Пью за вас двоих

– Прекрати орать. – Ну вот ты скажи мне: ты дурак или да? Фрэнк устало потер глаза, уже порядком раздражаясь из-за нотаций Вика в стиле «это же шанс, дубина!». И он это уже битый час повторяет. Как и сам Фрэнк: – Я не могу поехать именно сейчас, на эти выходные. Ко мне мама приехала – не могу же я ее бросить. Мы с ней несколько месяцев не виделись. – Она не будет одна. А я на что? Тем более всего два дня. Фрэнк разрывался на части от желания побыть с самым родным человеком и возможностью провести какое-то время с Уэем в более-менее неформальной обстановке. Более того, он еще не до конца осознал, что его не только не уволили, но и повысили. Теперь он вправе сопровождать своего директора на встречи, помогать решать организационные вопросы и просиживать с ним до последней минуты рабочего дня… Он до сих пор не может понять, почему всего за один день его мнение о нем изменилось так круто. И, тем не менее, Фрэнка едва не затапливает облегчение, гордость и предчувствие чего-то хорошего. Теперь, возможно, он действительно сможет достичь чего-то в плане романтических отношений с Уэем. Он сможет показать, насколько может быть интересным как личность, умен как опытный работник. Сможет вырасти в его глазах, окупить прошлую вину – Бари прекрасная возможность для этого. Возможно, у них останется пару свободных часов после встречи с «Minore»… – Фрэнк, поверь мне как своему другу, лучшему другу. Ты будешь полным и безвозвратным кретином, если не поедешь в эту чертову командировку. Может, вы отпразднуете там подписание этого вашего контракта… – Вик прикусил губу, многозначительно глядя на друга – Фрэнк лишь хмурился. При всем его желании «празднования» он не может оставить свою маму. Она ведь несколько часов назад приехала, а Фрэнк так по ней скучал. Скучал по этим теплым материнским улыбкам, по светлым глазам, где таится всегда молодая душа, – он скучает даже по ее теплым рукам, за которыми она так не любит ухаживать. Эта взрослая женщина, мать такого самостоятельного и красивого сына до сих пор грызет ногти. Ужасная привычка. Но миссис Айеро лишь разводит руками и добродушно улыбается. Боже, Фрэнки скучал даже по ее летним платьям, от которых всегда – он помнит с детства – пахнет корицей и клубникой с их садика у дома. Как он может оставить ее – даже ради любимого мужчины? А Уэй поймет, поймет его ситуацию. – Что за шум, а драки нет? – выходя к молодым людям на кухню, поинтересовалась миссис Айеро. – Миссис Айеро, – как-то слишком сладко пропел Вик, делая свои глаза такими детскими и невинными, что сразу захотелось его обнять и приголубить, – вы ведь не будете против, если Фрэнк поедет на эти выходные в Бари в служебную командировку? Это действительно очень важно. Милое лицо матери Фрэнка немного нахмурилось. Кажется, этот вопрос даже оскорбил ее материнскую сущность. Разве она когда-то что-то запрещала или делала что-либо во вред своему сыну? Она же не тиран какой-нибудь. Для этого она слишком его любит. – Фрэнк, неужели ты думаешь, что твоя старушка не потерпит двух дней? – снисходительно улыбаясь, молвила женщина. – Если это действительно важно, то почему ты все еще здесь, а не собираешь вещи? Может, найдешь себе милую итальяночку и я, наконец, стану бабушкой. – О Боже. Фрэнк комично прикрыл ладонью глаза, уходя прочь от этого вечного маминого желания женить его и нянчить внуков. Удивительно, как эта всегда внимательная и чуткая женщина до сих пор не замечала страсть ее сына к людям одного с ним пола. Хотя, может, просто не хотела замечать. А Фрэнк просто не желает ее разочаровывать и лишать надежды. – Отправляйся в свою командировку, а я позвоню твоему отцу и сообщу, что жива и здорова, – улыбнулась мама, делая жест рукой, чтобы Фрэнк поторапливался. «С мамами спорить нельзя. Себе дороже».

=== Ω ===

– Только не говори мне, что боишься летать в самолетах, – мягко усмехнулся мистер Уэй, меняясь с каким-то мужчиной местами и садясь рядом с Айеро. – Я думал такого уже не встречается в наше время. Парень сжал зубы, упорно считая пушистых барашков, с силой впиваясь в сидение своего кресла ногтями. Один Бог знает, насколько громко сейчас колотится его сердце где-то в желудке, а душа распласталась у самых ног. Он молился, чтобы самолет скорее добрался до земли, и вздрагивал каждый раз, когда их легко встряхивало из-за турбулентности, – тогда же он зажмуривался и что-то бессвязно бормотал о прощении за все грехи у Всевышнего. Но теперь он испытывал еще одно поганое чувство – нежелание показать себя маленьким и боязливым перед мистером Уэем. – Я боюсь высоты. Ты смотрел в иллюминатор? – досадуя на свой дрогнувший голос, прошептал Фрэнк. – А насколько огромна эта штуковина? А если мы упадем? Мы же лепешками станем! Черноволосый парень действительно сейчас выглядел как маленький напуганный ребенок. Его большие ореховые глаза с ужасом смотрели на мужчину рядом, его костяшки пальцев побелели от напряжения, а лоб покрылся испариной от волнения. И если бы Уэй был хоть на толику холодней и безразличней, он бы просто фыркнул в лицо своего подчиненного и ушел прочь, мысленно посмеиваясь. Но нет. – Успокойся, – чересчур ласково сказал мужчина, пытаясь разжать пальцы Фрэнка. – Неужели ты думаешь, кто-то допустит, чтобы мы разбились? О нашей безопасности позаботились сотни людей. Не без помощи самого парня, Уэй разжал его одеревенелые пальцы и сжал их в своих, пытаясь прекратить эту несильную дрожь в теле. – Каждый чего-то боится. Кто-то высоты, кто-то темноты. Так почему бы не постараться преодолеть этот страх? Нельзя все время дрожать и бояться. Посмотри страху в глаза. – Мужчина мягко, почти невесомо поглаживал большим пальцем тыльную сторону руки Фрэнка, пока тот сел к нему в пол-оборота, всем свои существом стремясь быть ближе, подхватывать только что слетевшие слова и прятать их где-то глубоко внутри – надежно, трепетно. – Я раньше боялся воды. Хотя и сейчас от нее не в восторге, – понизив голос, словно их могли услышать и узнать важный секрет, проговорил Уэй. – Мы тогда с родителями плавали на яхте, и она попала на риф. В воде плавала акула, а у нас прохудилось дно… Знаешь, просто плавала вокруг нас, словно поджидала, пока кто-то из нас сделает неверный шаг и окажется в воде. Но когда нам показалось, что она уплыла, и отец спустился в воду, чтобы посмотреть можно ли дно как-то залатать, – она словно из ниоткуда появилась и начала таранить бок яхты. Хотела добраться до отца, быть может. Не знаю. Но… но я лишь стоял, парализованный ужасом, и смотрел на эту сцену. Это было действительно… ужасно. Чувствовать себя бессильным и маленьким, не иметь возможности помочь тем, кого любишь, если это понадобится. Мужчина непроизвольно сжимал ладонь Фрэнка все крепче, все тише рассказывая о пережитом в юном возрасте. Едва ли он когда-нибудь забудет ту холодную воду и зубы акулы. Он не знает, кому молиться и благодарить, что они просто живы, не утонули и не были съедены этим хищником. Это настоящее чудо, что спасатели вовремя подоспели. Но и сейчас, много лет спустя, ему тяжело об этом говорить. Ему было стыдно, что он стоял неподвижно, когда его родные пытались отогнать огромную рыбу от отца, было невероятно страшно, что сейчас – еще чуть-чуть – он и сам будет рядом с акулой. Не так много людей знают, что испытало это сердце в детстве. Но он хотел, действительно хотел, чтобы Фрэнк знал об этом. Он должен понять его – он не подведет. – Они… – хрипло и неуверенно начал Фрэнк, но Уэй твердо и грубовато прервал его: – Нет. Они живы, с ними все в порядке. Но этот страх – страх воды и акул – преследовал меня и брата много лет. Так что я понимаю тебя в некотором роде. Поэтому я говорю: хватит бояться. Прыгни с парашютом или на тарзанке, поднимись на вершину горы или пройдись по веревочному мосту над пропастью – посмотри страху в глаза. Ты станешь намного сильнее после этого, поверь. У меня ушло много времени, но я преодолел этот страх. Я желаю тебе того же. Улыбка мистера Уэя, обращенная Фрэнку, была какая-то особенная, всегда искренняя – даже эта несвойственная натуре забота. Он всего лишь разделяет его чувства. Даже это тепло, что струится по телу от соприкосновения их рук, щемит в груди, не позволяя сделать глубокий вдох. Он разделяет чувства Фрэнка – этот трепет и тепло. И этот глубокий проникновенный взгляд друг другу в глаза – невербальное признание чего-то общего, чего-то, чего нельзя выразить словами. Кое-что глубже понимания, значительно больше доверия, немного лучше взаимности. Возможно, в эти минуты, когда они так пристально и доверительно смотрели друг другу в глаза, у них внутри что-то менялось, рушилось и вновь возводилось. Между ними установилась связь, покрепче шпринга и в то же время тоньше воздушной тенеты. Их зрительный контакт и необъяснимые чары притяжения рассеяла стюардесса, которая предлагала напитки. Мужчина неловко выпустил расслабленную горячую руку Фрэнка из своей, выпрямился, вымученно улыбаясь девушке, но отказался от воды. Он испытывал что-то вроде неглубокого погружения, когда смотрел в эти глаза, смотрел на свое отражение – потерял ощущение пространства, ощущал лишь приятную невесомость и чрезвычайное давление на грудную клетку и легкие – так невообразимо приятно это чувствовать. Вряд ли Фрэнк от этого в восторге, думается мужчине. Он разом утратил весь пыл. «Глупо, – мысленно бранил себя Уэй. – Глу-по. Он, вероятно, думает, что я псих». Мужчина сложил свои руки на коленках и вперил в них взгляд, будто желая стереть из памяти то тактильное и зрительное волшебство. Но он лишь поджал губы – глу-по стараться это сделать. Память маленьким комочком пульсирует в этой голове, отдается импульсами во всем теле. Безнадежно. Именно поэтому он одним плавным движением встает и, не оглядываясь, чтобы увидеть растерянного Фрэнка, удаляется прочь на свое прежнее место. А рядом с ним садится на весь дальнейший перелет его первоначальный сосед – пожилой мужчина с платочком, коим он вытирает блестящую от пота лысину на лбу. Город Бари находится на юге Италии. По сути, это огромный город-порт. А значит, здесь всегда много людей, отдыхающих и просто туристов. «Minore» здесь процветает. Берега Бари бережно ласкаются лазурным Средиземным морем, обнимаются крыльями воздушных чаек и являются опорой для сотен и сотен ног. Его чистые, лишь диковинными ракушками засоренные пески привлекают миловидных девушек и женщин и одурманенный красотой сильный пол. Здесь люди дышат морским бризом, холодной влажностью в жаркий летний день. Здесь, пожалуй, даже люди немного другие. Они открытые, словно книги, их легко прочесть – они искренние: они либо любят всем сердцем, либо испытывают величайшую ненависть. Их походки другие – летящие, непринужденные, несравненно легко они ходят по вымощенным камнями дорогам. Этот город действительно очень стар. Здесь нет, как в США, высотных блоков серых цементных зданий – лишь фундаментальные соборы, палацы и жилые дома из благородного камня. Этот город пропитан историей, пропитан свежим дуновением ласковой стихии, накрывается сочной и мясистой листвой пальм и декоративных деревьев от расплавленного золота солнца, благоухает сногсшибательным запахом фруктов и цветов с ухоженных веранд и террас кафе и ресторанов. Жаль, большинство прикрас этого города было скрыто от американцев – они приехали вечером, когда этот город, словно призрачный дом, горел мягким золотистым светом, а на улицах слышалась музыка праздников. Но, в любом случае, если бы Фрэнк не был бы здесь для работы, он бы обязательно прогулялся по старому городу, окунул ноги в прохладную прозрачную воду и испробовал местных вкуснейших вин. Он бы упился этим городом сполна, если бы не: – Наша встреча назначена на завтра после обеда. Ради нашего визита они решили собрать несколько людей. А пока, я думаю, нам лучше всем отдохнуть после перелета в отеле, а завтра утром проверить все еще раз. Кто же даст Фрэнку выполнить свои желания. Доверенные лица были в легком возбуждении от близости моря и предчувствия ночной жизни Бари. Они и сами бы хотели спрятаться в этих покачивающихся волнах-барашках или распластаться на пляже даже под звездным небом – не зря же они прятали купальные костюмы под папками и документами. Их задорный блеск в глазах быстро потух, когда Уэй в очередной раз вздохнул и раздраженно бросил: – Быстрее. Это вам не экскурсия. На самом деле, он был в Бари. Даже жил несколько месяцев здесь. У него есть наброски собора св. Сабина и еще запечатанная бутылка солнечного вина. Но сейчас он не испытывал того благоговейного трепета и восхищения, проходясь по когда-то родным и близким улицам, – только легкую мантию нервозности вместе с кейсом, что он нес с собой. Его снедало волнение и шальная мысль успеха – как же он желал контракта с «Minore». Вряд ли он был карьеристом – ведь он делал это даже не для себя. Но его приводил в восторг возможный успех. На этот раз никаких сколопендр и калоедов не должно быть – он уверен в мистере Айеро как ни в ком ином. Главное, чтобы эта уверенность не вышла ему боком. И он заполняет всю голову работой, избегая возвращаться – даже мысленно – в самолет. Безопасные мысли лучше. Лица доверенных персон немного скуксились, когда они познакомились со своими номерами, что выбрал для них наспех Фрэнк поздней ночью перед внезапной поездкой. Разве что близость моря немного сглаживала это недовольство. Но мистер Уэй сдержанно кивнул – все верно, это служебное путешествие, оно и не должно быть роскошным и помпезным – минимализм и сдержанность. Их номера находились рядом друг с другом, позволяя в любое время в случае чего постучать в дверь англоязычного знакомого. Ведь не все были полиглотами, и итальянские восклицания некоторым были недоступны. Мистер Уэй после нескольких слов отпустил своих сопровождающих по комнатам для заслуженного отдыха от долгой поездки, ведь они встали, а еще и солнца не было видно в Сан-Франциско, и прибыли в Бари поздним вечером. А завтра, после завтрака, они должны были собраться у него в номере, чтобы в очередной раз услышать, насколько это все ответственно. Их директор из кожи вон лез, чтобы сделать все по высшему разряду, – просто избавиться от более личных мыслей. Но его коллеги не знали об этом, они устали от этого бешеного стремления их босса. Просто не понимали причины. Кроме, пожалуй, Фрэнка, который смывает сейчас с себя всю тяжесть страха высоты и соленые капли моря, что коснулись его кожи из-за вечернего ветра, когда они проходились в особенной близости моря. Он с какой-то унылостью и грустью посмотрел на свой строгий черный костюм и белоснежную рубашку, когда выбрался из ванной комнаты. Почему-то эта грусть навалилась на него внезапно, как неожиданный снежок в лицо. Раньше его сердца не касалось подобное щемящее чувство. Он не мог понять, в чем дело. Не мог понять желание избавиться от этого костюма. Его любимый и такой комфортный костюм вдруг стал для него ненавистным. А что бы было, если бы его все же уволили тогда? Вряд ли бы он надел эти вещи вновь. Он вообще там находится по одной простой черноволосой причине – его босс. Его уже не так манит эта офисная жизнь. Все же что-то в нем сломалось, когда он стоял в кабинете своего директора и несколько ужасных мгновений думал, что его уволят. Он даже попытался представить жизнь без жужжания аппаратуры и песка в глазах от столь долгой работы за компьютером, он бы с удовольствием отказался от возможности вновь увидеть Эл и ей подобных. И все же он не сможет уйти оттуда – черноволосая причина держит его за руку и не отпускает. Вероятно, его жизнь бы круто изменилась будь он уволен. Вероятно, так было бы даже лучше. Он лишь вздыхает. Он будет носить этот костюм через силу. Он не сможет сам уйти. Но он запихнул сейчас же это все глубже пяток и отправился приводить себя в порядок. Но вместо грусти, как по команде, его заполнило непонимание и замешательство относительно поведения Уэя в самолете. Ему в какой-то момент даже показалось, что они нашли общий, даже свой собственный язык. Но затем резко и неуловимо, как ударяет молния в землю, у него поменялось настроение с доброго на хмурое. Он уснул с этой тяжестью на сердце и не переставал – не мог перестать – думать об этом даже тогда, когда он был после завтрака у него в номере. Он хватался за каждое слово мужчины, но не вникал в суть – он просто слушал. Он просто растворялся в тембре мелодичного голоса, в редких, будто вороватых и проверяющих, взглядах, ненавязчивых и якобы вынужденных небрежных касаниях и редких строгих обращениях. Пожалуй, он просто растворяется в этом мужчине – медленно, приятно, так волнующе и желанно. Всеми сенсорными системами зависим от него, всем нутром стремится к нему – пора признать, что он окончательно и бесповоротно влюблен именно в этого мужчину. И тем огорчительней было понимание того, что он утопит это подлинное чувство на дне бутылки. Встреча с «Minore» прошла удивительно гладко – шокирующе гладко. Уэй, как и все остальные, впрочем, был до крайности удивлен и даже несколько потерян, когда его прервали на полуслове и мило улыбнулись, предлагая приступить сразу к бумагам. Либо им не терпится по своим делам, либо они уже давно все решили, думается Уэю. И, тем не менее, после тщательной проверки контракта юристами итальянкой компании, их директор с самым безмятежным видом расписался и протянул бумаги пораженному руководителю «Union». Он-то думал, что придется не малое количество времени проявлять свое красноречие и львиную долю убеждения, чтобы добиться этой аккуратной росписи, но, по сути, все его тщательные приготовления были ни к чему. «Minore» готово было подписать контракт, как только Уэй ступил за порог их офиса. Их не особо волновало, что прошлая встреча сорвалась, ведь они знали все о «Union» едва не лучше самого директора фирмы. Прошлый визит был скорее для виду, чтобы все было «по правилам». Но сейчас они просто сделали то, что хотели еще в прошлый раз – официально скрепили их фирмы, а значит, обязались помочь «Union» снова встать на ноги и расправить крылышки. Все американцы, казалось, были в культурном шоке и не верили, что все прошло так быстро и скоро. Но никто не произнес ни слова – они лишь ждали, пока Уэй обменяется рукопожатиями и парой любезностей с людьми из «Minore». И все же он прекрасный актер: умело скрывает ошеломляющее чувство успеха и радости, пряча все это под деловой и официальной маской. И лишь когда они были у дверей своих номеров, Уэй, обуянный прекрасными чувствами, потянул за руку Фрэнка, с особенным блеском в глазах произнося: – Пойдем со мной.