Промах

      Рефлекторно воспользовавшись своими способностями, Джон успел удивиться тому, что он снова может применять их в гостиной. Слишком свежи были не самые приятные воспоминания предыдущего вечера, когда попытка уйти из квартиры Холмса обернулась позабытым кошмаром: дар не сработал, и мир вокруг вместо того, чтобы послушно расступившись, дать возможность безвременью забрать элга туда, куда он пожелает, вдруг вспыхнул злыми алыми нитями настолько знакомо, что Джон чуть было не поддался панике, решив, что каким-то образом умудрился притащить на себе из сокровищницы часть заклинания короля, и оставалось только удивляться тому, что его собственное тело не предало его, автоматически приняв нужную позу и оставив беспомощно поскуливать на полу, обещая автору заклятия послушание и покорность, только бы прекратить этот ужас и вернуть врожденные умения назад.       Лишь спустя пару минут и несколько судорожных вдохов и выдохов до него дошла немудреная истина, что эта странность не может быть делом рук Жуана V. И причина вовсе не в том, что король мертв. В конце концов, убил его не элг, а значит все заклинания, направленные непосредственно на Джона, до сих пор оставались в силе, что крайне красноречиво было продемонстрировано ему ушедшим за порог властелином в сокровищнице, где, собственно, в свое время и запирал Ватсона король, отправляясь в небольшие поездки, в которых присутствие Джона по каким-либо причинам было неуместно, и элг отдал бы все сокровища мира только за то, чтобы никогда больше не ощущать того чувства абсолютной беспомощности, когда окружающий мир терялся за пеленой боли, приносимой молитвенным крестом, не позволявшим не только затеряться во времени, но даже поменять положение тела в пространстве без монаршей на то воли. И то, что заклинание, кроме физических ограничений, высасывало силу и погружало в беспамятство, только еще больше обостряло тайные страхи элга.       Но когда удушающая волна паники все же спала, способность мыслить критически напомнила ему, что он уже пользовался своим даром, когда возвращал их с Холмсом из Португалии, и высшей степенью идиотизма было после этого думать, что он мог остаться под действием чар короля. Вместо этого стоило сразу вспомнить насколько силен и безупречно гениален был хозяин квартиры, а также обещание Шерлока не причинять ему вред, помноженное на желание поговорить откровенно, вполне могло привести к закономерному эффекту в виде установленной посередине гостиной, крайне похожей на первый взгляд на монаршую ловушки, но в отличии от не к ночи вспомнившейся, просто запершей элга на четко ограниченном пятачке, но не более того. А оставленная предусмотрительным Холмсом и замеченная чуть позже немного успокоившимся Джоном вода помогла элгу, запившему стресс, переключиться со страхов прошлого на опасности настоящего, а именно на мысли о том, что с ним будет, если он срочно понадобиться Джеймсу. Магии было бы все равно, почему он не может выполнить приказ хозяина. Но умереть, не увидев Шерлока еще хотя бы раз, он был просто не готов.       Джон не сразу понял, где он оказался. Холодный ветер, яростно налетевший на свою новую жертву, мгновенно вздыбил и без того растрепанные волосы, залез под не застегнутую впопыхах куртку, выстужая нутро, и ледяными пальцами обхватил замершее в ужасе сердце, когда элг наконец-то смог оценить всю окружающую его картину целиком. Они стояли на крыше какого-то здания. Кажется, это был Бартс. Ватсону, никогда ранее не поднимавшемуся так высоко, было тяжело судить, точно ли это знаменитый госпиталь, даже учитывая видневшиеся вокруг дома. Но дело было даже не в этом. Все внимание Джона поглотила представшая перед ним сцена. Холмс, стоящий на краю крыши с развевающимися, подобно крыльям за спиной, полами пальто, и Мориарти с пистолетом, засунутым в рот. Это было настолько сюрреалистично, настолько ненормально, что оказавшийся как раз между ними Ватсон в первый момент оглушено замер, не зная, к кому кидаться и кого спасать.       Магия требовала помочь хозяину, сердце — остановить Шерлока. Боль вгрызлась в сознание, подобно стае голодных псов, разрывая нервные окончания в ошметки за одну только мысль о другом. Он был обязан защищать Джеймса, обязан помогать, быть всегда рядом. Вот только... Только Ватсону сию секунду стало абсолютно наплевать на него, а, главное, на себя. Потому что самое дорогое существо в его неудавшейся жизни опасно балансировало на модных узких носах дорогих ботинок, заглядывая в бесконечность, и все джоново естество требовало спасти именно его. Пускай и ценой своей жизни.       Так что Джон не думал о себе. Только о нем. Он был готов поменяться с Шерлоком местами, лишь бы тот жил. Все, что угодно, ради его первой и последней, ради его единственной, такой невероятной, ошеломительной, и увы, короткой любви. Но ведь у него было это счастье, так о чем жалеть? Многие так и уходят за порог, не узнав, не постигнув, не вкусив этого воистину радужного чувства. И ему ли, Джону Хемишу Ватсону, жаловаться на судьбу? Ведь было, было, было... И если, по какой-то непонятной причине, Шерлок вдруг решил свести счеты с жизнью, то стоит ли ему, Джону, оставаться тут? Одно дело — окончательно отдать всего себя Джиму, зная, что где-то Шерлок бегает по местам преступлений, играет на скрипке, ругается с Майкрофтом и просто существует, и совсем другое — осознавать, что его нет. А если его нет, зачем тогда Джону быть?       Все это пронеслось внутри, казалось бы, отчаянно пустой головы, и принятое решение помогло выпрямить спину, расправить плечи, упрямо вздернуть подбородок. Плевать на долг, на род, на клятву, на себя. Главное — Холмс. — Шерлок, пожалуйста, не надо, — прошептал Джон, которому в данный момент казалось, что даже громкое слово может нарушить равновесие замершего на краю существа. — Ты слышишь? Я не смогу без тебя. И если ты сейчас сделаешь шаг вперед, я пойду за тобой, и ничто не удержит меня. Хочу быть вместе с этого дня, что бы ни случилось, в богатстве и бедности, в болезни и в здравии, любить и лелеять, и даже смерть не разлучит нас.* Только ты и никто больше. Клянусь.       Шерлок, не оборачиваясь, кивнул и, раскинув руки, качнулся вперед. Пустота за границей крыши радостно обняла свою добровольную жертву и дернула вниз.       Накатившая следом за этим тишина оглушила Джона. Кажется, весь мир вокруг заполнился дрожащим желе, сквозь которое не пробиться было ничему. Ни звукам, ни запахам, ни образам, ни свету. Только боль, боль, боль, ушатом ледяной воды опрокинутая на него. Боль не от нарушенной клятвы, она теперь была просто желанной, способной унести за порог в считанные минуты и прекратить агонию от осознания того, что именно сейчас, сию секунду, Шерлок принимает свой последний поцелуй, дарованный грязным холодным лондонским тротуаром, к нему бегут люди, но все это бесполезно, бессмысленно. Разве возможно упасть с такой высоты и выжить? А что тогда здесь делает Джон? Сейчас, скорее, следом за ним, пока еще есть возможность, в последний раз коснуться дорогой руки, кровавым месивом упав рядом.       Кажется, он все-таки закричал. Кажется, даже успел сделать несколько шагов к краю, прежде чем появившийся словно из ниоткуда Себ сжал его в могучих объятьях, обняв сзади за плечи, удерживая, не позволяя повторить шерлоков путь. Кажется, где-то за спиной Мориарти со злостью отшвырнул от себя пистолет, и тот, ударившись со всей дури о твердую поверхность крыши, сорвался с предохранителя и зло изрыгнул маленькую смерть, ушедшую "в молоко". Но звук выстрела вернул действительность, и Джон понял, что постыдно воет, бессильно трясясь в объятьях Морана, и что клятва, данная Джеймсу, теперь не властна над ним, потому что нет силы большей, чем настоящая любовь, и даже магия готова отступить перед ней. Ватсону оставалось только выполнить свой последний обет, но прежде чем он собрался с силами, чтобы отшвырнуть от себя гнома и исполнить обещанное несколькими минутами назад, прямо перед его глазами возникла морда зависшего в воздухе дракона. Черные костяные пластины, причудливой волной спускающиеся на спину с головы, синий узор вокруг шеи, ласково обнимающий ее, словно дорогой кашемировый шарф, и невероятные, необыкновенные, единственные в мире глаза, смотрящие внимательно, обеспокоено и, самую каплю, насмешливо.       Отпущенный, наконец, Себом, который, напоследок крепко обняв Ватсона, увел уже достаточно пришедшего в себя и благоразумно решившего не тягаться пока с драконом Джеймса, тем более, что, с учетом полученной от ящера суммы, жизнь, если удастся обвести вокруг пальца его старшего братца, предстояла отнюдь не бедная, да и по-настоящему дорогой и верный гном оставался рядом, Джон обессиленно застонал и, не доверяя собственным ногам, осторожно уселся, а затем улегся на крышу, не обращая внимания ни на холод под спиной, ни на ветер, злыми пощечинами пытавшийся привести в чувство, моментально высушивающий никак не желающие прекратить течь слезы, потому что сейчас он был способен только смотреть, как в осеннем хмуром небе выписывает пируэты один отдельно взятый, крайне довольный собой идиот-дракон, чуть было не доведший до самоубийства одного конкретного, ничем не примечательного, теперь уже навсегда принадлежащего ему элга.