Я полна сюрпризов :) Ваша Marie.
— Киви, петрушка, ананас, маслята, сметана, соленые огурцы, грецкие орехи, оливковое масло, устрицы, лосось, креветки и, мать его, малиновый сироп! Сироп! Как я из этого собираюсь готовить обед? Что за дерьмо нам привезли, Макс? — повар Бесстрашия гневно жестикулировал толстенькими ручками и щурил глаза-бусинки во время его речи. — Привезли то, что заказывали, — лидер выдохнул и мельком посмотрел на меня. Словно он знает про это. Он-то знает. — Я заказывал другое! — мужчина снова переходит на крик и я вижу, как Макс стирает с щеки что-то. — Я отдавал тебе список. Да меня в пропасть за такой обед скинут! — Придумай. Ты же наш шеф. Не зря же ты шеф на кухне? — Макс поворачивается к повару и приподнимает бровь. Тот, словно по команде, выпрямляется. — К твоему сведению, травить Бесстрашных в мои планы не входит, — он все еще зол. Еще бы, я тоже была бы зла. Лиса, как назло, куда-то смылась и я, Макс, Лорен и Роджер — наш повар, разогреваем морозный воздух в помещении кухни. Я уже говорила, что ненавижу кондиционеры в Бесстрашии? Ух, и меня уже грызет совесть. Грызет не по-детски. Это ведь я «наугад» отмечала нужные продукты. Ну, кто мог знать, что бабушка, гм, то есть Джоан Грей, устроит трепку непутевым бухгалтерам в Дружелюбии и заставит их строго следовать спискам, пришедшим из фракций? И нашему «безумному». Ух, кто мог знать? Два года привозят один рис, да картошку, а тут — на — решили и к нам прислушаться. А Макс едва сдерживает улыбку, глядя на мои душевные терзания. Это так очевидно? Ну, разумеется. У кого еще есть доступ к документам главного бухгалтера Бесстрашия и кто, как не я, помогает ему темными вечерами? Да так, что она потом исправляет их темными утрами. — Я могу помочь, Роджер, — да, я знакома с ним. Первые недели инициации он подкармливал меня, потому что тогда порции были строгими и малыми, и я тухла на глазах со своим неутолимым голодом. Он готовил для меня сытные «вторые ужины», а я в знак благодарности мыла посуду. — У меня опыт имеется. В Дружелюбии, когда урожая нет, приходится готовить из того, что под руку попало. На две головы сообразим. Он переводит взгляд на меня. И…Снова щурится. — Я, кажется, говорил, что не хочу быть сброшенным в пропасть, — вот это оскорбление. Я ошарашено распахиваю глаза и вскидываю брови настолько высоко, что они вот-вот лоб «перелетят». — Она права, Роджер. Оли и еда — это как инь и янь, — я ей сейчас морковь в рот запихну. Комментаторша чертова. — Не отказывайся от помощи. Я Оли доверяю. А ты доверяешь мне? — повар кивает и хватает какую-то белую тряпку. Вытирает об нее руки. Вспотели? В такой холодине? Макс ободряюще кивает мне и выходит из помещения, волоча за собой Лорен. Я смело хватаю фартук, висящий на стене, и повязываю его на себя. А еда для меня действительно целая жизнь. И даже не смотря на то, что с моим лишним весом давно покончено и есть что-то калорийное для меня — чревато повторным ожирением (а обычно все калорийное и есть вкусное) — я нахожу радость в этой «строгой диетической жизни» в обыкновенных на вид вещах — зелени и овощах. Да, что может быть лучше, чем есть хрустящий салат и капусту? Только жареная картошка и пельмени… Чем только не жертвуешь ради любви? Ведь, людям плевать какая там у тебя раскрасивая душа, пока они не клюнут на раскрасивую внешность. И я частенько была на грани. Ведь людская любовь — это всего лишь иллюзия, самая искренняя и чистая любовь именно к тому, что мы едим. Но я вовремя предавалась размышлениям о том, что красивое тело нужно не только для того, чтобы мужчины любили тебя, чтобы ты красовалась перед зеркалом, красивое тело нужно еще и для того, чтобы тебя не вышвырнули из фракции и ты прожила счастливую жизнь, родила здоровых детей. И это стимул. Шаткий, если честно, но стимул. — Идеи, Оли? Нам осталось всего два часа. И я не хочу провести их, гладя свой ритуальный костюм, — Роджер вывел меня из раздумий. Я сидела на краю стола и смотрела в ноги. Из этого действительно сложно, что приготовить. Хотя… Постойте-ка. Ананасы? Киви? Петрушка? Оливковое масло, грецкие орехи и маслята? Ох, бабушка, вот и пригодился мне твой рецепт. — Салат. Есть все, что нужно. Я сделаю салат, — уверенно киваю мужчине и спрыгиваю со стола, бреду к ящикам с продуктами. Мда, их здесь очень много. Очень. На целое Бесстрашие накромсать салатик? Хех, запросто! За два часа? Вот это будет проблематично… — Ладно. Выделить помощников? — я было хотела сказать «нет», но моя гордость на этот раз дала фору здравому уму, и я кивнула. Он свистнул и поманил рукой трех парней в смешных шапочках. Я улыбнулась такому милому зрелищу. Им на вид лет восемнадцать. Подастся на кухню во фракции воинов? У меня таких идей, почему-то, не возникало. — Я еще сделаю чай. Не алкогольный, не бойся, — Роджер хмуро посмотрел на меня и схватил со столешницы пару продуктов. По-моему, он и его люди собрались готовить суп из морепродуктов. Книга рецептов у них есть? Парни обвели меня внимательным взглядом. Да… Оливия Грей — личная «Сойка-пересмешница», из-за которой убили четырех людей, стоит в белом фартучке с кухонным ножом и собирается резать салатики, как верная жена. У меня бы самой челюсть отвисла. — Так. Хорошо. Эм, киви нам… Черт, а сколько нас во фракции? И на какую кастрюлю делать салат? — На эту. Они кивнули мне на огромный чан, что стоял прямо передо мной, а я приняла его за стол. Он был накрыт крышкой и, видимо, именно поэтому я сочла его круглым столом. Да, именно так. — Ох, пропорции, какие пропорции? Среди вас Эрудита нет? — я прикусываю внутреннюю поверхность щеки и перевожу задумчивый взгляд на парней. Те мотают головой. Супер, — Тогда на глаз. Так, киви нам нужно… Ну, штук пятьдесят, наверное… Или сто. Да, берите сто. Очищайте от кожуры, режьте на колечки. Ну, кольцами, вы поняли. И напополам, и еще раз напополам. Я смотрю на их реакцию. Но среагировал только один. Он скупо кивнул мне и потянул за собой ящик с фруктом. — О, один справишься, да? — бурчу себе под нос, но сама не понимаю, почему я недовольна. Это же хорошо. Тест, Оли, тест. — Так, тогда берем ананасов штук пятьдесят. Черт, непривычно в таких количествах, — я издаю смешок, но тут же меняю выражение лица на серьезное, не найдя на их физиономиях ни намека на улыбку. — На кружочки, потом на кубики, — о, да ты прирожденный повар, Оливия! И сленг у тебя отменный. Второй парень цокнул и потащил за собой еще один ящик. — Бери маслята, мой, и жарь на оливковом масле. — парень хотел мне что-то сказать, что я подняла руку в знак протеста, — Просто следуй указаниям. Я отвернулась. Но никаких звуков не последовало. Он, что, не хочет делать это? И когда я поворачиваюсь, чтобы повторить свои слова снова, я замечаю, что он приспокойненько моет грибы под струей воды в паре метров от меня. Это его рабочее место? Сама же я хватаю два огроменных пучка с петрушкой. Это даже пучком не назвать. Вы видели, как связывают сено для коров? Сено! Не петрушку! И вот таких два пучка. Больше не надо, я думаю. А где ее вымыть? — Эм, парень, — я несмело окрикиваю поваренка, моющего грибы, — Могу я петрушку помыть? Тот улыбается. О, не все они такие безэмоциональные. — Нам привозят уже помытые ингредиенты. Все стерильно и свежо. — А тогда на кой-черт ты моешь грибы? — Ты сказала. Я едва подавляю смех. Господи Боже, вот что он хотел мне сказать! Ну, тем лучше. Да и ящики эти выглядят новыми. Не те ржавые, что были раньше. По инициации помню. Глазами ищу столик. В конце комнаты есть свободный. И я, закинув на плечо эти пучки и размашистым шагом идя к этому столу, вдруг натыкаюсь на кого-то. В прямом смысле. Носом. О плечо. И роняю траву. — А ты что здесь делаешь? — ох, Крис. Не был бы ты Крисом, я бы тебя отмутозила. Ведь теперь мне придется мыть уже не чистую петрушку. — Встречный вопрос. На кухне? Чем же ты перед Эриком провинился? — я хмуро подбираю траву и наклоняю голову набок. Никакой нормальный человек просто так сюда не пойдет. Голодный, псих — да. Но нормальный. Здесь же работает Роджер. А он, может, и милый внешне, но все-таки Бесстрашный. И может хорошенько приемом из каратэ похитителя еды устранить. — Ничем. Я просто стараюсь не попадаться ему на глаза. Сегодня он у нас моделирование проводит. Ты же на кухне, — он недоволен? — Так говоришь, как будто я враг народа. Ну, на кухне и на кухне. Могу тебе, если что, активированный уголь выделить. — Ты забыла про мой страх? Я хмурюсь. Точно. Не хочет, чтобы Эрик это видел? И так увидит на контрольном моделировании. Или он надеется, что сможет побороть его? — Может, поможешь мне? — я протягиваю ему траву, в надежде, что он все же согласится. Он просто смотрит на меня, как на умалишенную. И я уже готовлюсь к отрицательному ответу. Глаза грустнеют, плечи опускаются. — Хорошо, — он аккуратно берет из моих рук петрушку и идет к крану. О, да ты просто Бог манипуляций. Грустный взгляд на парня, которому ты нравишься — и он уже на все готов. Тем временем иду к пакетам с орехами. С ними ничего особенного делать не надо. Просто порубить и высыпать в чан. — Фирменный салат? — Как ты узнал? — По ананасам и маслятам. Я улыбаюсь. Да, этот салат готовят многие в Дружелюбии. Но у каждого свой неповторимый рецепт. Изюминка. В случае бабушки — петрушка и киви. Я мельком смотрю на Криса. Тот улыбается тоже. — Петрушку можно просто порвать — эффект тот же. А грецкие орехи не обязательно рубить. Цельными буду смотреться дороже, — о, а он разбирается в кулинарии? Ладно. Я киваю ему, и парень идет к огромной кастрюльке. И прямо над ней начинает рвать траву. Поваренок с киви удивленно смотрит на него, а когда переводит взгляд на меня, я лишь ободряюще улыбаюсь. Все в порядке. Так надо. Тем временем беру огромный пакетик с грецкими орехами. И высыпаю всю пачку. — Не слишком ли много? — Крис хохочет и приступает ко второму пучку. Я ничего не отвечаю ему. Просто оглядываю парней, которые заняты другими продуктами. Работа кипит. О, а теперь чай! Смотрю на часы. Прошел целый час, а мы толком ничего не сделали. Час! Так быстро! — Ты должна сделать еще что-нибудь? — я облизываю губу и ищу какую-нибудь большую емкость для того, чтобы заварить в ней напиток. И не нахожу. — Чай. С малиновым сиропом, — я снова ловлю улыбку Криса. Почему, некоторые люди улыбаются постоянно, а из других ее не вытрясти? И не то, чтобы я хотела увидеть улыбку Эрика… — Фанат дружелюбной кухни.***
— Чая, кофе? — и на кой-черт меня заставили дежурить по верхним столам? Я же выполнила свою часть. Приготовила салат. Нет, Роджер освободил своих чертят и те свалили куда-то. А я осталась на кухне одна одинешенька с кружевным фартуком, Крисом, и кучей еды. И кому ее разносить? — О, чай отравлен? — я перевожу взгляд на очередного своего «клиента», к которому подхожу с подносом. — В тебе достаточно яда, Эрик, — фыркаю и ставлю чашку с чаем на его стол. Он сидит один. За центральным столом. Макс чуть поодаль. Он ухмыляется. А я замечаю, что на верхнем этаже разнесены все напитки. Тем лучше. Может, ребята уже пришли и я, наконец, смогу отдохнуть? Но нет. Их опять нет. Стоит только огромный поднос с тарелками. С салатом. И я гневно шепчу проклятья тому, кто приготовил их. — Эй, Оли, твой папа — хлеб? — я ошарашено смотрю на какого-то парня, что сидит через один стол от Эрика, к которому судьба снова подвела меня. — Нет, — раздраженно мотаю головой и ставлю перед своим командиром тарелку. Суп уже стоит. Ох, значит, не одна я работаю на разносе. Увидеть бы моего помощника. — Тогда, откуда у него такая крошка? — я чуть не роняю тарелки, услышав хриплые смешки с его стола. Юморист. — Эй, а твой папа Достоевский? — удерживая одной рукой поднос, второй я поправляю фартук. — Нет, — тот как-то непонимающе смотрит на меня. — Тогда, откуда у него такой идиот? — Эрик издает громкий смешок, и я щурюсь, заметив то, что только мой командир понял шутку. — Юмор для избранных, стиф. Не пытайся понять, — Эрик насмешливо смотрит на паренька, а после поворачивает голову ко мне. Но я снова избегаю его взгляда и шагаю к следующему столику. Где-то поодаль я слышу, как разбивается посуда, и резко перевожу туда взгляд. Какой-то новичок разбил тарелку. И я слышу «К несчастью» слева от себя. Не стоит верить в приметы, особенно в плохие. Потому что-то, что мы считаем признаком неудачи, в конечном итоге может быть большой победой, а проблемы обычно мы создаем сами, а потом сами же их решаем. Чтобы все было хорошо, нужно верить в себя, а не в приметы. К счастью. Не отравится хоть. — Спасибо за помощь, Оли. Дальше мы сами, — паренек, что резал ананас, берет из моих рук поднос, и я едва успеваю схватить одну из тарелок. Непонятно зачем, только. Так и стою посреди верхнего этажа, сжимая пальцами посуду. В следующую секунду, я уже шагаю к лестнице, чтобы спустится вниз. Я никогда не ела наверху. И не горю желанием. — Может, мне компанию составишь? — я удивленно разворачиваюсь на пятках и одариваю лидера недоверчивым взглядом. Он зовет меня подсесть за его стол? Эрик? Меня? За стол? Оливия, кто-то подложил в овощи наркотики. Или галлюциногенные грибы прислали. Но в любом случае, я подхожу к его столу и сажусь напротив. Он дырявит меня изучающим взглядом, пока я тянусь к столовым приборам. — Тебе неловко? — игнорирую его. Что ж, начинать обед со второго — не самое лучшее. Эрик, словно прочитав мои мысли, пододвигает ко мне свою тарелку с супом, за что получает еще один недоверчивый взгляд, — Ненавижу рыбу. — Люди стали выбрасывать книги. Недолго этой фракции осталось, — я лишь беру ложку и подцепляю кусок рыбы в крем-супе. Пахнет довольно вкусно. — О, а ты копалась в мусорном баке Бесстрашия? — пока я заношу ложку с супом в рот, я чувствую, как мужчина ухмыляется. — Было дело, — сглатываю, облизываю губы и бегло смотрю на Эрика. Все такой же холодный. Неудивительно, что горячий суп не ест. Боится растаять. — Кстати, насчет книги… — Оставь ее себе, — мужчина берет вилку и нанизывает на нее гриб и ананас. Убойная смесь. Все оставшееся время мы сидели молча. Я ела и иногда пыталась поймать взгляд Эрика, но тот все время смотрел в свой телефон и что-то строчил. Вот тебе и век технологий. Живое общение заменили интернетом. Время обеда кончилось — я поняла это по уходящим людям. И лидер ушел вслед за ними. Не сказав ни слова. Просто встав со своего места и оставив меня в одиночестве доедать салат.***
Что делает закат солнца прекрасным? Наверное, не только яркие краски. Мы наблюдаем закат в конце дня. Которым был день? Принес он нам радость или печаль? Мы сделали доброе дело на благо других или, наоборот, сделали плохой поступок, огорчили кого-то? Такие мысли не приходят утром: оно для надежд, планов. День проходит в заботах, занятый делами. Когда солнце заходит за горизонт, подбивают итоги. Это время соображений о жизни, о красоте и вечности природы, о нашем месте в ней. — И с каких это пор ты торчишь здесь, Грей? — я даже не поворачиваю головы. Неудобно в моей позе. Я стою на самом краю, оперевшись руками о своеобразную периллу, и с закрытыми глазами вдыхаю прохладный воздух. Прохладный и ласковый. Невероятное блаженство. — Здесь лучше наблюдать за закатом, — тихо шепчу я, чувствуя, как кто-то стоит возле меня. Шаги я не слышала. Может, прослушала? Он молчит. И это заставляет меня спуститься с небес и открыть глаза. Теперь солнце не кажется мне красным апельсином. Оно мне кажется ананасом. Смешно. Теперь оно ярко-желтое и очень позитивное. Может, потому, что я сегодня сделала много хорошего? Да, накормила фракцию. Это определенно добрый поступок. — Мое присутствие так волнует тебя? — пока он не произнес это, я не покрылась мурашками и не повернула голову. Да, волнует. В основном потому, что он часто появляется рядом со мной. Слишком часто. И, не то, чтобы я была против, нет. Я «за» всеми руками и ногами, но ничего не делается без причины. И эта причина не дает мне спать спокойно. — А куртку с собой взять было бы более разумно. — Может, тогда обнимешь меня, горячий парень? — я снова поворачиваю голову к небу. И ловлю нотку непонимания. Похоже, я спугнула его. И наш разговор. Что ж, ты часто делаешь необдуманные поступки, Оли. Для тебя это привычно. И самое необычное было не в том, что солнце все не садилось, хотя час довольно поздний для этого, необычное было в том, что Эрик действительно обнял меня. Эрик! Меня! Обнял! И вызвал в моем мозгу сумасшедшее выделение эндорфинов. И, если честно, я только спустя некоторое время поняла, что это не объятья. Он просто сгреб меня своей здоровенной рукой и прижал к груди. Вторая находилась незнамо где. И я даже не хочу знать, что сподвигло его на это. При любом раскладе, мои мурашки не ушли, голова все еще повернута к солнцу. Мне тепло — это да, мне приятно — это да, но кроме этого мне теперь еще и тревожно. Ведь теперь я мучаюсь не только над причиной нашего общения, теперь я мучаюсь и над причиной этого обыкновенного жеста. Заботы. Я не знаю почему, но это показалось мне заботой. Потому, что я безнадежный романтик и во всем ищу скрытый смысл. Грей, он просто любит наблюдать за тем, как ты глупо краснеешь! Не тай, как пломбир под июльским солнцем! Нельзя таять в присутствии Эрика! Что ж, в одном я уверена точно — теперь я целую неделю могу не смеяться и не есть шоколад. Гормоны счастья и так в избытке. И их могло бы быть больше, если бы не вибрация в кармане джинс Эрика, из-за которой его правая рука, прижимающая меня к горячему тросу, полезла за телефоном в карман. И после, я почувствовала, что этот самый горячий торс отстраняется от меня. И я поворачиваюсь лицом к лидеру. — Твой тонкий юмор стал черным для парня, — сердце екнуло. Еще одна смерть? За что? Я было очень доброжелательной сегодня. Не наорала ни на кого. Накормила. Они издеваются? — Иногда мне кажется, что они психи. — Только иногда? Я прикрываю глаза. А ведь день так хорошо начинался. Предчувствия обманчивы. — Я с тобой? — Эрик скупо кивает и шагает к лестнице. Я за ним. Скачу по ступенькам, едва поспевая за лидером. В лифте прячу глаза и думаю о своем. Не одна я. Всю дорогу не говорим ни слова. А когда выходим на улицу, меня хватает удар. Как молния. Сквозь все тело. Даже в тусклом свете желтого солнца я вижу кровавые следы от ботинок. А когда поднимаю глаза, замечаю Макса, который взволнованно смотрит куда-то сквозь меня. — Зрелище не из приятных. Может, не стоит? — я жду ответа. Его не следует. И только спустя мгновение я понимаю, что этот вопрос адресуется мне. Отрицательно мотаю головой, — Ладно. Идем. Я не помню дорогу. Я помню только широкие спины мужчин, идущих впереди меня. И кровавую полоску, тянущуюся от двери амбара до стены. Какая ирония. Рядом с трупом написано «Сын Достоевского». И как обычно прокол в груди. В сердце. Накрываю ладонью губы, сдерживаю рвотный порыв. — Мне вообще ни с кем общаться нельзя, — тихо шепчу, прежде чем выхожу из здания, не обращая внимания на две пары глаз, устремленных мне вслед. Я — не трусиха. Нет. Я просто эмоциональная. А еще я Дружелюбная в Бесстрашии, что делает меня уязвимой. Они хотят показать свою мощь лидерам? И показать мне, что они надежны и готовы защищать меня до последнего? Следовать за мной? Это не так. У меня такое чувство, что желают они одного, их действия отражаются на мне по-другому. Я в ужасе. В немом ужасе. Они заставляют меня замкнуться в себе. Вероятно, они не знают, что я сентиментальна. И что во всем виню себя. И что такими темпами они не сделают меня уверенной, а сделают истеричкой. Безумной. Нелюдимой. Я не помню, как я дошла до своей комнаты. Прямо рядом с дверью я рухнула на пол и зашлась в хриплом протяжном кашле, обжигающем и саднящем мою глотку. Слезы, как по команде, покатились из глаз, а я обвила ноги руками и уперлась головой о стену. Тошнит. До сих пор в носу стоит этот ужасно неприятных запах крови. И я пытаюсь беззвучно закричать, чтобы выпустить из себя все эмоции, все разочарование, скопившееся во мне за это время. Но к горлу подскакивает комок. И все свои усилия я трачу на то, чтобы проглотить его. Каждый царапающий изуродованное горло кусок. Исчадье ада. А Эрик был прав. Смерти невиновных людей. Ты принесла эти смерти. Удивительно, как в один миг мое блаженное настроение превратилось в ободранное. Дырявое. Черное. Как портрет Дориана Грея. Гниющая душа, умирающая с каждым его грехом. И что сделал он? Убил себя. Ты обезумела, Грей. Ты уже обезумела, раз хочешь сделать подобное. Но почему-то плюсы моей смерти перевесили минусы. И я медленно встаю со своего места и кидаю взгляд на огромное окно в конце коридора. Его можно открыть. Вот ты и полетишь, орел Бесстрашия. Ручка, как назло не поддается ослабевшим рукам. Она не поворачивается, от чего во мне зажглось желание разбить его к чертям собачим, но вовремя я понимаю, что стекло пуленепробиваемое. А тебя — кучку костей — оно и подавно выдержит. Еще раз удостоверившись в том, что окно для меня не станет вратами в ад, я уныло обвожу его взглядом. Крыша. Вот тебе и темная сказка. К счастью, дверь на крышу не захлопнулась, что придало мне сил. И уверенности. Вот в чем они дали нам уверенность. Вот до чего они нас довели! Крыша непривычно светлая. А желтое солнце все еще над горизонтом. Я аккуратно шагаю к краю. Высоко. Просто так упасть я не смогу. Нужно спрыгнуть. Разогнаться и спрыгнуть. Уверенно шагаю подольше от края и делаю рывок вперед. Останавливаюсь в паре шагов. Нет. Ты не сможешь, Оливия. Ты не сможешь покончить жизнь так просто. Нужна большая амплитуда. Больше разогнаться. И вот через несколько секунд я уже стою на другом конце крыши и снова делаю рывок. И мою ногу пронзает боль. Резкая. В следующую секунду ногу сводит, и я падаю, обхватываю ее и с горечью замечаю, что меня подстрелили. Мою ногу прострелили. И теперь не только слезы капают, как из крана, который забыли закрыть, еще и кровь из моей ноги. Кажется, мне пробили крупную артерию. — Похоже, ты свой грецкий орех с остальными в салате смешала, Грей, — он разозлен. И мне плевать на то, что он делает здесь. Мне плевать, почему он снова рядом. И у меня нет желания спрашивать у него «Почему ты суешь свой нос в мою жизнь опять?». Эрик прострелил мне ногу. Подбил меня. Спас или обрел на смерть? — Зачем ты это сделал? — и я не удивляюсь тому, что мой голос осип. Снова. От волнения? Разницы никакой. Я ненавижу кондиционеры в Бесстрашии. — На кой-черт ты хотела сброситься с крыши? — Хотела и хотела. Тебе какое дело? Грубо? Нет. Для Эрика моя грубость давно стала причиной смеха и издевательств. Я хотела сказать ему еще что-то, но нога снова дала о себе знать. И я сжимаю ее обеими руками, чтобы предотвратить обильное кровотечение. Бесполезно. Я обессилена. И мои усилия только приблизят меня к свету в конце туннеля. А ведь ты хотела умереть по-другому. — Дура. Тупая стиф, — он снимает со своих джинс кожаный ремень и затягивает мое бедро, с силой откинув меня назад. Моя голова коснулась каменного пола крыши, и я попыталась расслабиться. Не вышло. — Я просто хотела показать им, что лидеров нельзя сломать, — хрипло шепчу я, от чего вдруг Эрик, уже затянувший мое бедро, удивленно переводит взгляд на мое опухшее лицо, — Что они устранили их символ восстания — их лидера. А значит, без усилий устранят и их самих. Ведь без меня они потеряют свою цель. И себя. Взгляд Эрика вдруг резко меняется. — Какая ты… — Тупая? Знаю. Но я просто хочу покончить с этим раз и навсегда. Я не хочу видеть эти смерти. Нет, я слышать о них не хочу. Думать! Мужчина что-то строчит в своем телефоне. Может, хватит? Куда ни плюнь — везде гаджеты. Везде! И то, что ты переходник из Эрудиции еще не значит, что ты в технологиях разбираешься круче всех. А он все делает так, будто он здесь папочка. На ринге, в больничном крыле, даже в столовой. И это заставляет меня почувствовать себя здесь никчемной. Снова. И захотеть бежать. Снова. Но мне остается лишь ждать Фора. Ждать. — Мы сможем их нейтрализовать. — То есть ты, да? Ты все берешь на себя. И все делаешь ради себя. Чтобы твоему заду ничего не угрожало. И, знаешь. Плевать. Сделай это, чертов эгоист. Только быстрее. Я не хочу быть здесь еще одним свидетелем. Тот как-то странно косится на меня. А я пытаюсь пошевелить ногой, которую не чувствую. И оба не получают никаких результатов. Нога все еще на одном месте, а я все еще не могу смотреть лидеру в глаза. — Неужели, ты думаешь, что я делаю всё только ради себя? — ох, люди! Вы все вкладываете в слова какой-то глубокий смысл. Какой-то намек. Но, прошу заметить, в таких ситуациях я не могу вселенски мыслить и улавливать каждую ниточку. Я не могу технически. И не хочу. — Ты — зверь, Эрик. Холодный, неприступный психопат. Смотри уж правде в лицо. Ты чисто логически не можешь делать что-то на благо других. Все ради себя. Ссылаешь на естественный отбор. И он происходит в этих каменных джунглях. Только ты возомнил себя здесь львом, а других кроликами и зайцами. Это не так. Львы на то и короли, что благородны и готовы жертвовать собой ради других. А ты эгоистичный трус, который не способен ни на какие эмоции. Ты садист. Монстр. Я до сих пор не понимаю, что сподвигло меня на эти слова. Что-то другое правило мной тогда. Не отчаянье ли? Не знаю. Я помню, как текли тогда из моих глаз жгучие слезы, как пульсировала нога и я видела, что кровь из нее все течет и течет, несмотря на то, что ее перетянули. Я была в панике. И в ужасе. Я была раздавлена. Оливия Грей — человек, прошедший через пули, через голод, через инициацию и Эрика, который пытался отправить меня к афракционерам, но вовремя тогда я поладила с Максом. Получается, только Макс удерживает меня здесь. Только он. Не мои снайперские таланты. Именно Макс, которому интересно — как повлияет на Бесстрашие эта смелая толстушка из Дружелюбия? Никак. Это Бесстрашие на нее влияет. Прошел день, два после этого. Я отлеживалась в Больничном секторе и пила какие-то препараты, которые должны были ускорить мою регенерацию. Все это время в моей палате торчал Крис. Пару раз, пока я делала вид, что сплю, я слышала голос Эмбер и Лисы. Они разговаривали о чем-то. Пока я спала. Когда я открывала глаза — их образы рассеивались. И только по рассказам Криса я могла сложить картинку, что была здесь. В основном, Лиса рассказывала Эмбер о том, что в последние дни я была нелюдима. И общалась только с Эриком. Она до сих пор не поговорила со мной после этого. Мы до сих пор не выяснили с ней отношения. И, знаете, даже не смотря на то, что пробитая артерия в моей ноге, как назло, не срасталась, и целостность ее пытались восстановить искусственным путем, иначе мне бы грозили неприятные последствия, я все еще виню себя в этом. Смешно, да? Сначала делает необдуманные поступки, потом винит себя и страдает. Да, в этом моя сущность. Каждого из нас. Мы все импульсивны. И все думаем, что-то, что мы заработали — только наше. И оно не уйдет. Но как мы, черт возьми, ошибаемся. И я потеряла нормальные отношения с Эриком. Пару раз ко мне заходил Макс. Он рассказывал о том, как продвигаются дела. А когда я не могла набраться смелости и спросить у него про дела своего командира, он грустно улыбался мне и говорил, что именно он и ведет расследование. И что убийств больше нет. И что я могла бы просто сказать ему спасибо за то, что он спас мою жизнь. Ведь Эрик, вроде как… Слегка благороден, да? И для Макса это было открытием и приятным шоком — видеть, как я лажу с ним. Как мы обсуждаем какие-то рассказы, как он стебется надо мной, а я терпеливо жду конца его хриплого смеха, как он игнорирует меня, а я смешно злюсь. Макс говорит, что Эрик, на удивление, был терпим со мной. А я все была такой же неугомонной и непослушной. И он тоже считает, что глубина души человека измеряется не его поступками, а моментами, когда он сожалеет о них, или радуется им. Моментами осознания. И никто не видел того, чтобы Эрик был недоволен или же наоборот — рад, своим поступкам. Кроме меня. Мне удалось сделать это. Случайно. Когда я увидела злость в его глазах на месте первого убийства. Страх в его глазах, когда Макс спрашивал о доказательстве моей причастности. И я до сих пор не понимаю, почему он тогда боялся. Время прошло, а я все еще теряюсь в догадках. Может, в тот момент он не Макса боялся? А себя? Кто знает. В любом случае, как бы Макс не открывал мне глаза на правду — она была бесполезной. Момент упущен. Я оборвала все нити, связывающие меня с моим командиром. Если раньше я просто его бесила, потом заслужила его внимание и книгу Оскара Уайльда, то теперь он просто был безразличен ко мне. Ведь что может быть хуже ненависти? Только безразличие. Отсутствие эмоций. Убеждение, что ты не чувствуешь ничего к нему. И не должна. Что он этого не достоин. Ни ненависти, ничего. И пока я лежала в больничном секторе, белые стены которого давили на меня не хуже компрессора, я каждую секунду думала обо всех моих ошибках. Начиналась эта цепочка с самой больной ошибки — с моего перехода в Бесстрашие. Венчалось не менее большой ошибкой. Ошибкой на той крыше. И теперь я убеждена в одном — я должна была подавить поток эмоций и просто сказать ему «Спасибо, что спас меня от суицида». Все мы совершаем ошибки. А для меня это вошло в привычку. — Тебя рано выписали, Оли, — ко мне подошел какой-то парень. Какой-то. Да, Грей. Стоит тебе пропустить пару дней, а ты уже забываешь имена новобранцев, страхи которых ты видела, как свои. — Я должна подготовить вас к контрольному тесту. Не все же делать Эрику, — я просто улыбаюсь парню и делаю еще один шаг. Нога еще болела, но с чем другим, как не с болью мы живем все время? Мы должны привыкнуть к ней. — Он тоже не появляется. Нас Лорен тренирует. Я облизнула пересохшие губы. Значит, он по полной отдается поискам мятежников. — М. И как у тебя успехи? — я, наконец, вспомнила имя того парня. Бен. У него было самое большое количество страхов среди новобранцев. Зато справлялся он с ними быстро. Что особо не выделяло его среди других. — Поборол один. Случайно вышло, — я кивнула ему и завернула в коридор, ведущий на кухню. Сейчас раннее утро. Ни намека на завтрак. А что бодрит утром? Кофе. Черный. Я должна занести Максу бумаги Лисы, которые она проверяла, исправляла всю ночь. А сейчас мирно посапывает в обнимку с линейкой. К тому же, должна же я хоть как-то быть заинтересованной в делах Бесстрашных. Может, распорядки новые? Пока чайник кипел, я искала в шкафах Роджера баночку с кофе. Он любезно предложил мне помощь и сказал сесть, чтобы не напрягать больную ногу. И спустя несколько минут я медленным шагом иду вдоль коридора на пятом этаже главного здания Бесстрашия. Этот этаж — что-то вроде офиса. И именно здесь работают наши бухгалтера. Все, кроме Лисы. Еще здесь работает Макс. И здесь принимают послов из других фракций. — Я принесла бумаги. Лиса попросила передать. Ты подпиши их, а потом подкинь мне на цокольный этаж. Я подменю Лорен и займусь новобранцами. Хватит бездельничать, — пока я задом открывала дверь, я уже довольно громко произносила приветственную речь. А когда повернулась, чтобы закрыть ее тем же местом, я встретилась взглядом с голубой бездной. Да, со скалами и льдами. С тем, с кем встречаться не хотела вовсе в эти последние дни в Бесстрашии. И, видимо, не одна я была не рада такому столкновению. Я поняла это по тому, как отреагировал Эрик на кофе на его джинсах. — Блять! — я аж подскочила на месте, едва удерживая кружку. Эрик сделал пару шагов назад и опустил взгляд на мокрое место. От которого шел пар. Вот черт. — Прости, — я метнулась к столу, поставила на него спасенную кружку, которую я мысленно присвоила Максу, и пробежалась глазами по столешнице в надежде найти что-нибудь, что улучшит его страдания. Хотя, это еще чьи страдания придется улучшать, Оли. — Сука! — я еще отчаянней начала метаться вдоль стола, чтобы схватить какую-нибудь вещицу. И первое, что мне попалось под руку — полотенце, что висело рядом с раковиной. И я в мгновение подскочила к лидеру, совершенно забыв о больной ноге, и попыталась поймать его руку, чтобы всучить ему полотенце. Но его кулаки были сжаты, а его глаза метали молнии, которые до чертиков пугали мой внутренний мир. Вот таким ты его и запомнила с инициации. Молодец. И вернула его таким же в твою реальность. Не придумав ничего вразумительного, я просто прижала свою ладонь с мокрым холодным полотенцем к паху Эрика. И я считала это совершенно нормальным, пока не почувствовала, как на мою ладонь что-то давит. Что-то габаритное. Я несмело опустила глаза на свою руку, потом в секунду перевела взгляд на Эрика, который все так же грозно возвышался надо мной за одним исключением — теперь его глаза излучали не только злость, усмешку! И растеряно открыла рот, после чего отвела руку от его джинс. Мокрое полотенце шмякнулось на пол, а я прикрыла губы рукой. А после того, как я почувствала запах кофе, исходящий от нее, и вовсе отвела руку за спину. Неловко вышло. — Это случайно вышло! В мои планы не входило проливать на тебя кофе сейчас, — на языке крутилось «В отместку за мою ногу», но я решила, что лучше промолчать. Молчание — золото. И если я буду молчать, у меня хоть будет шанс, что Эрик не изобьет меня до полусмерти. Как тогда на ринге. — О, значит, потом ты бы сделала это с удовольствием! — я сморщила нос. Не умеешь ты слова подбирать, Грей. Я упорно пропускала его ругательства, неприятные моему слуху. Пропускала. Пока меня не передернуло. Это еще кто перед кем виноват! — Было бы хоть на что проливать! Взгляд Эрика перестал быть злым. Он стал… Очень насмешливым. Словно, это не оскорбление, а глупая шутка. Хотя, кто знает… — О, Оливия. А твои колени, когда ты увидела мой член, дрожали так, что выдали твое волнение. Слишком великоват для первого раза был, да? Я опешила. Эрик все стоит и хищно ухмыляется, а на моем лице столько эмоций. И злоба на лидера, на себя, непонимание, растерянность, даже обида на Макса, которого здесь и нет вовсе. — О чем ты? — пискнула я, чем вызвала еще один хищный взгляд. Голос восстановился за четыре дня. Но вот мой невроз, увы, не пройдет никогда. И он постоянно подводит меня. В груди завязался узел. — О, а ты не помнишь? Неудивительно, после такого не только память отшибет. Я все так же стою в недоумении. В голову прокрались ядовитые мысли. Подозрения. Нет, не могла же я в самом деле. Пьяная. Нет. Нет! — Признаться, я был прав. Даже в свой первый секс ты показала себя лучшим образом. Горячая, — я сделала короткий вдох. Об этом мог знать только Крис. И тот, кто лишил бы меня девственности. Крис и этот парень. Крис. И парень, который тоже будет знать об этом. Получается, этот парень — Эрик? Нет. Нет. Ты пала слишком низко! А еще ниже он, раз воспользовался положением. — Ну, не расстраивайся. Когда-нибудь ты вспомнишь об этом, — он театрально надул губы. А я снова сделала рывок и замахнулась, чтобы дать ему пощечину или… Черт, хоть как-нибудь причинить ему большую боль, чем горячий кофе. Потому что внутри этот узел из нервов защипал и, казалось, разросся в несколько раз. — Да на тебя кофе пролить мало. Таких, как ты кастрировать надо! — он перехватил мою руку и больно сжал запястье. От неожиданной боли я согнула колени и исподлобья посмотрела на Эрика. К счастью, у меня осталась вторая рука, которой я попыталась проделать то же самое, но и эта попытка не увенчалась успехом. Ноги! Когда я собралась нанести удар по его паху, он завел мои руки назад, и я больно ударилась грудью о его грудь. Сжала губы так, что они побледнели. Тварь. Я попыталась закричать, чтобы хоть как-то отвлечь от работы бухгалтеров в соседних кабинетах, но очень некстати я оказалась заткнута. Рваным поцелуем. Грубым. И настолько неприятным мне, что я в отчаянье попыталась укусить Эрика за губу, прокусить ее. Пустить кровь. Но это только усугубило мое положение. Теперь этот развязный односторонний поцелуй едва не стал двухсторонним, к тому же мокрым, за счет крови Эрика. Горячей крови. Со вкусом металла. Соленым. — Удачного дня, орел Бесстрашия, — он оттянул мою губу зубами и хищно ухмыльнулся, прежде чем вышел из кабинета, громко хлопнув дверью. И в это мгновение я забыла про боль. Про простреленную ногу. Про мою губу, что тоже оказалась повреждена. Про руки и про мое достоинство. Я переспала с лидером Бесстрашия. Когда была пьяна. Тебе нельзя пить, Оли. Я облокотилась о стол Макса и прикрыла глаза. Ждать его не буду. Просто оставлю кофе и бумаги. Надеюсь, время пролетит быстро. Хочу завалиться спать. Навсегда. Вечным сном. Выхожу из кабинета Макса несколько минут погодя. Вдруг, снова наткнусь на Эрика. К счастью, его нет. До завтрака все еще куча времени. Поэтому я спускаюсь на цокольный этаж и закрываюсь в комнате. Не хочу ни с кем разговаривать. Быть здесь не хочу. Бежать. Фор, ну, где же ты? Вторая неделя подходит к концу.« — Что значит счастье? — тихо переспрашиваю я, сощурившись и внимательно посмотрев на какую-то странную фигуру, что стоит передо мной. Между мной и входом во фракцию Бесстрашия все каких-то пара метров. И этот чудик. Он выглядит устрашающим. А еще в его руках ключница. И на ней много всяких безделушек, помимо ключей. И ключи эти выглядят по-разному: мозг, меч, весы и ботинок. Цветок, и как я успела понять — ключ от Дружелюбия, он держит в своей бледной ладони. И задает мне каверзные вопросы. Сердце екнуло. — Счастье — это быть нужной. И заниматься тем, что нравится, — я плотно сжала губы в полоску. Этот человек дико напоминал мне кого-то. Но кого? Высокий, белый с сединой в волосах. — А где твой дом? — спрашивает он у меня, прежде чем поднимает уставший взгляд. Измученный, заплывшие голубые глаза. Нет, серые. Как печальное пасмурное небо. — Там, где ты родился, — я отчаянно пытаюсь шагнуть в его сторону и вбежать уже, наконец, во фракцию. Но человек лишь как-то измученно улыбнулся мне. — Дом там, где твое сердце. Где твоя душа. И где твое счастье. — он отворачивается от меня и входит во фракцию. После чего плотно закрывает калитку и как-то жалостливо смотрит на меня. Я не могу войти? Почему? Он не впускает меня? Делаю шаг, но ноги словно плотно связывают веревкой, и я падаю на землю. И пока я закрываю глаза, я вижу, как уплывает вдаль эта калитка, горы и загадочный старичок, что держал в руках ключ от моего дома. „
— Оли! Дверь открой! — кто-то стучится в металлическую дверь и гневно кричит что-то. Я подскакиваю на стуле и быстро плетусь к ней. Открываю замок. На пороге стоят новобранцы. А по центру — Макс. За ним Крис. И оба взволнованы. — Прости. Задремала… — прячу глаза и потираю веки ладонью. Задремала ты не то слово, Оливия. — В кабинете с самым сильным препаратом по уничтожению личности? Да ты хоть знаешь, какие мысли у меня возникли? Особенно когда я нашел у себя на столе бумаги от похоронного бюро, черный кофе и мокрую тряпку на полу! — Макс пытается выглядеть спокойным, но ему это не очень-то хорошо удается. — А при чем здесь кофе и тряпка? — осторожно спрашиваю я, облизнув губы. — А я уже не знаю. Я совершенно не знаю чего от тебя ожидать! Я киваю лидеру и рукой зазываю ребенка. Тот несмело входит во внутрь, а когда я тянусь за ручку двери, чтобы закрыть ее, чувствую, как большая ладонь перехватывает ее. Я усердно пытаюсь не смотреть в глаза лидеру фракции. Я просто осторожно подаюсь назад, закрывая за собой дверь. И погружаюсь в мир страхов. В мир искусственной реальности. И все, как на повторе. Каждый человек. Каждый новобранец. Одни и те же страхи. Одно и то же решение. И в мою голову прокрадывается ненавязчивая мысль ‚А что тогда все эти дни делала Лорен, если результат нулевой?‘. И после каждого ребенка я делаю большой глоток из бутылки с водой. Горло пересыхает. И меня вдруг начинает дико тошнить. После каждого раза. — О, сушняк, старушка? — и Крис снова входит в комнату последним. А я лишь одариваю его гневным взглядом, после чего он начинает звонко хохотать. — А еще жор. Дикий. И мне хочется много рыбы. Красной. И огурцов. К чему бы это? — отставляю бутыль в сторону. Действительно, мои вкусы слегка специфичны. И были таковыми всегда. Но когда я посреди дня захотела огурцов и рыбы — такое впервые. — Беременность не каждому в радость, Оли, — он подмигивает мне и садится напротив. Внутри все холоднеет. Беременность. Перепады настроения. Солененькое. Секс с Эриком, которого я, к счастью моему, не помню. Неужели, беременна? Сердце начинает быстро-быстро стучаться. — Ты обещала мне, что на своем примере научишь, как справляться со страхами, Оливия. Не забыла случаем? — забыла. Я многое забыла. Я ведь была под успокоительным. И говорила всякое. — Конечно, нет, — фыркаю я, а когда Крис встает с места, снова мрачнею. Нет, я не хочу этого. Эх, Грей. Вот не можешь ты без подарка из фракции уйти. На прощание такой сюрприз тебе приготовили. Я ввожу золотую сыворотку в шею парня, послу чего и себе. Подключаю пару проводов. А один из них, что подключают к шее, я аккуратно присоединяю к двойнику. Их создали не только для того, чтобы Фор, а позднее и я позволяла кому-то проникать в мою голову. Нет. Для того, чтобы прогресс был большим, Эрудиты решили разработать новую тактику — погружать в страхи обоих. Вдвоем намного проще с ними сражаться. Я бросаю на Кристиана короткий взгляд. Волнуюсь? Ничуть. С моего прошлого погружения в страхи ничего не изменилось. Верю в это. Картинка меняется. И мой первый страх — пауки. Рукой нащупываю тело Кристиана. Тот молча разворачивает меня к себе и вопросительно оглядывает с ног до головы, пока его взгляд не задерживается на моей шее. О, да. Я тоже чувствую это. Он ползет прямо к моему лицу. Но ты — Бесстрашная, Оливия. Ты должна сделать так, как делаю войны. И я спокойно беру насекомое в руку и бросаю на землю. Большой. Но я больше. И страшнее. Последнее, что я творю перед тем, как картинка меняется — наступаю на паука ногой. И чувствую, как под сапогом образовалась лужица. Дыши глубже. Ведь это только начало. Второй — волки. В Дружелюбии нас часто пугали ими. И это детский страх прошел со мной через все. И вот, я стою посреди поля, с Кристианом позади меня, и выжидающе смотрю на животное. Оно одно. Но самец гораздо больше тех, что я видела на картинках. И как-то раз в лесу. Что делают Бесстрашные, Оли? Я вновь облизываю губы и широко улыбаюсь. Нет, это сложно назвать улыбкой. Я просто демонстрирую волку свои зубы. Тот ответно открывает пасть. Воу, сколько гнилых клыков. Между некоторыми части мышц. И тут меня резко передергивает. Ну, уж нет! Не пугайся, глупая ты стиф! Я делаю несколько смелых шагов к волку и пытаюсь выглядеть более или менее устрашающей. Не свирепой. Я просто загадочно и очень не по-доброму смотрю ему прямо в глаза. А животное извивается, ходит передо мной, словно его ноги перестали его слушаться. Пока волк в конечном итоге не опускает свои глаза. Но страх на этом не заканчивается. Мой третий и четвертый страх — огонь и землетрясение. Я бросаю короткий взгляд на Криса, что стоит в недоумении и оглядывается. Кажется, ему вообще пофиг на то, что за страхи у предмета его симпатии. Он просто пялится на местность. Какую? Дружелюбия. Какую же еще. И я хватаю Криса за руку, тяну на себя и ловко перепрыгиваю с одной стороны в другую, минуя огненные разрывы в почве. И пару раз огонь обжег мою кожу, что тотчас же покраснела. Мы бежим порядка минуты, а я уже выдохлась и едва перебираю ногами. Что ж, цели своей я настигла. Озеро. И тут Криса словно передергивает. Да что с ним такое? Картинка меняется. На этот раз снова два моих страха объединились. Пятый и шестой — одиночество и белые стены. Да. Белые стены в больничном секторе. Каждый раз, когда я просыпалась там, я думала, что больше не новобранец. Что меня отсеяли. Что я стала афракционером. Что удивительно, даже когда я не была в Бесстрашии, я уже боялась их. Потому что белый — цвет безумия. А меня так часто называли чокнутой из-за того, что я любила читать книги и погружаться в себя. Из этого вытекает и одиночество. От меня отвернулись все. И бабушка, и свиньи. А ведь люди перестали ценить не только книги, а еще и животных. А они чувствуют. Они живут. И любят. И свиньи, как бы это не звучало, любили меня. А я их. И не только есть я их любила. Они невероятно теплые и любящие ласку звери. Я вдыхаю поглубже, и хватаю с полки баллончик с краской. Да, ничего не меняется. Все те же действия, которым учил меня Фор во время инициации. Боишься белого? Нарушь его господство. Ярко-оранжевым я пишу на противоположной стене ‚Ты никогда не будешь одна, Оливия‘. Слова бабушки. Единственного человека, любовь к которому у меня не ассоциируется с химической реакцией в мозгу. Она стала для меня отцом и матерью. Братом и сестрой. Я ведь говорила, что я изъян Бесстрашия, да? Я не считаю, что фракция превыше крови. А дальше я рисую смайлик. Да, смайлик. Потому что одиночество — это грусть. А чтобы скрасить одиночество — нужно улыбнуться. И я улыбаюсь. Седьмой мой страх — кровь. Я просто достаю из заднего кармана нож и провожу им вдоль руки. Выступают капельки алой крови. Давно пора перестать ее бояться. Но от чего-то я все еще не могу сделать этого. Восьмой и последний — полнота. Я стою напротив зеркала. И я уже не смотрю на Криса. Я смотрю в упор на себя. И вижу подростка, что стоит в ободранной одежде, едва прикрывающей ее живот. Это — я. И это — мое прошлое. Провожу руками по телу, и замечаю, что девушка повторяет те же манипуляции. Только вот я провожу рукой по рельефу, а она — по жиру. И от этого мне становится противно. И грустно. И я просто начинаю выполнять физические упражнения. Спорт — это здоровье. Спорт — красота. Если ты боишься полноты — действуй и худей. Что тебя останавливает? И я уже готовлюсь к тому, чтобы проснуться и выслушать комментарии Криса по поводу того, что мои страхи довольно своеобразны и непонятны ему, как я понимаю, что картинка не меняется. И я замечаю, что Крис стоит в паре метров от меня и откровенно пялится в упор на мой живот. Я взволнованно поворачиваюсь боком. И что я вижу? Живот. Не жир. Я вижу себя беременной. Тупая ты стиф, Грей. Кто же боится беременности? С чего это вдруг у тебя появился девятый страх? И я уже готова улыбнуться такой ерунде, как в белой комнате без окон и дверей появляется двери. И в нее входит Эрик. Ясно. Теперь ясно чего я боюсь. Я боюсь того, что слова Эрика и мои догадки подтвердятся, и я уеду из Бесстрашия беременной его ребенком. Нет, Оливия. Действуй, как Бесстрашная! Ты должна покончить со страхом! Вижу, как в углу комнаты валяется все тот же нож с моей кровью на лезвии. Далеко. И убивать Эрика в мои планы не входит. Не теряйся, Оли! Не теряйся! Это ложь! Выдумка! А Эрик тем временем останавливается сзади от меня. И хищно ухмыляется. — Кому ты нужна, Грей? А уж тем более, кому нужна ты с чужим ребенком? Его слова ранят не хуже пуль. Нет. Мой истинный страх не только в этом. В глубине своего подсознания я уясняю еще кое-что. Этот ребенок Эрику не нужен будет. Ровно так же, как буду не нужна другому мужчине. Шмыгаю носом и с ужасом понимаю, что снова начинаю поддаваться истерике. В секунду в шею Эрика вонзается нож. Тот самый нож. Но убивает Эрика не я. Убивает его Крис. На которого я все так же не поднимаю глаз. А лишь обреченно смотрю на свой живот. — Ты беременна? — из мира иллюзий меня выводит Крис, что стоит рядом со мной и взволнованно, да, именно взволнованно смотрит на меня. — Я не знаю, — тихо шепчу я, вставая с места, и хватаю бутылку воды. — И почему там был Эрик? — Ты действительно хочешь это знать? Он кивает мне. И я глубоко вдыхаю, прежде чем осторожно начинаю свое повествование. И рассказываю я Крису об этом довольно долго. Настолько, что в голову прокралась мысль ‚А стоит ли доверять ему?‘. На что я сама себе отвечаю ‚Стоит!‘ и смело продолжаю. Я доверяю ему. Но будет ли он после этого доверять мне? — Я не думаю, что у вас с ним что-то было, — заключает Крис, подсев ко мне на диван, что стоит в дальнем углу комнаты за стеллажом с папками. — Раз уж ты ему трезвая тогда не далась, то он бы не стал пользоваться тобой, пока ты пьяна. Он бы добился тебя снова. Чтобы ты осознавала происходящее. — Ты так уверен в том, что у Эрика есть совесть? — Я не про совесть, Оли. Я про его мужское самолюбие. Я глубоко вздыхаю. Действительно. Об этом я как-то не подумала. Что Эрик любит больше всего? Себя и издеваться. Себя. И он будет держать свое достоинство до последнего. И ради такой, как я точно не будет терять. — Я даже не подумала об этом. Спасибо тебе, — поворачиваю к нему голову. Крис как-то грустно улыбается мне, — Что-то произошло? — Мы выросли с тобой в одном районе, — извлекает он, чуть погодя. — На соседних улицах. Но, что самое интересное — я не помню, чтобы я видел тебя. — Я была толстая. И торчала в библиотеке, — я издаю смешок. — Нет, Оли. Я бы все равно запомнил тебя. Я уверен в этом. Такие девушки запоминаются. И не только внешностью. А тем, что излучают тепло вокруг себя. Это солнечные люди. Огонек в которых трудно погасить. Я бы запомнил тебя по твоему поведению. Раз уж в него я и влюбился, о чем может быть речь? Я немею от его фраз. Опускаю глаза. Крис. Я понимаю к чему он ведет. И понимаю, на что он рассчитывает. Но если разница между нами была, хотя бы в два года. Не в пять лет… — И все же, я сделаю тест на беременность. Эрик полон сюрпризов, — уверенно произношу я, прежде чем встаю со своего места и иду к двери. Крис встает следом. И берет меня за руку. Черт. Кто там говорил, что больно любить безответно? Нет. Больно осознавать, что любят тебя, а ты не можешь ответить ему взаимностью. — Оли, тебя ищет Макс. И он чем-то взволнован. Быстрей, — Дилан неожиданно появляется в проеме. Я отпускаю ладонь Кристиана и быстрым шагом иду к лифтам. Что же такое случилось?