Когда небеса разверзнутся

Андерс рассчитывал на то, что после взрыва в Киркволле его внутренняя борьба наконец-то закончится. Но, как так часто, он ошибался. Вначале, в его голове действительно воцарилась тишина. Но уже по пути в Гварен его мысли снова переплелись с мыслями Справедливости. Это совершенно не было похоже на спор между двумя людьми: разные, часто противоположные мысли кружились и сменяли друг друга в его голове, и он сам, как бы он ни хотел, не мог провести границу между собой и духом. Они больше не были двумя различными сущностями, и Андерс постепенно принял тот факт, что он уже давно перестал быть самим собой. Да и как могло быть иначе, все эти годы спустя? Он был настолько истощен своими собственными размышлениями и вопросами, что лишь устало кивал на вопросы Дайлена о своем самочувствии, словно подразумевая «все в порядке». Гаррет, странным образом, вопросов не задавал, а просто молча наблюдал за происходящим и делал какие-то свои выводы. Андерс, безусловно, не был в порядке. Причиной этому был не только и не столько Дух Справедливости в его голове, сколько его собственное гнетущее чувство вины. Месяц проходил за месяцем, и Андерс брел из одной наполовину пустой и угрюмой комнаты замка в другую, из цветущего сада в казавшуюся бесконечной библиотеку, от бесчисленных чаек на пристани к ласточкам, поселившимся под крышей главной башни замка. Все это время он не мог не думать о том, сколько жизней закончилось во время взрыва в церкви Киркволла, не мог не слышать вестей гонцов, которые, бросая своих взмыленных коней во дворе, докладывали Дайлену о восстаниях и праве аннулирования. Дайлен принимал эти вести с каменным лицом, сидя за своим столом из резного дерева, безразлично кивал и крутил тонкое кольцо на безымянном пальце. Он, видимо, не планировал возвращаться в Башню Бдения, и молча принимал к сведению послания Натаниэля, волей-неволей перенявшего управление Орденом в его отсутствие. Гаррет, в свою очередь, большую часть времени проводил в лесу, который тянулся на север от замка. Он настойчиво звал Андерса вместе с собой, однако Андерс предпочитал уходить в мир толстых книг – они были более надежным способом отвлечь его от его мучительных мыслей, вернее от одного и того же вопроса, который появлялся в его голове все чаще. Андерс так и мог до конца разобраться, был ли это его собственный вопрос, или Справедливость наконец-то нашел способ обратить его против самого себя. Было ли справедливым то, что он просто жил дальше после всего, что он натворил? Не было бы более справедливым, если бы его жизнь закончилась тогда, вместе со столькими другими, на площади между Мередит и Орсино? Или может быть в этом и заключалось его наказание – продолжать жить, бессильно наблюдая за последствиями содеянного, за восстаниями и их подавлениями, за массовыми усмирениями, за развязывающейся войной между магами и храмовниками? Этого ли он ожидал, когда собирал ингредиенты для своей бомбы? Мог ли он искупить свою вину? И если мог – то было ли у него право на это искупление? Ни на запыленных страницах книг, ни в своих бесконечных раздумиях он не мог отыскать ответов на свои вопросы, и продолжал жить изо дня в день, стоя на краю бездны, стиснув зубы и уставившись в пустоту перед собой. Иногда он думал, что стал похожим на Дайлена, тенью бродившего по комнатам своего замка, тщетно пытавшегося найти что-то, чего уже давно не существовало – а может, и не существовало никогда.