-.- Что-то ещё -.-
II
переводчик: sad pierrot
Должно быть, мой рассказ длился на протяжении нескольких часов, главным образом из-за количества деталей, в которые я вдавался. И хотя, вероятно, я мог дать ей краткий обзор ключевых событий, я чувствовал, что должен окунуться в омут с головой, подробно рассмотрев каждый аспект. Это было неотъемлемой частью моей истории и ключевой частью Джерарда. Мы оба были основаны на деталях. В конце концов, он был художником. Он должен был подмечать даже самые маленькие и незначительные вещи, чтобы передать на холсте их красоту. Я научился замечать их, наблюдая за ним. Я бы никогда не нашёл свою камеру, если бы не был в состоянии замечать несущественные моменты. Я бы прошёл мимо неё, встал в очередь в кассу, чтобы оплатить батарейки, вместо того, чтобы приобрести всю мою жизнь в одном маленьком предмете. Камера заставляла меня становиться даже более чутким к деталям в тот момент, когда я запечатлевал жизнь в самое неуместное время и сохранял её для дальнейшего изучения. Я постоянно бубнил о привычке Джерарда – курении, рассказывая ей, объясняя, насколько красиво и эстетично это выглядело. Она закатывала на это глаза, намекая, чтобы я продолжил рассказ, перешёл к основной части истории и добрался до самых лучших частей. Она ни разу не просила меня остановиться, не перебивала меня. Она, казалось, понимала, что это было необходимо, важно и являлось ключевыми моментами, чтобы передать его характер и сделать всю историю более реальной. Прежде чем она пришла увидеть меня, она была не в курсе всего произошедшего, потому что все обрисованные события были основаны только на грязных слухах и ложных идеологиях. Когда я начал рассказ, подмечая малейшие детали в погоде или рассказывая о консистенции краски – это сделало сюжет более реальным. Такой Джерард не был для неё просто персонажем – он вновь стал личностью. Я восстановил его в горящих глазах Жасмин. Когда я добавил немного личных переживаний по поводу собственных страхов, это сделало и меня самого более реальным. Это больше не походило на вымышленную байку; это были повседневные события из жизни, это действительно происходило. Я всё вспоминал и вспоминал; в какой-то момент её глаза расширились, тогда я был полностью уверен, что она осознавала буквально всё. Я аккуратно разомкнул наши руки, когда начал свою историю, так я мог жестикулировать одной из них, пока другая покоилась на моём колене. Когда Жасмин осознала реальность всего этого, она слегка подалась вперёд, схватила мою свободную руку, крепко сжимая её и скрепляя наши пальцы. Это было почти, как если бы она хотела прикоснуться ко мне, чтобы убедиться, что я реален, что я не какой-то персонаж в этом эпичном романе, который я ей описывал. Когда она притронулась ко мне, я сжал её руку в ответ, временно оставив закладку в своей книге; она чувствовала себя внутри истории, наблюдая за ней рядом со мной. Начнём с того, что она действительно была в этой истории, просто её действующее лицо будет упомянуто позже. Сейчас она была просто предзнаменованием будущих событий. Я избавил её от некоторых подробностей, например, о том, как у нас с Джерардом проходил секс. Я мог сказать, что ей было некомфортно: она ёрзала на месте, хватка ослабилась, когда я начал рассказывать о той первой ночи. Я рассказал ей о нашем противоборстве, о том, как я прижал его к стене, чтобы поцеловать; тогда я впервые обратил внимание на её нерешительность. Девушка тихонько откашлялась и уставилась вниз, она ни разу не попросила меня остановиться. Я начал осознавать то, что не каждый, даже тот, кто не осудил бы, хотел бы знать о моей сексуальной жизни. Я отбросил множество деталей, но я намеревался рассказать о нашем сексе. Мне нужно было поведать об этом. Если слухи твердили, что меня изнасиловали, то я должен был донести до неё, что всё было по взаимному согласию. Я хотел этого, я положил этому начало, и мы делали это в заботливой манере; мы не просто трахались – это что-то значило. Жасмин всё ещё была немного удивлена, даже когда я пренебрёг деталями о том, какой Джерард на вкус, но я был вполне уверен, что она так выглядела из-за того, насколько откровенно я говорил о гей-отношениях. Я не думаю, что она была знакома с людьми нетрадиционной сексуальной ориентации, как и я, в общем-то (не считая меня и Джерарда, конечно). Это не было случайной темой разговора воспитанных людей за ужином, особенно это касалось разговоров о том, как часто мы с Джерардом занимались сексом, и как он использовал это в творческой форме, чтобы обучить меня. Я просто продолжал говорить, объясняя всё и чувствуя себя более открытым, чем дальше углублялся в историю. Я начал подмечать, каким образом стал отражать все свои мысли, что, казалось, сейчас это имело гораздо большее значение в наших отношениях. Я начал понимать то, как Джерард вёл себя со мной, даже в тот самый день, показывая, насколько сильно он заботился обо мне. Даже когда я был всего лишь обычным подростком Фрэнком, тусующимся около винного магазина; его действия говорили даже больше, чем это можно было выразить словами. Я обнаружил для себя, что в тот день, когда он привёл Вивьен в квартиру, он совершенно ясно понимал, что делал. Это не было ошибкой или случайностью, что она задержалась, и я пришёл именно в этот момент. Он хотел, чтобы она была там, хотел, чтобы я увидел её, чтобы спровоцировать во мне ревность. Он хотел увидеть, есть ли что-то ещё в моём к нему отношении, и когда он понял, что что-то действительно было, он осознал, что уроки рисованием послужили бы неплохим поводом. Для нас обоих. Логично, что Джерард не хотел, чтобы всё развивалось слишком быстро. Он понимал, что это было бы плохо и неправильно, и он мог бы попасть в большие проблемы. Но он также знал, что я что-то чувствую к нему. Он использовал уроки рисования, наше совместное времяпровождение и разговоры, чтобы раскрепостить нас. Это было чем-то, что могло увлечь нас обоих, вместо того, чтобы испытывать влечение друг к другу. Рисование не было чем-то незаконным, и он знал, что это было лучше, чем если бы он решился заговорить о моей влюблённости. Он бы выглядел жутким старым педофилом, если бы припёр меня к стенке с этой информацией, которой я точно обладал, но не хотел делиться. Он хотел, чтобы мы оба решили проблему своими силами. И у нас получалось, только он не думал, что в итоге я выберу его. Он сопротивлялся, когда всё случилось, но когда я привнёс в это искусство, он осознал, что всё в порядке. Джерард всегда знал, что он делает, но вдруг появились изменения и чувства, к которым ему нужно приспособиться. Я только надеялся, что к концу моего рассказа Жасмин тоже поймёт, что всё это было нормальным. Я хотел, чтобы она видела в нём не жуткого педофила, а художника, того Джерарда, которого я знал, и который изменил меня в лучшую сторону. Когда последнее предложение о том, как я получил телефонные звонки и записку от так называемых друзей, слетело с уст, я сделал глубокий вдох и стал ждать. Я провёл Жасмин через рассказ о последней паре месяцев моей жизни, через глубины оттенков краски и сигаретного дыма, через обнажённую кожу, жестоких родителей и голубиные крылья. Через посещение клиники и старушку на автобусной остановке. Я даже кратко рассказал ей о фотографии, но только, чтобы проиллюстрировать ещё одну сторону меня. Центром же внимания были только Джерард, я и всё, что нас окружало. Я сидел с закрытыми глазами, пытаясь перевести дух от эпичности нашего разговора и ожидая реакции Жасмин. Я всё ещё чувствовал её руку в своей, она была крепкой и тёплой, но неподвижной. Сама Жасмин выглядела оцепеневшей, её дыхание было поверхностным. Я знал, что она осмысливает всё сказанное, дискутирует сама с собой, что даже чёлка спала ей на лоб. Я не знал, что ей более трудно было принять, не знал, почему это заняло у неё столько времени, и ей нужно было сказать всего лишь единственную вещь, которая беспокоила меня больше всего: поняла она всё или нет. Однако, как и в картинах, музыке и рисовании, о которых я мог говорить часами, там было больше одного значения, больше чем одна интерпретация. Жасмин обдумывала, как она во всё это ввязалась, как она оказалась частью этой истории, и с чего всё началось. Она казалась мне немного эгоистичной, то есть такой она была только в моих мыслях. В тот момент мы оба были художниками; эгоизм правил балом. – Вау, – наконец произнесла она. Девушка сложила руки на коленях и несколько раз моргнула. – Просто, вау. Я уставился на неё. Это не могло быть всем её ответом. Я всё говорил и говорил на протяжении нескольких часов – она должна была произнести больше, чем три слова (технически, два слова, если я исключу повторения). Она пялилась на свои руки, колени, на пол. Она смотрела куда угодно, но не на меня, но я начал замечать, что постепенно она начала исследовать глазами, разведывая, смогла бы она выдержать мой пристальный взгляд или нет. Пока я смотрел на неё, я начал осознавать, что узнаю её поведение. Так же я вёл себя, когда проснулся посреди ночи у Джерарда в тот первый раз и обнаружил, что его не было на своём месте. Я был напуган и чувствовал себя одиноким и смущённым. Я проснулся после того, как отдал себя кому-то, а потом обнаружил, что он пропал. Я был опустошён, Жасмин сейчас чувствовала себя так же. Но я не мог понять, почему. – Жасмин, – начал я, намереваясь обходиться с ней как можно мягче, – почему ты не смотришь на меня? – Потому что я не знаю, что сказать, – ответила она, её голос слегка дрогнул. – Скажи хоть что-нибудь, – сказал я, хотя у меня было чёткое представление, что я хотел от неё услышать. Я хотел, чтобы она сказала мне, что всё в порядке, но я понимал, что если она всё-таки не посмотрит в мои глаза, то её ответ был бы бесполезен. Не имел бы значения. Был бы ложью. – Просто посмотри на меня. Я видел, как её тело одеревенело от просьбы, взгляд устремился на мои ноги. Её голова была опущена, но я заметил, как она пыталась посмотреть на меня, не поднимая лица. Я вздохнул и придвинулся к ней ближе, прикасаясь плечом. Я приобнял её одной рукой, а второй притронулся к её подбородку, приподнимая лицо. Она подскочила немного, шокированная моей близостью. – Пожалуйста, – умолял я, как делала она, жаждая моей истории. Она узнала мой тон и наконец-то позволила нашим глазам встретиться. Моей первой мыслью было то, что она выглядела испуганной, загнанной в угол. Голубые глаза были широко раскрыты, они напоминали огромные прожектора. Чёлка покрывала лоб, спадая изящными локонами, заставляя её обладательницу чувствовать себя защищённой. Я сканировал её лицо, пытаясь отыскать причину, почему она была так напугана. Полицейские не предъявляли ей обвинений, и её не изводили телефонными звонками. На мой взгляд, у неё не было причин чего-то бояться. – Кто я для тебя? – внезапно проговорила она, пристально глядя в мои глаза, и тогда я всё понял. Я вздохнул, не зная, как ответить. Я убрал руку с её подбородка, разрывая зрительный контакт. Я, задумавшись, положил руки на колени. Я чувствовал её взгляд на себе и знал, что мне нужно подумать над ответом. Я оставил её, как Джерард оставил меня в то самое первое утро, только я всё ещё не спешил со словами. Я не знал, кем она для меня являлась. У меня заняло бесконечно много времени, чтобы понять, кем был для меня Джерард, и то это проверялось и изменялось каждую секунду каждого дня. Жасмин была чем-то, что я не мог постичь, в отличие от Джерарда; я даже не мог их сопоставить. Жасмин была просто… – Ты – Жасмин, – заключил я, открывая глаза и смотря на неё. Мой голос был на удивление спокойным и гладким, хоть я и молчал какое-то время, и во рту пересохло. Я наблюдал, как её глаза становятся ещё шире, не понимая или не принимая мой ответ. Я знал, что это было как-то туманно и бессвязно в каком-то смысле, но это было всем, что я мог сказать. Жасмин была Жасмин. Девчонкой на батуте, которая навсегда хотела остаться ребёнком. Она хотела летать, оставаться молодой и не хотела потерять ещё одного брата. Она была Жасмин. Больше нечего добавить. И я больше ничего не мог сказать. Она вздохнула, голова упала на грудь: – Фрэнк, не делай так. – Не делать что? – искренне поинтересовался я, не пытаясь расстроить её, а только поддержать. Она одарила меня взглядом, который говорил, что мне следует это понимать, но я действительно не знал, что я не должен делать. Раньше я никогда не был в такой ситуации. – Не списывай меня со счетов, будто я ничто, – скромно ответила она своим слабым голосом, пытающимся стать сильным. Её реакция почти заставила вскочить меня с места. Все вещи, связанные с Жасмин, не были ничем. Они были чем-то сильным, ярким и живым, чем-то, с чем я не мог справиться в большинстве случаев. Поэтому я порвал бумажку с её номером, не разговаривал несколько дней и пытался забыть её. Но поэтому я и переспал с ней, меня тянуло к этой девушке, я даже не курил всё это время в коттедже. Жасмин была многим для меня, она не могла быть ничем. Она была чем-то самодостаточным, чему я не хотел давать имя в том домике, и я просто попытался списать её как исключение. Она была чем-то настойчивым, чего я не хотел – это бы помешало нашим с Джерардом отношениям. Джерард был всем для меня, но Жасмин тоже занимала какое-то место. Всё ещё кем-то являлась. Мне пришлось убедить её в этом. – Жасмин, нет, – сказал я ей, садясь ближе, сталкиваясь нашими коленями и сплетая ноги в беспорядочный клубок, как мы делали в коттедже. Её голова была опущена, я касался рукой её щеки и подбородка, поднимая её лицо, чтобы она снова встретилась со мной взглядом. Без всяких уговоров она посмотрела мне в глаза, я попытался оказаться настолько близко к ней, насколько мог, и обнял её со спины свободной рукой, чтобы притянуть ещё ближе. Она не сопротивлялась, наши действия совершались без напряжения в воздухе, как было до этого, оно рассеялось и заменилось необходимостью. Когда наши тела соприкоснулись, я почувствовал ту же искру, что и в коттедже, и хотя я знал, куда меня это завело в прошлый раз, я последовал пламени в её глазах и продолжил говорить: – Ты не ничто для меня. – Тогда что я? – слабо спросила она в ответ. – Блять, – я выругался, отпуская её подбородок и нежно обнимая её за шею. На секунду я отвернулся, борясь со своими мыслями, прежде чем озвучить их. – Я не знаю, кто ты для меня, некоторые вещи просто не имеют названий. Я переживаю о тебе и не хочу видеть, что тебе больно. Извини меня, мне так жаль. Я просто не знаю, что должен сделать прямо сейчас. Прости, что не рассказал всего этого раньше, я просто не мог. Я надеюсь, что ты понимаешь это. – Я понимаю. Мне больно, но я понимаю, – произнесла она, мягко кивая. – Я действительно понимаю. – Спасибо, – ответил я, веря каждому её слову. Я начал понимать, почему я никогда не хотел врать Жасмин: потому что она сама никогда не врала мне. Она кивнула головой, её глаза, хотя они были грустными и печальными, просветлели немного, когда осматривали моё лицо. Так же я поступил с ней, пальцы путешествовали по коже на её шее, я чувствовал жар, исходивший от её волос, и я понял, насколько сильно скучал по ней. Было трудно забыть о ком-то настолько прекрасном, как Жасмин, но так легко отставить на второй план на некоторое время, особенно когда мысли были заняты чем-то более важным. Но каким-то образом мне удалось найти её вновь, как носок, затерявшийся под матрасом. Наши лица были на удивление близко, когда воздух начал чувствоваться более разряжённым, я заметил, что мы приближаемся друг к другу с опасной скоростью. Это не было как в прошлые разы в коттедже или около реки, когда я даже не понимал, что делал – я делал это, не задумываясь. Но я знал, что делаю, когда мои губы накрыли её. Я знал, что хочу поцеловать её и чувствовал, что всё в порядке. Между нами снова была связь, такая, которая, как мне казалось, не могла быть ни с кем больше без физической привлекательности. Я только что рассказал ей один из моих величайших секретов и был эмоционально истощён, и я знал, что она чувствовала себя точно так же от беспокойства и изумления. Поцелуи помогали: они восстанавливали тела и души. И Джерард сказал, что в этом нет ничего плохого. Было невозможно изменить кому-то: отношения – это не игра. Я всё ещё оставался верным ему, и, блять, даже более чем верен. Я рисковал всем ради него. Я прошёл медицинское освидетельствование, было так стыдно находиться в кабинете врача, и, в конце концов, меня ударил собственный отец. Всё это было ради него. И это стоило того, особенно с тех пор, как я осознал, что я бы не стал тем, кем стал, без него. Но Жасмин тоже была важна для меня. Она была чем-то, чему я не мог дать название, но я нуждался в ней. Я мягко прижался к её губам так, как сделал это с Джерардом в нашу первую ночь. Я был не уверен насчёт её реакции, но почувствовал, как она отвечает на поцелуй, и мы продолжили, на чём остановились. Было ощущение, что мы всё ещё в том коттедже, где всё впервые произошло той ночью. Мы целовались медленно, почти болезненно. Это длилось всего считанные минуты, прежде чем наши языки столкнулись, и мы мгновенно отстранились друг от друга. Мои руки по-прежнему были на ней, но я позволил себе переместить их ниже, на талию, когда её руки находились тоже на моей талии. – Я не хочу этого делать, – произнесла она, обретая твёрдость в голосе. Она больше не выглядела волнующейся или напуганной, она вновь обрела уверенность. Поцелуй, мои слова или нечто ещё восстановили что-то внутри неё, она снова сидела прямо. Она покусывала губы, но только для того, чтобы почувствовать последний привкус моих губ, которые, как она сказала, она больше не хотела целовать вновь. – Почему? – спросил я, не обидевшись, но немного удивившись. – Я не изменяю Джерарду. Я до сих пор верен ему… – Но верен ли ты мне? Мои рот слегка приоткрылся, но я не произнёс ни звука. Я никогда не размышлял над этим вопросом с такого ракурса. Если я был верен одному человеку, то был ли я верен другому, с которым целовался? Возможно ли быть верным двум людям сразу? Я не был полностью уверен. Хотя если это всё-таки возможно, то я был убеждён, что Жасмин была бы моим вторым человеком. Когда я ничего не ответил, Жасмин вздохнула и продолжила: – Я не хочу, чтобы ты обещал мне что-то, что не можешь сдержать. – Но я могу, – я попытался убедить её, кивая и усаживаясь ближе. Жасмин откинулась на спинку дивана, моё тело сгорбленно и повёрнуто к ней, я смотрел вниз. – Ты не можешь дать мне то, что давал ему, – утверждала она, но она не была зла. Она была далека от возмущения, которое я когда-либо видел. Она была спокойна, холодна, сдержанна, она аргументировала свою точку зрения фактами, которые я никогда не слышал и не рассматривал. Её всё ещё это глубоко задевало, но я не видел в ней негативных эмоций. Она была почти счастлива в том, что она говорила, счастлива за меня, вместо того, чтобы жалеть себя из-за того, что она никогда не получит. – Ты не можешь дать мне всё. Я отвёл глаза от неё, при упоминании слова, которое я так хорошо знал, осознавая, как она была права. Я не мог дать ей всё, потому что Джерард всё это от меня уже получил. Жасмин всё ещё что-то значила для меня, но это означало, что я мог дать ей только что-то. Дать ей мало или много, но не всё. Я наконец-то понял, что она пыталась до меня донести. Поцелую не суждено было повториться вновь, потому что в итоге мы оба пострадали бы. Я влюбился в двух человек, но в одного я был влюблён больше, чем в другого. И я не мог перетащить этого другого человека на новый уровень, потому что там было место только для двоих. Вместо того чтобы тянуть нас обоих на дно, я должен был позволить ей всплыть на поверхность. Я осознавал, что это будет больно, настолько же, как понимал, что должен отпустить её. Я должен был спасти её, пока ещё существовала надежда для нас обоих. Я кивнул головой в подтверждение её слов, чувствуя, как её умиротворённое состояние передаётся и мне. Я взглянул на её глаза, затем на губы, желая поцеловать их в последний раз, прежде чем это всё кончится. Но я переборол желание и отбросил все соблазны. Я убрал руки с её талии, и она сделала то же самое. Мы сели в наши начальные позы, физически находясь друг к другу настолько близко, как были раньше, но эмоционально мы были более переплетены. – Ладно, мне это нравится. Так тоже хорошо, – прокомментировала она, разряжая воздух через некоторое время. Я взглянул на неё, улыбаясь, когда увидел её белые зубы, виднеющиеся сквозь ухмылку. Блять, я так скучал по этому. Мы вернулись к прежнему настроению, и она наигранно закатила глаза. – К тому же, как бы я не хотела этого признавать, но ты больше подходишь Джерарду. Я действительно вижу, как сильно ты его любишь. Моё сердце чуть не остановилось, когда она произнесла эти слова. Многочисленные догадки ударили мне прямо в голову. Это был первый раз, когда она упомянула Джерарда в контексте, относящемся только ко мне. Она говорила о Джерарде, сорокасемилетнем художнике, как о моём возлюбленном. И хотя я логически осознавал, что происходит, после того, как кто-то озвучил мои мысли вслух, это стало более реальным. Это позволило мне ощутить, что я говорил другим людям, что они видели, и я начал понимать, почему они были так напуганы. Это звучало ненормально и нелогично. Почему сорокасемилетний мужчина начал отношения с подростком? Это звучало подозрительно, странно и отвратительно. Это были голые факты, малая доля того, что люди могут подумать. Только когда ты был внутри всего этого, вещи приобретали смысл, и это больше не казалось отвратительным. По тому, как трепетали её глаза, я понял, что теперь она была в кругу людей, которые понимают. Она приняла это. Она могла думать, что это было немного странно, необыкновенно и, вероятно, что это просто пиздец, но теперь она видела отношения, которые были на самом деле. Она понимала эту концепцию «всего» во всех её аспектах и чертовски уважала её. Я сделал правильное решение рассказать ей, и она доказала это, отпустив меня, чтобы быть с ним. И она открыла мне глаза на то, что я прежде не видел. Любовь. К этому моменту времени я был с Джерардом уже несколько месяцев, хоть и не всегда в сексуальном плане. Он был моим учителем рисования, наставником другом и просто чудаковатым парнем, который облил меня краской, прежде чем стал взаимодействовать со мной другими способами. Он видел меня голым, и я видел его таким же. Но в этом было что-то большее, чем просто обнажённая кожа, и хотя мы видели почти каждый сантиметр на теле друг друга, это было чем-то большим. Я видел его в момент слабости, когда весь мир позади него рухнул; блять, я сам был причиной его слабости. Я знал его страхи, его истории из прошлого, а он знал мои, даже если мой набор страхов был в десять раз больше его. Он научил меня всему, что я должен был знать в некоторых ситуациях, чтобы, когда я в них попаду, я мог самостоятельно со всем разобраться. Мы столько сделали вместе, видели, и всё же этот любовный аспект не принимался во внимание. Мы были любовниками и иногда называли так друг друга, но о такой стороне любви как об эмоции, а не об её демонстрации между людьми, было забыто. Любовники могли быть чем-то, что основывалось только на сексуальной связи, или чисто на творческих отношениях, как нам казалось. Иногда мы использовали слово «любовь», но это было просто обычным существительным, выражающим нашу любовь к определённым вещам, или в разговорах о свободе в любви, которой у нас не было. Мы никогда не говорили друг другу фразу «я тебя люблю». Пожалуй, это было не из-за того, что мы забывали поднять вопрос обо всей этой любовной идеологии, а потому, что мы намеренно избегали этого разговора. Когда Жасмин сказала про мои чувства к Джерарду, я осознал, что всегда был слишком труслив, чтобы произнести это вслух. Я боялся многих вещей в наших с Джерардом отношениях, включая и сами отношения, но ничто не сравнится с той волной, которая окатила всё моё тело, когда я подумал над этой фразой. Я знал, что заботился о нём, знал, что нуждался в нём, но любил ли я его? Это был слишком сильный глагол, многое содержащий в себе и плавно перетекающий в существительное. Это не было чем-то таким, к чему можно прикоснуться, не было чем-то конкретным и реальным, как живопись или фотография, поэтому мы не говорили об этом. Это было чем-то слишком прочным, обязывающим, но, в то же время, ещё и скоротечным. Мы никогда не говорили об этом, потому что это бы всё только испортило, скажи мы это друг другу, и я полагал, что мы должны уберечь друг друга, прежде чем это произойдёт. Джерард всегда хотел, чтобы я мог сам о себе позаботиться, когда всё пойдёт наперекосяк, но это было трудно осуществить, так как я хотел спасти его ничуть не меньше. Блять, я действительно любил его, это осознание пришло ко мне, когда я осмелился отбросить все страхи. Джерарда забрали у меня, но я всё ещё любил его. Мне было больно внутри потому, что я не мог его увидеть, и мысли о том, что он мог попасть в тюрьму или в большие неприятности из-за этой любви, делали только больнее. Все те вещи, о которых мы избегали разговора, оказавшись в такой ситуации, вдруг заставили меня чувствовать себя хорошо. Я любил Джерарда и знал, что он меня тоже любит. Я подумал обо всей истории, которую только что рассказал, обо всех воспоминаниях, и осознал, что это чувство преследовало нас с самого начала. Джерард заботился обо мне: я вспомнил, как он мыл мои волосы в душе, аккуратно массируя кожу пальцами и принося мне удовольствие. Он любил меня. Я подумал обо всех тех вещах, которые делал для него, приходя в его квартиру каждый день, даже если это означало, что нам может прийти полный и бесповоротный конец. Мы были готовы всем рискнуть, потому что, блять, у нас действительно было всё. Мы любили друг друга. Я начал смеяться после тишины, последовавшей после замечания Жасмин, осознавая, что потребовалась девчонка-подросток, чтобы открыть мои глаза, и скорее всего, глаза Джерарда тоже. Он, вероятно, размышлял точно так же, как я, не желая высказывать это, признавать, потому, что он тоже не знал, было ли это в действительности. Джерард был таким умным – порой гением. А нам потребовался подросток, который сказал бы нам, что мы были влюблены. Он бы умер со смеху, как я в тот момент, когда бы я, наконец, рассказал ему это. Если у меня когда-нибудь появится шанс. – Что смешного? – спросила Жасмин, на её лице появилась озадаченная улыбка. – Ничего, – произнёс я, размахивая руками в воздухе и понемногу успокаиваясь. Я сделал глубокий вдох и встретился с её взглядом, смущённая улыбка всё ещё на её лице. – Я, правда, люблю его. Очень, – сознался я, чувствуя, как слова крутятся на языке. В них не было ничего зазорного, как я предполагал ранее; лицо Жасмин расслабилось, сама она упёрлась на спинку дивана. – Я вижу. Серьёзно, это изумительно. – Спасибо, – ответил я, чувствуя, как смущение заливает лицо. Я повторил её слабую ухмылку, наклоняя голову и уставившись на свои руки, покоящиеся на коленях. – Спасибо тебе, – снова повторил я после непродолжительного молчания, проговаривая слова абсолютно по другой причине. – За что? – За понимание, – серьёзно заявил я, смотря ей прямо в глаза. Она вздохнула, пытаясь скрыть эмоции, отмахиваясь рукой, но я видел, как что-то проскальзывает сквозь неё, и это сделало меня ещё счастливее, чем я был. – Думаю, это меньшее, что я могу сделать, – произнесла она, пожимая плечами. – Просто я чувствую, будто знаю тебя, хотя мы только что встретились. – Полагаю, эти определения абсолютно разные в своих толкованиях, – сказал я, улыбаясь, философские познания Джерарда прорывались сквозь мой голос. – То, что ты только что встретила меня в этой жизни не означает, что мы не встречались в предыдущих, – я остановился и взглянул на неё, оценивая её реакцию на мою очень уж шаблонную фразу, но такую верную. – Потому я чувствую, будто тоже знаю тебя. Она улыбнулась и кивнула мне, вновь понимая меня. Я никогда с энтузиазмом не относился к реинкарнации, прежде чем встретиться с ней, и мои убеждения во взглядах снова окрепли. – Но плохо в этой жизни то, что я не могу быть твоей горлицей, – произнесла она, вздыхая и немного закатывая глаза. – Что? – спросил я, больше не придерживаясь наших метафор. – Не помнишь? – кажется, я ошарашил её, глаза уставились прямо на меня. Я покусывал нижнюю губу и медленно качал головой, чувствуя себя последней мразью. Хотя вместо того, чтобы разозлиться на меня, она всего лишь закатила глаза, ударила меня по руке и вздохнула. – Иисусе! Я думала, что раз уж у Джерарда есть голубь, то ты вспомнишь! Я рассмеялся на её наигранность, нетерпеливо ожидая продолжения. Она передвинулась, чтобы быть лицом ко мне, и начала объяснение того, о чём я забыл. – Горлицы – две птицы, которым суждено быть вместе. В голове что-то щёлкнуло, и я вспомнил наш разговор на батуте в ту первую ночь в коттедже. Челюсть тотчас же отвалилась, а глаза стали шире, но я не отрывался от неё, когда она продолжила свою мысль. – Я спросила тебя, какой птицей ты хотел бы быть, и в конечном итоге мы оба выбрали быть голубями. Хотя я выбрала горлицу, если быть точной, надеясь, что, возможно, только возможно, ты мог бы стать моей второй птицей, которую я искала, – она улыбнулась, её щёки покрылись лёгким оттенком розового, и она прикрыла лицо руками. – Я знаю, это глупо. Я безнадёжный романтик. Не обращай внимания. – Нет, это не глупо, – сказал я, протягивая руки и убирая её ладони от лица. Мне нужно было его увидеть. – Я не знал, что нравлюсь тебе вот так. Я имею в виду, я знал, что нравлюсь тебе, но… Я просто не думал, что настолько. Теперь руки не прикрывали её лицо, она вопросительно уставилась на меня. – Как ты мог не знать? Я пожал плечами. Я был геем: я не привык понимать женские намёки. – Я занялась с тобой сексом после дня знакомства, Фрэнк, – напомнила она. – Обычно я не веду себя так с парнями, – она хохотнула, преодолевая себя, чтобы слова звучали лучше, чем они есть. – Я знаю, – заверил я её, прикасаясь к её плечу. – Но я тоже занимался с тобой сексом, и я тоже обычно так не делаю. По большей части потому, что я гей. Я улыбнулся ей, наблюдая, как она изменилась в лице. Она одарила меня скептическим взглядом, и я повторил его, не вполне понимая, на что она намекает. Я начал переоценивать сказанные мной слова, чтобы понять, мог ли я как-то обидеть её. Вместо этого я обнаружил то, чего не ожидал. Я подумал о других толкованиях моего утверждения, зная, где искать многочисленные двойные смыслы, которые Джерард всегда давал мне. Я занялся сексом с Жасмин, не раздумывая, быстрее, чем обычно, по тем же самым причинам, почему она сделала это. Мы привлекали друг друга, тянулись друг к другу, как те птицы, которыми она хотела нас видеть. Мы были горлицами, и чем дальше прогрессировали мои мысли, я начинал осознавать, что на самом деле я не был геем. Жасмин не была моим исключением, как я думал прежде, а Джерард был прав во всём. Джерард был моим исключением; и он сам говорил мне об этом. Я не был геем, и каждый твердил мне об этом, но осознание пришло ко мне только рядом с Жасмин и её сравнением с горлицами. Жасмин и я были одного биологического вида: мы были голубями, поэтому предполагалось, что мы должны привлекать друг друга. Так же, как и в реальности: мы были противоположных полов, и поэтому нам было положено привлекать друг друга. Быть вместе – это социально приемлемо для нас, и это было эстетическим удовольствием наблюдать за парочкой влюблённых. Они подходили друг другу, сочетались вместе. Они были предназначены для того, чтобы быть вместе. Мы с Джерардом не подходили друг другу. Он был слишком взрослым для меня, а я был слишком молодым для него. Нас не принимали в обществе: мы были гей-парой, и поэтому нас считали низшим сортом общества, отбросами, мы были на уровне отвратительных грязных голубей или воронов. Вместе мы не были привлекательной парой птиц потому, что только я осознавал себя как голубя. Я не знал, кем был он, или как его называть. Он никогда не давал мне наставлений по этому поводу. Джерард был моим исключением, помогающим мне познавать жизнь. Но я не знал, как его называть. Внезапно, воспоминание врезалось мне в голову так отчётливо и так быстро, что чуть не вырубило меня. – Джерард называл меня его голубем, – невыразительно произнёс я, уставившись на Жасмин. Она приподняла брови, внимательно вглядываясь в меня. – Правда? – Да, – ответил я, до сих пор блуждая в своих собственных мыслях. – Он готовил меня всё это время, чтобы я стал самостоятельным. Он даже назвал свою голубку в честь меня, потому что я стал настоящим художником, – я посмотрел на неё, и она мне улыбнулась, несмотря на лёгкий укол ревности, который явно читался в её ледяных глазах. – И я думаю, что всегда хотел быть голубем – его голубем. Но сейчас… – я остановился, пытаясь собрать мысли воедино. – Я знаю, что я твоя горлица тоже. – А что насчёт Джерарда? Я расплылся в улыбке, воспоминания снова ударили меня, но не выбили меня из колеи, а воодушевили. – Джерард – мой хранитель, показывающий мне суть вещей. Он тот, с кем я должен быть прямо сейчас, потому что я всё ещё не готов уйти. Я ещё не научился летать – это стало предельно ясно за последние несколько дней. Но ты, Жасмин, ты можешь. У тебя есть батут, и ты улетаешь каждый раз, когда используешь его, и ты можешь это делать, даже когда находишься не рядом с ним. Но мы, Жасмин… – произнёс я, в изумлении оглядывая комнату, а затем переводя взгляд на неё. Я широко улыбнулся, что щёки начали болеть, но мне было плевать, и я продолжил. – Мы голуби. Мы должны быть вместе. Мы предназначены друг для друга, поэтому так должно быть. Я всем обязан Джерарду и всегда буду обязан. Он – мой хранитель, но он не в состоянии удержать меня. Он не сможет удержать меня… Мои губы дрожали, пока я говорил, и даже когда я просто думал об этом. Я знал, что этот день приближался всё быстрее, особенно потому, что нас с ним разделили, и я должен был учиться быстрее. Я всё ещё не хотел оставлять его, но я должен был быть готовым, когда я, наконец, это сделаю. Я втянул воздух и снова вернулся к теме, смотря на Жасмин и стараясь передать свои мысли. – Но когда я должен буду уйти, когда я буду готов улететь, я уверен, что в итоге отыщу тебя, – я ободряюще сжал её руку. Её хватка на моей руке оказалась слабее, чем я предполагал, но там была какая-то сила, которую я чувствовал, но не мог описать. – Можно я задам один вопрос? – она оживилась, покусывая губу в ожидании моего разрешения. – Конечно. – Я могу с ним встретиться? – спросила она, сильнее кусая свои губы, показывая свою неуверенность. – Я имею в виду, я не знаю, можно ли это. Не то чтобы здесь были какие-то правила, но просто… Я не хочу всё испортить. Между вами, ребята, такая крепкая связь – я знаю это, и я только и слышала, как ты постоянно говорил о нём. Я хочу увидеть, насколько вы сильны, когда вы находитесь рядом друг с другом. Я хочу поговорить с ним. Я даже не знаю, о чём именно. Наверное, об искусстве. Он похож на того, кто не говорит слишком много о чём-то ещё. В любом случае, если это нормально для тебя, могу ли я увидеть его? Я заметил, насколько Жасмин была неуверенной в её движениях и речи, и обычно я бы поддержал её, чтобы она чувствовала себя нормально, но сейчас я просто молча сидел. Я был эгоистом, думал только о себе, потому что я действительно не знал, как ответить на этот вопрос. Особенно, когда я видел что-то ещё в её глазах. То, как она прищурила глаза, смотрела на меня пристальным взглядом, а затем отвернулась. Она просила не просто о встрече с Джерардом. Она просила меня стать частью нас. Речь не шла об отношениях или сексе, она хотела быть ещё одним голубем, спасённым пресловутым хранителем. Она не произнесла это вслух, но ей и не нужно было. У меня был тот же самый взгляд, прежде чем я был вовлечён во всё это. Я не знал, можно ли было пускать Жасмин в наше убежище, которое я и Джерард создали вместе. Он всё ещё обучал меня, я всё ещё учился и находился в поисках себя. Я думал, что Жасмин уже взрастила себя сама, она казалась уже весьма сильным человеком, верным своим принципам и уверенным в себе. Но тогда я осознал, что каждому человеку всегда есть куда расти. И до тех пор, пока я не буду полностью готов, я надеялся, что смогу удержать Жасмин рядом с собой, как Джерард, сохранивший рядом с собой Вивьен. Возможно, я даже мог познакомить этих двоих тоже. Я знал, что они бы поладили. Они обе были одинаково полны жизни, искренности, непосредственности, что так сильно привлекало людей. Они могли бы притягиваться друг к другу, словно магниты, и никто не смог бы их разделить. Внутри себя я начал осознавать, что не должен выбирать кого-то между Джерардом и Жасмин. Джерард всегда будет верен мне, а я всегда буду предан ему. Но настанет время, когда я и Джерард не сможем быть вместе, когда опыт будет завершён, и наша глава будет дописана. Об этом больно даже подумать, и я не хотел, чтобы это когда-нибудь произошло. Я уже начал проверку отношений расстоянием на этой неделе, и моё испытание оказалось доказательством моих ошибок, чем чего-либо ещё. Жасмин помогала мне исправить эти ошибки, но это было до тех пор, пока Джерард вновь не мог взять надо мной руководство на остатке моего пути. Он должен был помочь мне завершить его, и хотя я не должен был выбирать между ними, они должны были дождаться своей очереди. Жасмин пришлось встать в очередь, как бы ужасно это ни звучало. Джерард был тем, кого я хотел сейчас, в ком я нуждался. Жасмин значила для меня то же, только она была в режиме ожидания. Я понимал, насколько дерьмовым может быть ожидание. Я проторчал тогда в комнате ожидания весь день. Я не хотел делать этого с Жасмин, я хотел помочь ей. И я сделал это единственным способом, которым мог. – Когда-нибудь я тебя с ним познакомлю, – заверил я её. После долгих раздумий в полной тишине, я почувствовал, как сердце забилось в районе глотки, когда я заговорил, и было так тяжело дышать. Это стоило того, но всё равно тяжело. – Когда всё это закончится, и я смогу видеть его снова, я возьму тебя с собой. Обещаю. Она улыбнулась, кивая головой, но всё ещё недоверчиво смотря на меня. Она хотела получить ответ на другой вопрос, хоть и молчала. Я не мог дать ей что-то конкретное. Поэтому я сделал единственную вещь, которую я знал, как делать – обнял её. Это было простое объятие: крепкое, тёплое, дружеское. Не более того. Я опять почувствовал ту искру, которая зажигалась, когда я находился рядом с Жасмин, но на этот раз это не было настолько необходимо. Сейчас я знал, что она будет меня ждать, и я был полностью удовлетворён этой мыслью. Когда мы прервали объятие и сели в наши привычные положения, мы тяжело вздохнули: тяжесть разговора и проблемы, свалившиеся на нас, осели на землю. Я снова чувствовал себя нормально и видел в глазах Жасмин, что она тоже в порядке. Я позволил разуму и глазам осмотреть комнату, меня переполнили чувства, когда я увидел чёрное пятнышко камеры на столике. Ещё одна идея вспыхнула ярким пламенем в моём подсознании, напоминая о блаженной эйфории, которая захватила меня прежде. – Хэй, – провозгласил я. Мой взгляд перешёл от камеры на Жасмин, прежде чем я взял предмет и навёл объектив на девушку. – Можно я тебя сфотографирую? Она скептично поморщилась в непонимании. Она знала, что я занялся фотографией, я упомянул об этом в своей истории, но больше она ничего не знала о моём увлечении. – Просто позволь мне, хорошо? – к концу вопроса мой голос повысился. – На данный момент – это моя замена рисованию. Это то, чем я хочу заниматься… – я остановился, пытаясь подобрать правильные слова, руки бешено жестикулировали. – Это… трудно объяснить. – Тогда не объясняй, – настояла она, её лицо было преисполнено спокойствием. – Иногда это нормально – не понимать что-то, – она выдохнула в конце, добавляя более глубокий смысл в сказанное, повернувшись телом ко мне и перекладывая на колени руки. – Что я должна делать? – спросила она, покусывая губу, недовольная положением своих рук. – Эмм, – пролепетал я, действительно не понимая. Несмотря на огромное количество фотографий, которые я сделал за сегодня, я ещё ни разу не снимал человека. Я даже себя не фотографировал, не считая снимков ссадины на моём лице, ног или рук – не более чем кусочки большой головоломки. Было в этом что-то пугающее, чтобы делать фото людей. Я вспомнил, как Джерард говорил мне о том, как картины передают истинную сущность человека, и то, что по этой самой причине он не хотел делать автопортрет. Он не хотел видеть то, что люди думали о нём, или то, как они его интерпретируют. Я не хотел, чтобы моя интерпретация Жасмин получилась неправильной, или чтобы вышло так, чтобы фото исказило настоящее положение вещей. После того, как мы открылись друг другу, позволили нашим чувствам выйти наружу, я не хотел, чтобы что-то ещё было неправильно растолковано, чтобы снова произошла подмена понятий. Но фотография полностью отличалась от рисования, напомнил я себе. Фотографии показывали людей по-настоящему, настоящую действительность, вне зависимости от того, как бы сильно фотограф ни хотел увидеть что-то другое. И хотя снимки делал я, результат, по большей части, от меня не зависел. Камера была беспристрастна и брала под контроль все мои действия, выставляя Жасмин такой, какой она была на самом деле, что бы это за собой ни повлекло. Мысли заставили сердце биться чаще, руки перестали трястись. – Просто сядь так, как хочешь, – проинструктировал я её. – В итоге это не будет иметь значения, камера всё равно увидит тебя. Она знала, что это была какая-то рекомендация из области искусства по тому, как моя ухмылка стала слишком хитрой, но она больше не стала докучать мне вопросами. Она просто начала искать для себя удобную позу. В конце своих поисков она оказалась прислонена к подлокотнику дивана, ноги были прижаты груди, а руки обнимали их. Она сказала, что так ей будет более удобно, и когда она заняла свою позицию, я понял, почему. Тогда она больше стала походить на ребёнка. Её тело покоилось в позе зародыша, и, что удивительно, её размер уменьшился почти вдвое. И хотя она выглядела такой маленькой и юной, я увидел сквозь объектив, что она совсем не была похожа на дитя. Я всё ещё мог разглядеть в ней интеллект, зрелость и даже боль, хоть она и была в такой скомканной позе. Боль старила людей, но это делало их ещё более реальными, более человечными. Тебе нужна боль, чтобы помнить что-то, и её поза полностью воплощала эту концепцию. Прежде, чем я даже сделал фото и услышал звук затвора, я знал, что правильно захватил её в этом моменте. – Знаешь, – начала она, когда всё завершилось небольшой вспышкой света, её невозмутимое и жизнерадостное поведение стало проявляться вновь. Я обратил на неё всё своё внимание, кладя камеру обратно на стол. – В некоторых культурах существует поверье, что фотография забирает часть души. Я перевёл взгляд на неё, чтобы осмыслить двойное значение в её предложении. Я слышал об этом раньше, но это никогда не волновало меня. Я мог постоянно рассуждать о душе или родственных душах с Джерардом, и об этой идее тоже, но это всегда ускользало от меня. Зачем она завела эту тему, прежде чем мы смогли бы увидеть результат? Я внезапно почувствовал, как вина сжимает мою грудную клетку. – Ты не хотела, чтобы я фотографировал тебя? – Нет, – произнесла она, качая головой и пытаясь успокоить меня своей улыбкой. Она приблизилась ко мне и погладила по плечу, заставляя моё сердце снова биться в нормальном ритме. – На самом деле, я не могу представить лучшего человека, кто бы мог это сделать, – серьёзно заявила она. В тишине это прозвучало как ещё одна вспышка света. Её душа вновь возвращалась к жизни.