Мерцай, мерцай, звездочка. Мне так интересно, что ты такое. Там, высоко над миром, как бриллиант в небе…
— А еще и кошка пропала вчера… — Ну и фиг с ней. — Но мне жутко от этого. Я пью слишком много таблеток, и, мне кажется, что она это заметила, разозлилась, и выкинула ее на улицу. — Да перестань. Небось гуляет где-нибудь и все, смотрит в небо, на звезды. — Ты не поняла. Я боюсь смерти. — говорит Ники надрывно, кутаясь в теплую шерстяную шаль, а затем, еле слышно вздохнув, продолжает. — Танатофобия. Я не могу спокойно спать по ночам. Боюсь, что запутаюсь в одеяле и умру. Или упаду и расшибу голову. Что во сне меня настигнет паралич и я умру, что мне в рот заползет паук, я проглочу его и задохнусь… — Ну и псих же ты. — Джесс даже присвистнула, затягиваясь дорогой сигаретой. — Не думала я, что общаюсь с таким психом. — Я не настолько безумен, чем все остальные люди. — МакКормик хмыкает. — Сосед наш бывший, Джером, верил в инопланетян и в то, что они обрюхатили его жену, хотя это был садовник. Он поехал крышей и выкинул ребенка в окно вместе с мусором. Было лето. Тот, к счастью, выжил. Жена его засудила и уехала от него куда-то, кажется к матери. — Фигасе, а я че не знала? — Ну, — Ники пожимает худыми плечами. — Ты же не в гетто живешь, чай родилась с позолоченной ложкой во рту, а тут это обычное дело. — Во дела… — тянет Джесс в своей, свойственной только ей манере речи, и делает еще одну затяжку. — Сигарету будешь? Или боишься, что она выпадет из рук, проделает дырку в пледе, он загорится и ты вместе с ним? — Да ну тебя. Это на самом деле страшно. Хоть я и хожу к мозгоправу. — Серьезно? — Когда я не занят учебой я прибираюсь в больнице. Если время остается, иногда захаживаю к ним. Там сборище такое. Знаешь, по-типу, привет, меня зовут Моника, я чуть не отгрызла своему мужу ухо, кажется, я пью слишком много кофе и бла-бла-бла. — А что с айхмофобией? Это же дебилизм. — Может и так, но, представь, пьешь ты чай или, скажем, режешь сочный стейк ножом, тебя кто-то нечаянно пихает в спину и вот, готово. Теперь вместе стейка ты с хрустом режешь свои пальцы и даже не осознаешь этого, или протыкаешь трубочкой, которой ты пил горячий, только что сваренный чай, свой глаз. И вот у тебя уже нет пальцев, глаза, и ты инвалид. — Ты слишком пессимистичен. Будь проще, расслабься. — Не более положенного. Я реалист. И, у меня ведь нет стольких денег, как у тебя, я должен волноваться о том, что купить на обед или на ужин, как использовать энергию, воду, чтобы поменьше, чтобы потом счета были не такими большими. — Эй! — Джесика хмурит брови и начинает медленно закипать. Тема денег ей всегда не нравилась. Она не виновата в том, что выросла в лучшей семье, в лучшем месте, и, когда ее кто-либо упрекает в подобном, у нее ужасно чешутся руки. Но она понимала, как порою тяжко приходится ее другу. Не только в работе, а просто — морально. Не от кого ждать поддержки. Может, от этого и фобии… Мать Ника больна, отец пьет на пару с дядей, хоть и приносит деньги изредка, а у сестры к пятнадцати годам пизда как колодец, спермы — как воды, наливай, не жалей. Как только не залетела? Наверное, происки сатаны. — Хэй, — она тянется руками к парню, кладет ладонь на его плечо, слегка сжимает. — Не надо начинать, ладно? Главное — верить в то, что все будет хорошо. У такого доброго и красивого парня как ты все будет хорошо. Вот увидишь. — Да, наверное. Ник — не в своей тарелке. Он испытывает некое смущение и стыд за этот разговор. За то, что позволил сболтнуть лишнего, позволил открыть чуть больше себя, чем того следовало. За то, что у Джесс свои заботы, и беспокоится за него просто верх тупости. Он вяло улыбается, приподнимая только уголки губ, поплотнее укутывается в плед и прощается с Джесс. — Может, вызвать такс… — и замолкает. Глаза Ника постепенно покрываются корочкой арктического льда. — Не надо. — говорит зло, хотя, скорее, раздражено, спонтанно. — Район у вас нормальный, никто не нападет. А у себя все друг друга знают, чай не буду валятся в переулке без денег или с глоткой перерезанной, как у свиньи. — Пока. — на выдохе. — Угу. ***** На улице холодрыга. Даже псы не воют на луну, попрятались в конурах, поджали хвосты. Часы показывают за полночь. Плед больше не греет, не греет и мысль о том, что он скоро окажется дома. Хотя дома всяко лучше, даже если и дом этот далек от того представления дома, который свойственен каждому американцу. Но у него все же есть крыша над головой, он почти всегда сыт, так что и жаловаться особо не на что, только иногда, темной ночью, как этой, глубоко в подушку и тихо, чтобы ни одна душа не слышала того, что глубоко внутри засело. Не для чужих ушей это. Он идет уверенно, стараясь не оборачиваться и идти в одном темпе, хотя все же что-то не так с этой чертовой ночью. Слишком тихо. Да чтобы в гетто, и тишина? Ни крика, ни ора, ни музыки? На небе ни одного облака, только звезды, как фонарики, светят, да и то как в тумане все. Стук. Шорох. Помойная крыса? МакКормик замирает на месте и еле дышит. Стоило идти быстрее, но… Он думает о том, что вот оно. Сейчас. Если несколько недель назад он чуть не задохнулся во сне, казалось, навсегда грудь в тиски сдавило, то вот сейчас настанет и оно, но… Ничего. Пустота. И только Ники хочет облегченно вздохнуть и пойти дальше, как слышит не-то приглушенный писк, не то вскрик. Кончики пальцев покалывает. «Я возненавижу себя за это. Черт.» — но любопытство — сильнее его. Несмело переступая по асфальту он идет туда, где тьма, казалось, сгустилась и превратилась в огромный комок нервов- живущий, дышащий, дарящий чувство закрытости и тяжести. Запах прелой листвы и он наступает в что-то мокрое и вязкое. «Только не сейчас, дьявол!» Он прячется за мусорными ящиками. Смотрит во тьму в ожидании чего-то или… Кого-то? «Ты должен быть сейчас дома. Дебил.» Ничего не происходит, но он продолжает сидеть, навострив уши, как локаторы. Напряжен так, что зубы стучат друг о дружку, и вовсе это не от холода. Тьма все гуще, она будто бы засасывает внутрь себя все живое, как огромная воронка или черная дыра. Ники чудится, что тьма пожирает его, смакует, как какой-нибудь деликатес. Он чувствует, как тьма начинает давить на грудь, тьма будто жрет его живьем, она, она… Блесь! Что это промелькнуло? А тьма будто бы расступилась перед своим истинным хозяином. Фигура в стороне — темнее черного. Он не может сказать кто это, мужчина или женщина, слишком темно, да и далеко. Что происходит? Ни вздоха. Когда глаза привыкают к темноте полностью он понимает — этот человек не один. Рядом с ним еще один, кажется, женщина, волосы-то длинные. Наверное, это влюбленная парочка или что-то вроде то, наверное, идут домой и… — Блять! Ник не знал, было ли это про себя или нет, и если нет, то как громко, и заметили ли его появление. Это нож, и прямо сейчас его вонзили в тело. Человек дернулся, будто в агонии, и застонал, кажется. Ник молчит. Он не может отвести взгляда. Он не видит, но точно знает. Это кровь. Она чернильная, она течет по рукам и оседает на пол темной пленкой. Кровь трудно смывать с асфальта. Запах щекочет рецепторы, хотя, может, ему все это кажется, это же так далеко. Оседает на губах. Солоновато-горьковатый, как полынь. Парень трясет головой. Это просто не реально, может, это всего лишь плод его воображения? Он сегодня что-нибудь принимал? Фигура больше не движется. Не движется и жертва. Все снова умолкло. МакКормит бочком, так тихо, как может, двигается в сторону, лишь бы все обошлось. Бабах! Сердце — в пятках. Он весь — огромный оголенный нерв. Грудь давит так, что хочется закричать, но он закусывает губы, плевать, что, может, до крови. Не показывай, что ты тут. Не стоит этого делать. «А что ты хотел, блять? Криминальный район, да и ночью. Пиздец блять. Отче наш…» Он слышит шаги. Он идет, идет, слегка шаркая ногами. Шаги слышны так сильно и так близко, будто человек точно знает — он здесь. Он видел его, он знает. Дыхание человека, кажется, ощущается уже и здесь, прямо на коже. Кровь забивает ноздри и мешает дышать. «Это какой-то сюрреалистический бред. Этого просто не может быть со мной. Не здесь, не сейчас.» Нервы — не железные. Ники срывается с места и бежит быстрее чем какой-нибудь олимпиец из Гватемалу. Лишь бы жить. Похуй как трудно, живи для Джесики, хотя бы для нее. Как он оказывается дома — не помнит. Голова пуста, ни одной мысли. Душ и сразу же кровать. Перед тем как упасть на кровать в голове что-то пронеслось, но… Мерцай, мерцай, маленькая звездочка. Как удивительно, что ты такая. *****Мерцай, мерцай, маленькая звездочка. Как я рад, что ты такая, какая есть.
Когда Ник заходит в класс, то понимает, что пришел не первым, как всегда. Грегори сидит, понуро опустив голову и намотав толстые дреды на пальцы. Но, заметив его появление, он приподнимается и щербато улыбается. — Йоу, бро! Опаздывать начал? Всю ночь лысого гонял что-ли? — Ах если бы, — тянет МакКормик присаживаясь на свое место. Не говорить же ему, в самом деле, что всю ночь не мог нормально уснуть, ибо что-то настойчиво стучало в углу и он боялся, как бы это не заползло и не удушило его. — Че, совсем без дрочки? — Ты че вообще так рано приперся? Обычно ты позже всех приходишь, словно тебе срать на всех. — Да вот, знаешь же, что Старшого в тюрягу замели? Вот, знаешь же. Место и люди проверенные были, все должно было идти, как по маслу, но когда он пришел, то нагрянули копы и его замели. Какая-то крыса нагло слила информацию. Если братаны помогут, то сидеть ему лет пять, а если будет вести себя как пай-девочка, то три, но он не будет опускаться до того, чтобы жопы кому-нибудь лизать, это же вообще пиздец. Но ты ведь знаешь, что дело это просто так не стоит. Тюрьма грозит потеряй авторитета, поэтому Старшой приказал мне найти и покарать этого ублюдка. — Покарать, значит убить? — Ника передернуло. — Че? Нет конечно, а если копы узнают? Так, покалечить. Там руки сломать, зубы выбить, отбить и переломать пальцы… Стандартная программа. — Нда уж, но ты так и не объяснил, почему так рано пришел. — Ну вот я-то к этому и веду. Помочь мне в этом деле не хочешь? — С хера ли? — Ник вспомнил недавние события и внутри у него все собралось в тугой комок. — Я без криминала. — Да я то знаю, но хоть скажи, верно ли мое предположение. Это Санжи, тот негр с шестью пальцами? Я знаю, эта сука хотела в банду, но его не приняли, вот и мстит, да? — Ну, — Ник вспомнил, как видел его пару раз в магазине, и вид у него был совсем не добрый. Глаза перекошенные, руки в наколках. Посмотрит на тебя раз такой, так обосрешься. — Думаю, что, возможно, это и он. Но ты-то больше в этом дерьме разбираешься, тебе виднее. Только смотри, чтобы это он тебе чего не сломал, а не ты ему. — Спокойно, браток, у меня все схвачено. Позже в класс стали заползать ленивые стайки учеников, сонные, как Ник, и не очень. МакКормику же так хотелось спать, что даже зевки были ленивыми. Он бы, наверное, и уснул, если бы Грегори его не растормошил. — Э, слыш! Слышь! — Че тебе? — На тебя смотрят. — Че? — Девушка смотрит. — Кто? — Да не поворачивай ты башку, мать твою. Глазами проведи. Ник провел глазами по классу, но ничего такого не заметил. — Я ничего не вижу. — Ну ты и долбоклюй, это Стейси. — Серьезно что ли? Стейси — милая девчонка с светлыми косичками и немного кривоватым носом. Когда он посмотрел на нее та вспыхнула и быстро отвернулась, делая вид, что говорит с подругой. — Ну и как это понимать? — Втюрилась. — Да ну тебя. — Ник отвернулся, но у Грегори как будто плотину прорвало, так и мелет языком. — Что, не нравится? Она же милая. Жопка ничего так. Или, как там ее, Джесика, да? Ты уже залез к ней в трусики?! Как от нее пахнет? Персиками, пудрой? — Не твое собачье дело. — Ой да брось, я же все тебе рассказываю, неужели так трудно поделиться своими любовными похождениями, о великий Дон Жуан? Неужели то, что я посвятил тебя в тему банды ничего, совершенно ничего не значит для тебя? Ты разбиваешь мне сердечко. — Мы с ней просто друзья. Я тебя об этом не просил. Ты сам все мне выболтал. — Брешешь как дышишь. Будь со мной рядом такая девушка, я бы ее столько бы раз выебал, что аж хер задымится. — Я — нет. — Ты скучный. Мне вот больше по душе Вероника из параллели. Ух, у нее грудь, размер наверное четвертый, если не меньше. А у твоей только второй. Пресно. — Хватит об этом, а то слюнями учебники зальешь. Учителя все не было, все начинали бесится. Гул голосов постепенно нарастал, класс стал как огромный улей, живой, жужжащий, пока дверь с грохотом не открылась, и в класс не ввалился кругляш-директор, с залысинами, и какой-то мужик в стильном костюме. — Класс! Внимание! Мистер Смит сломал ногу вчера вечером, — гул радостных голосов, — А ну умолкли! Поэтому вот его замена Лиам… — Спасибо, дальше я сам. — Что же, удачи, с этим классом. Это тот еще рассадник гадюк. Надо построже с ними! Но Ники не видел этого, и не слышал. Ночь без сна отразилась на нем не лучшим образом, так что он не заметил, как веки сами-собой закрылись, а голова легла на парту. Грегори молча смотрел на него и с трудом сдерживал смех. Класс умолк, все взгляды были сосредоточены на МакКормике. Они, как хищники, притаились, ожидая неминуемой расправы учителя над учеником. — Такс, посмотрим, кто это у нас, почему же он спит? Совсем умаялся да, ой бедненький! — учитель бесшумно подошел к парте нерадивого ученика. — Ну что же ты, малой, а ну подъем! — и указка с треском опускается на парту, вынуждая Ника проснутся от грохота, и от страха осесть на пол. — Что?! — Я только появился здесь, а вас уже так утомило мое присутствие, что вы решили вздремнуть, не так ли? — Ыы, — Грегори помирает от смеха, затыкая себе рот рукой. — Имя? — Николас МакКормик. — Взял мел, подошел к доске и пиши. Не решишь, поставлю кол, ясно тебе? ***** — Ебать! Сука! Какого хера ты меня не разбудил?! Это же так просто и клево, у меня теперь кол! Никогда не понимал я эту старую ссаную алгебру! — А зачем мне тебе помогать, если я прошу тебе рассказать о чем-либо, но ты молчишь? Хотя это так просто! Ладно, ты сейчас куда? — Он что думает, раз умнее других, и на нем пиздец какой дорогой костюм это все решает? Мудака кусок. — Эй-эй, ты слышал, о чем я спрашивал? Куда ты сейчас? — Ну, — Ник почесал родинку на руке и задумался. — Наверное полы мыть в больницу, скорее всего, а потом за продуктами пойду, а ты? — Совершу визит к крысе — Наваляй ему еще за меня. Ладно? — Всегда пожалуйста. ***** — Опоздание — шесть минут. — зло произносит Ребека, заглядывая в журнал персонала. — Простите пожалуйста! — Опоздаешь еще раз и я урежу зарплату. Ник по-быстрому одевает комбинезон и берет в руки швабру. Мнется на одной ноге и, получив раздраженный кивок, идет драить полы. В ушах музыка. Щеткой отбивает ритм, протирая очередное окно. В палаты не заходит, только пустые помещения и коридоры. — Звездочка, звездочка, что же не со мною ты… Когда работаешь — легче. Нет мыслей в голове и каких-либо депрессивных фобий. Не нужно беспокоится о матери, о счетах… даже сейчас в руках острая щетка, но он не чувствует скованности. Часы не врут. Есть еще время пойти на собрание, потом уже за продуктами. Двери открыты, как всегда. Он заходит и хочет сесть на последнее место, но все занято. — Сюда пожалуйста. Первые места всегда свободны. Голос отчего-то кажется подозрительно знакомым, да и профиль тоже. Ник смотрит вверх, замечает темные волосы, глаза, и не верит своим ощущениям, в то, что это все реально. — Вы? Но вы же учитель?! Как вы тут… — Садитесь, Николас. Не задерживайте время, пожалуйста. Ники не дышит. От надменного сноба нет и следа. Сейчас он помогает людям, внимательно слушает и дает советы. Сейчас говорит какая-то дамочка о том, какая грубиянка и сука ее дочь, и какая она молодец, что сказала ее парню, что та больна спидом, из-за чего они теперь не вместе. — А ты что думаешь по этому поводу? Она правильно поступила или нет? — Вы это у меня спрашиваете? — Да. — Ну, думаю, она просто боялась, что дочь попадет в плохие руки и с ней приключится что-нибудь не хорошее. — А ты чего боишься, Ник? МакКормик смотрит на окружающих его незнакомых людей и не знает, что сказать. Его проблемы не так уж глобальны, чтобы на них заостряли внимание. — Не бойся признаться в своих страхах, это совершенно нормально. Все мы чего-то, да боимся. — И даже вы? — бросает ли он вызов? — Да, и даже я. — И чего же вы боитесь? Это конец. Глаза у человека напротив горят. Воздух сгущается. Этот человек не так прост, как казалось ранее. Ник не знает, что ступил на опасную территорию. — Мой страх заключается в том, что однажды все мои действия окажутся бессмысленны и никому не нужны, и сам я останусь один. А чего боишься ты, Ник? — Смерти. — Все мы были рождены для того, чтобы в скором времени умереть. Но нам дана способность мыслить и сопереживать, это и делает нас теми, кем мы являемся. Это делает нас людьми. Я помогу тебе избавиться от фобии, звездочка. Ника передернуло. В скором времени собрание закончилось. Люди начали разбредаться, но перед тем, как выйти последним, Ника окликнули: — Держи. И в Ника что-то полетело. Он, не глядя, словил предмет и положил в сумку. Только дома, доставая учебники, он понял, что это была шаль. Его. Окровавленная. ***** — Хэй, Ник, че у тебя рожа такая перекошенная? — Грегори курит, выдыхая дым в сторону, прислонившись спиной к ограде. Ник стоит рядом и завязывает шнурки. — Да просто… Он сказал к нему после уроков зайти, а я не хочу. Он меня уже задрал. — Ты про математика? Мда, вот ведь приставучий. И побить его нельзя, что плохо. — А что там с тем негром? — Он теперь в больнице под капельницей. От Старшого получу повышение. Костяшки болят прям пиздец. И только Ник хотел что-нибудь ответить, как кто-то теплый и мягкий прижался к нему сзади, руками обвивая его шею. Тот, в первые мгновения, знатно перетрусил, а потом был очень сильно удивлен, когда обернулся и увидел светлые хвостики и нос с горбинкой. — С-стейси? — Да! А ты ожидал увидеть кого-либо другого? — девушка скрестила руки на груди и хмыкнула в сторону Самсонова. — А я и не знал, что вы типо вместе! — присвистнул Грегори. — Че? Мы не в месте! — Пошли погуляем! — гнула свою линию девушка. — Я боюсь идти домой одна! — Я занят! — Да, у него уже есть девушка! — Кто?! — Нет у меня девушка… — Значит, — парень ухмыльнулся, — Ты не будешь против, если я подкачу к Джесике? — Какой Джесике? — Э, слышал, не борзей, ого?! — А может, ты пойдешь со мной? От меня все хулиганы по стоечке ходят! Ни шагу без меня! — Грегори, очевидно, рассчитывал на скорый перепих в сортире. — И вообще вали к учителю, тебя оставили, так что… А еще у тебя работа. — У меня сегодня выходной, а у тебя, если не ошибаюсь, долги к училке литературы, так что… — Стейс, пошли. — Угу. Не дожидаясь, пока Самсонов что-то недовольно прогундит и выпустит очередное колечко дыма, он взял девушку за руку и повел ее через дыру в ограде, пропуская ее первую, как заправский джентльмен. — Чао-какао, бамбино! — Ну и уебывай! Баклан! Прошло три недели с тех пор, как он спалил шаль. Была холодная ночь, он облил ее бензином и поджог вместе с сухими листьями. Горело ярко, костер дарил тепло, пламя уходило высоко в небо. После этого он смог более-менее нормально поспать, и даже без кошмаров, леденящих кровь. Он пытался вытравить неприятные воспоминания из головы работой, фобиями о смерти, но они засели глубоко внутри, и образ с образом не связывался. Не ввязываться бы ему в это, но уже ничего не исправить. — Чистейшей воды бред. Черт возьми. — Что, прости? — Я это вслух сказал? — Да! — Прости. Просто я так задолбался в последнее время… — О, вот как, ты не должен перегружать себя. У тебя такие круги под глазами… — Я знаю. — Вот, держи, — она порылась в сумке и как-то нервно достала бутылку. — Чай из ромашки, хорошо успокаивает и тонизирует. Ник отпил немного теплого чая и поинтересовался, где она живет. Все это время она смотрела на него не отрываясь, будто что-то выжидая и гипнотизируя своими зелеными глазами, прикусывая пухлую губу. Может и правда влюбилась? Стейси ответила, что знать дорогу ему не обязательно, она сам его доведет его к месту и пригласит в гости. Вскоре деревья перед ними расступились, а асфальт стал гораздо хуже, местами с паутинами трещин и острыми камнями. Кажется, в этой части города он не был раньше. Ветер пробирал до костей, и как только ей не холодно в такой тонкой куртке? — Вот пустырь, а за ним мой дом. — голос доходил как сквозь вату. — Что-что? — Ты слышишь, что я говорю? Сколько пальцев? — Я… Черт. Ник остановился. Его замутило, в глаза как будто песка насыпали, захотелось блевануть. Он оперся на забор, чтобы не упасть — Не сопротивляйся. Дыши, так будет легче. — Ты что-то подсыпала мне в воду? Зачем?! — Да. Расслабься. — она провела рукой по его щеке, а дальше — темнота. *****Кто ты, где ты, я не знаю, но тебя, звезда, поймаю.
В сознание он приходил медленно, урывками. Сначала он почувствовал, как колет в кончиках пальцев, затем, как сухо во рту. Потом до него дошло, что ему холодно и лежит он, скорее всего, на полу, хотя и прикрыт чем-то. Он пытается встать, но тело как будто не его, оно слишком тяжелое, оно не может поднять такой вес. — Блять, Стейси, увижу — урою. Может, ему вырезали почку? Хотя нет, на это нужна ванна со льдом да и боль была бы жгучей. Да и зачем кому-то его сраная почка? У его не такое хорошее здоровье, как написано в медкарте. Ник все-таки приподнимается и прислоняется спиной к стене. Кажется, в этой комнате раньше было много вещей. Те места, в которых они стояли или весели раньше, теперь гораздо чище и светлее. Обои такие темные… Он слышит, как что-то скрепит за дверью. Напрягает все мышцы, хотя вставать так трудно… — О, — голос у Стейси радостный и бодрый, как после кружки утреннего кофе. — Уже очухался? Быстро ты. Я вот еды принесла, думала, как очнешься поешь. — Ты ахуела? Какого хуя? Ты сумасшедшая? Стейси блять. — Поешь. Я даже ложку взяла. Пластиковую, знаю, тебе не нравится, когда что-то острое. — Ты влюблена в меня поэтому и похитила? Да?! — Боже упаси, я лесбиянка. — поднос она поставила у его ног. — Тогда какого хуя, Стелс? — Эх, ничего ты не понимаешь. — она присела на табуретку, которую ранее Ник не заметил и продолжила: — Пюре кстати вкусное, ты ешь. — Ты мне блять зубы не заговаривай. Ник со всей силы пнул поднос обратно — вдруг там крысиный яд или дробленное стекло. Тот с грохотом отлетел в середину комнаты, оставляя за собой след из желтоватого пюре. — И ты зовешь меня безумной, хотя сам изничтожаешь еду. Но не волнуйся, он тебе поможет, как и мне. — Да кто блять он? Мне домой надо! Что ты мне подсыпала? У меня сил нет. Отпусти меня, Стейс, и мы обойдемся малой кровью. — Он говорил. Говорил, что ты психовать будешь, вот я и сыпнула, может, слишком много. — Стэлс. — МакКормик медленно поднимаясь с пола. — Кто он? — Помог мне — поможет тебе. — Стэлс. Я не подам на тебя копам, я… Тут бахнет какой-то блевотиной. Очевидно его. Интересно, как он не задохнулся в таком-то состоянии? — Ты нихуя не знаешь обо мне! — она резко срывается с места и становится напротив него. Блузка расстегнута, руки дрожат. — Нихуяшеньки Блять! Думаешь, тебе одному хреново? Ты даже не представляешь через что я прошла! — Так расскажи мне блять, стервозная сука! — Мой отец, он — та еще сволочь. Героиновый наркоман. Часто, закинувшись, он принимал меня за мать и залезал на меня. — Стейси обхватывает себя руками и начинает медленно раскачиваться из стороны в сторону, как маятник. — Я не вырывалась. Я молчала. Потом он ничего не помнил. А потом я узнала, что беременна. Он узнал, тоже. Он назвал меня шлюхой и избивал. Выгнал из дому. Денег не было. Ребенок в моем животе… Его ребенок… Я вытравила его из себя. Таблетками, потом вешалкой. Знаешь, как больно мне было? Там остались шрамы, теперь у меня никогда не будет детей, даже если я очень сильно захочу… Ник хотел что-то сказать, но не мог даже рта открыть. В глазах стало предательски влажно, он не мог в это поверить. — А потом — он. Он помог. Я больше никогда не увижу того мудака. Знаешь… Он такой хороший… — ее голос дрогнул, шмыгнула носом. — Поэтому он поможет и тебе. Он скоро будет. Она развернулась и вышла из комнаты, громко цокая каблуками. Николас осел на пол, не в силах больше стоять. ***** Сколько он уже здесь? Больше нескольких часов, это точно. За все это время в комнате больше не было никого. Только он, да чертовы обои. Говорила ли она правду, или это была хитрая уловка, чтобы он проникся к ней некими чувствами и поверил ей? Зачем он здесь? — Как не стыдно, ай-ай-ай. Она старалась готовить тебе еду, а ты так по-свински поступил. Ник вздрогнул и чуть не подпрыгнул от неожиданности. Этот человек все время был здесь, кода он вошел? — Своим поведением ты обидел ее. И меня. Это не хорошо. — Кто вы? Вы отпустите меня? — в горле першит. — Не те ты вопросы задаешь, мальчик. — Вы отпустите меня?! — Еще и чертовски глупые. — Пожалуйста, ради бога. — Ты не веришь в него. — Пожалуйста. — он попытался встать, но на него резко заорали: — Нельзя! — Молю… — Еще одно лишнее слово, и я уйду, больше никогда не вернусь сюда и ты умрешь с голода или обезвоживания. Кивок, если понял. Николас не смело кивнул. Дверь со скрипом открылась и в проеме показалась светлая макушка. — Закрой глаза и не открывай. Мужчина подошел к нему и присел возле него на корточки. От него ничем не пахло. Стерильно, может, чуть хлоркой, как в больнице, в руках что-то блеснуло, очевидно, нож. Рука, вероятнее всего обтянутая перчаткой, дотронулась до его щеки и провела. Нежно. Николас дрожал, как в припадке. Лучше бы было больно. Боль легче перенести и забыть, чем ласку, которая вскоре предаст. Ники дрожал всем своим естеством, беззвучно моля о том, чтобы все прошло быстрее. — Пожалуйста… — Ты хочешь боли? — Нет, пожалуйста. — Но ты ведь боишься смерти, не так ли? — Да. — И все равно не хочешь этого? Смерть прекрасна. — Вы ведь все равно меня убьете. — Ты ошибаешься, мальчик. У тебя впереди целая жизнь. Глупо было бы обрывать ее вот так просто, хотя с собой у меня нож и я с легкостью бы сделал это. — Тогда почему я здесь? Я ни в чем не виноват. — Может и виноват, откуда же мне знать? — Я просто. Пожалуйста, еще раз я… — Я научу тебя любить смерть, как свою мать, сестру или верную любовницу. Ты ведь хочешь этого? Кивок в знак согласия. Ник кусает губы. Он не знает. Медленно кивает. — Хорошо. В следующее мгновение его губы накрывают другие, чужие, и он падает в спасительное марево сна. Напоследок он слышит: — Мы будем общаться через Стейси. Береги ее. ***** Недавние события отзывались в мозгу в искаженном виде. Прошло столько времени… То, что его похитили теперь воспринималось не так остро по той причине, что Мэнди — его сестра, пропала, а еще они поссорились с Грегори из-за какой-то девушки, которую он не знал. Такое бывало раньше, и не раз, но сейчас все было серьезно. Ее не было уже пять дней. Он с ним не разговаривал, и даже не смотрел на него. Николас не знал, куда идти и где искать ее, в каком-нибудь баре, или же в чье-нибудь постели, а, может, в канаве, к тому же отца дома не было, а мать в больнице. Он не знал, как помирится с ним. Дом был полностью в его распоряжении. Некоторые уроки в школе он прогуливал, ибо не хочет видеть Стейси. Когда он видел ее украдкой, он вспоминал того человека, и, как ему казалось, он наблюдает за ним через ее глаза. Звучит крайне бредово, но то, как она смотрела на него на переменках вызывало какой-то благоговейный трепет и первобытный ужас. А потом он вообще не ходит в школу. А потом вообще никуда, даже на улицу. Ему кажется, что все его осуждают, и, стоит ему выйти, то тычут в него пальцем, как в зверя за решеткой. — Черт возьми. — говорит он, выглядывая на улицу. Снега еще не было, но холод ощущался очень сильно, хотя стоит он в коридоре. А на улице Стейси, и, кажется, она смотрит прямо в окно его дома, презренно улыбаясь. Она открывает рот и что-то говорит, но расстояние между ними так далеко, что он не может понять ни слова. А потом до него доходит — пора. Она ждет, пока он выйдет. Но он не собирался этого делать. Ему кажется, что она прочла его мысли. Ему кажется, что она знает все его действия наперед. — Пора. — как будто говорит она сквозь запотевшее от дыхания окно. — Время пришло. Ему кажется, будто из ее рта начинает течь зловонная грязь, вперемешку с кровью. Он закрывает окна. Убирайся к черту. Хочет сказать он. Ты не нужна мне, это все не взаправду. Но вот она уже у порога дома, и она настойчиво стучит в дверь. — Открой мне. — говорит она. — Он ждет тебя, он ждет нас. Пора воспеть оду смерти. Николас не дышит даже. Он не смог уйти. Его как будто бы парализовало от ужаса. Он не помнит больше ничего, кажется, он упал в обморок от таблеток и трехдневного голодания. ***** На кладбище холодно. На кладбище всегда холодно. Земля сырая и безжизненная. Мертвая. Она больше никогда не будет жить, мертвые выпили из нее все соки. Николас лежит на земле, с трудом приходя в себя. Над ним — толстые ели верхушками щекочут небо, разгоняя тучи и целуя сонные звезды. Рядом чье-то тело. Теплое. Он поворачивает голову и его лицо утопает в светлых волосах. — Как ты меня сюда, что… Он тянет руки, стараясь отпихнуть Стейси, вздумавшую привести его на кладбище, но руки попадают во что-то вязкое, вонючее. С секунду он смотрит на свое руки, покрытые ошметками кожи и волос, а потом его выворачивает желчью. Это Мэнди. У нее нет ни рук и не ног, только туловище и голова. Он отползает от трупа всего на несколько сантиметров, а потом его снова рвет, но уже не от Мэнди. Под пальцами — скальп с дредами. Это Грегори. Вот почему он пропал. Он не может больше двигаться. От шока его выбило из пространства и времени. Слизь стекает с посиневших губ. Потом он чувствует, как кто-то трогает его плечо. Аккуратно, слегка поглаживая, но в этом прикосновении чувствуется сила. Он поворачивает голову и сталкивается с темными глазами. Это учитель, но в то же время это лицо — отражение его собственного. МакКормик немо открывает рот, стараясь что-либо сказать в свое оправдание или защиту, но выходят лишь хрипы и болотное бульканье. — Смерть прекрасна. — говорит он. — Ты пока не можешь видеть всей картины в целом, но я так прелестно выпотрошил их тела. Но тебя я не убью. Я хочу передать тебе все свое мастерство, чтобы ты понял. И он целует его, и его совершенно не волнует запах разлагающейся плоти и гнили, рвоты. Он валит его на промерзлую землю и рвет на нем одежду, будто та состоит из самых тонких ниток или росы. Нику больно, но он не может даже руки поднять, когда ногти царапают его. Он не может дать отпор. — Это прекрасно. — говорит он, прерывисто выдыхая. — Ты поймешь это, только позже. А потом в рот забивается могильная земля и, как ему кажется, теперь на месте учителя — труп, очень похожий на него. Его тонкие артритные пальцы душат его, перекрывают подачу кислорода, а седые волосы забивают глаза, уши, ноздри. Гной литрами льется в его тело через прореху в ноздрях. И он сливается с ним, окрашивая все вокруг в темно-серый. Николас не может ничего, только хрипеть. Кругом отчего-то сильный гомон. Таблетки перестали действовать три месяца назад. ***** Только позже полицейские приходят на беспокойный вызов о жуткой вони, которая исходит из дома напротив. Кругом — трупы. А в углу, в объятиях еще живого, трясущегося человека полусгнивший труп. Человек шепчет: — Прости, моя звездочка…