psychoteraphy

— И как давно вы испытываете подобное? Кажется, год? — Что вы имеете ввиду? Стрелка часов в приёмной ритмично отбивала каждую секунду, которую Бэк провел в этом кабинете. Мужчина лет пятидесяти смотрел на него с толикой безразличия, но, придерживаясь своего профессионализма, уловить этого не давал. Это не было в его интересах. — Я сейчас говорю о вашей проблеме. Вы указали, что кошмары преследуют вас уже около года, не так ли? Как по-вашему, что могло послужить причиной? Парню и самому было интересно. Он огляделся вокруг, с трудом пытаясь вспомнить, когда все началось, но пустота тупым болванчиком била по вискам. Кажется, он совсем потерялся. — Я думаю, это просто депрессия. Психолог потер переносицу, давая носу отдохнуть от тяжёлой дужки очков. Потом посмотрел на Бэкхена: — Мистер Бён, не делайте опрометчивых выводов. Депрессия у вас или нет, решать только лечащему врачу. То есть мне, так как курсы терапии вы проходите именно здесь. В этот раз мы только знакомимся с вашей проблемой, поэтому ничего страшного, если вы не можете ничего вспомнить. Однако, это не значит, что в следующий я буду вытягивать из вас все по крупицам и решать ваши же проблемы. Старик закрыл блокнот, пересел за стол и оставил пометку в ежедневнике. — Потому что в первую очередь это нужно не мне. Увидимся на следующей неделе. Покинув дом, Бэк взглянул на часы, на которых наступило почти семь вечера. — Ну, сегодня вернусь раньше. Особой радости после этих слов он не почувствовал, поэтому просто продолжил идти по залитой светом фонарей улице, под которым блестели пока ещё не тронутые капли дождя, осевшие на асфальте. Ветер был по-приятному холодным, а обитателей этого города будто смыло прошедшим ливнем, что наделяло улицы каким-то особым знобящим очарованием. Очарованием полного одиночества. Got the music in you baby, Tell me why. You’ve been locked in here forever and you just can’t say goodbye. Дым сигарет запутался в облаке пара и дождевого воздуха, а песня рождала вязкую, но в то же время до отвращения сладкую тоску, которой Бэкхен не мог противиться, даже если бы захотел. Как же давно он начал курить?.. Кажется, прошло уже два месяца с того последнего и действительно беззаботного лета. В преддверии пусть ещё далеко не наступивших праздников редакция в своём темпе готовится к предстоящему хаосу, потому приходилось работать сверхурочно, а после приносить распечатки домой и добивать их чуть ли не до рассвета. У Чанеля же авралы начались сразу после того, как дети начали учиться и порой спать приходилось в комнате отдыха для санитаров. Однако, Паку такой образ жизни даже нравился, ведь всяко лучше, нежели день ото дня приходить от плачущих в педиатрии детей к унылой роже твоего соседа. Вслух он, конечно, этого никогда не говорил, но некоторые коллеги понимающе кивали и уходили по домам. Только До Кенсу, заместитель главного врача иногда пытался воззвать к совести Чанеля и наконец спровадить его спать там, где он по идее должен. — Ты и сегодня собираешься тут прописаться? Кинув папку с медкартами, он сел напротив почти не подающего признаки жизни парня. Чанель только монотонно покручивал прядку своих уже потемневших до шоколадно-золотистого цвета волос и смотрел на бьющий бисером по стеклу дождь. За их столиком тягуче пахло горячим кофе, отчего хотелось только что и закутаться в плед под урчание теплого пушистого кота. Хотя откуда ему было взяться. — Лучше возьму сегодня ещё одно дежурство, — врач посмотрел на Кенсу и устало улыбнулся. — Никакое дежурство ты брать не будешь. Посмотри на себя. Ты ведь уже третий день дома не появлялся, сосед твой наверняка все морги обзванивать начал. — Никого этот идиот не обзванивает, ты слишком высокого о нем мнения. Мельком Чану вспомнилась ночь, когда Бэк заболел. Тогда его соседу приснился кошмар, после которого Чанель согласился побыть с ним до утра. Может, казалось ему, потом все будет немного иначе, но ошибся. Когда Бэкхену стало лучше, тот даже и не вспомнил о своей просьбе. — Если бы он о ком-то волновался, то не обо мне. Кенсу редко видел его в подавленном состоянии, однако сейчас был именно этот случай. Можно было списать это на усталость, но они слишком долго знали друг друга, чтобы делать такие выводы. До хлопнул друга по плечу, забирая его кофе: — Это я оставлю себе. А ты катись уже домой. Говорю тебе, как зам главврача. — Умеет же ещё больше испортить настроение. Говнюк, — бубнил Чанель, в ожидании своего автобуса, как вдруг у него загудел телефон. — Да? — Привет, — голос Бэка звучал тихо. — Может, пройдемся? Парень даже слегка удивился. — Погода мерзкая. Да и не в настроении я. — Это ненадолго. Приходи к закусочной через улицу от нашего дома. — Макдак, знаешь ли, намного ближе. К чему такие понты? Бэкхен оглядел соседа снизу вверх, едва вытаскивая голову из ворота своего безразмерного и кошмарного, по мнению Чанеля, сине-зеленого цвета свитера. Сам Пак же в свою очередь был в том, в чем ушёл три дня назад — мятая до невозможного рубашка дровосека и любезно забрызганные водителями по дороге сюда джинсы. — Кофе? Может чего-то более существенного? — Давай лучше выпьем, раз уж пошла такая пляска. Следующие полчаса сопровождались дежурными репликации о последних днях под аккомпанемент глинтвейна и пива (Бэкхену было холодно, а Чанель взял самое простое). — Как работа? — Бён помешивал содержимое палочкой корицы и все то время, что они были в кафе, смотрел в окно. Чан делал то же самое, но все же изредка бросал взгляд на соседа. — Странно, что тебя это волнует. Поступило много детей, сейчас сезон гриппа, как-никак. Но в целом нормально. А у тебя что? — Нормально, работы меньше не становится. Девушка, повторите пожалуйста мой заказ. — Бэкхен рассеянно махнул рукой в сторону официантки и устремил взгляд на своего соседа. — Ты извини, что вытащил тебя сюда. Да и вообще. За поведение моё прости. Он опустил лицо в ладони. Чанель некоторое время смотрел на парня, не понимая, что происходит. Вдруг его плечи задрожали, а из пальцев послышалось срывающееся бормотание: — Я не понимаю, что происходит. Знаю, не тебе мне плакаться, но и некому больше. Последние два года я вижу одни и те же кошмары, я просто боюсь возвращаться домой, потому что окажусь в этих снах ещё раз. Я боюсь засыпать. Когда появился ты, ничего не изменилось, но жить почему-то стало легче, потому что теперь квартира не казалась такой пустой, как раньше. Прозрачные глаза, которые смотрели на Пака, наполнились слезами, стекающими хрустальным блеском по бледной от холода улыбке. Единственное слово, которым можно было сейчас описать Бэка, было. — Жалкий. Растворяясь в звоне стаканов, оно продолжало гудеть сквозь гнетущую тишину, что обволакивала их обоих — не проявившего никаких эмоций Бэкхена и Чанеля, который безразлично уставился на их счёт. — Какой же ты сейчас жалкий, Бён Бэкхен. Уж лучше бы ты продолжал играть стерву, как и раньше, нежели размазывать сопли перед человеком, которого даже спустя год ни в грош не ставить. «Прости»? Не стоит швыряться такими словами. Тем более в моем присутствии. Он бросил деньги на чек и произнес, уже через плечо: — Я пойду первым. Увидимся дома. После ухода Чанеля он не появлялся дома ещё несколько часов, просто бесцельно блуждая по городу. Было мерзко холодно аж до того, что кости начинали беззвучно скрипеть, пусть даже это было неправдой. Но атмосфера, царившая в их квартире, была невыносимее любого холода. Бэк привык к тишине, занимавшей большую часть его жизни, но в этот раз все было немного иначе. «Жалкий.» Последний раз он слышал это так давно, что уже почти и забыл, как то время действительно было именно в его жизни. Время, когда он слепо верил тому, для кого на самом деле был всего-навсего заменой. — Давно не вспоминал тебя.. Крис. Сквозь вуаль дыма он вглядывался в ослепительную улыбку парня с непроницаемым взглядом. Фото старое, тогда им обоим было не больше девятнадцати и для Бэкхена Крис был первым и последним человеком, которому он смог сказать "люблю", а на свой выпускной получил только письмо, оставленное в обувном шкафчике. «Забудь, что мы были знакомы. Иначе почувствуешь себя ещё более жалким, когда он вернется.» Горло больно саднило, несмотря на давно истлевший в пепельнице фильтр, а Бэк, запрокинув голову почти шепотом напевал: Nothing's gonna hurt you baby As long as you're with me, you'll be just fine.. Слезы текли по вискам и путались в прядях аромата горького мёда и табака. Он возвел руки к тусклому свету кухонной лампы и продолжал беззвучно плакать, сидя на ледяном полу. Один, в доме, где никому нет до него дела. Nothing's gonna hurt you baby, Nothing's gonna take you from my side.. Чанель стоял на пороге и молча смотрел, как содрогается спина его соседа, но не мог подойти, ощущая бессилие, пусть даже у него и не было мысли его утешить. Он все еще рефлекторно чувствовал ту обыденную неприязнь к Бэкхену, однако тихое пение понемногу вынуждало его сердце трещать по швам, позволяя чужой незримой боли проникать в самое нутро. И эта боль заставляла сердце Чанеля сжиматься так сильно, что как бы красиво ни пел Бэк, он бы никогда не смог почувствовать ничего, кроме страданий, выступающих в том едва слышимом голосе гнойными нарывами. Оборвать его могли лишь шорох и осторожное касание грубой, но одновременно тёплой руки, что мягко перебирала спутанные волосы ставшего на секунду хрупкого парня. Бэкхен взглянул на Чанеля, а в глазах его горьким блеском сверкали слезы. - Прости. Единственным, что Чанель мог вспомнить на следующий день, была солоноватая мягкость губ с едва заметным привкусом крика о помощи. Он оглянулся, молчаливо рассматривая обнаженные плечи спящего рядом Бэка. «Ты меня прости» - подумал он и укрыл парня одеялом. В квартире по-прежнему стояла тишина, но тяжесть её на какое-то время выветрилась вместе с ночным воздухом. Пусть даже Чанель точно не мог сказать, как долго продержится это хрупкое перемирие. Но этим утром дышать ему было намного легче.