. Весело было. Но на следующее утро наступил ад. А после того, как мне рассказали о некоторых моментах того веселья, подкрепляя факты фотографиями… Было очень стыдно, - повествовала я, вспоминая наш с Люси и Лекс замечательный девичник.
- Мне стало интересно. Рассказывай с подробностями. Теперь не отвертишься, – заявил мне Хиддлстон слишком уж предвкушающее.
- О, это будет долгая грустная история о моей слабохарактерности. К тому же - скучная. Ты уверен, что выдержишь?
- На все сто процентов. Начинай, - уверили меня.
- Ну что ж, ты сам напросился…
Меня нельзя было назвать отличным рассказчиком. Даже на «хорошего» я тяну лишь с большой натяжкой. Но почему-то в беседах именно с этим человеком во мне просыпается дар красноречия. Порой он забрасывает меня вопросами по ходу повествования, порой может долго слушать и хранить молчание, порой издаёт понимающие смешки. Он прекрасный рассказчик, а слушатель из него самый благодарный.
- Значит, никаких пьяных танцев на барной стойке? - несколько разочарованно тянет он, когда я заканчиваю рассказ.
- А тебе мало попытки исполнить «Wind of Change»? Или опрокинутой на бармена бутылки кальвадоса? - возмущённо спрашиваю я.
- Я думал, что являюсь единственным несчастным, подвергнувшимся твоей внезапной атаке, - он опять смеётся, и я смеюсь вместе с ним.
- Как видишь - нет, – я ложусь на диван и счастливо пялюсь в потолок. Следующая его фраза заставляет вырасти крылья у меня за плечами:
- Знаешь, а я ничуть не жалею о том, что ты тогда облила меня. Без этого я никогда не узнал бы тебя так, как знаю сейчас. Ты удивительная, Эрика.
