Шаги смерти

Это было 24 апреля 19**. Мы, как всегда после долгих переговоров в читательском клубе, обедали на Нью-Дюселлес в кафе рядом с портом, которое так полюбилось моему Тигру, вместе с Франческой, среди красных пуфов и круглых столиков. Франческа была не в духе, она, точно помню ее красную губную помаду, нанесенную не ровным жирным слоем, извинилась и вскоре скрылась в комнате для дам, ко мне же вскоре подсела рыжая бестия довольно хрупкой по существу наружности. Ее щеки пылали цветом мака, а крупные кудри завились от соленого воздуха, она была одета в красную блузу с откровенным вырезом на груди. «Я вас полюбила, — говорила она с придыханием, то протягивая руку ко мне, то в нерешительности теребя салфетку. — Я поняла это, когда первый раз вас вас увидела! Тогда, там, в клубе, вы читали такие красивые стихи про любовь, но это было так не искренне и так наигранно, что, право слово, я подумала… А потом… Знаете...» Я смотрел на вырез ее блузы и пышную грудь и думал о том, какая же у меня привередливая фортуна, раз за разом посылающая мне такие подарки, которые мне, к слову, совсем не нужны были. Сколько нимфеток я повидал, охочих до мужской плоти, и каждую из них ждало большое разочарование. О, святые Арлекины! Патриция перелезла через столик, ухватилась за лацканы моего пиджака и стала жадно лобызать мои губы своими. Она была хороша, чертовка, а в этом же любовном деле поимела много успеха, но увы, ни ее тонкие артритные пальцы, ни чудные, полные жаждой губы не могли вызвать во мне жара желания. Сидя здесь и позволяя ей все это я не испытывал ничего кроме сильного желания дать ей пощечину, чтобы она, наконец, отлипла от меня и пришла в себя. О, чертова нимфетка! Не будь я так холоден к женским прелестям, лежать бы ей сейчас на этом чудном столике с задранными вверх ногами, без этой самой блузки! Но увы, не могу, женские чары для меня ничто. «Придите в себя, — сказал я тогда, вытирая губы носовым платком. — Вам ведь прекрасно известно, чем я увлекаюсь.» «О, дааа. — протянула она разочаровано. — Я прекрасно знаю о том, что вы — педераст.» «И? Вы прекрасно знали об этом, но пришли сюда, так… Знаете ли, это не вежливо, выслеживать меня, а потом заявляться сюда как прошмандовка, нахально накидываясь на меня как на какое-нибудь фондю.» «А что же вам тогда нравится? — она удивленно приподняла брови. — Гибкое мужское тело вместо налитых соком грудей? Признайте же, это бред!» «Вы сами же и ответили на свой вопрос. Далее вести беседу не имею смысла.» «Но нет, постойте же! Мужчины созданы для женских прихотей, черт возьми! А если же мужчина возляжет рядом с другим мужчиной? Боже, это просто омерзительно! Уму непостижимо, как такое может вообще происходить в нашем мире! Это просто ужасно и богомерзко.» «Вы говорили мне о том, какие же прекрасные стихи я читал тогда, а сами же сейчас выражаетесь как самая настоящая грубиянка. Я был о вас более высокого мнения. Когда будете уходить, предайте Франческе, что я знаю о всех ее махинациях с моими делами.» После этого она утихла, лицо ее резко посерело и она, на прощание взглянув на меня убийственно серьезным взглядом, быстро ретировалась из кафе, мне на радость. Я пригубил еще кофе, мимолетом пробегаясь глазами по скучной статье в газете, и вскоре ко мне подошел довольно милый мальчик с ангельским личиком. Его звали Лукас, его пшеничные волосы были затянуты в высокий хвост, а от его губ я испытывал тихое томление внизу живота. «А где же ваша собеседница? — тихо спросил он, оглядываясь. — Она же недавно была здесь?» «Не сошлись характерами. — просто сказал я. — Как скоро ты заканчиваешь работать?» «Ну, я… — он замялся, оглядываясь на почти пустые столики. — Думаю, что да, скоро, а что?» Вместо ответа я молча провел по его руке своей и многозначительно улыбнулся уголком губ. Юноша покраснел. Ровно через два часа я вбивал его в спинку неудобного скрипучего дивана, наматывая шелковистые волосы на кулак. Мальчишка скулил и стонал подо мной, как побитая собака, подмахивая бедрами и изредка царапая ткань короткими ногтями. От него пахло соленым морем, крабами, немного молотым кофе и свежим потом. Лукас был отличной игрушкой, еще не совсем поношенной, но уже потрепавшейся, и он был очень хорош в любовном деле. Я знал, что он был никогда против, наоборот, всеми частями тела «за», а еще он охотно трахался с моряками по выходным, прямо у порта, в какой-нибудь лодке или в темных углах питейного заведения. «Ну же, давай. — попросил я, вжимаясь в его взмокшую спину своим телом. — Скажи это. Давай.» «Дайте мне. — учащенно дыша. — Дайте мне это, — член проехал по простате, — ах, сэр!» «Плохо просишь.» — говорил я, намеренно не задевая более его члена и простату. Мальчик долго не мог держатся в этом темпе. Через пару минут он захныкал и стал ерзать подо мной, ища ласки и не находя ее. Его белые ягодицы сверкали своей неестественной белизной, совсем голые, покрытые лишь небольшим пушком, а лицо раскраснелось и стало розовым, как у новорожденного, над верхней губой собралась влага. Я слизал эти соленые капельки, заламывая ему руки и трахая так сильно, что Лукас стал тихо вскрикивать, трясясь всем телом. Его дрожь передалась и мне, и вскоре я кончил ему на спину, блаженно закатывая глаза, после чего еще любовался некоторое время им таким — простым и расслабленным, с растраханной задницей и сбившимися волосами, с блаженной улыбкой на сладких устах. Я знал, что скоро он перестанет быть таким. Я думал ранее о том, что эта нимфетка мужского пола подхватит что-нибудь венерическое и угаснет, как свеча, и это будет очень долго и мучительно для него, своеобразная плата за все грехи… «Ты был хорош. Как всегда. — сказал я. — Спасибо тебе за это.» Через неделю я узнал, что тело Лукаса нашли не далеко возле Флит-стрит. Очевидно один из его любовников-моряков слишком сильно перебрал и придушил его во время соития. Жалости я не испытывал.