***
Дин ушел в себя на целую неделю, отказываясь общаться, отказываясь есть, так что нам в итоге пришлось вводить ему питательный раствор через капельницу. Я с грустью взглянула на человека в постели – его запястья были пристегнуты ремнями к поручням, к левой руке тянулась трубка от капельницы. Придерживая на колене карту, я делала в ней пометки и одновременно наблюдала за ним. Он пошевелился, его остекленевшие глаза медленно открылись, и он повернул голову, чтобы посмотреть на меня. По выражению лица, я поняла, что вернулся Сэм. – Док? – Привет, Сэм. Как ты себя чувствуешь? – Я… я… был болен? – Да, был. Но тебе уже лучше, – я пригладила его волосы. Они становились длинноваты, но при таком нестабильном состоянии я даже не заикалась о стрижке. – Лучше – понятие… относительное. – Ну, физически тебе становится лучше. Он слегка поморщился, посмотрев на капельницу. – А психически? – Психически у тебя был тяжелый период, – я вздохнула. – Ты что-нибудь помнишь? – Нет. Что произошло? Именно эту личность мне следовало ввести в курс дела – я все еще была твердо убеждена, что она и есть мой ключ. Но от этого рассказывать обо всем было не легче. – Ты поссорился со своим отцом из-за помощи Дину, и Дин среагировал – очень плохо среагировал. Он не общался с нами почти неделю. Сэм закрыл глаза, из-под его ресниц выкатилась слезинка и сбежала вниз по бородатой щеке. Я погладила его по плечу, чувствуя, что сердце мое разбивается на части при виде мучений этой исковерканной души. – Не волнуйся, Сэм – мы справимся. Потерпи еще немного. Он чуть заметно кивнул, но, судя по его тихому вздоху, на самом деле он мне не верил. И мне вдруг подумалось: а верю ли я себе сама?***
На следующий день капельницу сняли, и Джим помог шатающемуся от слабости Дину удобно устроиться на стуле, который мы поставили возле окна, чтобы он мог спокойно созерцать свое любимое небо. Он практически вернулся в то состояние, в котором попал в нашу больницу, за исключением того, что теперь он позволял мне приближаться к нему. Вообще-то он терпел двоих – Джима и меня, хотя, похоже, мы были единственными, кому он доверял. Если к нему подходил кто-то еще, он тут же вжимался в стену, демонстрируя явно выраженную реакцию «драка или бегство», поэтому я свела его контакты с персоналом к минимуму. Джима, казалось, это мало волновало – он привязался к больному молодому человеку. На следующее утро, поднявшись в палату Дина, я обнаружила, что Джим, примостившись перед ним на стуле, старательно причесывает непокорную копну волос. Дин сидел вполне смирно и лишь слегка вздрагивал, когда расческа слишком приближалась к глазам. Наконец, Джим откинулся на спинку стула и с улыбкой похлопал своего подопечного по широкому плечу. – Ну вот, Дин – теперь ты как новенький. Я удивленно посмотрела на Дина. Он переменился. Борода снова была аккуратно подстрижена, волосы расчесаны на прямой пробор, отросшая челка, отброшенная назад, падала по обе стороны лица. Линия волос у него слегка выдавалась треугольником на лоб, и при такой прическе, лицо принимало форму вытянутого сердца. Я быстро взяла чистый лист бумаги и мгновенно набросала карандашом рисунок, пока Дин безучастно сидел, освещенный рассеянным солнечным светом. Он взглянул на меня, и я улыбнулась, добавляя последние штрихи к наброску. – Вау… какой красавчик! Джим рассмеялся при виде недоумения Дина. – Кейла знает толк в красивых парнях, дружище. Я повернула рисунок так, чтобы Дин мог на него взглянуть, и на его лице мелькнуло слабое подобие обычной задорной улыбки. Положив в карман листок бумаги, я на минуту задержалась, изучая своего пациента. В последние дни Дин плохо ел. Он съедал ровно столько, чтобы хватало сил таскать ноги, и я опасалась, что если к концу недели ситуация не улучшится, нам придется снова подключить капельницу. Он хандрил и отстранялся от мира, но в его поведении не было ничего опасного или агрессивного – только признание поражения и капитуляция. Это тревожило меня. После встречи с пациентом я вернулась в свой кабинет, закрыла дверь и какое-то время сидела за столом, глядя на монитор. Постепенно в голове оформилась идея, я достала из кармана рисунок и критически взглянула на него. Вооружившись ручкой, я кое-где подправила линии, затем положила лист на стекло сканера и нажала кнопку. Получив файл, я переслала его по электронной почте своей знакомой, работавшей в редакции местной газеты. Я попросила ее разместить в одном из выпусков этот рисунок вместе с небольшой заметкой о том, где был найден наш Дин Доу, а также указать телефон больницы и мое имя в качестве контактного лица. Отправляя электронное сообщение, я скрестила пальцы на удачу. На нашу первую статью в газете никто не отозвался, но, возможно, что-то получится на этот раз. Нам оставалось только пытаться – и надеяться. Тяжело вздохнув, я открыла дверь, махнула рукой своей всполошившейся помощнице и направилась в кафетерий, чтобы пообедать пораньше и заняться неизбежной бумажной волокитой.***
В последующие дни периодически объявлялись то Дин, то Сэм. Мой пациент продолжал худеть, он все глубже впадал в депрессию, и даже Джим уже не мог вызвать улыбку на этом красивом лице. Обе личности продолжали твердить, что другой брат мертв и что каждый каким-то образом в ответе за смерть другого. Постепенно, по мере выуживания информации во время наших сеансов, стала вырисовываться общая картина. Если верить услышанному, в жизни этих людей постоянно присутствовали демоны. Я знаю, что в мире существует Добро и Зло, но я и помыслить не могла о таких масштабах. Два брата рассказали мне о том, как их растили борцами со злом, и как это зло ударило по их семье, убив мать и избрав младшего брата для участия в предстоящей войне между демонами и человечеством. Каждый из них продолжал утверждать, что его брат мертв, но оба умалчивали о том, как это произошло – только намекали, что трагедия была делом рук демонов, и каждый винил себя за то, что не предотвратил смерть другого. Я в жизни не слышала ничего подобного, и, если честно, понятия не имела, насколько все это соответствует действительности. Ведь если оба мертвы, кто же находится в нашей больнице? Оба брата рассказали, что Джон умер, и что его смерть была условием сделки, заключенной ради спасения Дина после автокатастрофы. Это навело меня на мысль о том, что, возможно, это и есть причина самобичевания – Дин мог чувствовать какую-то ответственность за смерть отца. Но это по-прежнему не объясняло проблемы Сэма. Жизненно важный кусок мозаики все еще не был найден. И меня не покидало дурное предчувствие, что я катастрофически опаздываю с поисками. Я прилежно подшивала в пухнущую папку всю полученную информацию вместе с собственными примечаниями и пыталась помочь Дину собрать воедино свои личности, но я видела, что он медленно угасает. С каждым днем он замыкался все сильнее, становился все слабее. Во время наших бесед он сообщал мне все меньше информации, и вот однажды, накануне завершения своего двухмесячного пребывания в больнице, он вообще перестал отвечать на мои вопросы и устало перевел взгляд на бездонное синее небо за окном. Я ушла, и всю дорогу до своего спасительного кабинета едва сдерживала слезы. Майра принесла мне чашку чая и благоразумно оставила в одиночестве бороться с тоской, одолевавшей меня из-за неспособности помочь этому человеку.***
На следующее утро я приступила к работе позже – спасибо совещанию у руководства, о котором я совсем забыла. День уже перевалил за полдень, когда я наконец-то отделалась от бесконечной административной говорильни и поспешила на четвертый этаж. Дин сидел у окна, закутавшись в одеяло. Его затуманенные безысходностью глаза тупо смотрели на непрерывно менявшийся мир за небьющимся стеклом. Когда я подошла к нему, он медленно повернул голову, чтобы взглянуть на меня, и я погладила его по щеке, изо всех сил заставляя себя сдерживаться. – Надежды нет, верно? – раздался тихий грубоватый голос. Джон вернулся, но этот Джон отличался от того, которого я видела прежде. – Надежда умирает последней, Джон. Я все еще могу спасти вашего сына. Но мне нужна ваша помощь. Он покачал головой. – Вы не понимаете… – Тогда объясните мне! – рявкнула я, страх за моего пациента обратился в гнев. Тяжело вздохнув, Джон вцепился длинными пальцами в край одеяла, когда я взяла стул и села перед ним так, что наши колени почти соприкасались. – Это… вся эта история… это моя вина. – Почему это ваша вина, Джон? Потому что вы их так воспитали? – Нет… не совсем так, – он болезненно сглотнул. – Я виноват в том, что Дин сломался. О, черт – так и есть. Именно отец был причиной первоначальной травмы, а не брат. Это все равно не объясняло, где находится Сэм, и почему Дин думает, что он мертв. Хотя, возможно, всему причиной действительно стала смерть отца, просто Дин каким-то образом отождествил две ситуации – его разум сыграл с ним злую шутку, зациклившись на смерти родственника. – Вы можете объяснить, почему? Этим вы могли бы помочь Дину, Джон. – Я заключил сделку. – Какую сделку? Джон провел рукой по лицу. – Сделку с демоном – ради спасения жизни Дина. Я не знал… я даже не думал о том… как это скажется на нем… – он содрогнулся. – Это изменило его… и сломило… и в этом виноват я. – Значит, вы сознаете, что мертвы. – Сознаю. Подавшись вперед, я положила ладонь на его колено, прикрытое одеялом. – Джон… я вынуждена спросить вас… что случилось с вашими мальчиками? Каждый из них думает, что другой мертв, но ни один из них не хочет говорить об этом. Джон уронил голову на грудь. – Сэмми… он был убит… каким-то парнем, который работал на того демона. Дин… заключил сделку… продал душу за возвращение брата… так же как я продал душу ради своего сына… но Сэм… он… он не мог смириться с этой сделкой… не мог просто так отпустить своего брата в Ад… им овладело отчаяние… он поклялся сделать все, чтобы расторгнуть сделку Дина… Чем дольше говорил Джон, тем тяжелее становилось у меня на сердце. Всё опять сводилось к Сэму, и от этих новостей меня все сильнее пробирала дрожь. Если Сэм так сильно хотел спасти брата… Мне пришла в голову ужасная мысль. Сделав глубокий вдох, я спросила напрямик. – Джон… Сэм что-то предпринял, пытаясь спасти Дина – что-то такое, что привело его к смерти? В этом все дело, да? – Я не знаю, – Джон медленно покачал головой. – Не знаю. – Джон… у нас еще есть время, чтобы все исправить. Помогите мне достучаться до Дина… должно быть, вы единственный, кто на это способен. По какой-то причине чувство вины пожирает его заживо. Помогите ему, Джон. Помогите ему отойти от роковой черты. – Дин… мой идеальный солдат… – Джон посмотрел на небо. – Сэм… вечно бунтует… вечно задает вопросы… вечно хочет знать, почему то и почему это… но Дин… он никогда не спрашивал… он всегда выполнял мои приказы… всегда был хорошим солдатом… – Тогда воспользуйтесь этим, Джон! Отдайте ему приказ вернуться. Не позволяйте ему вот так уйти, – взмолилась я, но искра интеллекта потускнела в наполненных слезами глазах, взгляд стал пустым и безжизненным. Он устало откинулся на подголовник, повернув голову так, что солнечный свет упал на его отрешенное лицо. И от страха по спине у меня пополз холодок. Сама не знаю почему, но я всеми фибрами души чувствовала, что сегодня ночью надо ждать кризиса. Возвращаясь к себе в кабинет, я остановилась возле сестринского поста и вписала своего пациента в лист контроля покушений на суицид – просто на всякий случай. Когда я уже заходила в лифт, меня окликнул Джим, и я вытянула руку, чтобы не позволить дверям закрыться. Пока мы спускались на третий этаж, я успела рассказать ему последние новости и благодарно улыбнулась, когда он заявил, что готов вместе со мной задержаться в больнице – на случай, если понадобится его помощь. Подойдя к своему кабинету, я обнаружила, что меня дожидается бородатый мужчина плотного телосложения. Стол Майры пустовал – она еще не вернулась с ланча – а это означало, что мне придется самой беседовать с посетителем. – Чем могу помочь? – Доктор Бартлетт? – он окинул меня внимательным взглядом проницательных, хотя и блеклых голубых глаз. – Я из «Сидэр Рэпид Газетт», хотел бы задать вам пару вопросов, док. Указав на стул рядом со своим столом, я уселась в офисное кресло. – О чем пойдет речь? – О вашем пациенте, Джоне Доу, который попал к вам пару месяцев назад. Мы увидели рисунок в местной газете, и хотели бы написать статью и сделать фотографии. Не могли бы вы проводить меня к нему? Я покачала головой. – Боюсь, это невозможно. Мужчина подался вперед, и на какой-то момент тревога исказила его грубоватое лицо. – Почему, док? Я удивилась – откуда взялась эта тревога? В конце концов, речь шла о совершенно незнакомом человеке. Разве нет? – Он болен – он не может сейчас встречаться с посетителями. Мой собеседник прищурился. – Насколько плохи дела? – Очень плохи, – я положила руки на стол и переплела пальцы. – По правде говоря, мистер?.. – Харвуд. – Мистер Харвуд – буду с вами откровенна, я всерьез подозреваю, что вы опоздали. Пациент очень слаб, он в значительной степени утратил связь с реальностью и страдает от последствий тяжелой травмы, – у меня дрогнули руки, и он слегка нахмурился, заметив это непроизвольное движение. – Боюсь, мы можем его потерять. – Тогда мой визит не сильно повредит. – Прошу прощения, но я не могу этого допустить. Это не соответствует интересам моего пациента. Он не очень-то хорошо реагирует на незнакомцев, ваше появление может расстроить его, вызвать стресс, а он слишком слаб, чтобы я решилась подвергнуть его такому риску. Бородач зачем-то поднес руку ко лбу, а потом, нахмурившись, перевел руку выше, на залысину. Со стороны это выглядело так, словно он пытается сдвинуть на затылок несуществующую кепку. – Вы можете хотя бы номер его палаты назвать? – Нет, я не могу разглашать подобную информацию, простите, – заметив, что его взгляд метнулся на папки с историями болезни, беспорядочной грудой сваленные на моем столе, я по-хозяйски прикрыла рукой вершину кучи. – Послушайте, док, я уверен… Я поднялась с места, давая понять, что аудиенция окончена. Если бы он пришел хотя бы неделю назад, у меня еще могла бы появиться какая-то надежда. – Извините, но этот вопрос не обсуждается. А теперь, с вашего позволения, у меня впереди очень напряженный день. Когда Майра вернулась с ланча, мужчина как раз выходил из кабинета, а я, понуро сгорбившись, сидела за столом. Я взяла папку Дина с вершины бумажной груды и пролистала свои записи, глядя сквозь слезы на расплывающиеся строчки. Войдя в кабинет, моя верная помощница протянула мне упаковку бумажных платков, переключила на себя мой телефон и вышла, закрыв за собой дверь.***
Ближе к вечеру наш больничный городок погрузился в напряженную тишину, как будто все здания затаили дыхание. Джим уже сидел в палате на четвертом этаже, карауля Дина Доу, пока я доделывала кое-какую работу. Его смена закончилась в три часа дня, но он обещал остаться, чувствуя, как и я, что эта ночь станет решающей для нашего загадочного пациента. Майра сновала туда-сюда, молча выполняя свои обязанности, подсовывая мне между делом чашку чая или кофе и избавляя от необходимости отвечать на телефонные звонки. В сумерках, когда темнота укрыла окрестности, словно мягкое серое покрывало, я со вздохом распустила свои темно-русые волосы и помассировала голову. Майра принесла мне поднос с едой, потом с кряхтением втиснула свои пышные бедра в стул для посетителей и поставила на стол свой поднос. – Майра, почему ты до сих пор здесь? Уже поздно. Пожав плечами, Майра взяла сэндвич с курицей. – Сегодня же будет кризис, да? У Дина Доу. Я кивнула, снимая верхний тост со своего сэндвича с ветчиной и сыром. – Да… верно. Но ты не обязана оставаться. – Я уйду, если вы действительно этого хотите, док. Но, по-моему, мне следует задержаться, – она с беспокойством взглянула на меня своими голубыми глазами. От признательности у меня перехватило дыхание. – Спасибо… я очень ценю это. – Я знаю, док. В дружеском молчании мы покончили с нашим скудным ужином, после чего Майра унесла тарелки и чашки, а я поднялась наверх. Джим встретил меня на пороге палаты Дина. – Никаких изменений, док. Что с одной стороны хорошо, а с другой плохо. Я на цыпочках вошла в комнату и включила ночник над кроватью. Она оказалась пустой, и мой взгляд сразу устремился на стул, где и обнаружился закутанный в одеяло пациент. Подойдя ближе, я услышала слабое дыхание и присела на корточки, чтобы заглянуть ему в лицо. Он спал, слегка хмурясь во сне. Легонько постучав по руке Джима, я знаком велела ему выйти со мной в коридор, сохраняя молчание до тех пор, пока за нами не закроется дверь палаты. – Пока что оставим его на стуле. Похоже, ему комфортнее у окна. – Понял, док. – Господи, Джим… это будет чертовски тяжелая ночь… – у меня защипало глаза, и я ушла, прикрывая рукой мокрое от слез лицо.***
Вечер плавно перешел в ночь, когда мы с Майрой наконец-то перебрались на четвертый этаж и расположились в маленькой комнате для посетителей прямо напротив сестринского поста. Присоединившийся к нам Джим принес для всех кофе, и мы стали ждать, гадая, что принесет эта ночь. Я не могла избавиться от тягостного чувства. Я была абсолютно уверена, что смогу помочь этому человеку, и не понимала, в чем моя ошибка. Казалось, оставался не найденным какой-то жизненно важный фрагмент мозаики, и я никак не могла сообразить, что это могло быть. Около одиннадцати часов вечера из палаты Дина донесся глухой стук упавшего тела. Майра спала на диване, приоткрыв рот и тихонько посапывая. Издав какой-то нечленораздельный звук, она распахнула глаза, когда мы с Джимом вскочили с мест и выбежали в коридор. Дин лежал на полу, запутавшись в одеяле. Мы с Джимом высвободили его, усадили, и я обеспокоенно взглянула на своего приятеля-санитара, почувствовав, как сильно дрожат конечности нашего пациента. Он стал слишком слаб, чтобы встать самостоятельно. Совместными усилиями мы подняли его с пола, уложили на кровать и укутали одеялом, а он лежал, не говоря ни слова, и только тяжело дышал. Его рука нашла мою руку, он слабо сжал мои пальцы, и, склонившись к нему, я отбросила волосы с его лица. Я не разобрала, которая из личностей передо мной, но по опустошенному выражению темных глаз поняла, что это конец. – Док… – в тихом хриплом шепоте слышалось столько отчаяния, что у меня защемило сердце. – Я здесь. – Помоги… мне… – Я стараюсь, дружище, стараюсь изо всех сил. – Помоги мне… умереть… О, Господи. – Джим, тащи сюда доктора Сингха или любого другого, кто дежурит в больничном отделении, живо! Джим со всех ног бросился выполнять указание, и спустя несколько минут я уже стояла в сторонке, наблюдая, как маленький врач-цейлонец подключает к моему пациенту еще одну капельницу. Дождавшись, когда медик увезет свою тележку, я знаком велела Джиму сесть на стул, а сама присела на край кровати. Я сжала своей маленькой рукой мускулистую руку Дина, а другой рукой стала поглаживать его лоб. Он дрожал, и я подтянула одеяло повыше. Он безмолвно подался навстречу прикосновению, на его лице было написано отчаяние, и только слезы катились по впалым щекам. – Ну же, Дин, ты должен держаться, приятель, – я не знала, что делать. Я теряла его, теряла с каждой минутой. Он просто тихо угасал у меня на глазах. В голове вдруг всплыла старая песня, и, пытаясь успокоить Дина, я стала поглаживать его по голове и тихо напевать. [1] Привет, темнота, мой старый друг, Я снова решил поговорить с тобой Потому что увиденное во сне Не прошло бесследно. То видение застряло в моем рассудке, И оно еще живо В звучании тишины. Затихнув, Дин повернул голову в мою сторону и медленно закрыл глаза. Тихий вздох слетел с его губ. Я продолжала петь. В своем беспокойном сне я бродил один По узким мощеным улочкам В свете уличных фонарей, Подняв воротник на холодном сыром ветру. И вдруг мне в глаза ударил неоновый свет, Расколовший ночь и принесший звучание тишины. – Продолжай петь, Кейла, – прошептал Джим. В том абсолютном свете я видел людей – Десять тысяч человек, а может, и больше. Эти люди говорили, обходясь без слов, Эти люди слышали, не слыша ни звука, Они сочиняли песни, которых никто не споет, И никто не рискнул нарушить звучание тишины. «Глупцы», – сказал я им. – «Вы не знаете, Что тишина разрастается, словно рак. Услышьте мои слова – они могут вас научить, Возьмите меня за руки – я могу протянуть их вам». Но эти слова упали, как тихие капли дождя, Эхом далеким стали в колодцах тишины. Дыхание Дина выровнялось во сне, и я, по-прежнему поглаживая его волосы, допела последний куплет. Старый добрый дуэт Саймона и Гарфанкеля спасал положение – пока спасал. А люди все кланялись и молились, Неоновому Богу, которого придумали сами. И был нам всем знак, мелькнуло знаменье – Слова, возникшие ниоткуда: «Речи пророков пишутся нынче на стенах подземки И на лестничных клетках в многоэтажках». И шепчутся кем-то в звучании тишины. Джим кивнул, чуть заметно улыбаясь в рассеянном свете ночника. Я осторожно высвободила свою руку из безвольных пальцев Дина и положила его руку под одеяло. Он пошевелился, но быстро затих, после чего я направилась к двери, а Джим пересел на мое место. Ободряюще кивнув встревоженной Майре, я с тяжелым сердцем рискнула ненадолго отлучиться к себе в кабинет. Я настолько погрузилась в свои мысли, что не заметила слабого света фонарика, пробивавшегося из-под двери, и, войдя внутрь, щелкнула выключателем. Яркий свет залил комнату и высокого незнакомца, застывшего возле моего стола с папкой Дина Доу в руках.