Пью за вас двоих

Гость выглядел взволнованным. Его дыхание чуть сбилось из-за вынужденной спешки, волосы немного растрепались, но глаза были широко раскрыты. Они блестели, словно драгоценные камушки, выдавая какую-то дикую радость, нервозность и в самых уголках глаз – страх и сомнение. Один Бог знает, насколько сильно ему хотелось сейчас схватить в охапку Фрэнка и обнимать до тех пор, пока он не простит его. Его лицо с лихорадочным румянцем было напряжено, ведь – понятное дело – он не мог сейчас исполнить своего желания – хотя бы потому, что он, Фрэнк, все еще сидит за столом, а женщина касается его руки. А еще потому, что лицо парня не выражает никакой радости. – Миссис Айеро, Фрэнк, у нас гости, – обходя мужчину и садясь рядом с женщиной, бодро молвил Вик, вглядываясь в профиль вполоборота повернутого парня. – Вы не будете против друга Фрэнка, миссис Айеро? Лицо матери черноволосого человечка посветлело, наполнилось каким-то детским восторгом. Ее губы растянулись в приветливой улыбке, и она встала из-за стола, чтобы пожать руку этому молодому человеку. – Я рада, что ты к нам зашел, – дружелюбно поприветствовала милая леди, мягко подталкивая его за плечо занять пустое место рядом с сыном. – Фрэнк мне ничего не говорил… – Джерард, – быстро подхватил гость. – Я Джерард Уэй. Со стороны Фрэнка послышался какой-то странный выдох, похожий на тихий свист. – Я Линда, мать Фрэнка. Женщина все же усадила Джерарда на стул и отправилась к чайнику, собираясь угостить этого молодого человека чаем и домашним смородиновым вареньем. У ее детской радости была причина. Линда Айеро впервые знакомится с другом своего сына за многие годы. И это действительно заставляло почувствовать себя чуть лучше – особенно после того разговора. Она просто рада, что у ее Фрэнки есть еще один друг. Он не будет один, когда она вернется домой. Тот свист, что издал Фрэнк, был выдохом облегчения сквозь стиснутые зубы. Просто он понял, кто перед ним. Как бы смешно это ни звучало, он все еще не может различить этих двух. Хотя, судя по тому водовороту проскользнувших чувств в изумрудных глазах, он мог сказать почти уверенно, что перед ним именно Джерард. Просто он – коктейль эмоций на ножках, что и отличает его от брата. Фрэнк неодобрительно глянул на Вика. Ему так хотелось одновременно использовать свой матерный запас и покрепче обнять его, что становилось просто трудно сидеть на месте. Внутри просто поднималось какое-то сильное напряжение, что он ерзал на стуле и покрепче сжимал губы – боялся ляпнуть что-нибудь уж совсем из ряда вон. И, стараясь хоть как-то уменьшить это чувство, он сделал незаметный медленный выдох и откинулся на спинку стула. Причиной этого напряжения также было острое ощущение рядом человека; и не просто человека, а Джерарда. Они слишком близко – их стулья слишком близко. Фрэнк кожей чувствует сквозь тонкую футболку тот жар, что излучает тело мужчины, – это словно какая-то аура, наполненная его теплом и энергией. Айеро чертовски хочется прикоснуться к нему – просто проверить, явь это иль очередная фантазия. Он чувствует, как взгляд Джи скользит по его волосам и румяным щекам, касается ресниц и мельком заглядывает в глаза, словно перышком проходится по носу и застывает на губах. Фрэнк закусывает губу. Ему хочется поцеловать Джи. Вот его шанс. Сколько он представлял себя стойким и сильным во время их встречи. Наши планы редко притворяются в жизнь. Джер даже не коснулся его – лишь взглядом, – а он уже чувствует, как сердце стучит загнанной птичкой, распространяя по телу тот вид наркотика, который считают самым опасным. Правда в том, что Фрэнку сейчас просто необходимо, чтобы кто-то разорвал эту невыносимую минуту тишины, что длится уже слишком долго, иначе он выкрикнет прямо в лицо Джерарду вопрос, который, подобно плотоядному червю, жрет его заживо: «Какого черта он здесь, и почему не уехал еще вчера?!» Он сейчас взорвется. Сидеть так близко и не иметь возможности сказать, что… да хоть что-нибудь, что не вызвало бы подозрений хлопочущей женщины. Поэтому, стараясь держать себя в руках, он смотрит исключительно на орхидею на их подоконнике, не сводя с нее взгляда, а внутри создается такое мерзкое чувство, что все смотрят на него и ожидают именно его слова. Он даже не поздоровался с Джи, не посмотрел – разве что когда тот вошел… – Джерард, а вы давно знакомы с Фрэнком? – вопреки всему спросила Линда, приготавливая чай. Джи оторвал взгляд от Фрэнка – от его губ – и повернул голову в сторону говорившей. У него тоже был один вопрос: «Что скажет миссис Айеро, если я возьму за руку ее сына?» Если он сделал правильные выводы насчет Айеро, то его мать вряд ли знает о его пристрастии к людям своего же пола. Так что лучше руки держать при себе. – О, мы знакомы… м-м-м… – Уэй запнулся, не зная в действительности, что ответить. – Три дня и два вечера – включая этот, – отчего-то напряжено произнес Фрэнк, чуть косясь на Джи. Тот скосил глаза на парня. Как только они встретились глазами, то тут же отвернулись друг от друга, словно ничего не произошло. «Как дети малые, – мысленно усмехнулся Вик, безмолвно, но очень внимательно наблюдая за этими двумя. – Кажется, я подрабатываю в детском саду свахой». – Думаю, это начало долгой и крепкой дружбы, – улыбнулась женщина, доставая из шкафчика печенье. – У вас были какие-то общие знакомые? – Мой брат – директор фирмы, где работает Фрэнк… Они похожи на двух мучеников. Их отделяет тонкая прозрачная стена, которую они сами и построили. Это продолжалось довольно долго. Кучи и кучи вопросов осыпались на Фрэнка и Джерарда – некоторые простые – вроде хобби, – а некоторые заставляли немного помедлить с ответом – вроде вопроса о личной жизни. (Эта женщина явно решила узнать все – вплоть до первого прыщика). Но здесь они предпочли держать язык за зубами, не посвящая эту хрупкую на вид леди в то, что единственные, кого они любят, находятся совсем близко – на соседнем стуле. Пусть это пока останется только их делом. Зато Фрэнк узнал, что Джи в действительности работает актером в театре и живет в Нью-Йорке, а сюда приехал в отпуск и на просьбу брата. Айеро усмехнулся на это – что ж, должно быть, у него есть талант. Только теперь в его голове всплывает мысль, что притвориться – даже сейчас – ему не составит большого труда. Может, Вик специально попросил его это сделать – чтобы заставить его чувствовать себя чуть лучше. Может, Джи ведет себя так сейчас по сценарию, написанному другими. Фрэнк становится хмурым до конца вечера. Ни о каком «лучше» тогда не может быть и речи. «Пусть проваливает, если это действительно так. Мне не нужны подачки». Если брать в целом, то Джерард понравился Линде Айеро. Она считает его интересным как человека и хорошим как друга. Женщина осталась им довольна, насколько могут быть матери довольны друзьями своих детей, и пригласила как-нибудь еще раз обязательно зайти. Джи сердечно заверил ее, что он непременно придет. Вик по большей части помалкивал, но вставлять некоторые комментарии это ему не мешало. Почти все это время он увлеченно поглощал варенье с маленькими печеньками, раздумывая над тем, что Фрэнк и Джерард в действительности так и не поговорили, атакованные расспросами миссис Айеро. А именно для этого он и залез в историю звонков своего мобильника. Но сам Фрэнк провел весь вечер словно на иголках. Его мучила мысль, что Джи играет роль, заказанную Виком или кем бы то ни было другим, что каждое его слово имело подтекст, а каждый искренний и какой-то даже голодный взгляд был в действительности насмешкой над ним и его чувствами. И все же он ничего не мог с собой поделать – его неудержимо тянуло просто посмотреть в его сторону, губы сами изгибались в кривоватой улыбке, когда Джи отпускал какие-нибудь шуточки, а руки тянулись коснуться хотя бы ткани цветной рубашки. У него даже возникла мысль заплатить, чтобы он еще немного побыл рядом, также улыбался и легко разговаривал с мамой. Этакий друг на час. Но он тут же выкинул эту мысль из головы, посчитав ее слишком абсурдной. Еще Фрэнка мучило то, что Уэй может сказать что-то такое, что могло бы выдать его предпочтения, как бы глупо это ни звучало. Он напряженно следил за речью мужчины, готовый в любой момент перевести разговор на другую тему. Для одного дня откровений достаточно, он не готов прямо сейчас за этим столом и в этом окружении поведать матери, что она вряд ли когда-нибудь станет бабушкой. Он абсолютно точно знает, что это убьет какую-то часть в ней, хоть она и постарается скрыть это за любящей улыбкой, но улыбка выйдет горькой; она заверит его, что все в порядке, и она все понимает, но в действительности многое изменится, она многое поймет – прошлое, настоящее, сможет предугадать будущее. Фрэнк не готов разочаровывать мать, когда она так воодушевленно болтает с Джи. Она наверняка будет теперь смотреть и на него, и на Вика иначе, ведь и сам друг пообещал, что будет молчать о себе. Поэтому под всем этим напряжением он к концу вечера был порядком измотанным эмоционально и уставшим физически. Хотя другие выглядели более чем удовлетворенными этим вечером. Когда гость уже поднимался из-за стола, собираясь покинуть дом, Вик неожиданно сказал: – Там темно уже и поздно. Кажется, будет гроза с градом, я сегодня смотрел прогноз погоды. Миссис Айеро, как можно отпустить человека в такое время и при таких обстоятельствах? А если он попадет в шторм, когда будет добираться домой? А если его градом забьет? Мне кажется, лучше, чтобы он остался сегодня здесь. Конечно, никакого дождя сегодня не планировалось, а уж шторма и подавно. Однако светловолосый парень был крайне доволен, когда Лидна Айеро после мгновения раздумий поддержала его: – Действительно, Джерард. Может, тебе остаться сегодня у нас, если у тебя нет завтра утром важных дел? Я могла бы утром сделать оладушки, которые так любил Фрэнк в детстве. Ты можешь лечь в гостиной. – В гостиной сегодня я, – снова заговорил Вик, исправляя ход событий. – В моей комнате сломана форточка, а с комарами я делиться кровью не хочу. – Оу, – пробормотала женщина, упорно ища решение этой проблемы, ведь этот молодой человек был ей очень симпатичен. – Тогда, может, ты ляжешь в комнате Фрэнка? У нас есть толстый матрас, так что на полу будет не так жестко и холодно. А ты, Вик, завтра же сделаешь свою форточку. Миссис Айеро сразу отправилась на поиски постельного белья для гостя, совершенно не обратив внимания на то, что Джерард не произнес ни слова – согласия или отрицания. Он попросту не успел, потому что женщина уже несла ему подушку и тонкое одеяло. Кажется, мнения ни Джерарда, ни Фрэнка не учитываются. А Вик, направляясь в гостиную, ведь в его комнате куча несуществующих комаров, улыбнулся их вытянутым лицам. – Спокойной ночи. Что ж, он сделал то, чего хотел. Он может спать спокойно – постараться спать, ведь стены очень тонкие в этом доме. Фрэнк и Джерард в молчаливом споре, кто пойдет первым в ванную, решили, что это будет именно Джерард. Фрэнк пока приготовит все ко сну. Разумеется, они понимали всю логику действий Вика. Они бы усмехнулись и даже закатили глаза, если бы они действительно думали о Вике на тот момент. Но все их мысли были заняты тем, что они в первую очередь скажут, когда, наконец, останутся одни. Постельное белья для Уэя было с цветочками – мать Фрэнка знает, как заставить своего сына смутиться. Когда Джи вернулся из ванной, Фрэнк прошмыгнул мимо него, коротко сказав, что он может взять любую одежду в его шкафу, ведь на нем было только полотенце, обернутое вокруг бедер, а сам скрылся за дверью ванной комнаты. Когда Фрэнк погасил свет в комнате и улегся на свою кровать, он заметил, что Джи придвинулся с середины комнаты намного ближе – почти впритык к его кровати. Когда электрический свет заменил свет луны и ночных огней большого города, они внезапно поняли, что не знают, как начать разговор. Словно кто-то крепко держал их за горло, не позволяя хоть звуку слететь с уст. Это был страх. Это было сомнение. Это было что-то такое, что держит нас перед прыжком с моста. Мысль, что лучше этого не делать, что, возможно, есть другой выход, когда они стоят на краю. Но ведь есть страховка. Это вполне безопасно. Это для того, чтобы лучше понять себя. Но для начала нужно заставить себя подойти к этому самому краю и посмотреть вниз – сказать что-то вроде: – Твоя мама очень милая. Конечно, взгляд вниз только заставляет сердце прыгать в горле, но это всего лишь внутренняя подготовка к ответственному шагу. Для них обоих этот разговор будет ответственным шагом. Фрэнк поворачивается на бок и вглядывается в лицо мужчины, окутанное темнотой. Его бледная кожа хорошо видна – видно, что ему здесь жарко, а не холодно, его одеяло прикрывает только нижнюю часть тела, оставляя грудь открытой. Руки Джи заложены за головой, а сам он также смотрит на Фрэнка, ожидая какой-то поддержки или хотя бы помощи – спрыгнуть. – Почему ты здесь? Разве ты не должен был уехать еще вчера? Не совсем то, чего желал Джи. Сейчас он хмурится, не понимая, о чем твердит Фрэнки. – Я не собирался никуда уезжать. Я вообще планирую сюда перебраться. Медленно до них начала доходить причина, из-за которой они не оказались в этой комнате намного раньше. Такая простая, такая среднестатистическая. – Джаред, – сказали они в один голос со вздохом. Слушая других, подчиняясь словам других, ты становишься живой марионеткой в их руках. Они будут вертеть тобой как хотят. Эти два человека настолько глупы, что потеряли все это время. Один слушал своего брата, другой – мужчину в черном. Вик самолично позаботился, чтобы сегодня они встретились. Вероятно, никто не рассчитывал, что может появиться такой человек, как он. – А теперь слушай меня, – властным полушепотом заговорил Джи, взяв себя в руки и смотря на оплетенную тьмой фигуру Фрэнка снизу вверх, пытаясь разглядеть его глаза, – я никогда не хотел тебе лгать, никогда в жизни я не притворялся своим братом, кроме того единственного раза. И я об этом бесконечно жалею. Я вообще жалею, что ступил за порог того офиса. Но одновременно и рад – если бы в этот раз я не сделал исключения, я бы не узнал тебя. Это того стоило, поверь, я действительно собирался тебе все прояснить, но я не предусмотрел, что ты можешь постучать в дверь Джареда. Это было слишком грубо и жестоко – то, что он сказал. Но такой он человек, не стоит его винить. То, что случилось… и все же я даже немного рад, что именно так все случилось, ведь я не обладаю красноречием. Нужно было догадаться, что ты захочешь сказать ему что-то в офисе… Но если надо, я снова переживу эти черные две недели, если мне позвонит Вик в один из дней и в самой грубой форме потребует моего присутствия на ужине в вашем доме. Я готов перетерпеть еще сотню мозговых штурмов Джареда, если я буду знать, что ты не оттолкнешь меня в конечном итоге. Потому что… потому что я люблю тебя. Голос Уэя был то уверенным и громовым, то дрожал и запинался. Он прерывался и делал судорожные вдохи, пытаясь подобрать нужные слова. Он действительно дрожал при мысли, что Фрэнк все же любит его брата, а не его. Но того восхитительного свойства было все же не отнять у Джи – он заставлял себя слушать. Глаза Фрэнка были пустыми, лицо не выражало абсолютно ничего, словно он только что не слышал сказанного. Но он был подобен губке сейчас – каждое слово он выхватывал из пространства и закрывал где-то глубоко-глубоко. Голос взрослого мужчины, что признается в любви, бесподобен и ярок – со всеми перерывами и осечками, со всей нервозностью и страхом. Слова признания бесподобны. Фрэнк сжимает губы. Это еще не прыжок. – Мы с тобой знакомы три дня и два вечера. В какой из моментов ты влюбился? Пожалуй, не ему такое спрашивать, но голос Фрэнка – в противовес Джи – сдержан и довольно сух. Он сам был словно искусно отлитой фигурой из лунного мрамора – холодный и бессердечный. И это чертовски ранило мужчину. Он уже действительно хотел встать и уйти в ночь, но разве так просто сдаются? – Человека не нужно знать досконально, чтобы в него влюбиться. Достаточно одного взгляда, касания или слова. Это как резкая вспышка. Просто в какой-то момент ты понимаешь, что полностью влюблен. Такие вещи не поддаются объяснению или толкованию. Это чувства, а не точная наука. Любовь либо есть, либо нет. Все просто. Я хочу узнавать тебя постепенно, разговаривая и проводя с тобой вечера. Может, сейчас я не знаю, какой фильм ты любишь или какую слушаешь музыку, но зато я знаю, как плохо тебе было в детстве. Как много человек об этом знает? Еще там, в самолете, ты доверился мне, как и я тебе. Многие мои друзья знают мой любимый фильм, но то, что у меня внутри, закрыто для них. Я бы хотел посмотреть с тобой твой любимый фильм когда-нибудь, сидя рядом и укутавшись в плед. Я просто хочу быть рядом с тобой, чувствовать тебя рядом, слушать. Я хочу быть с тобой, и для этого не нужно искать причину, кроме той, что мне хорошо, когда ты рядом. И пусть мы знаем друг друга как Джерард и Фрэнк два вечера. Какая разница? Я люблю. – Я люблю тебя. Это получилось совершенно непроизвольно – как дыхание или счастливая улыбка. Три заветных слова сорвались с губ помимо желания. Но Фрэнк не жалеет. Это кажется сейчас таким естественным и правильным – вложить все кипящее внутри в три слова, это кажется таким хорошим способом объяснить все, что с ними происходит. И кажется совершенно обычным, что рука Фрэнка соскальзывает с кровати и повисает в воздухе, что Джи придвигается чуть ближе и переплетает их пальцы в воздухе. Это кажется совершенно естественным и правильным. Как и то, что Фрэнк медленно спускается с кровати, все еще продолжая держать руку мужчины, и усаживается на его бедра. – А теперь скажи, что это не притворство. Просто скажи, что все это правда. Или покажи, где касса твоего театра, чтобы я смог доплатить за представление. Джи сел прямо, располагая другую руку на бедре парня сверху, и мягко улыбнулся, словно называя его таким образом маленьким ребенком, который хочет, чтобы повторили очевидные вещи. Но он не может сказать что-то на это – не когда Фрэнк смотрит взглядом отчаявшегося человека, которому просто необходимо это повторение, чтобы прямо сейчас не вернуться к тому состоянию веселого овоща, коим он пробыл две недели. Ему нужно, чтобы это еще раз повторили. – Это не игра, Фрэнки. Я правда люблю тебя. Я действительно люблю тебя. Можете считать это за прыжок с моста со страховкой. Сейчас есть такое развлечение. Влюбляться. Их губы нашли друг друга в темноте. Они слились в страстном голодном поцелуе, будто стремясь вернуть все то время, что они провели впустую, с помощью этого мгновения. На какое-то время они даже забывают все плохое. Им слишком хорошо сейчас, чтобы думать о чем-то плохом, им слишком хорошо, чтобы просто думать. Для них не осталось ничего, кроме ощущения горячего тела рядом с серебряно-черным отливом, ничего не волновало их, кроме желания никогда не прекращать этот поцелуй, от которого на душе горько-сладко. Это приторная боль – когда счастье причиняет почти физическую боль, когда ты действительно чувствуешь себя самым счастливым в этом чертовски огромном мире. Это происходит, когда длинные пальцы сжимают бедро в особом приступе страсти. Когда рука человека, которого ты любишь, вплетается в твои волосы, крепко сжимает их в кулак, словно желая удержать на месте, не позволить сдвинуться хоть на миллиметр. Это происходит, когда ты чувствуешь, что тебе становится жарко в холодную ночь, а твой лоб покрывает испарина от того, что тебе просто горячо внутри. Ты чувствуешь это напряжение и у своего человека. Ты просто чувствуешь все это и понимаешь, что не можешь быть несчастливым прямо сейчас. – Я люблю тебя. Слышишь? Люблю, – шептал Джи, лаская губами тонкую кожу не шее, опаляя ее своим горячим учащенным дыханием. Слабые электрические разряды, что посылали губы мужчины, заставляли Фрэнка покрыться мурашками, заставляли внутри него образовываться тугой струне, от которой чувствовалось набирающее обороты возбуждение, оживление каждой клеточки тела. Будто эти поцелуи заставляли его проснуться от долгого и беспробудного сна. Фрэнк, слушаясь какое-то маленькое существо внутри себя – сердце, – закинул руку на шею мужчине, откидывая голову, блаженно прикрывая глаза, сосредотачиваясь только на этом несвязном бормотании и обжигающе горячих поцелуях. Уэй начал заметно ерзать под Фрэнком. Совершенно естественный рефлекс – подаваться бедрами вверх, – когда твое тело сковывает одежда и тонкое совершенно не к месту одеяло, когда тебе хочется прочувствовать все то, что заставляет тебя трепетать. Это просто чувство, что все происходит именно так, как должно быть. Это чертова уверенность, что все происходящее – единственно правильное. Но Фрэнк внезапно сжался, когда коснулся резинки своих же старых пижамных штанов на Джерарде, замер, словно вспомнив что-то действительно страшное, на что и сам мужчина отреагировал, замечая слишком явные перемены в настроении. – В чем дело? Их руки давно были расцеплены, и Уэй взял лицо Фрэнки в руки, пытаясь там найти ответы. – Если тебе кажется, что мы спешим… – Нет, – тут же выдал Фрэнк наконец. – Мама. Она в соседней комнате. – И что? – все еще не понимая, недоуменно переспросил Джи. – У нас очень тонкие стены, – понизив голос, словно их могли услышать, произнес парень. Джерард рассмеялся. Такой тихий грудной звук донесся из его растянутого в улыбке рта. Если бы были другие обстоятельства, он бы тоже посмеялся. Но не когда каждое его движение может «услышать» мать. – Какая же это глупость, Фрэнки. Как подростки, честное слово. Миссис Айеро уже видит десятый сон. Это просто уверенность, что все будет в порядке. Это то, что вселяет в тебя этот человек. И вопреки всему ты ему веришь. Поцелуи продолжаются с удвоенной страстью, раскрасневшиеся губы выцеловывают такую чувствительную сейчас кожу. Руки ласкают тела, заставляя выгибаться и постанывать от удовольствия. Кожа горит от прикосновений, а внутри все сжимается в немыслимый комок, когда одежда была сброшена, а одеяло откинуто. Это просто то невероятное ощущение, когда ты видишь перед собой самое красивое существо. Когда ты считаешь его самым красивым со всеми изъянами и недостатками, замечаешь в нем только самое прекрасное. Мгновение, когда Фрэнк поднимается с Джерарда и идет к своему столу на ватных ногах, длится слишком долго. Кажется, ты просто взорвешься, если он прямо сейчас не вернется на место, а Джи снова не почувствует приятную тяжесть его тела на себе. Айеро всего лишь достал цветной пакетик. И он стремится прижаться как можно ближе к мужчине, как может, старается отвлечься от холодных пальцев в чувственном поцелуе, забыв про неудобства. И это получается. Даже когда ты опускаешься на влажный от смазки член и морщишься, ты знаешь, что через секунду станет легче. Ты просто знаешь это. Перед глазами проносятся звезды и галактики, когда касаются того самого комочка нервов, заставляя совершено непроизвольные стоны срываться с губ обоих, потому что эта эйфория взаимна. Ты вцепляешься в руки на своих бёдрах, чтобы иметь какую-то связывающую ниточку с реальностью в этом абсолютно безумном ритме. Ты теряешь голову с каждым звучным влажным звуком своего движения, и это подстегивает тебя ногтями впиться в светлую кожу сходящего с ума человека снизу и позволить себе отпустить все то количество энергии и такого долгого ожидания наружу, преображая это в поток бессвязной глупости и полную отдачу, практически задыхаясь и воспламеняясь. И вы совершенно не следите за тем, что эти громкие звуки врезаются в ваши стены и отскакивают от них, что в вашей комнате витает чувственной запах филии... Просто плевать на все. Низ живота будто готов взорваться подобно огромной бомбе, внутри которой цветное конфетти, собственный член требует внимания, и тогда рука Джи оборачивается вокруг него, заставляя тебя откровенно срывать голос от удовольствия и спровоцировать этот взрыв внутри тела – забиться в судороге оргазма и сильно сжаться. Ты ощущаешь в себе теплую жидкость и слышишь мурлыкающий протяжный звук от Джи – тебе кажется, что ты действительно счастлив. Ты обессилен, а приятная пустота и одновременно наполненность заставляет повалиться рядом с тяжело дышащим Джерардом и еще раз произнести все то, что каждый из вас знает. Просто потому что хочется еще раз попробовать на языке эти слова, ведь они так прекрасны. Ты видишь, что человеку, которого ты любишь, хорошо; его глаза подернуты пеленой безумной страсти и воспаленной, острой любви, и тебе становится невероятно хорошо – настолько хорошо, что ты втягиваешь его в новый поцелуй, словно желая, чтобы этот человек почувствовал эту сладкую пряность кейфа на кончике своего языка. Потому что причина этого состояния он, потому что причина его состояния ты. Это просто то будоражащее чувство любви и счастья, что тебя переполняет, вера, что у вас все будет хорошо с этого момента. Просто уверенность, что вы со всем справитесь. Но эта борьба может подождать до завтра, все подождет до завтра. Сейчас они просто надеются, что заря еще не скоро потревожит их, и что мама не слышала, как звучит их любовь, ведь стены очень тонкие.