Глава 8
22 июня 2012 г. в 17:58
Очая «Куронэко» был одним из тех чайных домов, которыми мы, Шварц, формально владели. Мы пользовались им как временной базой для тех операций, во время которых нам приходилось иметь дело с преступным миром. В отличие от большинства очая, которые располагались в этом районе, «Куронэко» не был борделем. Он очень подходил для того, что я задумал – это было приличное место, где немолодые дамы встречались, чтобы провести чайную церемонию. Я приехал туда примерно полдесятого и следующие полчаса хлопотал, чтобы всё было на высшем уровне, чтобы каждый лепесток в икэбане был на своём месте. Целых десять минут я потратил на обсуждение того, приглашать гейшу разливать нам чай или нет. Наконец, я решил, что она нам не нужна, и мама-сан поставила для нас две чайных чашки и блюдо маленьких рисовых лепёшек. Я нервничаю, как подросток на первом свидании.
Ая приезжает чуть раньше назначенного срока, на такси. Я совершенно открыто свесился с балкона, рассматривая его. Кто-то объяснил ему уровень заведения, поэтому он оделся в кимоно и хакама. На нём была одежда для кэндо. Я обнаружил, что мне это нравится.
Хозяйка «Куронэко» провожает его до комнаты, и Ая, который идёт чуть позади неё, опускается у двери на колени. Затем он проходит к столику, где я его уже заждался. Он долго благодарит хозяйку, и только потом усаживается напротив меня. Он выглядит таким необычным и таким прекрасным, что я хочу оттолкнуть маленький столик, который разделяет нас, и сделать его своим. К несчастью, я хорошо знаю о том, насколько легко можно спрятать оружие под кимоно и хакама, а я не хочу, чтобы меня зарезали, поэтому и не рискую.
– Надеюсь, я не опоздал, – говоришь ты глубоким певучим голосом, который, который, на первый взгляд, не вяжется с твоим обликом. Хотя у меня была надежда, что ты, такой тонкий и гибкий, как молодая ива, и должен обладать голосом, тихим, как шелест листвы, грудным и очень мелодичным. – Я попал в пробку.
– Нет, – отвечаю я, и сердце у меня бьётся где-то в горле, – совсем нет. – Я очень удивлён, что мои слова имеют какой-то смысл. Я думал, что оказавшись так близко к нему и так страшась этой встречи, о которой договорился ещё позавчера, я позабуду, как разговаривать на человеческом языке и начну говорить по-фламандски. Это любимая угроза Мастермайнда, когда мы не обращаем на него внимания, то он угрожает, что спятит и начнёт разговаривать на фламандском, и мы не поймём, что он говорит. Хотя Наги всегда отвечает ему, что это будет к лучшему.
С этим свиданием у меня совсем сдали нервы, я обнаружил, что уже рискую употреблять слово «свидание», ведь я совершенно уверен, что это и есть свидание. Сегодня утром я принимал душ по меньшей мере четыре раза и потратил больше часа укладывая волосы, а если вы не будете игнорировать тот факт, что я был здесь уже полдесятого, то догадаетесь, как рано утром я встал. Вообще, «встал» – ключевое слово в моём случае.
Последние несколько дней я дрочил с регулярностью подростка, и с подростковой же выносливостью. Даже Наги лучше контролирует себя. Все эти дни, чтобы посмеяться надо мной, он постоянно делал сомнительные и совсем не смешные сравнения. Он постоянно употреблял такие выражения как член Шварц, вставать и двигаться к цели. Вчера Мастермайнд пожаловался, что у последней девушки, с которой он встречался, волос на теле было больше, чем у гориллы, и Наги предположил, что телепат, наверное, зоофил. Такое не забудешь.
Я больше не мог проводить слишком много времени в их обществе, потому что Вундеркинд оказался кладезем эвфемизмов. Более того, он что-то слишком часто ни с того, ни с сего начинает давиться от смеха, и каждый раз после этого чокнутый немец бьёт его подушкой по голове. В итоге вышеозначенный телекинетик-недоросль с помощью своей силы сбрасывает телепата с дивана. У меня не было никакого желания оказаться между этими двумя, поэтому я провёл целый день в «Источнике». Возможно, это было не лучшей идеей, потому что такое решение означало провести весь день в окружении эксклюзивных обоев марки «Фудзимия Ая». Полагаю, что на них нашлось бы много желающих, но если честно, то не думаю, что смог бы ими с кем-то поделиться.
А сейчас он сидит напротив меня, и чайная чашка покоится, как в колыбели, в его безупречно белых фарфоровых руках. Чай цвета бледного золота, и в тот миг, когда он подносит его к губам, от него поднимается пар. Перед моим внутренним взором мелькает то, что я очень хотел бы считать мимолётным видением – я убираю чашку от его губ и заменяю её своими собственными губами. Но, я уже говорил, что не знаю, как он вооружён, поэтому не рискую.
– Попробуй лепёшки, – внезапно я ловлю себя на том, что говорю эти слова вместо всего того, то хотел бы сказать. – Их испекли только сегодня утром.
– Почему чай? Кроуфорд, я говорил, что ты задолжал мне выпивку, а ты зачем-то пригласил меня на чай, – спрашивает Ая. Очевидно, есть что-то, чего он не может понять.
– Я не мог вспомнить ни одного бара в Токио, где мы бы не столкнулись ни с Балинезом, ни с Мастермайндом, – это исчерпывающий ответ, но на самом деле, я просто хотел посмотреть на него в национальном интерьере как на воплощение истинной японской красоты. В такой обстановке он выглядит как самурай, отдыхающий между боями. Мне интересно, во сколько бы обошёлся его портрет в полном самурайском вооружении, возможно, даже с лошадью на заднем плане. Мне нравится эта идея. Мне очень нравится эта идея, теперь я просто должен убедить его в её привлекательности. – Кроме того, мы оба цивилизованные люди. Иногда нам надлежит прибегать к таким сложностям.
– Надлежит? – спрашивает Ая. – И часто тебе приходится отвечать на вопрос о том, что надлежит, а что нет? Не могу представить человека, который бы пользовался словом «надлежит» в повседневных разговорах.
– Послушал бы ты длинный монолог в исполнении Берсерка, – сухо отвечаю я. – Он пользуется этим словом, правда, в отношении людей, искушаемых дьяволом.
– Но …, – говорит Ая, выглядит он при этом сконфуженно.
– Знаю, но скажи ему об этом сам, – я делаю глоток чая, он терпкий и горький, и мне кажется, что он заварен с мятой. Вкус не очень приятный, но я считаю, что лучше промолчать. Я уже и так настолько недоволен хозяйкой очая, что начинаю её побаиваться. Может быть, она в два раза меньше меня и выглядит так, словно сильный порыв ветра развеет её как пыль, ведь в ней самое большее пятьдесят фунтов живого веса, но мне бы не хотелось вставать у неё на пути.
– Окаа-сан этого очая кажется немного …, – начинает он, но не заканчивает фразу.
– Совсем чуть-чуть, – соглашаюсь я.
– Бабушка с маминой стороны была такая же, – доверительно сообщает он, наклонившись ко мне через стол, так что я вижу его белое горло, в которое мне так и хочется впиться зубами. – Папа говорил, что своим языком она могла бы пробивать отверстия для кабелей в стальных балках. Но с этим могла бы справиться и няня, когда она стращала меня, чтобы я делал домашнюю работу, или осаживала меня, как истинная домомучительница, если я плохо вёл себя за столом. – Он улыбается ласковой улыбкой, а мысли его далеко. Прекрасные аметистовые глаза смотрят вниз и влево, он вспоминает. – Она всегда ходила с веером, и знала такие нечестные приёмчики, что, клянусь, она могла бы вырубить тебя, ничего тебе не сломав. – Я смеюсь, потому что это действительно очень забавные воспоминания.
– А вот моя бабушка, напротив, была крупной дородной женщиной. Она часто пекла пироги, а от тяжёлой работы руки у неё были большие, обветренные и красные, как куски мяса, – мне кажется, что это только справедливо – поделиться с ним такой информацией. – Я её очень боялся, она любила ухватить меня за ухо, хотя я не делал ничего плохого, а затем щипать меня за щёки, а пальцы у неё были большие – вот такие, – я показываю ему. – До пятнадцати лет у меня были румяные щёки, и виной тому пальцы Наны Кроуфорд. – Ая смеётся, запрокинув голову, а затем наклоняется ко мне, опершись локтями о стол. Его губы всего в каких-то дюймах от моих.
– Представляю тебя сопливым мальчишкой, бегающим сломя голову по бабушкиному огороду.
– Да будет тебе известно, я был хорошо воспитан, – возражаю я, притворившись обиженным.
– Своей бабушкой, – заканчивает он за меня. – Няня и мама были такие разные. Няня не боялась испачкать руки, и я помню, как помогал ей ловить кота по всему саду, мама не стала бы так делать. Именно няня помогала мне строить в саду крепость. Мама всегда говорила: «Ран, будь осторожен, не испачкай одежду». А няня кричала на неё, что мальчики пачкаются. Конечно, всё это было, пока Ая была ещё маленькая. – Внезапно он замолкает. – Не знаю, зачем я тебе всё это рассказываю.
– Потому что мне ты можешь это рассказать, – делаю я осторожное предположение.
– Ну да, наверное, так и есть, – признаёт он. – У всех остальных было по-настоящему необычное детство, а я рос в пригороде вместе с сестрой. – Полагаю, что раньше, до того, как его сестра вышла из комы, получить от Абиссинца информацию такого рода можно было только с привлечением «особой» команды и мощного оборудования. – Почему-то мне комфортно рядом с тобой. Может быть, это потому, что ты преследовал меня все эти недели. – Я давлюсь чаем. Не может быть, чтобы он знал об этом, я тщательно всё скрывал.
– Я имею в виду, что каждый раз, когда я оборачиваюсь, мне кажется, будто ты рядом, – он улыбается мне, у него тонкие губы, но улыбка непреклонная и решительная. У меня такое впечатление, что он меня дразнит. – Даже тогда, когда я совсем этого не ожидаю. Затем ты приглашаешь меня на чай, а это совсем на тебя не похоже. Вот я и хочу узнать – что же этот парень задумал? – Ничего не могу придумать в ответ. – Кроме того, ты мой самый преданный поклонник, куда там Сакуре. А она, между прочим, несмотря на то, что сейчас в Америке, до сих пор звонит мне по три раза в неделю, чтобы убедиться хорошо ли я питаюсь. У неё с этим строго. А ты платишь за меня, чтобы я поел.
– Я ещё не приглашал тебя на обед, – лепечу я.
– Но это всего лишь вопрос времени, правда? – Я вынужден признать, что всё так и есть.
– Хорошо, – продолжает Ая. – Мне очень нравится итальянская кухня. – Могло быть и хуже.
– А я думал, тебе нравится всё американское, – дразню его я, очень удивлённый своей дерзостью, тем, что смог сказать такое.
– Нравится, – заверяет он меня, – но сегодня я настроен на итальянское. Это всё Йоджи виноват. Он мне рассказал о свидании, на которое ходил вчера, и о том, какую пасту они ели. Так что теперь я тоже должен её попробовать. Ну, так как, мы идём обедать? Мы будем есть пасту, чесночный хлеб и пить густое красное вино? – Он определённо меня дразнит, я знаю это, ведь итальянская кухня не из дешёвых.
– Отлично, – отвечаю я, – если ты не возражаешь против пятен от соуса на своём кимоно.
На этот раз улыбка у него нехорошая:
– О, ты увидишь, как аккуратно я всё обсосу.
И я купился на это, целиком и полностью, поэтому всё, что я мог сделать – это не покраснеть и поменять позу, чтобы мне было удобно сидеть прямо. Вся моя поза стала такой же напряжённой, как и кое-что ещё, моментально отреагировавшее на такое двусмысленное заявление. – И я получаю огромное наслаждение от фрикаделек, – мне так и хочется захныкать. – Я перекатываю их во рту, чтобы обсосать весь соус, а затем кусаю их, быстро и сильно. – Удивительно, что он не рассмеялся во всё горло. Конечно, вполне возможно, что всё дело только в том, что за последние несколько дней я провёл слишком много времени в компании Наги, поэтому теперь во всём вокруг я вижу скрытые намёки. Представляю Вундеркинда, как он стоит здесь, указывает на Аю и говорит: «Он имел в виду яйца».
– Я больше люблю морепродукты, – сумел ответить я. Удивительно, какой у меня спокойный голос. – Особенно кальмаров. Мне нравится, какие они мягкие и скользкие на языке. – Я тоже могу поиграть, нельзя жить бок о бок с Мастермайндом и не подцепить парочку двусмысленностей. – Их всегда подают в таком солоноватом сливочном соусе, так что, когда ты ешь лингвини ди маре, то он капает с подбородка.
– Жаль, что ещё слишком рано обедать, – замечает Ая, а потом отправляет в рот одну из сахарных фантазий, которые готовят в этом очая. – Они божественны, – говорит он, проглотив лакомство. – Нужно раздобыть рецепт для Оми, ему нравится стряпать, но он всегда останавливается на овсяном печенье. Хотя его он делает превосходно – оно и рассыпчатое, и липкое, и сладкое, и жуётся – всё сразу. – Интересно, травмы какой тяжести я получу, если попытаюсь поцеловать его? Почему в такие моменты, как этот, я не могу заставить свой дар работать?
– Так ты ведёшь меня обедать? – лукаво спрашивает Ая.
– Ты хочешь, чтобы я повёл тебя обедать? Я имею в виду, разве ты не беспокоишься, что тебя увидят со мной?
– Конечно, нет, – отвечает он, – пока ты платишь, меня это нисколько не волнует.