Мулан Наоборот

      — Вы сердитесь на меня, Мулан? — на третий вечер спросил Шанг, сидя на подушках за низким лакированным столиком. — С той нашей встречи в лагере вы не сказали мне ни слова. Я чем-то вас обидел? Скажите, не бойтесь — я не буду злиться.       Медленно перебирая пальцами струны пипы, Пинг молча покачал головой. Удивительным образом для него самого единственным, кто не вызывал никакой обиды или боли, был молодой командующий, каждый вечер вызывавший «Мулан» в свой шатер. Он ничего не просил и не требовал — частенько, правда, пытался разговорить, но в иное время лишь тихо сидел и слушал, как играет притворяющийся девицей юноша. Нечаянно зацепив накладным ногтем струну чуть громче, чем-то было нужно, он испуганно поднял взгляд на Шанга, но тот сделал вид, что не заметил, — или же и в самом деле не обратил на это внимание, любуясь поздней гостьей. Незаметно выдохнув, Пинг вернулся к своему занятию.       Изо всех сил стараясь не думать, что именно от него все его нынешние проблемы.       Сказать, что в тот вечер Линг была оскорблена подобным отношением к себе, — все равно что дунуть против ветра. Как бы юношу не восхищала ее выдержка, на подходах к женскому лагерю девушка не удержалась, развернулась к нему и сказала, сжимая эрху в побелевших от напряжения пальцах:       — Как же я тебя ненавижу.       До того, как разум или прячущаяся за воротником Мушу смогли подсказать Пингу сносный ответ, она фыркнула и пошла в к своей палатке, как вдруг, остановившись на полушаге, вернулась к нему и продолжила, упираясь смычком ему в грудь:       — Да почему с тобой все так носятся, как с нефритовой шкатулкой? Мулан то, Мулан се. Распорядительница проводит с тобой времени, как с единственной дочерью, а командующий только на тебя и смотрит! — девушка смотрела на него со смесью из неверия и искренней зависти во взгляде, и, быстро подумав, юноша осознал, что у нее есть на то причины: как-никак, всего за пару дней он умудрился добиться невероятного к себе внимания. Разумеется, не во всех случаях желанного, но подноготную его ситуации знали лишь два живых существа, одним из которых был сложно вообразимый маленький красный дракончик. Со стороны для других девушек все происходящее могло показаться невообразимой — и несправедливой — удачей. Линг тем временем продолжила: — Что ты такого сделала чудесного, кроме как спасла Яо? От тебя же одни проблемы! Ты даже ведешь себя, как… — она нервно заикнулась, сжимая узкий гриф эрху. — Как… Мужчина!       Пинг в ужасе отшатнулся от нее, приоткрыв рот. Не может быть… Как она это поняла? Прокручивая в голове все воспоминания о предыдущих днях, он понял, что раскрыть его действительно было удивительно легко — судя по замечаниям строгой распорядительницы, от неминуемого наказания его пока спасала лишь внешняя красота. Но Линг… Как давно она знает эту тайну? Раскрыла ли она ее уже кому-то? В том, что девушка его в любом случае сдаст, он и не сомневался — события их знакомства были еще слишком свежи в памяти. Но один слабый голосок в голове говорил, что, может, ничего она и не знает. Что просто хочет унизить девушку, внезапно забравшую у нее внимание и расположение двух самых важных лиц в лагере. Что ей надоело держать эту обиду в себе.       Прекрасное лицо Линг было искажено гримасой боли и гнева, и Пингу даже стало стыдно, что он встал у нее на пути. Он не планировал этого ей во зло — просто так сложились звезды, что сбежавший вместо матери на войну юнец приглянулся не слишком внимательному к деталям командующему и обеспокоенной своей репутацией женщине. Надо было быть жесточайшим человеком во всем Китае, чтобы желать навредить такому подарку богов, как Линг. Она напоминала ему цветок, распустившийся в непогоду, — такой же редкий в своей красоте. Чувствуя свою вину, он протянул к ней руку, чтобы успокоить, но девушка тут же отшатнулась от него, как от чумы.       — И не надейся, что я извинюсь за свои слова, — подрагивающим голосом сказала она. — Генерал, видимо, молил небеса о сыне, раз так ужасно тебя воспитал, — Линг сильно тряхнула головой, и жемчужные сережки чуть не выпали на сырую от пропущенного ими дождя землю. — А если ты думала, что я перед тобой расплачусь, то ты еще и дура, Мулан, — и после этих слов она ушла, уже окончательно.       Будет плакать всю ночь, подумал Пинг, глядя ей в спину.       — Может, вас что-то беспокоит? — заботливо спросил Шанг, ставя локти на стол и кладя узкий подбородок на скрещенные пальцы. — К вам хорошо относятся в лагере?       Юноше хотелось открыть рот и сдерзить, что единственная девушка, не смотрящая на него свысока, — это готовая от несчастья и одиночества раскрыть душу любому, кто готов слушать, Чьен-По, но он вспомнил слова распорядительницы и одернул себя. Никаких разговоров. Молчать, как бы он не пытался добиться его расположения. Кто его вообще дернул сказать самому командующему о том, что нужно приструнить солдат? Немыслимо. Пинг и не сомневался, что Шанг забыл об этом на следующее же утро. Еще и в голове держать подобную глупость — к чему ему это? Он на войне, ему нужно думать о куда более важных вещах, чем о неосторожных словах одной слишком зазнавшейся девицы. Пингу это казалось единственным возможным вариантом.       Но беспокоило его действительно многое. Успехи его Сяо Мин пока не радовали — впрочем, она и не ждала, что за три дня юноша многому научится. Пока ей удалось добиться от него абсолютной покорности (и пары изречений из «Книги песен», которые, как женщина говорила, помогали согнать с нее усталость от его вопиющей неженственности), чем, казалось, распорядительница была более чем довольна. Видя, как юноша валится с ног после ее занятий и долгих вечеров непрерывного музицирования с командующим, Сяо Мин даже разрешила ему недолго отсыпаться в ее шатре, после чего бралась за его обучение с вдвое большим усердием. Порой Пинг очень сильно жалел, что не остался дома.       И это выматывало неимоверно. Ему приходилось придумывать всяческие отговорки, чтобы объяснить Чьен-По, теперь следовавшей за ним хвостиком, куда это он пропадает на добрую часть дня и почему не может взять ее с собой. Он начал предполагать, что своей ранней откровенностью девушка думала сделать их подругами, показать, что, раз она доверилась «Мулан», то готова помочь и «Мулан» с ее трудностями, но все это лишь добавляло проблем.       Как-то раз он спросил у нее, почему ей так нравится проводить время в этом ужасном месте, вдали от дома, среди кучи незнакомых женщин и девушек. Чьен-По пожала плечами и вгрызлась в незрелое маленькое яблоко, которое вновь умудрилась неизвестно откуда достать.       — Меня пугают мужчины, — ответила она, не глядя на юношу. — Мне становится невероятно страшно, если они касаются меня, берут за руку, порой даже если просто находятся рядом. Я сразу будто бы забываю, как дышать, — она наклонила голову, прикрывая руками грудь, словно стыдясь ее. Пухлые щеки девушки в этот момент стали еще круглее обычного. — С девушками таких проблем нет. У них мягкие, приятные ладони, открытые лица — не всегда, конечно, но обычно. Их прикосновения не вызывают во мне боли.       Она посмотрела на него так, словно он должен был понимать, о чем она говорит. Как будто это была самая очевидная вещь из всех, что можно вообразить, — как надкушенное яблоко в ее пальцах. Но он не знал, что она испытывает. И, думал Пинг, никогда на не сможет этого понять.       И теперь, смотря в темные внимательные глаза Шанга, юноше больше всего на свете хотелось, чтобы и его, как Чьен-По, кто-то понял. Посочувствовал тому незавидному положению, в которое он попал, помог советом, приободрил ласковым словом. Он ведь просил не так уж о многом — дома он получал это с лихвой. Отведя взгляд, Пинг с горечью подумал, что давно не получал никаких известий об отце. Он не ждал письма — от него ли, из дома ли — но рассчитывал услышать что-то из сплетен и разговоров: как-никак, шла война, и любые известия о победе или поражении могли сильно сказаться на общем духе. Писать же к нему самому в другую провинцию выглядело бессмысленным: никто не обещал, что его отряд так же стоит на месте, как солдаты Шанга.       Щуплый чиновник, которого Пинг видел в свой первый вечер в ставке командования, мог бы о чем-то рассказать. Наверняка все известия в первую очередь проходят через его руки, и уж только потом достигают ушей командующего. Но как его разговорить? Один способ юноша хорошо представлял, и ему стало мерзко от этой мысли. Хоть он и пока с переменным успехом притворяется девушкой, лишний раз рисковать раскрыть себя не стоит. Поспрашивать у тех, кто оставался с ним на ночь… Он незаметно покачал головой. С отношением к нему большинства женщин в лагере они и слушать его глупые просьбы не станут.       — Ваш взгляд так печален, — услышал он голос Шанга. — Что-то гложет вас изнутри, и вы боитесь об этом сказать, думая, что я не пойму?       До того, как Пинг успел вспомнить о наказе Сяо Мин и прикусить язык, он уже вовсю говорил:       — Многие девушки не любят меня, считают, что я окружена всеобщим вниманием, что, по их мнению, совершенно незаслуженно, — подняв взгляд и заметив удивленно-радостное выражение лица командующего, юноша вздрогнул и прикрыл рот широким рукавом. Пипа выпала из его дрожащих пальцев; он отчаянно пытался представить, что случится дальше, но видел перед глазами лишь пытки и мучительную смерть. Дурак, какой же он дурак! Неужели было так сложно промолчать?       Шанг же только расправил плечи и по-доброму улыбнулся ему, тихо посмеиваясь.       — Почему же незаслуженно? — спросил он, смотря на все еще застывшего на месте Пинга. — Вы необычайно талантливы и красивы; подобные вам рождаются не каждое тысячелетие, — он склонил голову набок, словно любопытный бурый лис. — И у вас просто замечательный голос. Досадно, что вы не решались заговорить со мной раньше.       — Стремится к спокойствию и радости, а сам не хочет сближаться, и в этом он хуже ворон, — вспомнилась юноша песня из старой легенды о лицедее и Ли-цзи*. — Все собираются в роскошном саду, но лишь он сидит на высохшем стволе.       Командующий уважительно приподнял брови и хмыкнул.       — Старые же песни вам знакомы, Мулан, — с улыбкой заметил он, и, видя, что молодой мужчина не мыслит против него ничего плохого, ни одного ужаса, что юноша успел себе вообразить, Пинг, беспечно осмелев и гордо приподняв подбородок, ответил ему:       — Я знаю их сотни. *Песня из «Речей владения Цзинь», раздела второго, Сянь-гун