Шаг в неизвестность

Что такое привыкание? Смирение – его синоним. Мы привыкаем к тому, что нам нравится, а ещё к тому, что не можем изменить. Последнее зачастую сопрягается с болью, с переломом себя, как наркоман отказывается от дозы и желает жить правильно. Если нам что-то не нравится, то, как правило, ни к чему хорошему это и не ведет, но мы тоже отчаянно сжимаем зубы, а руку – в кулак, чтобы держаться, желая пройти испытание с высоко поднятой головой. С замедлением произошло то же самое. Об этом сложно рассказать, почти так же, как и о правде. Наконец, всё закончилось. Мы выдохнули – и прошли самый страшный период, не погибнув за то время, которое он тянулся. Это не значило, что теперь всё будет прекрасно, но мы приняли происходящее, смирились с тем, что нам не остановить удлиняющиеся сутки, более холодные ночи и жаркие дни. Правительства всех стран не знали, что с этим делать. Сутки были равны почти двадцать шесть часов. Как и обещали ученые, замедление набирало скорость (и это так странно, нет?), а минуты утекали, чтобы застыть где-то и дать нам дополнительное время полюбоваться закатом, пожариться под солнцем и померзнуть ночью. Переделывать часы было бесполезно – мы не знали, когда это закончится. Жить по-прежнему графику не получалось. Конечно, мы пытались сделать всё, что в наших силах. Но так и не придумали ни единого варианта, который помог бы справиться. Кто-то предлагал следовать законам природы, однако человек не мог спать по тридцать часов – а к таким вот показателям всё и шло. Пожилые люди не могли столько же бодрствовать. Мы не знали, что делать. Как об этом рассказать?.. На какой-то промежуток времени, когда нам сообщили, что сутки будут расти, а условия для жизни, соответственно, становиться хуже, сама жизнь словно замерла, захватив в свои объятия человечество – нас. Мы, люди, привыкшие жить обыкновенной жизнью, просто не знали, что с этим делать. Мы наблюдали катаклизмы лишь с экранов телевизоров, слушая сводки из уст диктора, который отчетливо выговаривал под звуковые фоны разрушений информацию о нанесенном ущербе и количестве погибших, вряд ли чему-то сопереживая при этом. Мы привыкли быть равнодушными, потому что так жить было проще всего. Мы привыкли, приучились... и оцепенели, когда привычное оказалось разрушенным, перестало иметь право на существование. Карточный домик. Школы, разумеется, по-прежнему работали. Мы, подростки, не учили уроки и ходили туда. Нам просто было не до этого, мы не знали, куда себя погрузить и тратили минуты, как целые дни своей жизни, думая о скорой гибели, о невыполненных желаниях, но не имеющие возможности сдвинуться с места из-за того, какие сильные удары осознание конца света наносило. Мы, подростки, зависшие между двумя мирами, то слишком взрослые, а то ещё дети, слонялись по школьным коридорам, а во время каких-то слишком уж длинных перемен смотрели в книги, пытаясь запомнить хоть одну формулу. Они не учились, и даже лучшие самородки класса (когда снова стали появляться в школе) не могли толком ответить, путаясь в понятиях и обозначениях. Учитель качал головой и говорил, что плохо, а ту самую заслуженную оценку получал другой ученик, чье имя было выше или ниже в списке, потому что рука предательски дрожала, а клетки разбегались перед глазами. Мы слушали тиканье часов и боялись, что время вот-вот остановится насовсем. Мы были потеряны, самим себе напоминая рыб, которых лишили живительной влаги. Первое время мы думали (были уверены), что сойдем с ума, пока улицы снова не загудели, театры не объявили о возвращении постановок, а воздух не пропах свежей выпечкой. Мы, задыхаясь, судорожно схватились за всё, что было «до», принимаясь чинить крыши, достраивать здания и дороги, устраивать фестивали и концерты. Мы так спешили, будто дальнейшее промедление грозилось убить нас без ножа. Мы даже боялись спать, потому что сон успокаивал и концентрировал, а мы носились хаотично, боясь снова начать бездействовать. Мы привыкли, желая вернуть мир такой, каким он был, в совершенно новые и непостоянные условия. Мы всего лишь, как слабые и никчемные существа, боялись пробыть в страхе и трансе ещё хоть сколько-то. Учителя вновь бодро объясняли нам темы, прописанные в учебниках, объясняли так упорно и доходчиво, что понимали даже самые отсталые ученики, чьи умственные способности оставляли желать лучшего все школьные годы. Впервые в жизни ни один учитель не жаловался на отсутствие времени на уроке, и даже более того. Вопреки замедлению, всё происходило до хаоса быстро. Мы словно стремились обогнать черепашье время, не желая расслабляться после того, как чуть не сошли с ума. За стандартные минуты обычного урока нам успевали объяснить всё, а мы успевали понять. И даже самым отстающим умудрялись разложить всё по полкам. Нас учили – и мы впервые в жизни учились, читая параграфы и конспекты, пока не зазубривали наизусть. На математике мы решали сложнейшие тригонометрические примеры и по-настоящему вникали в их смысл, хотя раньше поленились бы. Времени стало слишком уж много – и мы стремились заполнить его, как могли. Таким образом мы пытались выжить. Никто и никогда не учил нас, как правильно это делается, поэтому мы то ли от безысходности, то ли по ещё каким-то причинам отчаянно импровизировали, как оркестр, которому предстоит выступать на самой знаменитой площадке в мире, а они не знают ни нот, ни самой мелодии, а ещё не умеют играть в гармонии. Но опозориться нельзя. Мы привыкли к замедлению. Разве такое вообще было возможно? Человеческая природа, если вдуматься, была создана для того, чтобы подчиняться, поэтому, по сути, ничего удивительного в этом не было. Да, нам было страшно, мы не знали, как смотреть в глаза завтрашнему дню. Мы осознавали собственную бесполезность – вот что было самым ужасным. А потом отчаялись – и привыкли к тому, что мир уже не станет прежним. Привыкли так, как делали это миллионы раз раньше, только не мы, а наши далекие предки – и всё. Смирились. Но один вопрос не оставляет меня: как вообще можно привыкнуть к тому, что каждый день будет хуже предыдущего? Мы, как роботы, послушались своего хозяина, который ввел новые единицы и нолики в наши программы? Не носит ли всё это временный характер, а потом... мы не выдержим? Это, наверное, единственный сложный вопрос, ответ на который я хотела бы знать. Всё же... мне тоже жить в этом мире дальше. Не хочу быть слабой.

Середина октября. Харука Тено. Дневник.