-.- Самоучка -.-
I
переводчик: на правах помощника :) hey kill me please (ссылка на профиль https://ficbook.net/authors/156238)
Следующие несколько недель были настолько наполнены событиями, что лишь крупицы воспоминаний, которые несли какой-то смысл, остались в моей голове. Это было похоже на то, словно кто-то разбил вазу, и ее осколки разлетелись по моей и чужим жизням. И каждый раз, когда мы делаем шаг вперед, нас ранят эти осколки, на ступнях наших ног расцветают кровавые розы. Все было таким рваным, несвязным и интенсивным, так что мы не понимали сразу, как лучше поступить. У нас был слишком большой выбор из тех вещей, которые можно предпринять, поэтому нам потребовалось время, прежде чем мы начали вытаскивать осколки из ног, заматывать раны бинтами, и пытаться продолжать жить дальше. Существует много вещей, которые помогают мне встать на ноги. Главной вещью была моя камера – мой палец до сих пор продолжал нажимать на кнопку. Мне все еще было необходимо проявить пленку, и я все еще понятия не имел, где взять темную комнату, но я не позволил этому меня останавливать. Мой творческий выход был в некотором смысле далек от попыток восстановить наши жизни, но моя камера всегда была рядом и всегда напоминала мне о том, из чего я сделан. Я был сделан из правды, и, хотя я должен был бороться с ложью, это было единственным способом одержать победу. Жасмин является другим аспектом моей жизни. Она тоже помогает мне подбирать осколки, иногда в буквальном смысле. Ей и мне, нам было хорошо, даже лучше, чем хорошо. Мы снова были друзьями, только друзьями. Мы были близки, также как Вивьен и Джерард, мы держались за руки и иногда украдкой целовали друг друга в щеку или в лоб, когда нам это было необходимо. Мы совершали эти нежные действия очень часто, но нам все еще было от этого неловко, они ощущались слишком интимными. Образы ее обнаженного тела были до сих пор свежи в моей памяти, а также тот факт, что я был внутри нее. Я не мог просто взять и забыть подобное, и между нами все равно будут моменты, когда искра, что мы чувствовали друг с другом, будет ощущаться как нечто гораздо большее, чем просто искра. Это было похоже на клей держащий нас вместе, заставляющий меня хотеть делать с ней те вещи, что мы делали раньше. Это было настолько же сексуально, как и эмоционально, хотя эмоциональная сторона проявляла себя не так заметно, когда мне приходилось скрещивать ноги и думать о чем-нибудь несексуальном, в то время как мы сидели рядом на диване и смотрели телевизор. После того, как школьные занятия снова начались, Жасмин завела привычку приходить повидать меня каждый день после уроков. Поначалу я был удивлен и очень рад. Обычно мои дни были наполнены допросами, встречами, передачей показаний и прочим. Это было для меня стрессом, и это еще слабо сказано. Моя мать постоянно таскалась везде со мной, но как только мы возвращались домой, она сразу же уходила, нуждаясь в личном пространстве и отдыхе. Я оставался дома один, запертый в этой тюрьме. Пребывание «за решеткой» плохо сказывалось на моей творческой энергии – ей было тяжко течь, не важно, в незримом или метафорическом смысле. Так что спустя долгие-долгие дни, несмотря на мое желание фотографировать, диван уже казался мне намного более привлекательным. Я лежал лицом вниз на маминых узорчатых подушках и крепко спал (и, скорее всего, пускал слюни), когда я впервые за долгое время услышал звонок в дверь, и я чуть было не пропустил приход Жасмин. Она смогла пробудить меня от дремоты, потому что увидела, что я сплю через окно, и решила не оставлять меня в покое. Она сказала, что звонила в течение десяти минут, если не больше, прежде чем я наконец встал. Я был еще ужасно сонным, когда открыл дверь, и когда я увидел ее, я подумал, что это все еще сон. – Почему ты не дала мне поспать? – спросил я, когда мы оба уселись на диван. – Потому что это то, что делал бы Джейсон. Ленился бы весь чертов день, а потом еще бы немного поспал, так ничего и не сделав, – воскликнула она, закатив глаза. – Я знаю, что ты выше этого, так что сейчас ты, наконец, придешь в себя и поговоришь со мной. – В конце концов, это будет чем-то продуктивным, – пошутил я, но это прозвучало менее забавно, чем в моей голове. Разговоры и времяпровождение с Жасмин были продуктивными, если даже не назвать их удовлетворяющими. Она держала меня в курсе всего того, что происходит в школе, в то время как я продолжал информировать ее о том, как продвигается мое дело. Чаще всего ее рассказы были более информативными. Я чувствовал себя таким оторванным от обычной жизни, когда Жасмин говорила о том, что нам нужно пройти по математике (оказывается, у нас был один и тот же учитель, мы просто учились в разных классах), но я знал, что мне лучше оставаться дома. Администрация школы была осведомлена по поводу того, что происходит, и, хотя я не был лучшим учеником, они сделали некоторые исключения для меня. Мне все еще было необходимо сдать экзамены, они сразу же меня в этом заверили, но они согласились присылать мне домашнюю работу, чтобы я выполнял ее дома. Жасмин была информатором обо всех школьных делах, но помимо этого, она приносила и другие мирские вести. Как, например, что Сэм и Трэвис говорили людям про мое «отсутствие». Оно было вполне заметным, ведь я вроде как просто исчез и не приходил ни на одно занятие. Я и раньше достаточно много пропускал, но я обычно появлялся в школе, по крайней мере, по утрам, или на одном из уроков за день. Или люди видели меня с Сэмом и Трэвисом. Теперь же они вообще меня не видели, и когда слухи начали расползаться по школе, многие дети подумали, что лучшим источником информации обо мне будут мои лучшие друзья. Но это было не так, совсем-совсем не так. Сэм и Трэвис были теми людьми, кто пускает те слухи, которые другие слышали изначально, а когда они приходили к Сэму и Трэвису, чтобы узнать все наверняка, то слышали первоначальную сплетню. Это был порочный круг, и я не хотел, чтобы к нему было привязано мое имя. На протяжении долгого времени Жасмин не могла сказать мне точную формулировку того, что мои друзья всем говорили, и ей довольно хорошо удавалось ускользать от этого разговора. – Они дебилы, – однажды сказала она мне, цепляясь за мои руки, лежащие перед ней. Это, как правило, было максимумом того, что я слышал от нее об этой ситуации, но одну деталь мне все же удалось вытянуть из нее, не дав ей перевести тему. Жасмин уверяла меня, что эти сплетни – это самое ужасное из всего, что они когда-либо говорили, но что-то в глубине ее глаз подсказывало мне, что было еще что-то более отвратительное во всей этой истории, о чем она не хочет говорить. Оказалось, что в этот день, пытаясь привлечь всеобщее внимание, Сэм подошел к Жасмин и заявил на весь кафетерий, что у меня СПИД. Я умирал изнутри, слушая, как слова слетают с ее губ, моя голова опускалась все ниже к моей груди, и мое лицо становилось все более печальным. Они могли болтать любое дерьмо обо мне, но я хотел, чтобы они отвалили от Жасмин и не впутывали ее во все это. Она не делает ничего такого, кроме того, что просто остается на моей стороне, она не заслужила всего этого. И у меня было подозрение, что это был далеко не единственный раз, когда они доставали ее. Пока я чувствовал себя все более разбитым, Жасмин справлялась со своими эмоциями. Будучи очень сильной личностью, она продолжала отлично держаться в школе, говоря Сэму, что тот просто мечтает о том, чтобы его член был достаточно большим для задницы другого мужчины. Она все еще оставалась уверенной и сильной в моем доме, пытаясь успокоить меня, уберечь от других людей. – Не слушай их. Они до тебя не доберутся, – еще раз заверила меня Жасмин, обнимая за плечо свободной рукой. – Я переживаю не из-за них. Я переживаю за тебя. Она чуть было не рассмеялась мне в лицо, вновь превращаясь в жизнерадостную девушку и прогоняя весь негатив из разговора. – Я большая девочка, – ответила она, скрещивая руки у себя на груди. Ее слова контрастировали с внешним видом, но, если измерять не внешность, а эмоциональную вместимость, она была не просто большой. Она была огромной. Я рассмеялся, чтобы ослабить напряжение, а затем притянул Жасмин к себе в неожиданные объятия. – К тому же, – добавила она, уперев подбородок мне в плечо, – я не нуждаюсь в них. У меня есть ты. И правда, мы были друг у друга, и я был невероятно благодарен этому. Нам даже не было нужно постоянно болтать, шутить, или разговаривать по душам. Иногда мы просто начинали смотреть телевизор. Но это никогда не были кабельные каналы, разумеется – мы избегали их любой ценой. Или, если быть более точным, я настоял на том, чтобы мы их избегали. Я уже привык к отсутствию работающего телевизора у Джерарда, и к его теории о том, что это все является пустой тратой времени и кражей драгоценных моментов. Но так как теперь все, чего я хотел – это тратить время зря, пока все вокруг не успокоится, адский ящик казался неплохой альтернативой. Мы с Жасмин вместе смотрели разные фильмы вместо просмотра кабельных каналов. Я надеялся, что поскольку там нет рекламных роликов, пытающихся продать нам различную продукцию, в которой мы совершенно не нуждались, и фактор глобализации пропал, телевизор становился меньшим злом. К тому же, мы были подростками – чем нам еще занимать свое время? Школа была полна слухов и сплетен, а так как я хотел избегать и предрассудков, и людей настолько, насколько это возможно, закрытое помещение было нашим спасением. Иногда мы смотрели глупые комедии, иногда драмы, заставляющие задуматься. Я отрыл коллекцию фильмов своих родителей в подвале, и нашел такие диски, о наличие которых в нашем доме даже не подозревал. Некоторые названия я узнал, потому что Джерард говорил о них, и эти фильмы мы посмотрели первыми. Жасмин странно на меня взглянула, когда я практически подпрыгнул от радости, отыскав фильм «Касабланка», но я лишь пожал плечами и все, что сказал в ответ это краткое: «Джерард». И она поняла. Это происходило во время просмотра фильмов, эти моменты, когда мы сидели рядом в молчании, окруженные грохотом и шумом телевизора, когда я ощущал очень сильные чувства к Жасмин. Я ловил себя на том, что постоянно пялюсь на нее, и не только на ее лицо. Я уставился на ее руки, когда мы смотрели «Список Шиндлера» однажды днем, заметив, как она сжала кулаки, когда разозлилась из-за происходящего на экране. Когда дело дошло до печального момента, я увлекся наблюдением за тем, как она зажмурила глаза, когда была готова вот-вот расплакаться. Я пялился на нее с начала фильма (он был длинным, а мне всегда было сложно сосредоточиваться на чем-то долгое время), и мне пришлось вернуться в эту реальность и перевести взгляд, прежде чем она обнаружила, чем я занимаюсь. Жасмин никогда явно не замечала мой взгляд, но у меня было чувство, что она знает, что я на нее смотрю. Но в то же время мне казалось, что она тоже иногда пялится на меня (неумение сосредотачиваться на чем-то долгое время было обычным делом, как я выяснил). Хотя мы никогда не говорили про наши чувства, кроме того дня, нам обоим было предельно ясно, что они никуда не пропали. Вероятно, они оставались бы между нами еще долгое время, но мы никогда не озвучивали такие догадки вслух, потому что мы понимали, что сейчас просто не наше время. Это не наша глава в книге, но я мог видеть, как страницы заполняются текстом. Мои чувства к Жасмин были раздражающими и часто меня расстраивающими, но я надеялся, что они никогда полностью не испарятся из моего тела. Мне нравилось то, как мое сердце трепетало, когда она звонила в мою дверь, и я даже иногда вновь притворялся спящим, чтобы она звонила чуть дольше, а я ощущал себя желанным и нужным. Я мог сказать, что Жасмин проделывала одни и те же вещи, порой приходя поздно и притворяясь смущенной, когда мы уже сидели вдвоем на диване и я спрашивал, где она была, а она ненароком скользила ногой вдоль моей ноги, просто чтобы посмотреть, буду ли я тоже делать так. Практически всегда я делал так, и к концу фильма мы лежали, запутанные друг в друге, мои рука обернута вокруг нее, а ее голова на моем плече или груди. Порой наше неловкое и запретное сексуальное напряжение вновь проявлялось, и безобидный поцелуй в щеку оставлялся опасно слишком близко к губам. Мы пытались внутренне доказать себе, что мы просто близки, просто хорошие друзья, но у меня не всегда получалось себе поверить, поэтому мне приходилось разобраться в себе, чтобы мы могли взять и начать все с начала. Жасмин всегда умела лучше справляться с этим, и я искренне ей восхищался. Я мог видеть в ее глазах, что она чувствует все то же самое, что и я, но она намного лучше боролась с этими чувствами. Чаще всего, когда происходил подобный момент, она подшучивала надо мной, чтобы ослабить напряжение между нами, а потом мы рассказывали друг другу случайные истории, чтобы узнать друг друга лучше. Мы так быстро перешли к физическим взаимоотношениям, что теперь нам приходилось возвращаться назад, рассказывать истории, чтобы заполнить пробелы. Мы рассказывали очень много историй, и с тех пор, как нам казалось, что мы знаем друг друга, необходимость в небольших разговорах потерялась. Мне хотелось узнать более глобальные вещи: что происходило, когда меня еще не было рядом, до того, как мы познакомились. Большинство рассказов Жасмин были легкими и веселыми, например, она рассказала о том, как давным-давно Джейсон засунул в нос конфетку, та застряла в ноздре, и он не говорил об этом маме в течение четырех дней, до тех пор, пока ему все-таки не пришлось поехать в больницу. – Этот придурок чуть не умер, – рассмеялась она, взмахнув руками, ожидая моей реакции. Все мои истории, как бы я ни старался избежать этого, всегда фокусировались на Джерарде. Это всегда был Джерард, Джерард, который вылетал из моего рта, и Жасмин даже смеялась над этим пару раз, а также над тем, как мои руки слишком активно жестикулировали – точно так же, как у Джерарда. Казалось, что в его отсутствие я перенял его манеры и даже его любовь пофилософствовать. Жасмин обычно заслушивалась каждым словом, или, хотя бы просто слушала, но я понимал, что иногда таких рассказов было для нее слишком много. – Разве вы с Джерардом никогда не были нормальными? – спросила она однажды, когда рассказал ей о том, как мы дрочили на улице, лежа посреди парка. (Несмотря на сексуальное напряжение между нами, мне становилось все проще и проще говорить о сексе в целом без какого-либо дискомфорта). – Я задал ему тот же самый вопрос, представляешь? – отозвался я. – И что он ответил? Мы лежали на полу посреди гостиной, отодвинув диван и стул, чтобы освободить больше пространства. В этот день моя мама ушла куда-то, так что она не могла увидеть эту картину. – В какой конкретно момент? – пошутил я, но в мой голос тут же вернулась серьезность. Я часто спрашивал Джерарда, могли бы мы быть нормальными, и каждый раз получал разные ответы, но с одним схожим смыслом – это было просто невозможно. Что касается характера наших отношений, они никогда не будут нормальными. Общество этого не допустит. – Но вы не общество, – сказала Жасмин, когда я объяснил ей ситуацию так, как мог. – Вы Джерард и Фрэнк – экстраординарные художники! – воскликнула она, взмахнув руками в воздухе. Я фыркнул в ответ, но она уже успела посерьезнеть. – Вы можете делать все, что хотите. Вы можете быть нормальными, если захотите. К черту общество. Оно только все портит. – Кому ты рассказываешь, – просто ответил я, но ее слова меня поразили. Мы с Джерардом могли быть всем, чем только захотим. Мы пытались сделать так с самого начала, но нас останавливали множество ограничений. Или то, что мы говорили сами себе, было нашими ограничениями. Мы знали, что общество разлучит нас, если они узнают о нас. Несмотря на то что наша ложь медленно раскрывалась, я застрял в пригороде, в то время как он находился в импровизированной вселенной, которую мы создали для себя, они все еще не узнали про нас. Возможно, ограничения были только там, где мы думали, что они должны быть, – начал самостоятельно философствовать я. Возможно, если бы мы всегда думали, что можем делать все, что угодно за пределами этих покрытых краской стен, мы могли бы это делать. Закон по-прежнему оставался законом, и, хотя мы нарушили его и нас поймали, в конце концов они до сих пор не доказали общую картину. Я был тем, кто оказался достаточно глуп, чтобы все испортить. Я был тупым и невежественным и таким чертовым подростком той ночью, когда угнал фургон, что меня это даже испугало. После этого я больше не хотел вообще прикасаться к алкоголю, даже к вину, которое так сильно любил. Когда я выпил его вне контекста, вне квартиры Джерарда и по неправильным причинам, я осознал, что не могу контролировать себя. Я топил себя, свои чувства, личность, над поиском которой так усиленно работал с Джерардом. Я не пил, чтобы вдохновляться, творить или ценить. Я пил, чтобы напиться. Чтобы притупить чувства, а не подпитать их. Той ночью я сделал то, что мог сделать с Сэмом и Трэвисом, и черт, я никогда не хотел возвращаться к этому. Я поступил очень глупо всего раз, но это почти стоило мне всего. Фургон и алкоголь привели всех, общество к Джерарду, и у них возникли вопросы. Почему этот взрослый мужчина дает маленькому ребенку все, о чем тот просит? Почему это происходит? Почему это произошло? Поскольку я не был готов быстро отвечать на вопросы, или я казался им слишком ребенком, а Джерард слишком педофилом, чтобы нас воспринимали всерьез, они стали отвечать на эти вопросы сами за себя, получая неправильные ответы. Боже, разве эти люди не понимали, что у некоторых вопросов нет ответов? Я напортачил и раскрыл нашу тайну, но, как и в интимности, в ней было много уровней и слоев. Они лишь сорвали один и да, это было раскрыто немного слишком рано. Противостоять реальному миру было слишком тяжело. Но по мере того, как воздух проникал в раскрытый секрет, он начал формировать вторую кожу, излечиваясь и затягиваясь. Вопросы, которые задавали люди, обвинения, выдвигаемые людьми, вместе не создавали никакого преступления, угрожающего жизни, и когда им удалось собрать больше доказательств, были собраны новые свидетельства и показания, все вскоре начали понимать, что ничего интересного больше не произойдет. Во всем этом не было ничего неправильного, свидетельства повторяли то, что мы говорили с первого дня. Джерард был моим учителем, а я был его верным учеником. Возможно, он нарушил закон и дал мне алкоголь – это была единственная вещь, которую мы не могли отрицать и игнорировать. Это было то, что нам пришлось признать. Но изнасилование? Нет, этого не было. Статья об изнасиловании продолжала угрожать нам, но, когда Бонни сообщила мне и моей маме о том, что я не получил никаких травм и, вероятно, это ничем не обернется, я был освобожден от этого. Но все до сих пор были настроены скептически, особенно отец. Ему нужно было больше доказательств. Он не был в больнице, не слышал, как Бонни сказала это, и поэтому не поверил ей. Он даже не верил моей матери, когда она продолжала повторять ему об этом снова и снова. Он зашел так далеко, что даже позвонил в больницу, спрашивая про некого «персонажа Доктора Лэнсинг» (я понятия не имел, почему все вокруг являются для него персонажами. Был ли он единственным реальным человеком? Был ли я тоже просто персонажем для него?). Когда он наконец дозвонился до нее, и она ответила, что не может разглашать такую информацию по телефону, он поехал туда. Мы с матерью поехали вместе с ним, она пассивно следовала за ним, а я хотел убедиться, что он не ранит или не убьет врача, которая вернула мне обратно часть меня. Когда мы добрались туда, Доктор Лэнсинг пришлось выслушать множество грубых замечаний и колкостей, а затем она сказала моему отцу, что я не получил никаких травм. И даже тогда отец хотел получить больше доказательств. – Это вы так думаете. Я хочу знать, что экспертиза при изнасиловании реально показала, – практически выплюнул он ей в лицо. Она оглянулась, чтобы посмотреть на меня, и я попытался спрятать лицо. Я понятия не имел, почему все это происходит, и, если бы был храбрее (и не думал, что мой отец может меня убить), я бы извинился. Но я был уверен, что она знает, как сильно мне жаль, и наконец увидела, с чем мне приходится сталкиваться, почему я вообще однажды попал в ее кабинет. Она осталась хладнокровной, как подобает профессионалу, и глубоко вздохнула. – Вам еще не звонили из лаборатории по поводу экспертизы? – поинтересовалась она. – Или по поводу результатов анализа крови? – Вы действительно думаете, что я был бы здесь, если бы они уже позвонили? – риторически спросил мой отец, хотя я был уверен, что мы все знаем, что ответ на этот вопрос «да». Он все равно был бы здесь, если бы у него были ответы, потому что он никогда не бывает удовлетворен ими. – Ну, – пробормотала Бонни, натянуто улыбнувшись, – разве вы не знаете, что отсутствие новостей – всегда хорошие новости? Я уверена, что с кровью Фрэнка все в порядке, и об экспертизе при изнасиловании нечего беспокоиться. А теперь, извините, у меня есть еще дела. Она улыбнулась мне, и мое сердце вновь забилось. Мы уехали вскоре после этого, но мой отец, разумеется, не был удовлетворен. Даже когда чудесным образом ему в этот же день позвонили из лаборатории и сообщили, что с моей кровью все в порядке, но экспертиза при изнасиловании все еще в процессе изучения, мой отец не был доволен. Я подумал, что он никогда таким не будет, и в этот момент я решил прекратить попытки сделать его таким. Я лишь копал нам обоим могилы все быстрее и быстрее с каждым словом, которое говорил (не важно, позитивным или негативным), так что в конце концов я перестал разговаривать с ним. Маме потребовалось чуть больше времени, чтобы понять, что это бесполезно. Однажды ночью, во время ужина она окончательно сдалась. Мой отец приехал совсем поздно и начал поглощать еду так, словно он был прожорливым королем и оголодавшим ребенком одновременно, не произнося ни слова. Моя мать пыталась заговорить, но, когда он просто проглотил все и встал, чтобы уйти в подвал и провести там всю ночь, она прекратила пытаться. Мы оба прекратили. Мой отец единственный, кто продолжал сражаться, но на самом деле он боролся лишь с самим собой. Наш телефон все время молчал, а на звонки моего отца никто не отвечал, так что довольно скоро он прекратил пялиться на этот ужасный предмет каждую ночь. Поскольку информация, которую он решил проигнорировать, была передана в руки правовых должностных лиц, начался процесс моего освобождения. У людей, которые занимались моим делом, разошлись мнения на этот счет. Некоторые из них хотели получить больше доказательств, а другие были довольны тем, что есть. У большинства людей, казалось, оставались сомнения в головах, особенно у полицейских. Но у них не было ничего, чтобы официально обвинить Джерарда, хотя они до сих пор держали в уме такую идею. – Еще слишком рано, – сказал один офицер моей матери по телефону. К этому моменту я научился хорошо подслушивать. – Джерард, который угощает алкоголем несовершеннолетних, все еще находится под нашим контролем, освобожденный под залог. Мы не хотим ничего забрасывать, потому что боимся, что тогда он сбежит. Если бы я не был так взбешен, что никто мне не верит, я бы рассмеялся. Идея Джерарда сбежать воплотилась бы в побеге в магазин красок или к Вивьен. Он ни за что не покинул бы Джерси – на самом деле, ему было некуда идти. И я знал, что он не сможет оставить меня в таком положении. Он просто не может так поступить. Я все еще был под надзором, как и он, несмотря на то что надо мной не висело столько проклятий. В моем случае это были сплетни. Несмотря на мое раздражение, я знал, что должен продолжать подыгрывать своей версии. Жасмин была рядом со мной, она говорила, что я смогу с этим справиться. В глубине души она знала, что ничего страшного не случилось – она слышала мои истории, слышала о том, как я люблю каждую черту Джерарда, и она знала, что это здоровые отношения. Она была жертвой жестокого обращения со стороны отца. Она знала, когда происходит что-то нездоровое, а здесь не было ничего плохого. Она даже предложила дать показания, сказать, что у меня не было сексуальных отношений с ним. Она сказала, что готова соврать ради меня – просто чтобы убедиться в том, что я и этот мужчина, которого она никогда не встречала, в безопасности. – Некоторые вещи должны быть освобождены от рамок закона, – объяснила она, когда я озадачился тем, что она хочет рискнуть своей моралью под присягой. – Вы с Джерардом счастливы, офицеры и все остальные просто не знают, что это взаимно. Они не понимают этого, это им угрожает, и поэтому они применяют закон. Некоторые вещи не следуют правилам, и многие вещи в этой жизни не имеют правил. – Отношения – это не игра, – ответил я ей, понимая к чему она клонит. Я рассказывал Жасмин историю про теории Джерарда об изменах множество раз раньше. Она знала, о чем я говорю, и мы произнесли следующие слова вместе. – В них нет правил. – А когда есть правила, всегда есть и исключения, – добавил я, просто, чтобы Джерард гордился мной, даже если и не слышит меня. Однако Жасмин не могла дать показания, потому что была слишком молода и не видела нас с Джерардом вместе. Но с помощью подслушивания телефонных разговоров и чтения электронных писем я смог узнать, что Вивьен пришла в участок и сделала заявление о том, что между мной и Джерардом не было никаких сексуальных отношений, только чистые отношения учитель-ученик. Когда я услышал об этом, я почувствовал, как мое сердце буквально взорвалось внутри груди от счастья. Она откровенно врала, ведь Джерард рассказывал ей о нас, и она видела меня голым в его квартире тем субботним утром. Никакие студенты и преподаватели так не делают, только любовники. Но с точки зрения Вивьен в этом не было ничего неправильного. У душ нет возраста. Она знала, что у закона нет души, так что мы должны были стиснуть зубы и притворяться, чтобы спастись. Это немного больно – мы постоянно врем и скрываем, но я надеялся, что это того стоит. Я знал, что у судебного производства уходит вечность, чтобы разобраться во всем, будь то правительственные рабочие места или что-то другое, они не чувствовали необходимости заставлять себя работать быстрее, чем это необходимо. Я все еще был нетерпелив, и не важно, как много вопросов я задавал или на сколько отвечал, все выглядело так, словно дело движется по кругу. Ну, по крайней мере мы не двигались назад, но и вперед мы тоже явно не двигались. Меня время от времени вызывали в участок или на встречу с моим адвокатом или к психологу, которого мне нашли. Общение с психологом было интересным опытом. Оно было рекомендовано для меня, чтобы убедиться в том, что я эмоционально стабилен. В итоге мне удалось получить бесплатный сеанс (это было важно, потому что моя семья не слишком богата, и отец не хотел тратить больше денег, чем он тратит на адвоката), ее офис был расположен в дальнем углу больницы. Специалистом, который должен был заниматься мной оказалась рыжая коренастая девушка двадцати с чем-то лет, которая поначалу выглядела вполне безобидно. Она мило улыбнулась мне, когда я сел и начала задавать небольшие вежливые вопросы, чтобы расположить к себе. После этого она быстро перешла к основным вопросам. Например, как часто я плачу, не причинял ли мне кто-нибудь боль, моральную или физическую и так далее в том же духе. Мне захотелось рассказать ей о своем отце, о том ударе, которые я все еще ощущал каждый раз, когда смотрел на его холодное каменное лицо, но я этого не сделал. Мне больше не нужно было беспокоиться об этом. Сначала я думал, что ее тон был немного циничным, но я проигнорировал такие мысли, свалив все на свою паранойю. Однако вскоре я начал догадываться, какие методы она пытается использовать на мне. Независимо от того, какими они были, она, казалось, хотела заставить меня плакать или исповедоваться о чем-то. Она могла задать мне вопрос, внезапно остановить меня во время ответа, и перевернуть его, чтобы увидеть, что я скажу на этот раз. Несмотря на то что я заикался и пару раз замолкал, смущенно смотря на нее, мне удавалось оставаться последовательным. Постоянство было моей главной задачей. Если она не увидит недостатков в моей истории, она не увидит их и во мне. Она была полна решимости изучить все слои моей тайны, добраться до болезненных мест, но я был знаком с преимуществом, которое мне могут дать слои. Я знал, как скрыть свои следы. Психолог казалась грустной, когда я покидал ее ярко-разукрашенный офис, а я буквально шел по воздуху. Я слышал триумф и победу в своем голосе. Я знал, что правильно ответил на все вопросы, которые она задала мне устно в форме дешевых опросников. Я не был поврежден. Во всяком случае, я был мозаикой из обломков, пытающейся найти место в этом мире, где можно соединить их все вместе. Если бы это только позволило мне вернуться обратно. У меня никогда не было возможности разговаривать с Джерардом напрямую, хотя я знал, что в некоторые дни он был в участке в тоже время, что и я. Однажды я узнал его фургон на парковке и чуть не упал. Я хотел подбежать к нему, запрыгнуть в него, спрятаться внутри – сделать хоть что-то. В моей голове возникли воспоминания о том, как я сидел там внутри, вел фургон, находился рядом с Джерардом. Мне было больно от того, что я должен был просто пройти мимо. Моя мать все время была рядом со мной, и, если бы она увидела мой внезапный эмоциональный взрыв, это вызвало бы слишком много вопросов. Мне пришлось держать обе ноги прочно на земле и идти вперед. Я должен был игнорировать Джерарда, несмотря на то, как сильно мне от этого больно. Когда я был в участке одновременно с Джерардом, офицер всегда внимательно следил за мной. Они были очень непреклонны в том, чтобы держать нас отдельно по очевидным «сексуальным» причинам в их сознании (как будто мы были настолько глупыми, чтобы начать трахаться прямо посреди полицейского участка), но также их задачей было держать наши истории отдельно друг от друга, поэтому мы не могли поработать над этим и сгенерировать гениальный план. Офицеры же думали, что мы уже подготовились и ждем момента, чтобы использовать его. Мне просто казалось, что меня допрашивают чаще, чем Джерарда. Все ответы были продуманы и находились в моей голове, но я никогда не ощущал удовлетворения. Мне очень хотелось узнать, о чем они спрашивали Джерарда, и что он им отвечает. Я знал, что он хорош в речах об искусстве, но что насчет закона? Что насчет отрицания правды? Я не был полностью уверен. Я мог слушать, как он говорит часами, но могут ли так копы? Им может это наскучить, их может начать раздражать его постоянные шуточки, я знал, что так и есть. Джерарду надо быть сильным. Ему надо продумывать ответ на каждый вопрос, как поступаю и я. Я был удивлен тем, как хорошо я справлялся со всем этим. Одно дело – сохранять спокойствие дома, в одиночку или с Жасмин, но, когда я находился в этих холодных стерильных стенах, мне казалось, что они хотят посадить меня и мою безработную мать, все казалось таким сложным. Я оставался довольно неуклюжим придурком, я понятия не имел, что означают термины, которые они говорили мне. Мне нужен был кто-то с бОльшим влиянием и знанием, чем есть у меня, мне нужен был гребаный адвокат. Учитывая обстоятельства, потребовалось намного больше времени, чтобы найти мне его. У моих родителей был адвокат, но он занимался только недвижимостью и семейным правом (например, завещаниями, доверенностью и так далее). Раньше мы никогда не нуждались в адвокате. Я ненавидел этот термин – уголовный адвокат. Это звучало так отдаленно, несимпатично и опасно. Я хорошо знал, что меня арестовали и обвиняют, но я никогда раньше не думал о себе, как о преступнике. И я мог только представить, как чувствует себя Джерард сейчас. Просто из-за того, что я услышал этот термин, я нервничал, когда шел на первую встречу с этим парнем, которого нам порекомендовали какие-то далекие родственники, которые ничего не совершали, но вляпались в неприятности, связанные с кражей и вандализмом. Я был уверен, что собираюсь поговорить с типичным иностранным адвокатом с зализанными гелем волосами и стереотипным ньюджерским акцентом – таким, каких люди видят по телевизору. Когда я вошел и увидел высокого нескладного мужчину, ростом более шести футов с густой рыжей бородой и улыбкой на лице, я уже не знал, чего ожидать дальше. А когда первыми словами, что сорвались с его языка были: «я знаю, эта ситуация – говно», я понял, что доверяю этому человеку. Его имя было Том, и он не был похож на тех людей, с которыми мне приходилось контактировать до этого. У них были опухшие лица с затонувшими в них глазами и беспокойными взглядами, жесткими губами и влажными симпатиями. Этот парень был словно подросток, но старше и получивший диплом юриста. Он много ругался, это было тем, что моя мама не особо одобряла, но чаще всего ее не было рядом. Он мог попросить ее уходить время от времени, просто потому что знал, что получит от меня больше информации, когда ее нет в комнате. Она оставалась с нами на протяжении всей первой встречи ради скучной бумажной работы и всего такого. Во время этой встречи я провел невероятное количество времени, рассматривая дипломы, висящие на стене, и маленькую картину, спрятанную среди них. Это была работа, написанная каким-то непонятным художником, которого я не знал. Наверное, местный талант, но я очень сомневался, что такие живут в Джерси. Это было простое изображение холмов и голубого неба. Это не было лучшее, что я видел, но это еще больше усилило мое доверие к Тому. В его кабинете было искусство. Должно быть, у него есть к чему-нибудь симпатия. И как выяснилось, она у него была. Ближе к концу первой встречи он внезапно повернулся ко мне и назвал меня по имени. – Фрэнк, как ты? Его вопрос был чем-то, с чем я не был знаком. Даже психолог не спросила меня, как у меня дела конкретно сейчас. Она спросила меня, что я чувствовал на той неделе, в том месяце, по отношению к моей семье, к моим друзьям и Джерарду. Она не спрашивала меня, как я в целом, потому что хотела бы, она спрашивала меня, потому что была должна. Бонни тоже спрашивала меня о моем самочувствии, но она была врачом. По сути, она тоже должна была спрашивать меня об этом, она просто была мне более симпатична, чем остальные. Я посмотрел на Тома, а тот кивнул. Он по-настоящему хотел знать, как я себя чувствую. Он должен был иметь дело с законом, а не с чувствами. Это было чем-то новым. – Я в порядке. Просто немного устал. – А знаешь, кто выглядит действительно усталой? – начал размышлять Том вслух, и я вдруг заметил его акцент, будто он из Джерси, просто не такой явный, как у стереотипных адвокатов. Он не дал мне много времени на ответ, указав на безучастное тело рядом со мной. – Твоя мама выглядит измученной. Как насчет того, чтобы она сделала перерыв, пока мы с тобой обговорим оставшиеся вещи? Слова адвоката поразили нас обоих, заставив разинуть рты. Мы посмотрели друг на друга, потом снова на него, пытаясь понять серьезен ли он. Он был. Когда моя мать вернула себе самообладание, она не захотела уходить. Она попыталась отмахнуться от предложения Тома, моргая и прогоняя сон из своих глаз. Только когда Том сказал об этом, я заметил насколько сильно она устала. Под ее глазами залегли темные круги, кожа казалась желтой, а руки дрожали. Ее голос тоже дрожал во время разговора, особенно, когда она произносила мое имя. Я не знал, что причинил ей настолько много боли. Том вмешался, пытаясь исправить тот беспорядок, что я учинил. – Нет, не переживайте за Фрэнка, миссис Айеро. По мне, он выглядит вполне нормально. Сходите купите кофе и подождите его в машине. Он нужен мне совсем ненадолго. Когда она снова открыла рот и попыталась поспорить, Том выложил на стол какую-то мелочь из своего кармана для этого кофе, и моя мать больше не смогла спорить. Я чувствовал себя комфортно рядом с ним хотя бы просто из-за того, как он относился к моей маме и ко мне, но оставшись с ним наедине, я почувствовал, как сгущается моя кровь. Я не знал, что из этого всего выйдет. Но я не должен был сомневаться в Томе, потому что, как и его первый вопрос, обращенный ко мне, расследование моего дела началось с выяснения того, как я себя чувствую и чем живу – мы просто говорили. У нас был настоящий разговор, прежде чем все это дерьмо про мое дело снова всплыло на поверхность. Мы обсуждали любимые группы, и о некоторых из перечисленных им я даже слышал, а некоторые я и сам любил. Большая часть нашего разговора была полна воспоминаний о наших первых концертах, прежде чем он наконец добрался до более важных вещей. – Как я уже сказал, я знаю, ситуация дерьмо, – начал он, взмахнув руками и начав просматривать свои документы, пытаясь казаться профессионалом. – Но сделал ли Джерард что-нибудь неуместное по отношению к тебе, кроме того, что дал тебе алкоголь? – Он закатил глаза, задавая этот вопрос, пытаясь добавить лучик иронии к этой мрачной ситуации. Когда я ответил свое стандартное «нет», твердо как никогда, он лишь один раз переспросил меня, уверен ли я. Тогда он перешел к другим обвинениям, касающихся меня, таким как употребление алкоголя и вождение в нетрезвом виде. – Ты хороший мальчик, – заявил Том, цокая языком, просматривая свои бумаги. Он поднял глаза, чтобы встретиться со мной взглядом, почесывая свою бороду длинными пальцами. – Я вполне могу поручить тебе общественные работы. Ты допустил лишь одну ошибку, и я надеюсь, что больше не собираешься вытворять ничего подобного? Он сузил глаза, но это выглядело скорее забавно, чем сурово, поэтому я не почувствовал себя так, будто он смотрит на меня сверху вниз. Все вокруг делали так, иногда даже моя мать. Это было так здорово, когда человек, обладающий властью, относился ко мне как к личности, как к взрослому человеку, а не как к ребенку, который не знает, о чем все говорят. Я прекрасно знал, о чем говорил, и черт, Том верил мне. Он собирался бороться за меня, а не против меня, несмотря на то, что говорили мои родители. Перед нашей второй встречей мы с мамой совершили глупую ошибку, позволив отцу тоже приехать. На самом деле мы особо и не говорили об этом, его убийственный взгляд заткнул меня, а моя мать всегда была слишком тихой и нерешительной рядом с ним, она не умела ему возражать. Как только мы вошли в кабинет, все сразу же стало плохо. Прежде чем Том успел пожать руку моему отцу, тот уже начал материть Джерарда и спрашивать, что тому грозит. – Я хочу, чтобы его арестовали. Никакого гребаного суда – просто посадите его в тюрьму. Он больше не тронет ни одного ребенка. Больной педофил. Том опустил руку, отказавшись от приветствия. Его лицо выглядело удивительно спокойным, а я зажмурил глаза, словно от удара. – Что ж, во-первых, если его и обвинят в чем-то, то это будет не педофилия, – ловко начал Том, выстреливая своими знаниями, словно пулями. – Термин педофилия имеет отношение к тем людям, которые заинтересованы в детях, не достигших пубертатного периода, и как бы вам не было тяжело в это верить, но Фрэнку уже давно не тринадцать. Он практически взрослый, но все же пока что далек от того, чтобы так называться. Он способен брать на себя ответственность, и он рассказал мне в присутствии вашей жены, что ничего неуместного между ними не происходило. Я заметил, как напрягся мой отец после этих слов. Я мог бы поклясться, что видел, как его кожа расцветает красным под его загаром, но это мог быть всего лишь свет. – Если Джерарда признают полностью виновным, это будет обвинение в педерастии. Но, – быстро заметил Том, сразу же двигаясь дальше. – Я не адвокат Джерарда, поэтому не могу ничего предсказать на данный момент. Я адвокат Фрэнка, так что как насчет его дела, мистер Айеро? Том и мой отец проглотили свою гордость, в то время как моя мать и я попытались остаться невидимыми в переполненной комнате. Том начал объяснять нам некоторые подробности, заглядывая по очереди в наши глаза, пока говорил, но мой отец все еще хотел заполучить всеобщее внимание. Он постоянно перебивал, пытаясь найти ошибки в том, что говорил Том, поэтому тот постоянно возвращался назад к уже сказанному. Он вел себя чрезвычайно профессионально, но я заметил, что постоянный контроль все же сказался на нем в том, как тот стискивал зубы, слушая моего отца. Я наблюдал за тем, как мой отец продолжал систематически перебивать Тома, отчего они вновь и вновь возвращались к тому, что уже обсудили. Это произошло, когда я начал говорить с Томом, объясняя некоторые вещи, связанные с Джерардом, и громкий голос отца, разрывающий воздух, попытался прервать каждое мое слово, чтобы поспорить с этим. Тогда Том наконец попросил отца выйти из комнаты, назвав его по имени. Отец отказался идти, сказав, что не нарушает никаких законов, но, когда Том обернулся, чтобы достать из своего стола толстую книгу (которая, как я понял, была необходима лишь для демонстрации) и начал читать ему отрывок про принуждение, мой отец в гневе покинул кабинет. Он так и не вернулся. Это происходило примерно в то время, когда он начал все сильнее отдаляться от семьи, но я старался не допустить того, чтобы это начало меня беспокоить. Том слушал меня, моей маме становилось лучше, а Джерарда не собирались обвинять. Во время одной из встреч Том рассказал мне по секрету, что дела пошли не так, как должны были. Прошло так много времени, пока ситуация находилась в подвешенном состоянии, но, теперь за нее взялись. Джерарду просто было необходимо ответить на обвинения об алкоголе, но это можно было решить и без суда. Я понятия не имел, кто его адвокат, но Том немного знал его с юридического колледжа и сказал, что он хороший парень. Скорее всего Джерарду предстоит отработать свое время на исправительных работах, как и мне и выплатить штраф. Мое разбирательство все еще находилось в процессе, но Том заверил меня, что общественные работы, даже если их будет невероятное количество часов, это единственное, что мне грозит. Но мне было все равно, что грозит мне, главное, что Джерард будет в порядке. – А что насчет условий, при которых его отпустили под залог? – спросил я в последний раз, когда видел Тома. – Разрешено ли Джерарду находиться на улице и рядом с несовершеннолетними? Том вздохнул, снова почесывая пальцами бороду, я заметил, что это у него такая нервная привычка. Его лицо было серьезным, но была и другая эмоция, что скрывалась за этой густой гривой. – Да, но тебе не стоит с ним видеться. Моя голова упала мне на руки, лежащие на коленях. Моя мать находилась снаружи, это был еще один быстрый визит, когда Том выгнал ее, чтобы приватно поговорить со мной. Я был рад, что ее здесь не было, потому что я так, черт возьми, расстроился из-за этого заявления. Том увидел это и быстро исправился. – Но это пока что, – добавил он, склонив голову набок. Я чуть не вскочил со своего места, мои глаза широко распахнулись. Мне было необходимо узнать больше деталей, например, когда и где, но это было не то, что я получил. Я получил лишь в лучшем случае сочувствие. – Тебе нельзя видеть его так скоро, потому что это может означать массу неприятностей для вас обоих, – адвокат сурово посмотрел на меня. – Все только начинает затихать. Люди начинают забывать, а после этого недавнего двойного убийства, произошедшего через одну улицу от тебя, я думаю, им и так есть, о чем поговорить. Мы посмеялись над черным юмором этой ситуации. Я смутно помнил, что взглянул на заголовки газет и видел что-то об этой домашней ссоре, которая довольно плохо закончилась. Честно говоря, я читал их за завтраком, только чтобы не пропустить какие-то новости про Джерарда и почти не обращал внимание больше ни на что. – Если ты встретишься с Джерардом сейчас, когда эта история еще свежа в памяти людей, ты напомнишь им, почему они думают, что должны бояться. Я вздохнул и кивнул. Лишь только потому что Том опровергнул в полиции и перед моей матерью все слухи и заверил их в том, что нам нечего скрывать, не переубедило всех других людей. Все еще существовали люди, которые, как и мой отец предпочитали верить в худшее, и к сожалению, такие люди были очень распространены. – Я могу понять, почему ты хочешь его видеть, – начал Том, и на его лице появилась улыбка. – Я общался с ним однажды в участке какое-то время наедине. Он показался мне хорошим парнем. Немного манерным, но хорошим. Я тоже хотел бы пообщаться с ним. Он посмотрел на меня, его глаза были серьезными едва ли не в первый раз с тех пор, как я впервые встретил его. Я не знал его долгое время в календарных днях, но мы провели много часов работая вместе над документами и свидетельствами. Теми часами, которые я должен был отсиживать в школе и быть рядом с Джерардом, а также фотографировать, но вместо этого я был вместе с Томом. Когда вы знакомитесь с людьми в кризисных ситуациях от них многое зависит. Я зависел от Тома, и он оказался намного более сочувствующим, чем почти все, кого я знал в этой жизни. Его сочувствие заставило меня почувствовать себя человеком, а не сломленным. А он был всего лишь моим адвокатом. – Спасибо, – искренне сказал я, вставая со стула, прежде чем покинуть кабинет. Я не знал, что я еще мог сказать, что я еще мог сделать. Я просто хотел дать ему понять, насколько ценю все это. – Хэй, нет проблем, – ответил Том, махнув рукой, в то время, как второй уже тянулся к дверной ручке. – Это то, за что мне платят большие деньги, – шутливо заметил он, ударив себя в грудь. Я рассмеялся, понимая, что денег и моего простого спасибо, вероятно, достаточно. Особенно денег. Когда потом я встретился с мамой, улыбка еще светилась на моем лице после последней на тот момент встречи с адвокатом, но вскоре нам вновь предстояло встретиться. – Просто держись подальше от неприятностей, хорошо, Фрэнк? – его голос по-прежнему резонировал с серьезным тоном, его широкие кустистые брови встретились в центре лба, когда он нахмурился, а затем опустились вниз. Я знал, что он решил поверить в то, что у нас с Джерардом были отношения учитель-ученик, и скорее всего он думал, что в этом не было ничего большего, но он все равно не хотел, чтобы у кого-то из нас возникли проблемы. Том хмурил брови, зная, что, вероятно, я увижусь с Джерардом раньше, чем этого захочет общество. – Хорошо, – успокоил его я, прежде чем выйти за дверь.***
Дни проходили намного быстрее, но я все еще чувствовал, будто для полного успокоения мне чего-то не хватает. Я выполнил все юридические дела, которые от меня требовались, но все еще сидел в ловушке дома. Я был настроен сохранить обещание, данное Тому, и, хотя это было трудно, я знал, что смогу. Я сходил к психологу и улучшил отношения с Жасмин. Чтобы исправить все с Джерардом мне надо было подождать, и несмотря на то что я был с этим согласен, мне все еще не было спокойно, будто внутри меня чего-то недоставало. Словно это что-то куда-то пропало. Поначалу я не мог понять, что это, и меня это бесило. Я стал превращаться в параноика, боясь, что какая-то ложь из тех, что я наплел всем, раскрылась, или я недостаточно все продумал. Я целый день пялился на телефон, в страхе, что мне собираются позвонить, чтобы сообщить ужасные новости. Когда мать позвала меня на ужин, и к тому времени ничего так и не случилось, до меня наконец дошло, что конкретно не так. Нам все еще не позвонили из лаборатории, не считая звонка про анализ моей крови. Никаких результатов экспертизы все еще не было, несмотря на то что мы все еще очень их ждали. Помешательство моего отца на этой почве заставило меня заранее обесценить важность экспертизы, но теперь, когда отец молчал уже в течение нескольких дней, я начал волноваться об этом. Я надеялся, что результаты будут готовы как можно скорее, пока мой папа не взорвался от ожидания. В глубине души я знал, какими они будут, и даже моя мать уже начинала постепенно верить в то, что они окажутся позитивными, несмотря на то, что официального подтверждения этому еще не было. Мне были нужны доказательства, твердые и точные факты, чтобы я стал полностью свободным от своих переживаний и сомнений. Это и было тем, чего мне не хватало глубоко внутри, тем, что не давало мне чувствовать себя правильно в своей собственной коже. Мне нужно было получить звонок из лаборатории и как можно скорее, потому что время истекало так быстро, хотя и казалось, будто оно медленно течет. Но вскоре, соединяя в голове некоторые небольшие моменты и наблюдая за деталями, как учил меня Джерард, я понял, что этого не произойдет. Экспертизу не собирались обрабатывать, ведь если бы они это сделали, в ней бы ничего не оказалось. После одной из встреч с Томом, во время которой тот был слишком взволнован, чтобы ответить на мои вопросы об экспертизе, я решил сам найти на них ответы. Все, о чем я спросил у своего адвоката был вопрос звонили ли ему уже, чтобы сообщить о результатах, и его лицо отразило отчаяние. Он сказал, что мне необходимо многое узнать о системе, и прежде чем я успел попросить совета, за мной зашла моя мама. Я понятия не имел, куда идти и что теперь делать. Мне нужны были ответы, а так как Том был слишком далеко, чтобы дать мне их, а Джерард был вообще недосягаем, я решил окунуться в юность и воспользоваться местом, куда обычно ходил, чтобы найти ответы на все вопросы. Я пошел в библиотеку. Как бы это не звучало по-задротски, это было одно из немногих публичных мест, куда я мог пойти в своем нынешнем положении, избежав проблем. Поэтому одним вечером, после ужина я зашел туда, чтобы занять себя и вскоре узнал, что мне предстоит изучить много материала. Я хотел стать более образованным в этой области, чтобы знать, о чем говорю, особенно учитывая то, что мне нужно было защищаться. Юридическое право прошло мимо меня, как и весь медицинский жаргон, но один четкий факт я начал понимать предельно ясно. Дела об изнасилованиях почти никогда не доводились до конца. Поначалу факты ужасали меня, подталкивая к тому, чтобы продолжать чтение. Я узнал, что несмотря на то что экспертизы при изнасиловании проводились, большинство из них оказались в морозильнике, и, если что-то и обнаруживалось, обвинения было трудно дать. Часто это случалось лишь потому что жертва была психологически травмирована, а обвинения в изнасиловании были привязаны к судебным делам. Некоторым людям даже просто не рекомендовали проводить экспертизу, потому что в больницах знали, что полиция ничего не станет делать с результатами. Я прочитал, что копы часто подделывают их, а лаборанты часто относятся к ним предвзято. Если дело не представляет из себя ничего важного, то это просто номер, статистика и еще что-то, все эти результаты валялись все вместе, потерянные в задней части лаборатории. Это, по сути, означало для меня хорошие новости (мне не нужно было беспокоиться о каких-то результатах, которые могут испортить мою историю, потому что я кажется не получу никаких результатов), но тем не менее это привело меня в ярость. Статистика, которую я нашел была в основном про женщин, но я полагал, что в случае с мужчинами она будет такой же. Фактически, детали могут оказаться даже более хорошими в отношении мужчин, потому что они являются источником власти в обществе и могут справиться с этим гораздо легче. Я просто не мог поверить, что наше правительство, система, от которой мы зависели, работала именно так. Я не мог поверить, что они скажут проститутке никогда не беспокоить их с экспертизой при изнасиловании, и какие-то женщины так и не получили результатов и закрытия дела, хотя с ними произошло нечто серьезное. Я был, блять, вынужден получить их, хотя со мной ничего не случилось. Я не понимал этого и в каком-то смысле не хотел понимать. Я не хотел быть среди тех людей, которые судили по жертве, и могли посчитать, что та недостойна называться таковой. Я не хотел быть частью общества, основанного на номерах и ограничениях. Я хотел искусства, я хотел равенства. Я хотел, чтобы каждое дело, которое я увидел было закрыто. Я хотел быть свободным от всего этого. Я думал, что, если получу результаты, то освобожусь. Я думал, что это даст мне некоторое чувство суверенитета, которое я смогу держать в своих руках и использовать в качестве билета отсюда. Но когда я прочитал про других жертв, про людей, которые прошли через намного более ужасные вещи, чем я мог себе представить, и не получили никакой поддержки закона, я изменил свою точку зрения. Я изучил одно конкретное расследование дела, описанное в автобиографичной книге одной девушки. Ее звали Мэри, но она писала, что ее имя изменено, чтобы скрыть личность. Там не было четкой фотографии, только та, на которой виднелся женский силуэт в профиль. Но даже в темной тени ее жизни я смог разглядеть некоторые отличительные черты. Ее нос напоминал мне нос Джерарда – острый, прямой и тонкий. Я уже знал, просто увидев ее нос, что ее имя точно не Мэри. Это было слишком просто для такой как она. Это имя жертвы изнасилования на файле, а не человека. В этом мире было миллион Мэри. Их было слишком много, и называя ее так, это превращало ее в статистику. Так что я изменил ее имя, прежде чем дочитал рассказ на более красивое, которое подходило ей намного сильнее. Ее звали Минерва. Джерард рассказывал мне, что так звали какую-то римскую богиню войны или что-то в этом роде. Мы видели ее на картине, и это отложилось у меня в голове. Я должен был назвать ее так, чтобы эта девушка – теперь Минерва – тоже осталась у меня в голове. Это имя подходило ей. Она тоже вела ужасную войну. Когда ей было шестнадцать, ее постоянно насиловал ее бывший парень. Сначала я даже не был уверен, что кого-то могут насиловать те, кого они называли своим парнем, но читая дальше, я узнавал больше. Если вы говорите «нет» - это, блять, значит нет. Только потому что вы когда-то встречались, не дает вам полного разрешения на все. Черт, я всегда знал обо всем этом, но никогда не видел в таких черных и белых цветах. Джерард убеждался абсолютно каждый раз, когда у нас был секс, что я хочу этого, он всегда давал мне возможность сказать нет. Я никогда так не говорил. Я никогда не хотел этого говорить. Это только усилило мое мнение о том, что полиция и все остальные преследовали нас по неверным причинам. Я продолжал читать о Минерве, о ее попытках заставить людей поверить ей. Однажды ночью ее парень зашел слишком далеко и начал избивать ее. Он сломал ей нос. В больнице она попросила провести экспертизу при изнасиловании, и ее сделали, но та, кто ее проводила была как минимум цинична. Она осудила Минерву за то, что та не нервничала, когда рассказывала эту историю, и сообщила полиции, что та не могла иметь серьезных намерений, ведь она настолько спокойно говорила о таком насильственном преступлении. Парня Минервы осудили, но не за изнасилование. Экспертиза была проведена, но результаты так и не были озвучены. Дело Минервы получило некоторое логическое завершение, заживившее ее физические травмы, но не ментальные. По крайней мере, это было тем, о чем я подумал сначала. Я был так зол, читая эту книгу, я едва ли не матерился и не проклинал все в библиотеке. Я просто не мог поверить в это. Я не мог понять, как кто-то может обрести мир с самим собой после того, как его так грубо нарушили, и никто ничего с этим не сделал. Но мои глаза двигались вперед, поглощая текст, а мой мозг продолжал работать так, как не делал с тех пор, как я покинул квартиру Джерарда. «Вы должны обрести покой внутри себя, прежде чем сможете найти его в ком-то другом», – говорила Минерва в книге, объясняя, как она прожила свою жизнь. Воспоминания об изнасиловании все еще преследовали ее, будто призраки, даже в лучшие дни ее жизни, но она знала, что с ней произошло и как она себя чувствовала из-за этого. Ее семья и друзья понимали логику всего этого, но даже так они могли лишь представить, через что она прошла. Она не хотела, чтобы они это представляли. Она не нуждалась ни в копах, ни в ком-либо еще, кто мог сказать ей, что произошло, потому что как бы это ни было больно, она сама это прекрасно знала. Во всем этом было извращенное чувство спокойствия, и именно это позволило Минерве продолжать свою жизнь и наконец начать спать без кошмаров. Когда я закрыл книгу, я почувствовал, как по всему моему телу тоже разлилось спокойствие. Я был в гораздо более лучшем положении, чем Минерва. Меня вообще на самом деле не насиловали, но мы оба все еще цеплялись за результаты, которые мы не могли проконтролировать, ради нашего счастья. Мы должны были отступить и понять, что мы уже в ответе за это. Этот случай был параллелен тому, что сделали Джерард и Вивьен после смерти Рэя. Им не нужно было возвращаться к тому, чтобы создавать искусство своим старым методом, потому что это делало их счастливыми тогда. Это делало их счастливыми лишь потому что они хотели этого. Это не было действием, стоящим за счастьем, это была свобода действий, которая и вызывала блаженство. Только когда они осознали, что лишь они отвечают за себя и никто больше, они смогли двигаться дальше. Минерва поступила также, и когда эта книга была написана, прошло уже десять лет после ее изнасилования. Она была счастлива с мужем и ребенком. Она двигалась вперед. Мне нужно было сделать так же. Вначале я должен был понять, что суверенитет, который я так жаждал, не всегда исходил из ответов. Разумеется, я знал, как задавать вопросы, я делал это постоянно и доказывал это даже тем, что зависал в гребаной библиотеке ночью, но даже если бы я и получил все ответы, это не сделало бы меня полностью удовлетворенным. Мне нужно было понять, как стать свободным и счастливым самому по себе – даже, когда мне все еще не хватает необходимых кусочков – я буду в порядке. Когда я шел домой из библиотеки, я столкнулся с дилеммой: я мог пойти к Джерарду или к себе. Смотря на дорогу, я знал, что это будет трудным выбором. Настолько трудным, что я мог ощутить тяжесть в груди, пока размышлял над этим. Я еще не мог пойти к Джерарду, но я мог пойти к себе домой и спокойно оставаться там. Это был и мой дом тоже, несмотря на то что мой отец постоянно говорил про счета и ипотечные платежи. Я тоже там жил – мне просто надо было чувствовать себя живым, пока я там обитал. В ту ночь я сделал много снимков. Жасмин зашла ненадолго, но, когда увидела, как я схожу с ума в своей собственной коже, отстранено глядя в свою камеру, она решила оставить меня одного. Она пообещала прийти навестить меня рано утром на следующий день, или что-то в таком духе – я не был точно уверен, что она сказала. Я просто пытался выгнать ее, чтобы сделать что-то своими руками. Я сделал еще несколько снимков, а потом рылся в подвале до тех пор, пока не нашел свой старый детский набор красок и даже несколько карандашей. Я рисовал, разукрашивал и творил. Не имело значения, что я чувствовал себя таким маленьким из-за этого, я в этом нуждался. Это побуждение, шедшее изнутри, сохранялось до глубокой ночи, пока луна не достигла своего зенита в небе, и я не нарисовал ее белым карандашом. Последним рисунком, который я завершил этой ночью был портрет Минервы, богини войны. Только эта война была очень схожа с той, с которой столкнулся я, и она называлась реальной жизнью. Я дал Минерве черты, которых ей не хватало в книге. Я дал ей лицо, тело и реальный цвет кожи, вместо тени. Я уже дал ей имя и теперь должен был завершить начатое. Мне нужно было дать ей законченную физическую форму, потому что каким-то образом, я нашел себя в ее искусстве. Я дал ей васильково-голубые глаза, угольно-черные волосы и нарисовал позади нее ярко розовый закатный горизонт. Я рисовал и восковыми мелками, и простыми карандашами, создавая анархичную смесь разных материалов. Закончив эту работу, гордый и довольный, я уснул, погруженный в свой яростный вдохновенный порыв. -*---*----*---*- Немного слов от меня (на правах рекламы) Если кто-то уже дочитал основную часть, не дожидаясь перевода, или же ему просто интересно что наших героев ждет в будущем (далеком будущем)), то советую заглянуть в перевод следующей части, перейдя по ссылочке: https://ficbook.net/readfic/4591917