Пью за вас двоих

– Какой же ты идиот. Невнятное бульканье желудка было ответом Вику. – Ты зачем столько пил? Так и хотелось сказать этой «мамочке», чтобы она отвалила, но желудок снова сжался, и вчерашние яства попросились обратно. В ванную комнату заглянула мать Фрэнка и вздохнула. – Как можно быть настолько безответственным? Черноволосый паренек лишь хмуро вперил взгляд в кафель на стене, демонстративно отказываясь с ними говорить. Он вообще не хотел говорить. Если вчера с помощью алкоголя он желал быстрее скоротать время до следующего собрания, то у него получилось. Сейчас уже близился обед субботы. Но теперь у него появилось другое желание: избавиться от чертового головокружения и выпить таблетку обезболивающего. Не так много. – Я разочарована в тебе, Фрэнки. Миссис Айеро покачала головой и ушла на кухню, оставляя сына на полу неподвижно корчиться от чувства вины и стыда. Разве так решают проблемы? Вик сел на порог ванной, прекрасно понимая, что получит оплеуху от женщины, если она это увидит, и непонимающе посмотрел на болезненно-бледное лицо друга. Он совершенно не узнавал его. Словно это другой, абсолютно чужой человек, но одновременно такой знакомый и родной. Но Вик, как и ушедшая женщина, разочарован в нем. Последнее, чего он хотел бы в субботний день, это смотреть, как его друг обнимает унитаз и мучается похмельем. – Если бы не та девчонка Эл, ты бы спал сейчас в канаве, – жестко и холодно сказал Вик, желая, чтобы Фрэнк почувствовал его злость. Но он не зол – он огорчен, ему жаль Фрэнка. Айеро, ощутив, что желудок перестал стонать, на нетвердых ногах поднялся с пола и подошел к умывальнику. Сотни иголочек будто впивались в его ноги при каждом движении из-за отека, а коленки чуть дрожали. Но он не рискнул посмотреть в зеркало – не было особого желания впадать в еще большее уныние. Он лишь включил воду, желая умыться и избавиться от отвратительного привкуса во рту. – То, что ты вчера бормотал про Уэев и «Завтрашний день» - правда? – вдруг спросил Вик, пытливым взглядом прожигая спину друга. И без того слабое и будто сделанное из огромного куска желе тело замерло. Рука так и застыла в воздухе с зубной щеткой на полпути ко рту. Фрэнк вдруг почувствовал дикую усталость и бессилие, будто ему на плечи повесили огромный мешок, непосильную тяжесть, и заставили с ней ходить. Ему захотелось лечь и закрыть глаза. Он просто не может смотреть теперь в глаза Вика, ведь он так отвратительно вел себя все это время, а друг все равно был рядом. Чувство вины и стыда из-за вечных недомолвок, ссор и вранья устраивали в его груди танцы, и Фрэнку было больно от каждого нового па. Вместе со вчерашними закусками вышла какая-то часть наркотиков. Его организм прочистился, голова стала более ясной, но он и сам не отдавал себе отчета в том. Он просто изнемогал от вины перед матерью и другом, что внезапно накатила на него после долгих дней безразличия. – Извини, – прошептал Фрэнк, невидящим взором наблюдая за бегущим потоком воды из крана. – Мне жаль. – Тебе жаль, что тебя за нос водили или что ты попал в секту? – непонимающе переспросил светловолосый парень, сощурив темно-синие глаза. – Никто за нос меня не водил, и это не секта, – вдруг неожиданно резко и даже грубо повысил тон Фрэнк, оборачиваясь. Его лицо – бледная гримаса с испариной на лбу, гремучая смесь из прежней вины и горячего желания доказать, что он и его новые знакомые – не сектанты. Его зрачки расширены и с трудом фокусируются на Вике, но кулаки у него сжаты, ноздри раздуваются, как у быка, когда его дразнят или провоцируют. Это вложено в программу «Завтрашнего дня» – отрицание и непонимание, даже, возможно, агрессия в попытке защитить свою веру. Мужчина в черном позаботился о своем хлебе и дорогой машине. – Ладно, успокойся, – неуверенно молвил Вик, неприятно удивленный такой бурной реакцией, поднимаясь с порога и поднимая руки перед собой, будто защищаясь. – Я просто волнуюсь. Почему ты молчал все это время? Ты больше не доверяешь мне? Фрэнк нахмурился. Все эмоции будто ластиком стерли с болезненного лица, оставляя лишь непонимание и вопросы самому себе. Почему он молчал? Разве мама и Вик – не те люди, которым можно довериться абсолютно и безоговорочно? «Они не поймут», – совершенно четко и ясно, как большая вывеска над баром в темноте, всплыл ответ на все вопросы. Но Фрэнк стал еще более хмурым. Это не его мысли. Они будто чужие, искусственные. Его близкие всегда понимали его, как бы трудно или неприятно это было. Так почему он все же скрывал от действительно самых дорогих людей то, что с ним происходит? Потому что нечего здесь рассказывать – все довольно прозрачно и находится на самой поверхности. Фрэнк не чувствует вины за то, что посещает «Завтрашний день», – Фрэнк чувствует вину за то, что он умолчал о его посещении. Фрэнк не чувствует вины за то, что не рассказал Вику о втором Уэе, всей ситуации в целом, – Фрэнк чувствует вину за то, что он узнал это в конечном итоге не от него, а от бутылки коньяка. – Можно я приму душ и выпью таблетку, а потом мы поговорим? – все же неуверенно предлагает Фрэнк. Вик кивает головой и выходит из ванной комнаты. Но перед внутренним взором черноволосого человечка, когда он прикрывает веки на мгновение, стоят переполненные волнением и горечью глаза друга и все то количество неоправданного доверия, что затаилось в уголках маминых глаз… Все это… это заставляет чувствовать себя последней неблагодарной скотиной. Неужели он до такой степени ушедший в себя эгоист, что не замечает, насколько больно делает своим близким людям? Разговор был весьма трудным. Просто потому, что, рассказывая Вику об Уэях, Фрэнк постоянно медлил и запинался. А про это сообщество он неожиданно для себя почти ничего внятного сказать не смог, хоть головная боль утихла, а сам он порядком взбодрился после душа. И тем не менее его друг, сложив вчерашний бубнеж с сегодняшним, пришел к выводу: ему хотелось хорошенько дать в нос либо Джареду, либо Джерарду, либо обоим. Хотя могло быть и хуже, как он выразился, помолчав некоторое время после завершения несвязного монолога Фрэнка. – Ты попал в жопу, друг мой. Но зато теперь ты хотя бы знаешь, что есть какой-то шанс с Джерардом… – медленно начал Вик, но друг его прервал, отрешено произнеся: – Если бы был «какой-то шанс», он бы наверняка захотел мне об этом сообщить, тебе не кажется? – Ты любишь Джареда или Джерарда? – серьезно спросил Вик напрямую. – Джерард, – без колебаний выдал Айеро, встречаясь глазами с другом. Совершенно неожиданно Вик поднялся с кровати, где они сидели, и стремительно направился на выход, не произнеся ни слова. Хлопнула входная дверь. Совершенно потерянный и обескураженный таким поведением друга, Фрэнк, все еще испытывая некую слабость от похмелья, направился на кухню, где хлопотала его милая леди. Лицо его матери было серьезным, челюсти плотно сжаты, а взгляд был одновременно строг и заботлив, когда она обернулась к сыну. Фрэнк неуверенно потоптался на месте, склонив голову вниз. Ему хотелось одновременно сбежать и броситься в ноги этой женщины, рассказать все и получить материнский совет. Он только делает медленный вдох и выдох. Всего он рассказать не может – пока. Но кое-что – вполне. – Мам… То, что чувствует Фрэнк… Люди выстраивают вокруг себя стены, чтобы защититься от внешнего мира, от боли, что преподнесет им внешний мир. У них на это уходит много сил, времени – как же они стараются создать свою оборону. Они днем и ночью пропитывают камень своими страхами и сомнениями, криками и внутренними стенаниями. Иногда эта стена становится настолько прочной, что даже таран не возьмет ее. Двери не всегда есть в плане. То, что чувствует Фрэнк сейчас… Хрупкие руки с плохим маникюром пытаются убрать самые верхние камушки еще не закрепленные цементом ссор. Она почти дотягивается с каждым произнесенным словом сына, с каждым его болезненным и виноватым взглядом. Но есть вещи, которых не может коснуться эта женщина. Мама не сможет помочь с оставшимися рядами, ведь Фрэнк не позволяет – сам обрывает рассказ. – Почему ты туда пошел? – единственное, что она спрашивает у ее сгорбившегося перед ней сына, взваливая сверху тяжелый взгляд. – Я… – Запинка была достаточно велика. Фрэнк судорожно искал, что ответить, ведь про Джерарда он не мог сказать прямо сейчас – но просто не называть имени и пола? – Есть человек… Он очень разочаровал меня. Я никогда раньше не думал, что может быть так плохо из-за чьего-то предательства. Мама… мне плохо. Фрэнк посмотрел на маму мученическим взглядом всеми силами просто стараясь держать голову ровно. Сколько бы он ни сравнивал свои чувства к Джерарду с разбитой тарелкой, он знает, что это коснулось его намного глубже. Он просто уже не может отрицать, что ему плохо. Ему хочется орать и забиться в угол, хочется накачать себя «Медвежьей кровью», пока не станет дурно, но и хотелось сохранить ясный ум. Но чертовски больно быть в своем уме. Намного легче забыться. Он уехал… так какая разница, будет ли он в своем уме? Ради кого? Теплые руки матери касаются его рук и мягко сжимают через стол. Миссис Айеро вглядывается в его опущенное лицо такими взволнованным и переживающим взглядом, что сердце сжимается даже слушая эти слова: – Это из-за девушки, да? Боже, Фрэнки… Нельзя же быть настолько глупым, чтобы поддаваться унынию и уходить в этот клуб. Фрэнки, я не хочу, чтобы ты молчал, если тебе плохо. Я твоя мама, я всегда выслушаю тебя и помогу. Все мы люди с душой, каждому бывает больно – это и делает нас живыми. Ты искусственным способом подавлял в себе это, прятался от самого себя. Я не удивлюсь, если вас какими-то веществами там кормили. Но что из этого вышло? Из-за желания спрятаться ты просто сейчас сгибаешься пополам, потому что тебе не хватает той дури, которая помогала тебе в этом. Это уже зависимость. Фрэнки, все, что не убивает нас, делает сильнее. Если бы каждый после очередного предательства уходил в секту? А это именно секта, не нужно спорить со мной, Фрэнки. Пойми, жизнь – одно сплошное предательство и разочарование. Сможешь ли ты его выдержать и не сломаться, зависит от тебя. Только помни, у тебя всегда есть я и отец, Вик. А если ты действительно любишь ту девушку… У вас будет шанс еще раз все наладить, просто поверь. Большим пальцем руки миссис Айеро гладила тыльную сторону руки сына. Она все пыталась взглянуть ему в лицо, но темные пряди спадали на него. Глаза парня с силой зажмурены, рваное тяжелое дыхание причиняет боль грудной клетке, дерет гордо и гортань. Он шипит на выдохе: – Мама, я люблю его. Мама не расслышала: те слова слишком быстро смешались с воздухом. Тогда Фрэнк говорит чуть громче, но совершенно другое: – Мама, я слабый? – Слабых людей не бывает. Бывают люди, которые запутались, которые сделали неправильный выбор и которые попали в плохую ситуацию. Слабых людей не бывает. Мы все сильные – хотя бы потому что живем. Ты запутался, сделал неправильный выбор, Фрэнки. Но ты сильный, потому что смог мне все рассказать, потому что прямо сейчас сидишь напротив меня и пытаешься найти выход из сложившейся ситуации. Ты сильный, Фрэнки. Действительно ли Фрэнк хочет решить проблему с «Завтрашним днем», хочет иметь тот шанс, о котором его мама говорила? Он не знает. Он знаешь лишь то, что рассказать близким – правильно. Собрания все еще остаются для него чем-то вроде панацеи, хоть он и понимает самым дальним уголком сознания, что это вредит ему. Но он определенно хотел бы иметь шанс. Фрэнк просто… Он хочет во всем разобраться, все вернуть на места. Его жизнь покатилась вверх тормашками после того злосчастного дождя. Входная дверь хлопнула. Послышался какой-то шорох и тихие слова в прихожей. Дверь на кухню раскрылась, и вошли двое – Вик и Уэй. Фрэнк, обернувшись и совершенно не отдавая себе отчета в том, коснулся своих волос рукой, будто желая проверить, в порядке ли его прическа.