Пью за вас двоих

Все отменяется. Существо, что рисует жизнь Фрэнка… Оно просто перепутало цвета. Это был совсем не ярко-красный – точно нет. В плохом освещении его перепутали с коричневым. Но это не такой коричневый, как кора лесных деревьев – теплый и солнечный, это цвет гниющего ствола давно поваленного дерева – сырой, темный, отвратительный. Теперь в жизни Фрэнка три полосы – черная, белая и гадкая коричневая. Существо глумится. Вечером ужасно болит голова. – Фрэнки, иди ужинать. Фрэнк говорит, что он не голоден. – Фрэнк, пойдем в город. Фрэнк говорит, что хотел бы остаться сегодня дома. – Фрэнки, отец спрашивает, когда ты приедешь к нам погостить. Фрэнк очень извиняется, но у него есть дела в большом городе. Это похоже на апатию. Только это не апатия. Это скорей похоже на желание избежать каких-то близких контактов с людьми. Желание побыть одному. Попытка отстраниться от всего, что напоминало бы о Джерарде. Но это смешное, неосуществимое желание. Просто потому, что он работает с его братом-близнецом. Все равно что орать на рыбу, чтобы та заткнулась. – Мистер Айеро, – непонятная смесь предосторожности и насмешки кроется под сухим тоном Джареда на следующий день, – вы же понимаете, что должны держать свой ротик на замке? Я не желаю, чтобы кто-то знал о моем брате. Это создаст кучу проблем. И, ради бога, прекратите так на меня смотреть. Оставьте ваши гейские замашки для дружков подобных вам. Свободны. «Раз, два… это невыносимо. Три, четыре… проще уволиться. Пять, шесть… а что это даст? Семь, восемь… повод для больших насмешек. Девять, десять… он решит, что победил. Пошел он к черту». Он не был зол, совсем нет. Решительный. Желающий показать, что если он и относится к сексуальным меньшинствам, то это не значит, что им могут управлять и насмехаться. Совсем нет. Он нечто большее; он теснит к самому углу внутреннего загнанного мальчика-подростка. «Все по полочкам. Никакой путаницы». Это казалось чем-то невероятным. Но простые, естественные вещи вряд ли назовешь чем-то невероятным. Это всего лишь прихоть Природы, что-то в ДНК или нечто подобное – близнецы. Матери называют их благосклонностью судьбы, отцы – наследниками. Все мило и радужно – до тошнотворного розового цвета в детстве. Но люди разные. Даже если они абсолютно схожи внешне, они в любом случае будут отличаться характерами, привычками, взглядами на вещи. Не бывает людей абсолютно одинаковых. Пример нагляден – Джаред и Джерард. Это не магия и не волшебство – это благосклонность судьбы и наследники. Подобное встречается каждый день. «В четверг шел дождь?» Обычный день, обычный дождь. Босс Фрэнка – Джаред – умудрился промочить ноги и простыть. Слабый иммунитет с детства. Ему пришлось остаться дома, а своего брата отправить вместо себя, чтобы сохранить контракт. «В тот день он был жутко рассеянным, постоянно смотрел на экран (сообщения с указаниями ждал – я не удивлюсь), и еще он был как на иголках. И еще кое-что… Он не сказал Джареду, что именно из-за меня сорвалась встреча. Он сказал, будто что-то случилось с аппаратурой, и нам пришлось ехать в Бари, чтобы наладить контракт. Мое повышение совершенно незаслуженное, но его вряд ли отменят». Именно в те выходные Фрэнк действительно поверил, что впервые в жизни ему посчастливилось – ох, как он в это верил. Слова Джи были такими глубокими и порабощающими, эмоциональность его речи поражала, все его прикосновения такие любовные и в то же время аккуратные… но Фрэнку следовало сразу все понять. Это не Джаред – не тот холодный ублюдок, что любит проехаться по больному, а его «что бы я без тебя делал» не стоит и цента. А ведь он думал, что любит этого человека. Какая же он все-таки тварь. Они с братом абсолютно разные. «Наверняка Джи хотел сказать именно это, когда пришел ночью. Тогда какого черта он не сказал правду?!» В Джерарде две силы: хорошо и желанно. Не мудрено, что чаще мы поступаем по желанию, а не по совести. Здесь упреков быть не может. Соблазн слишком велик, а писк ангела на плече слишком тих. Он поцеловал Фрэнка. И там, в Бари, Фрэнк тоже для себя кое-что понял. Он знал только одного Уэя – Джареда. Айеро знал его как человека жесткого, принципиального и сдержанного. В Италии Фрэнку открылось совершенно новое: искренность, легкость и отзывчивость. Конечно, это стало восторгом для сердечка. Ведь он так устал от непробиваемой скалы в Сан-Франциско и просто всем существом ухватился за того легкокрылого романтика в Бари. Фрэнку он нравится именно таким – простым и настоящим. Холодность и скрытность казались ему тогда лишь маской, способом защиты. И Айеро готов был это терпеть. Если бы это был просто один двуличный человек, а не две разных личности. И тем не менее он любит. И это чертовски больно. Любить и фактически не знать, кого именно ты любишь. «Верь сердцу, а не глазам. Я выколю себе глаза. Позаботься о сердце». И тогда, в офисе, Уэй чуть не разбил то хрупкое представление о лучшем, каком-то возможном красочном будущем. Фрэнк решил бороться – похвально для мышки. Когда Айеро узнал правду, это было похоже на взрыв рождественской хлопушки. Его обуяла радость, облегчение и восторг после осознания, что человек, которого он узнал в Бари, действительно существует, и он не является холодной мразью с двумя масками. Чувственный романтик – он существует, и ему не придется прилагать усилия, чтобы заставить его раскрыться перед ним. Это было облегчение. Но чего греха таить, это был и некий страх. Он был в одной постели с практически незнакомым человеком. Но потом все затмил отвратительный запах серы – осознание, что его обманывали, использовали, просто играли. Он чувствовал себя ненужным, выпотрошенным и выброшенным. Никакое конфетти не скрасит вонючий запах серы. Едкий запах разъедает легкие, остается там осадком и заставляет едва не согнуться в приступе рвоты. Человеческая подлость и лицемерие не знают границ. Джаред его презирает, а Джи оказался искусным актером. «Значит, все его слова и жесты – ложь. Как и он сам. Красивая ложь. Такая фантастическая. Он появился и исчез, а память не сотрешь, тактильные воспоминания сильны, слуховые засели где-то слишком глубоко. От этого просто так не избавишься». Но сейчас… Он не зол, совсем нет. Теперь, когда он разложил все по полочкам, это вызвало у него усмешку – горькую. А если взять чуть глубже, то этот поворот в его жизни вызвал эмоции, как… как пробитый шарик, как разбитая тарелка. Что ты чувствуешь, когда разбиваешь тарелку? Досаду, пожалуй, раздражение на свою криворукость, хмурость, обиду в некоторых случаях. Вряд ли это будет взрывная бомба из злости, ярости и неконтролируемой агрессии. Бред. Это недоразумение - всего лишь разбитая тарелка для Фрэнка. Только если когда выметешь осколки и помоешь руки, через минут пять ты про нее забываешь, то это еще долго будет внутри Фрэнка – эти острые осколки. Но он не наговаривает на Судьбу, никого не винит, кроме себя и своей глупости, и не желает кому-то врезать. Смирение, неизбежность. И это сбивает с толку. «Лучше бы я его ненавидел. Ведь он просто лапшу мне на уши вешал. Какая к черту любовь?» Этому наивному и разбитому пареньку лучше было бы взорваться и превратиться либо в конченого меланхолика, либо в пришибленного психа. Он нейтрален. Ну вот почему он не может злиться, как все нормальные люди? И это злит. Злит, что он не может злиться на Джи. И это чуть не вызывает истерический смешок. И все же непроизвольный истерический смешок вырывается, когда он понимает, что, кажется, нет не только ненависти, но вместо этого к Джи появилось чувство гораздо глубже, искреннее, чище. Будто его предательство и ложь заставили Фрэнка испытывать ненормальное любопытство к нему, переходящее в сильное желание снова оказаться рядом, представить, что разговора в доме его брата не было. Он хочет узнать его как Джерарда. Он не понимает, почему это происходит, он одновременно с этим появляется и сильное желание сбежать от этого, но эта отвратительная симпатия распирает грудную клетку, порабощает все тело. От нее больно. Было бы намного правильней и легче забыть его, уйти с работы, начать новую жизнь. Но что мы чаще выбираем между желаниями – даже самыми странными и порой глупыми, – и тем, что правильно? Любое желание – это уже «неправильно», любое желание – это уже признак эгоизма. Мы все немного эгоистичны, в какой-то мере мазохисты, и мы все любим грешить. Как это приятно. Оставаясь в офисе, Фрэнк может смотреть на Джареда Уэя – смотреть и представлять, фантазировать его брата – это не так сложно. Кажется, он сходит с ума. Он безропотно глотает все шпильки и болезненные остроты, весь гнев и лавину замечаний. Фрэнк просто смотрит – закрывает уши и затыкает вопящее сердце. Вряд ли он здесь еще увидит Джи. Вряд ли они вообще еще хоть раз увидятся. Только если он зачем-то переоденется в костюм директора. Но этого не будет. Ему незачем это делать, просто нет смысла. То была простая помощь брату. Он добился всего, чего хотел, – или почти всего, пожалуй. Так какой резон ему здесь появляться? Тем более его директор не желает, чтобы кто-то знал о Джерарде как о его близнеце. А для Джи Фрэнк – всего лишь неудавшаяся интрижка. Он уже все забыл наверняка, выбросил из головы и пошел дальше. Да это же смешно. Все мысли Фрэнка. Айеро действительно хотел еще разок увидеть Джи. Почувствовать то внутреннее волнение и восторг. Глаза и уши обманывают. Что бы он сделал, если бы действительно увидел мужчину и разобрался во всем? Если бы все его мысли оказались ложными насчет ненужности. Многое ли вообще изменил бы их разговор? Пожалуй, Фрэнк действительно любит именно Джи, а его брат вызывал лишь физическое влечение. Два абсолютно разных, но одновременно в некотором роде схожих понятия, которые он путает. Так достаточно ли этого, чтобы все забыть, как плохой сон, и идти дальше? Вместе. Так продолжаться не может. Фрэнку нужен якорь, какая-то уверенность в завтрашнем дне. Это противоречия, болезненная острая любовь и вопросы, на которые нет ответа, погубят его. И роясь у себя в столе в поисках ручки, парень находит листовку. «Завтрашний день» вернет уверенность и равновесие, поможет решить все проблемы и сложности. Он все еще успевает на собрание.