Пью за вас двоих

Спальный район Сан-Франциско – район для богатых в большинстве своем – тихий, спокойный. Здесь никогда не играет громко музыка, ветви ухоженных деревьев прикрывают окна, пряча своих хозяев, сами домики находятся на достаточно большом расстоянии друг от друга. Соседи всегда приветливы и улыбчивы, любят отдыхать на верандах и тихонько обсуждать твою машину или выбившуюся ниточку на платье твоей жены. Богатых людей скука доводит до того, что они принесут тебе пирог, только чтобы заметить в твоем интерьере какой-то изъян, вычурность. Но зато они будут иметь возможность еще часок провести на веранде с лимонадом в руках. Но это женщины по большей части. Мужья приезжают после заката и уезжают на рассвете. Этакие гости собственного дома. Фрэнк живет в самом центре – хаосе. Где окна порой дрожат от музыки, а комната освещается огоньками большого города. Когда Фрэнк добрался до дома своего директора – ведь ему по должности это известно, – солнце уже укатилось за горизонт, а блеклая луна прикрывалась тяжелыми темными облаками. Теплый летний ветерок гулял по коротко стриженому газону и ухоженным клумбам во дворах, вплетался в волосы Фрэнка – лишь раззадоривал. Он все еще был порядком зол, но постепенно это чувство отпускало. Он мог яснее думать. И тем не менее ноги не слушались активно работающей головы и вели его по каменной дорожке к ярко освещенному дому – из всех окон лился мягкий золотистый свет. И только когда он нажал на звонок, его словно обухом по голове ударили. Он вдруг широко распахнул глаза, словно сам не понимая, почему и для чего он здесь, голова вдруг взорвалась сотнями бессвязных мыслей – одна гаже другой, а весь задор и уверенность преобразились в постыдное желание убежать отсюда. «Какого черта я здесь делаю? – сам себя ткнул Фрэнк в главный вопрос. – Почему я просто не могу оставить это в покое? Он ведь просто посмеется надо мной сейчас! Мы друг другу ничем не обязаны. Но…» Просто под толстым слоем вопросов и упреков в этом сердечке появляется жгучее желание узнать правду, понять, наконец, своего начальника. Он устал от недосказанности и притворства. Пусть скажет в глаза все, что думает, развеет надежды или сомнения, разрушит все или пустит в ход новый план строительства. Пусть только не молчит. Молчание заставляет голову придумывать догадки, строить предположения – ужасаться и впадать из одной крайности в другую. Пусть только не молчит. Немного осмелев и приободрившись, Фрэнк занес руку для еще одного звонка, как дверь перед ним распахнулась. Уэй все еще был в костюме, как и Фрэнк, впрочем. В руках мужчины – стакан с виски и льдом. Он скривился, когда увидел незваного, совершенно нежеланного сейчас гостя. Но уже через секунду его губы исказила ухмылка. – Вечер добрый, мистер Айеро. Как вам погода? Как по мне, немного душно. Фрэнк недоверчиво смотрел на такого принужденно непринужденного мужчину. Что ж, он увидел его, еще раз почувствовал себя навязчивым и ненужным – он может пойти в ближайший бар, потому что, судя по надменному и лишенному какого-либо дружелюбия лицу, разговора у них явно не выйдет. И он бы обязательно так сделал – в прошлом. Тот поцелуй где-то у сердца запустил непоправимый процесс – перестройку, изменения внутреннего «я». И он лишь просит: – Я могу с тобой поговорить? Лицо мужчины крайне недовольное, он хмурится и брезгливо изгибает губы, глядя на гостя. В его голове – ровно, как и в голове Фрэнка – сотни вопросов и желаний. Но с самого раннего детства больше денег он любил только одно: полная картина событий, крайняя ясность произошедшего. Без Фрэнка этого не будет. И он, словно из великой благосклонности, сжалился над бедным влюбленным парнем. – Проходи. Расскажешь мне сказку. Он лишь желает удовлетворить свой интерес – ни более, ни менее. Уэй-старший любит деньги. Он любит дорогие вещи и красивых людей. Он получает удовольствие, копаясь в бумагах и отчетах. У него математический склад ума, и он совершенно не умеет веселиться. По сути своей, люди, зацикленные на деньгах и каких-то материальных благах, скучные и приземленные. У них даже выражение лица особенное – каменное. Мужчина провел Фрэнка в гостиную. Пожалуй, единственная прелесть дорогих вещей – они радуют глаз, хоть и не греют сердце. Но вязкое чувство пятнышка кофе на твоем рукаве заставит судорожно оглядываться и чувствовать себя неудобно – недостойно. Темные глубокие цвета делали гостиную еще более мрачной, хоть и горела ясная люстра у самого потолка. Маленькие сувениры, декоративные изделия и большие грузные карты давили своим количеством и размером. Возможно, хозяину дома здесь нравится, но Фрэнк – словно на выставке. Вряд ли цена добавляет красоты. Даже тому старому потертому дивану с бардовой обивкой, что создан задолго до рождения своего первого хозяина. А рядом кресла ему в тон – явно одно семейство. – Если ты хочешь, я могу уехать. Я могу больше никогда не появляться у тебя в офисе, но… Слова человека, что спускался со второго этажа по широкой лестнице, резко прервались, когда он увидел гостя. Кажется, Фрэнку сейчас тоже не помешал бы виски. – Джаред?.. Вопрос Фрэнка звучал тихо, едва слышно, но для двух мужчин он был оглушителен. Но, кажется, продолжать он был не в состоянии. Дело в том, что перед ним было точное отражение его директора, мистера Уэя – Джареда Уэя. Словно срисованный, словно слепленный, словно перед ним установлено какое-то тончайшее, невероятно маленькой толщины зеркало. И он бы наверняка так и подумал, будь эти двое в одинаковой одежде. Но нет. Мужчина перед ним был в помятой белой футболке и штанах из легкой материи. На его голове красовался преувеличенный творческий беспорядок, все его лицо буквально кричало в эту секунду «что за черт?!». Недоумение, смутное понимание и отчаянье были будто написаны пером на побледневшем лице. Вся его фигура вмиг превратилась в каменное изваяние, а взгляд был прикован к Фрэнку, будто он – единственный способ удержаться здесь, в этой реальности. Впрочем, они с Фрэнком в этом были солидарны. – Нет уж, у тебя отпуск, и ты приехал ко мне, – как ни в чем не бывало говорит мужчина рядом с Фрэнком, – так будь добр, оставайся у меня. Просто реши свою проблему, невольным участником которой я стал. Какой-то нездоровый интерес овладел Джаредом. Он всегда любил смотреть, смотреть шоу – живые шоу, сидя на своем излюбленном кресле. Сцены ревности, признаний, предательства, разоблачения были его личным алкоголем. Этот человек любил быть зрителем и смотреть человеческую драму. У каждого свое увлечение. И он тихо опускается на свое кресло, с деланным безразличием, едва ли не отвращением наблюдая за разыгрывающимся спектаклем, где в главной роли – его так горячо любимый брат-близнец. Фрэнк находился в неком оцепенении – когда тело словно стало одной большой безвольной кучей костей; какие бы то ни было мысли затаились в самом уголке головы, лишь изредка напоминая какие-то совершенно ненужные сейчас вещи – «завтра среда»; дыхание становится глубоким, будто это какое-то неосознанное желание тела заполнить образующуюся пустоту внутри; во рту резко пересыхает, и лишь глаза, словно веки спички придерживают, смотрят внимательно, ни моргая и все подмечая – малейшие изменения настроения и всю гамму чувств на лице мужчины напротив. Его широко раскрытые глаза особого карего цвета – словно маленькие сканеры. Он пытается сравнить его с человеком, что сидит поодаль и смотрит на них. И он приходит к уже очевидному выводу: они как две капли воды похожи друг на друга. Это ни секунды не утешает. Его начинает пробивать мелкая дрожь – медленно злость и ярость берут под контроль тело. – Зачем? – вдруг совершенно ясно и четко проговорил мужчина, обращаясь к Джареду, с трудом отрываясь от Фрэнка. – Зачем ты его пригласил сегодня? Горьковатая улыбка уродует губы Айеро. Ему явно здесь никто не рад. Чего греха таить, он бы и сам не прочь притвориться, что ничего не понимает, ничего не видит. Недовольная гримаса исказила лицо Джареда. Он сделал небольшой глоток виски, очевидно расстроенный, что его втягивают в это. Он просто хотел быть наблюдателем – не так много. – Я никого не приглашал. Он сам пришел. Наверно, ему интересно, почему, когда он полез целоваться, я не ответил ему. Что ты ему наплел, Джерард? Что вообще было, пока меня не было? Джерарда начинал раздражать этот разговор. Он не хочет говорить об этом в присутствии своего брата. Он собирался сам поговорить с Фрэнком – один на один, объяснить ему все, чтобы он понял, хотел избежать этого разочарованно-антипатичного взгляда, который намертво зацепился за него… Но, как часто это бывает, планы редко осуществляются; мы редко получаем то, что хотим. Но мы всегда можем рассчитывать на одно-единственное – боль. Она всегда будет. Как сейчас – о, и это чувство для них взаимно. Джерард сделал несколько шагов в сторону сидящего брата и его кулаки невольно сжались. Мужчина лишь выгнул бровь, насмешливо глядя на брата. – Пока тебя отпаивали чаем после того как ты ножки промочил под дождиком, – делая голос низким и едва ли не угрожающим, начал Джерард, ведь ему в любом случае придется все излагать как было, – я надевал твой паршивый костюм и шел в твой офис, ведь именно ты попросил меня это сделать. Я даже более чем уверен, что ты бы причитал из-за своего «Minore» еще не один день, если бы я не согласился. Из-за тебя я сидел в этом душном офисе и разговаривал со всеми этими людьми, которые словно из одного черно-белого инкубатора. Как ты вообще это терпишь? Но после того как наша аппаратура сломалась прямо на встрече и эти итальяшки посчитали это невежеством, они умчались от нас. Пришлось ехать в Бари, чтобы все наладить. И после этого мы вернулись. Все, конец истории. Ты получил свой контракт, я надел свою одежду. – Точно все? – будто издеваясь, переспросил Джаред. – А это недоразумение? Тебе скучно было в моем черно-белом инкубаторе? Зубы Джерарда скрипнули очень отчетливо. Его взгляд не выражал никакой братской любви или учтивости – лишь тупое желание хорошенько впечатать свой кулак в этот нос. Никто не имеет права говорить о тех, кто ему дорог, что они «недоразумение». Это нечто намного большее, чем недоразумение. – Ответь мне: почему ты такая сволочь? – прищурившись, словно желая заглянуть в самую душу этого человека, задал риторический вопрос Джерард. – Почему тебе так нравится играть на чувствах других людей? Ты все время ими играешь – с самого детства. Любые чувства других людей для тебя выгода, ты всегда найдешь в них что-то выгодное. Ты прекрасно замечал, как Фрэнк на тебя смотрел, – это же очевидно. Но ты пользовался им – будто он какая-то непомерная рабочая сила. Тебе никогда не было дела до других. – Джи, но ведь это не я пел сладкие обещания в Бари, – снисходительно смотря на брата, изгибая губы в сатирической улыбке, заметил Джаред. – Я никогда ничего никому не обещаю. А ты, мало того, что, притворяясь мной, испортил одну встречу с итальянцами, так ты еще и умудрился это недоразумение создать. Если бы это была какая-нибудь длинноногая красотка с четвертым размером груди, я бы еще простил, но это… Я всегда был против этого твоего пристрастия к мужчинам, но молчал, не замечал. Но это перешло все границы. Теперь все мои работники думают, что я законченный педик. Под конец своих слов голос мужчины изменился с обманчиво ласкового на обозленный повышенный тон. Он резко поднялся с места, с громким стуком опустив свой стакан, что несколько капель выплеснулись на небольшой столик. Он рассерженно посмотрел на брата, ведь тот не только втянул его в шоу, которое и самому хотелось посмотреть, так еще и вывел из внутреннего равновесия, заставив повысить голос и воспалиться нервам. И ему бы было абсолютно все равно на него и Фрэнка, если бы только теперь он не утратил авторитет среди сотрудников, ведь, как он предполагает, кто-то же должен был заметить этих двух в Бари, а за слухами дело не станет; но еще его злило то, что он оказался невольно втянут в это недоразумение. И теперь ему и вовсе не хочется смотреть ни на брата, ни на своего коллегу. Он просто надеется, что они сами все это решат. Единственное, чего он хочет больше этого, это горячая ванна. Но напоследок он едва не шипит, обращаясь к Джерарду: – Реши эту проблему. Я не намерен слушать ни твои сопли дома, ни его приставания на работе. Так что подбери свои юбки и делай. От его младшего на одиннадцать минут брата одна головная боль. Он мастер создавать проблемы с самого детства. Кажется, все мозги при рождении доставили Джареду, как он сам думает, а Джерарду – неимоверная страсть влипать в истории. Но Джаред удаляется наверх, в ванную, оставляя своего гостя и брата одних. Джерард сделал глубокий вдох, успокаивая порядком расшатанные из-за брата нервы, на миг прикрыл глаза и развернулся к Фрэнку. Он вдруг понял, что он не произнес ни слова за весь вечер – кроме имени его брата. Но его взгляд красноречивее любых слов. Глубокое разочарование, неприкрытая обида, сильное огорчение и парализующая тело боль – он одаривал этим Джерарда. Ни капли светлого чувства. И он продолжает просто стоять, смотреть на Джи, как на самого отвратительного человека из всех, кого он когда-либо встречал, и он молчит. Лучше бы он кричал. Это вынести намного легче, чем тишину, что плотным куполом обвила их. Что ж, Фрэнк видит глазами, чувствует сердцем – жаль, это гадкое мерзкое чувство марионетки и просто ненужного никому человека. – Фрэнк… Этого достаточно. Фрэнк резко разворачивается и направляется к двери. Он хотел все понять, узнать – он это сделал. Теперь он может уходить. Но вряд ли он счастлив от этого.