* Расставание *
II
Обучение
День постепенно начал проходить, и хоть в маленькой темной комнате Джерарда не было ни единого окна, я знал, что солнце уже было в зените, и чувствовал, как тени начали гулять по стенам квартиры. Мы с Джерардом еще немного повалялись в его постели, просто целуясь и обнимаясь. Поменявшись местами, я теперь больше не был в ловушке между матрасом и его телом, хотя едва ли это можно было назвать ловушкой. Так я чувствовал себя в безопасности, но при этом понимал, что замок от того сейфа, который мы создали с помощью наших тел, теперь был окончательно взломан. Мы особо больше не разговаривали, просто пытались снова по кусочкам собрать себя в целого человека, который бы не разрыдался от одного упоминания чьего-то имени или птицы. Но легко сказать, чем сделать. В какой-то момент я снова лег на свою сторону, чтобы всего на секунду посмотреть куда угодно, кроме Джерарда, и постараться взять себя в руки, но он перевернулся вместе со мной, протянув руку поперек моей талии и прижимая меня ближе к себе. Я не мог отвести от него взгляд. У нас с ним осталось не так уж и много времени. Всего-то чуть меньше двадцати четырех часов, поэтому каждую оставшуюся секунду я намерен был провести рядом с ним, и неважно, как ужасно я выглядел. Меня больше не волновало, буду ли я плакать все это время или нет, потому что я знал, что он все равно обнимет меня, дабы успокоить, или будет рыдать вместе со мной. После этого мы много раз меняли позы в его постели, остановившись на той, когда моя рука обнимала Джерарда, а всё тело жалось как можно ближе к нему. Я лежал на нем сверху, опустив голову на грудь, чтобы слышать его сердцебиение сквозь кожу и мышцы. Мне хотелось касаться его везде, поэтому моя рука безвольно гладила каждый участок его тела. Я касался тех мест, которые были нам обоим давно знакомы: соски, грудь, член, — хоть и в моих движениях не было никакого сексуального подтекста. Я просто хотел его трогать и больше уже не знал, какие эмоции скрываются под этим желанием. Я также не оставил без внимания и те места, о существовании которых на наших телах мы, кажется, совсем забыли: его локти, колени, пальцы ног и даже подмышки. Мне хотелось прочувствовать и исследовать его всего в самый последний раз, и Джерард понимал меня, повторяя те же действия уже на моем теле. Я прикрыл глаза, чувствуя, как его рука меня ласкает, и наслаждаясь ощущением его слегка шершавой кожи на себе. В некоторых местах он проводил по мне своими ногтями, а в других — массажировал большими пальцами. В какой-то момент он попросил меня перевернуться, чтобы растереть мою спину и избавить меня от сковывающего напряжения. А его, клянусь, было немало. Сильные руки Джерарда с нажимом проходили по всем изгибам, кажется, находя те узелки, которые мой разум скрутил на собственном теле, и расплетая их, возвращая в первоначальную форму. Он мог заниматься этим часами, но все равно бы не нашел их все. Со временем Джерард сдался, вместо этого зацеловывая мою спину, после чего лег рядом, чтобы наши губы неуклюже соединились в поцелуе. — Ты тоже напряжен? — спросил я, проводя ладонями вниз по его спине и в теплом порыве сталкиваясь с ним промежностями. Я был твердым, по крайней мере, на пути к этому, но мне совсем не хотелось снова достигать оргазма. Джерард мог иногда дотрагиваться до меня там, но я всегда останавливал его прежде, чем его движения стали бы слишком интенсивными, даже если я и чувствовал, что мои яйца через секунду просто взорвутся от переполняемого их возбуждения. Мне не хотелось снова кончать, потому что в этом была какая-то исключительная завершенность. В последний раз, когда меня настиг оргазм, я разрыдался, поэтому теперь всеми силами я пытался этого избежать. Отсутствие такого освобождения дарило чувство некой нескончаемости, той бесконечности, которую мы так пытались удержать. Подобные вещи никогда не станут частью реальной жизни, поэтому я просто притворялся, будто мое тело может хоть что-то контролировать. — Мне плевать на свое напряжение, — ответил Джерард, но не стал убирать мои руки со своей спины. — Я просто хочу сделать тебе приятно. Его голос был пропитан серьезностью, но не похожей на ту, что прежде. Он не думал о своем брате, над которым надругались, или над тем, что мог сделать мне больно. В эту секунду нам обоим просто хотелось знать, что другой чувствует себя комфортно, потому что времени у нас оставалось всё меньше и меньше. Но приятно мне было уже от одного присутствия Джерарда рядом. Я потянулся к нему и поцеловал, хотя наши губы до сих пор не привыкли к слишком эмоциональным движениям. Я шептал ему в шею, как хочу остаться с ним, быть рядом так долго, насколько это возможно, пока он не уедет грядущим утром. — Я хочу поехать с тобой в аэропорт, — добавил я, пробегаясь пальцами вниз по его спине. Он вздрогнул и прикусил мочку моего уха, выдыхая ответ мне прямо в шею. — Есть некоторые вещи, которые я должен сделать один, Фрэнк, — сказал Джерард, вызывая во всем моем теле протестную боль. — Мне нужно почувствовать свободу так же, как и тебе. Целуя и сильно засасывая кожу на шее, Джерард пытался отвлечь нас обоих от им сказанных слов. Такое отвлечение меня только привлекало, поэтому я опустил голову, чтобы дотянуться до его губ и тоже отвлечь его. В наших движениях не было сексуального подтекста, хоть мы и были голыми, целовались и трогали друг друга. Даже поцелуи не были похожи на какие-то вспышки фейерверков: наши губы опухли от плача, а кожа на лице слишком натянулась от скатывающихся по ней слез. Мы целовались, только чтобы попробовать вкус друг друга и выйти за пределы наших тел, формируя в голове новые воспоминания. — Я так хочу всё это запомнить, — прошептал я, спускаясь поцелуями вниз по его руке. Остановившись на пальцах, я стал целовать их так же, как недавно это делал Джерард, наконец понимая, настолько же это приятно. Джерарда всегда привлекали руки, их форма, то, что по ним можно прочитать, а теперь они стали и моим любимым местом для поцелуев. — Нужно принести камеру, — решил я, посмотрев на Джерарда, но не выпуская его рук из своих. Я прилег рядом с ним, копируя его позу лицом вверх. — Хочу запечатлеть на пленке каждую частичку тебя. Я ведь еще очень нескоро тебя увижу. Джерард какое-то время ничего не говорил, только переместил свою руку, которую я целовал, сцепляя наши пальцы в замок. Я ждал его одобрения, наблюдая за тем, как он поджал губы. — Какая твоя самая любимая фотография со мной? — вместо этого спросил он, блуждая глазами по комнате, игнорируя мой взгляд. Мне не нужно было долго думать над ответом. — Та, где ты на кухне, — тут же ответил я, пробуждая его память всеми всплывающими в моей голове деталями (хоть я и был уверен, что он отчетливо это помнил). — Ты курил, сидя за столом, и рассматривал остальные фотографии. То, как дым клубился вокруг тебя и над твоей головой, — это так меня поразило. Мне даже пришлось встать на колени, чтобы поймать правильный ракурс. Джерард кивнул, когда я закончил говорить, и встретился со мной взглядом. — А почему она твоя любимая? Этот вопрос требовал немного больше раздумий, чем предыдущий. — Потому что на ней ты, — произнес я, и понимая, как судно это звучало, постарался продолжить объяснять. — Она единовременно захватывает каждую твою особенность, которые не всем удается заметить, которые даже я поначалу не смог разглядеть. — Я приостановился, размышляя над опасностью курения и тем, как при этом изящно Джерард обычно держит сигарету. Со мной он поступал так же, аккуратно сцепляясь своими пальцами с моими. Я глубоко вздохнул, посмотрев на него, пока обдумывал свои слова. — Она полностью отражает тебя и всё, что с тобой связано; всё, что я люблю в тебе. Между нами повисла краткая пауза, в течении который мы оба предвкушали следующие ожидаемые слова. — Я люблю тебя. Джерард впился в меня губами, выражая свой ответ этим чувственным знаком. Его рука нежно проследовала вдоль моей челюсти, вниз по горлу и опустилась на плечо. Мне казалось, будто его пальцы рисовали картину моего тела, ведь по сути это все, что ему теперь оставалось делать. — Ты не захочешь запоминать меня таким, какой я сейчас, — сказал он, когда мы прекратили целоваться. Он указал на свое искалеченное, израненное тело. Я поморщился, тяжело проглотив нарастающее чувство агрессии по отношению к отцу. Это из-за него Джерард теперь уезжал; именно оставленные им побои заставили его прозреть и осознать свою мечту. И пусть я знал, что для Джерарда это только к лучшему, в глубине моей души все равно образовывался горький осадок. — Мне все равно, как ты выглядишь, Джерард, — искренне заявил я, хватая его руку. — Я просто хочу тебя запомнить. — И ты запомнишь, — с полной серьезностью в голосе произнес он. — У тебя же уже есть моя фотография. Которая отражает всего меня, как ты и сказал. Отражает то, о чем я никогда не смогу рассказать людям, никогда не смогу изобразить в своей собственной работе. Что делать я категорически отказываюсь. — Он прервался, размышляя над этим выдуманным им правилом. — Мне никогда не хотелось себя рисовать, потому что я всегда боялся увидеть то, во что я превратился. И до сих пор этого боюсь. — Почему же? — спросил я, надеясь получить чуть больше деталей. Я знал, что раньше он этого избегал, но мне казалось, что мои фотографии станут для него толчком, чтобы приблизиться к самому себе. — Я знаю, кто я, — ответил Джерард после нескольких секунд обдумываний. — Но мне потребовалось очень много времени, чтобы этого достигнуть. Даже сейчас я до сих пор не полностью уверен, что этого достиг. — Он с задумчивым видом коснулся рукой подбородка, но так и не сказал ни слова. А я продолжал ждать, прокручивая его слова в голове, безуспешно пытаясь их проанализировать. В каждом его действии всегда читалась собранность, дерзость и надменность. Он был экстравагантным, но не в откровенно гейском смысле. Он был увлеченным и совсем не чопорным. Он был просто Джерардом, художником-затворником, который очень редко появлялся на публике. Но в те моменты, когда все же появлялся, — его нельзя было не заметить. Как он мог не видеть всего этого в себе? Я замотал головой, списывая всё на измотавшие нас обоих эмоции. — Я все равно хочу взять камеру, — сказал ему я, пытаясь пробудить его от некоторого времени пребывания в тишине. — Знаю, — ответил Джерард, в очередной раз встречаясь со мной взглядом. — Но ведь камера есть и у тебя в голове, в твоих ладонях и твоих губах. Они твои природные затворы, линзы и все прочее, что тебе может понадобиться. Используй их сегодня. Тебе не захочется видеть фотографии, на которых наши глаза заволокло слезами. — Он сжал одну мою руку, пробегаясь вверх и вниз по другой. — Ты захочешь запомнить эти ощущения, когда мы вместе, потому что это всё, чем мы когда-либо были на самом деле. Выискивая во мне одобрения его мыслям, он наклонился вниз за поцелуем. Я встретил его губы на полпути и позволил соприкоснуться нашим языкам, чтобы еще больше убедиться в правильности его слов. Неожиданно в памяти всплыло одно упражнение, которому учил меня Джерард во время наших совместных занятий живописью. Он заставлял меня часами напролет пялиться на стебли травы, отмечая в сознании каждую мельчайшую деталь, прежде чем хоть на секунду подпустить меня к кисти. Интересно, то, что Джерард делал сейчас со мной, было тем же самым? Он когда-нибудь нарисует это все на холсте? Он говорил, что рисует только то, что уже закончено. Что в этот момент его душа кровоточит в память о тех людях, которые покинули его жизнь, унесла ли их просто концовка главы или же сама смерть. Пусть мы и сохраняли надежду, в той или иной степени я все равно не мог не думать о том, что это тоже наш конец. Мысль была слишком депрессивной, и хоть во мне разыгралось любопытство насчет того, как будет выглядеть его картина, я все же выкинул это из своей головы, продолжая делать фотографии собственными ладонями. Я стал изучать его тело с еще большей проницательностью и благоговением. Мы переворачивались, катаясь по всей кровати и стараясь дотянуться до всех мест на любимом теле, оглаживая и хватаясь за них, чтобы убедиться в их реальности и близости. Джерард по моей просьбе лег на спину, а я стал вести языком от покрытых синяками коленей вверх по его бледным бедрам прямиком ко вновь принимающей форму эрекции. Это было удивительно, учитывая тот факт, что зачастую ему давалось это тяжело, тем более, когда он так истощен всеми эмоциями. Тем не менее это была наша последняя ночь, и я решил, что он хотел быть как можно более вовлеченным во все происходящее, насколько это было возможно. Я обернул руку вокруг его члена, тут же услышав слабый вздох после того, как у него перехватило дыхание. Медленно я начал двигать сжатым кулаком по нему, исследуя языком внутреннюю часть бедра, за долгое время делая хоть что-то связанное с сексом. Так же, как и я, Джерард попросил меня остановиться, прежде чем он почувствовал себя слишком близко к краю, не желая ощущать это чувство законченности, окутывавшее наши тела. Я улыбнулся, понимая насколько же мы были похожи. Взглянув повыше на его бледный живот, я заметил, как всюду он покрытый складками, словно мятая простыня. От того, что Джерард сейчас лежал, его полноватый живот казался довольно плоским. По его бокам спускались жировые складки, которые в моих ладонях ощущались такими плотными и мягкими. От того, как я его сжимал, весь его вес снова сконцентрировался в самом центре, собираясь прямо над пахом. Не переставая обнимать его, я начал касаться пальцами и губами всех доступных мне мест на животе. Вновь подняв взгляд, теперь я уже встретился с синяками, испещряющими его кожу. Ранки в моем понимании выглядели намного агрессивнее и раздражающе, что я ничего не мог поделать с тем, что мои пальцы стали водить по царапинам, подрагивая при этом даже сильнее, чем сам Джерард. Я проскользил ладонями выше по его отчетливым синякам, едва ли их при этом касаясь, но вне зависимости от нажатия спрашивая, не больно ли ему. — Бывало и хуже, — мрачным тоном ответил Джерард. Я представил, сколько раз за свою жизнь он подвергался подобным избиениям, в основном от своего отца. Мне казалось, что Джерард уже привык получать ото всех просто за то, кем он был на самом деле. Но меня охватывала нескончаемая грусть, когда я размышлял о том, как он мог просто так сидеть там на земле и не сопротивляться. Мой отец в сущности был для него абсолютным незнакомцем. Я еще мог понять, если он не давал сдачи своему отцу. Это же член семьи, да и Джерард тогда был намного младше него. Но мой папа был одного с ним возраста, и их не связывали никакие кровные узы. В этом не было никакого смысла. — Почему ты не дрался в ответ? Джерард вздохнул, отчего поврежденная кожа под моими ладонями медленно натянулась и вновь опустилась. — Это была не моя драка. — В каком смысле? — Я еще раз поцеловал его в живот, прежде чем лечь рядом с ним набок, оказавшись лицом к лицу. Обернув руку вокруг его талии, я вынудил его посмотреть на меня. Джерард уставился куда-то далеко в пространство, размышляя о смыслах и ценностях того, что случилось, которые ему не удалось передать мне своим унылым тоном. — Конфликт был между тобой и твоим отцом, — снова сказал он, давая мне лишь расплывчатые намеки на то, что я действительно хотел услышать. — Но он же избивал тебя. — Но все разногласия были на самом деле только между вами двумя, — парировал он, пуская дрожь вниз по моему позвоночнику от выбранных им слов. Как Джерард узнал о нашей ругани? — Я не был даже частью этого, разве что использовался в качестве оружия. Моя челюсть отпала от удивления, как Джерард мог так точно осмыслить ту ситуацию, которая произошла между мной и моим отцом, при этом даже не будучи ее свидетелем. Он впервые познакомился с моим отцом прошлым вечером, и знакомством это было назвать трудно. Он встретился лишь с его кулаками, снова и снова прилетавшими ему по лицу. Даже раньше, когда я был с Джерардом, мне не приходилось много рассказывать о своем отце, но как обычно это бывает, Джерард, кажется, и без этого всё просто знал. Он не нуждался в объяснениях, чтобы что-то понять, и меня всегда это просто изумляло. — Мне хотелось сохранить между вами хоть какой-то мир, — снова продолжил говорить он, переводя взгляд куда-то в пространство комнаты. И опять же выбранные им слова ввели меня в ступор, заставляя размышлять, чуть ли не спотыкаясь о собственные мысли. Голуби были еще одним символом мира. Они были такими многогранными и прекрасными существами, и смотря на то, как Джерард продолжал говорить, мне было интересно, как ему удавалось всегда играть роль хранителя, а не оставаться обычным человеком. — Если бы я ударил в ответ, это бы посеяло еще больше разногласий между вами. А тебе этого уж точно не нужно. Я гладил его талию кончиками пальцев, стараясь переварить услышанные слова. Он не дрался в ответ, только чтобы уберечь меня, и хоть ему это в какой-то степени удалось, я бы предпочел провести эти последние мгновения с его здоровым телом. — Тебе это тем более было ненужно, Джерард, — настаивал я, прерывая его минутное увлечение собственными мыслями и побуждая повернуть голову на меня. Он взглянул вниз на мою руку, покоящуюся на его груди, и закрыл глаза от болезненных воспоминаний. Эмоциональных или же физических, трудно сказать. — Да, но… Я знал, что тогда чувствовал твой папа. Мне раньше тоже приходилось ощущать эту ярость и злость по отношению к одному человеку. Когда я узнал, что Кит делает Майки больно, мне тоже хотелось его убить. И если бы у меня только появился такой шанс, я бы не задумываясь им воспользовался. Я бы сделал то же самое, что сделал со мной твой папа. Джерард приоткрыл свои глаза, но уже через секунду отвел их в сторону, стыдясь, что признался в таком ужасном поступке, который мог бы совершить. — Но ты же не приставал ко мне, — возразил я, все еще не видя смысла во всех этих полопавшихся кровеносных сосудах, на которые мне только и оставалось смотреть. — Ты ничего не делал против моей воли. Ты совсем не такой, как Кит. — Верно, — согласился он, прервавшись на очередную паузу. — Но то, чего я с тобой не делал, — это неважно. Имеет значение только то, о чем подумал твой отец. — Что ж, он ошибся. — А он думал, что ошибся ты, — не размышляя ни секунды, возразил Джерард. Несколько мгновений мы вглядывались друг другу в глаза, в отчаянии понимая всю тягость, но в то же время неизбежность этой ситуации, отчего наши губы не переставали подрагивать. Я ведь почти простил своего отца, прежде чем уйти к Джерарду. Это было до того, как я увидел всё, что он вытворил с ним. Теперь же когда я касался всех ран пальцами и губами, когда они намертво отпечатались в моей памяти, действия моего отца вызывали у меня только боль. — Чувства не могут быть неправильными, Фрэнк. Они просто есть и всё. Точно, как и у нас с тобой, — быстро добавил Джерард, чтобы немного разрядить обстановку. — Ты не можешь бороться против своих чувств. Не можешь бороться против своего отца. Потому что по существу ты борешься с тем же самым. Борешься против самого себя. Последние слова, слетев с его губ, пронзили воздух вокруг с еще большей силой, чем удары моего отца, наносимые по всему телу Джерарда. Долгое время я просто лежал, не реагируя ни на что, пока его голос вновь меня не прервал тишину. — Ты понял? Он никогда прежде не задавал мне этот вопрос, потому что в большинстве случаем, если смысл его слов не доходил до меня в ту же секунду, я бы понял его с течением времени. Но теперь у нас не было этого времени, и то, с чем мне нужно было разобраться, касалось не меня и Джерарда. Это касалось меня и моего отца, который использовал его в качестве посредника. Поначалу я считал Джерарда пострадавшим, считал его жертвой, но он не был даже частью этой разразившейся войны в том смысле, в котором мне казалось. Мой отец просто ревновал и что-то подозревал. Он использовал Джерарда, только чтобы выплеснуть свои эмоции, неважно, какими неправильными они были. Но я был так же не прав, сбрасывая их со счетов, думая, что он просто мне врал, хоть я и сам при этом врал ему. Он не знал настоящей правды о Джерарде, а я по-прежнему требовал от него уважения. Я не должен был так поступать. Это несправедливо. Но просто прийти и рассказать ему всё о Джерарде я тоже не мог, потому что тогда бы нас разлучили. Теперь же мы и в правду расставались, а мой отец так и не знал всей правды. Я вспомнил о том, как он вел себя в больнице, прежде чем я бросился сюда. Все его движения были такими странными, словно он знал нечто большее, чем то, что я ему рассказал. Возможно, к нему просто вернулась былая ревность, а, может, он действительно знал, что на самом деле происходило, но не хотел это признавать из-за того, как это ужасно звучало в его понимании. Даже если отец и понимал, что всё происходящее со мной и Джерардом было по обоюдному согласию, я все еще занимался сексом и был влюблен в сорокасемилетнего мужчину. Может быть, ему было бы легче, будь на месте Джерарда женщина, но сказать довольно трудно. Несмотря на это, невозможно было ожидать, что отец будет считаться со мной, как со взрослым человеком, если я так и не сознаюсь во всем содеянном. Я мог ему признаться, я знал, что должен. Возможно, когда Джерард навсегда уедет в Париж, подальше от пристального наблюдения со стороны, я это сделаю. Я всё расскажу своему отцу, потому что тогда мне уже больше нечего будет терять. Он был так честен со мной тогда в машине, уверяя, что тут же сдастся полиции, если я этого захочу. Теперь же было ясно как день, что Джерард не собирался выдвигать никаких обвинений. Это было сродни ответному удару, а оружие никогда не стреляет в ответ само по себе. Оно только кем-то используется. Мой папа был так открыт и честен передо мной, когда я по-прежнему прятался, кутаясь в куртку, подаренную мне тайным возлюбленным. В эту секунду я понял, что наша война все еще продолжается. Договор на счастье и мою свободу, который мы с ним заключили, теперь был аннулирован. Он больше не шел в счет, потому что я не был до конца честен. А вот с чем я должен был считаться и признавать с явной неохотой, — это прощение моего отца. Мне пришлось принять тот факт, что он избил Джерарда, и это было необходимо. Это было сделано, чтобы научить меня чему-то, хоть и таким уродливым, косвенным путем. Мы все еще могли восстановить наши с ним отношения, у нас была куча времени, а вот с Джерардом история складывалась несколько иначе. Я поднял на него взгляд, прикрыв рот и всё осознав, кивнул головой. — Я понял тебя. Ненадолго мы остались в тишине, пока меткость его слов проникала все сильнее в мой разум. Черт, да как, блин, ему удавалось знать всё на свете? Он даже не присутствовал при половине тех случаев, о которых говорил, но всегда попадал в самую точку. Он не просто мог предсказывать вещи, Джерард о них знал. — Боже. Ума не приложу, почему ты всегда прав. — Это не так, — четко произнес он, заслышав мое негодование и принимая его на личный счет. Видимо, даже слишком, судя по его глубокому и серьезному тону голоса, которым он пытался донести до меня эти три простые слова. Мы уставились друг на друга, он — умоляющим взглядом, а я — в чистом замешательстве. — Как ты можешь такое говорить? — спросил я, почувствовав всю его тягостную серьезность. Да, может быть, он и не всегда на сто процентов был во всем прав, но, черт возьми, он все равно был настолько близок к правде, что мне о таком остается только мечтать. Джерард был одним из самых умных людей, каких я знал, и мое стремление стать на него похожим было сравнимо только лишь с силой моей любви к нему. Я начал замечать, что эта часть меня постепенно выходит на свет, когда я рядом с Жасмин. Разговаривая с ней, я пытался выстраивать философские изречения и красивую болтовню, но не чтобы ее впечатлить, а просто чтобы быть похожим на Джерарда. Чтобы доказать себе, что я становлюсь умнее, что он смог оказать на меня определенное влияние. Однако, это было больше, чем просто влияние на мою способность красиво выстраивать речь. Он, блять, поглощал меня, очаровывал меня. Поэтому мне было странно видеть его боль в глазах в ответ на мой комплимент. Мне тоже было тяжело принимать от него комплименты, но здесь есть большая разница. Я не был таким же сильным и умным, каким был он. Джерард на секунду отвернулся, притворяясь, что не услышал моего вопроса, или же просто решил на него не отвечать. Но я не закончил. Продолжая говорить, я пытался объяснить ему свою мысль, стараясь звучать при этом хоть немного философски. Даже мои руки активизировались, как это было у художника, слегка имитируя его движения. Мои пальцы раскрылись веером в надежде раздавить все его малейшие сомнения. — У тебя же за плечами огромный опыт, Джерард. Может быть, ты и не всегда оказываешься прав, но у тебя в запасе столько вещей, из которых ты извлек урок, на которые ты можешь опереться. Ты стольким занимался за свою жизнь, встречался со столькими людьми… — Он прервал меня, когда мои мысли стали повторяться. — Это только потому, что я старше тебя, — настоял Джерард впервые за долгое время таким пустым и безжизненным голосом. — На самом деле не так уж много людей я и встречал, не так уж много чем занимался, Фрэнк. Это только тебе так кажется. Я поразмыслил над этими словами, но даже если у него было просто на тридцать лет больше возможности получить какой-либо опыт, я все равно считал его самым опытным человеком из всех, кого знал. Уж точно более опытным, чем мой отец, который был с ним одного возраста. Дело не в количестве этого опыта, а в том, как ты его постигаешь и превращаешь ли его во что-то большее, во что-то прекрасное. Это же, блять, просто поразительно. Я сказал ему об этом, стараясь донести до него каждый отдельный смысл моей позиции, как делал обычно он, но всё, с чем я встретился, — это его краткий ехидный смешок. Нахмурившись, я остановился, но Джерард не заметил мою растерянность. Он смотрел куда-то в сторону, прижав пальцы к подбородку и немного посмеиваясь. — У меня огромный опыт в неопытности, — сказал он, объяснив причину смеха. Я все же немного расслабился, позволив себе посмеяться вместе с ним. Мне это чувство было еще как знакомо. Однако, смех сошел на нет так же быстро, как и начался, оставляя на моем лице слабые проблески улыбки, в то время как Джерард совсем отвернул от меня голову, хотя я лежал прямо рядом с ним. Я дотянулся рукой до его лица, проводя пальцами по линии его подбородка, прося вновь на меня посмотреть. — Джерард, — позвал его я, но единственное, что он сделал, — это прикрыл глаза в ответ на мои касания, кусая ноготь на большом пальце своими крохотными зубами. Он ничего мне не ответил, но по тому, как вздрогнуло его тело, я мог сказать, что он меня прекрасно слышит и слушает, наверное, внимательнее, чем когда-либо. Но дело в том… Я совсем не знал, что мне сказать. В нем что-то изменилось, будто открылось то, на что я раньше закрывал глаза. Джерард говорил мне, что ошибался, а за день до этого говорил, что он то еще трепло. Разве он не должен был быть моим учителем? До этого момента он им и являлся, исполняя эту роль чертовски удивительно. Я узнал столько нового и только благодаря ему стал по-настоящему готов. И я все еще был готов, несмотря на то, что чувствовал себя уязвимо в собственной шкуре, но это только лишь от понимания, как мало времени у меня осталось, чтобы провести его вместе с ним. Однако его голос сквозил печалью и совсем не из-за нашего предстоящего расставания. Он рассказывал мне о свободе и всем, что с ней связано, так, словно сам никогда ее не ощущал. Но в этом же не было никакого смысла, это не укладывалось у меня в голове. Разве учитель сначала не должен сам получить знание о чем-то, прежде чем кому-то его передавать? Вопросы становились всё сложнее и начинали мне слишком досаждать. Я просто должен был открыть рот и выпустить их наружу, молясь о том, что они приобретут не бессмысленную форму. — Почему ты хранишь меня рядом с собой? Джерард в упор посмотрел на меня, приподняв бровь, словно я и сам должен был знать ответ. Я уже задавался этим вопросом задолго до этого, когда наши отношения еще ощущались чем-то новым. Но я совсем забыл на него ответ, кроме его чистой нужды, чтобы я был здесь рядом. Я должен был спросить снова, и теперь Джерард уже был готов мне ответить. — Потому что ты мой голубь. — Да, но зачем тебе он понадобился? — снова спросил я, стараясь копнуть глубже. — То есть, разве у тебя уже не было голубки до того, как ты встретил меня? Я указал рукой на дверь спальни, не слыша и не видя при этом его питомицу, но точно зная, что она где-то там. Чуть ранее днем она залетала сюда, порхая кругом по комнате, пока наши веки были сомкнуты во время поцелуя. Мне едва удалось заметить ее крылья, но воспоминание об этом так же быстро улетучилось из моей головы, как голубка вылетела прочь из спальни. — Вивьен подарила ее мне, чтобы научить меня свободе, — торжественно заявил Джерард. –Однажды она просто заявилась на пороге моей квартиры с клеткой в руках и гордой улыбкой на лице. — Он улыбнулся, припоминая это событие. — Мне всегда нравились голуби, и я всегда мечтал когда-нибудь завести себе одного. Даже эту куртку я приобрел, только чтобы подавить в себе это желание, пока Вивьен не вернула мне воспоминание о нем. — Так зачем же ты удержал меня, Джерард? — Я хранил тебя рядом с собой, чтобы ты научил меня свободе, — ответил он, смотря на меня широко раскрытыми искренними глазами. Он протянул руку вперед, кладя ладонь на заднюю сторону моей шеи и играясь пальцами с волосами, но все же не притягивая меня ближе к себе. Он просто хотел видеть меня, касаться меня. — Но я думал, что ты уже все знаешь о свободе? –продолжил приставать я, подумав, что, возможно, это была какая-то великая метафора, которую я просто еще не понял. Но нет, единственный раз в жизни все было так же просто, как и звучало. — Я думал, что знал, — со вздохом ответил Джерард, убирая от меня руку и пробегаясь глазами по комнате. — Я думал, что был свободен до тебя. Думал, что был счастлив до тебя. — А ты не был? — Я кем только не был до встречи с тобой, — вновь заговорил он после недолгой паузы, а моя рука тут же нашла его ладонь. — Но уже не помню, кем. В любом случае это было несравнимо с тем, что происходит сейчас. — Он взглянул на меня, слабо улыбнувшись. — И это мне нравится намного больше. Джерард не отрывал от меня взгляд, пристально смотря в мои глаза так, что мне уже казалось, вот-вот и он снова обернет руку за моей шеей и утянет меня в поцелуй. Но он этого не сделал, хотя его движения при этом казались намного интимней. Мне казалось, что он знаком с такими вещами, как счастье и свобода, и поэтому обучал им и меня. Он заметил то, каким я был слабым, как сильно я нуждался в обучении, и тогда сделал своим долгом, открыть мне глаза на эти вещи, даже несмотря на то, что мог бы заниматься чем-то другим. Джерард мог бы работать над своими картинами, создавать шедевры, но вместо этого он работал надо мной. Я никогда не понимал, зачем он тратит столько времени и усилий на другого человека. Но внезапно, медленно, но верно, меня осенило. Я и был его шедевром, его собственной картиной. Он изменил меня, сформировал и слепил из меня нечто совершенно новое. Я пришел к нему, будучи чистым холстом, готовый впитать в себя любую краску, которую он только по мне размажет. Джерард всё продолжал, нанося слой за слоем, а иногда даже хаотично разбрызгивая краску, чтобы она сама превратила меня в нечто прекрасное. А теперь его работа была закончена, он готов был отпустить меня, вывесить меня на стену всем на обозрение всем. Мне позволили самому выйти в свет к людям, которым нужно было увидеть эту красоту, что Джерард создал собственными руками. В этом был некий смысл, но одна маленькая деталь все же была упущена. Джерард как-то говорил мне, что иногда люди создают произведение искусства, даже не задумываясь о том, что они делают. Они просто рисуют, не заботясь о том, что получится по итогу, но с каждым новым мазком они все больше и больше узнают самих себя. И в конце концов, когда их работа уже закончена, они получают больше, чем просто картину. Они получают знание о том, кто они есть на самом деле. Я взглянул на Джерарда, просто раскрыв рот. — Ты всё понял, Фрэнк? Я еще как всё понял, или, по крайней мере, так думал, но мне просто не хотелось в это верить. Мысль об этом буквально пугала меня, да та сильно, что не хотелось произносить это вслух. Поэтому и не стал. Я промолчал, мечась взглядом по глазам Джерарда, а продолжительная тишина послужила ему ответом. — Я такой же невежественный, как и ты, — произнес он вчерашние слова, которые и в этот раз обрушились на меня, словно тонна кирпичей. — Я просто трепло, Фрэнк. Я говорил всякие вещи, которые удивительным образом казались правильными, но я никогда не был уверен в том, как они на самом деле зазвучат, когда я их произнесу. Я не знаю, что правильно, а что — нет. Я не какая-то вечная сила или всевидящее око. Я просто художник. Я — это просто я, — он остановился на секунду с легким оттенком печали во взгляде. — Но до того, как ты появился в моей жизни, я и понятия не имел, кто я такой. Какая-то трогательная печаль сквозила в его словах, затерявшихся где-то внутри меня. А я лишь продолжал думать и думать о том, что доверился человеку, который даже не знал, что он делает. Мы оба были невежественными, растворяясь друг в друге, чтобы выяснить, что из этого произойдет. И мне эта идея была не по душе. Это казалось таким хаотичным, беспорядочным, таким неловким. Таким непохожим на Джерарда. Но с другой стороны, откуда мне теперь знать, что это за человек рядом со мной. Я взглянул на него, все еще разинув рот и уже не различая в нем той былой красоты. — Я думал, ты был учителем? — спросил я с очевидным возмущением в голосе. Джерард это тоже заметил и обернул руку вокруг моей талии, чтобы перевести все мое внимание на себя. Намеренно сопротивляясь, я все же поддался ему, ожидая, когда хоть что-то меня успокоит. — Я и есть учитель, — заверил меня Джерард, противореча своим предыдущим словам. — Но именно ты сделал меня им. — А? Он вздохнул, пытаясь подобрать для разъяснения правильные слова. Или неправильные. Просто те, которые бы звучали уместно. Блять. Я теперь не мог даже описать его речь, и мог ли я вообще ему верить. Он был треплом, полным и абсолютным треплом. Но ведь прежде я верил в его слова и именно они привели меня к тому, кем я теперь являюсь. Может быть, прислушиваться к этому треплу все же того стоило. — Фрэнк, — начал Джерард, переполняясь первоначальными воспоминаниями, через которые ему приходилось продираться к началу, самому раннему началу нашей истории, прежде чем он все-таки смог продолжить. — До того, как я встретил тебя, в моей жизни никогда не было человека, который бы обращал всё свое внимание на меня. Конечно, Вивьен меня любила и выслушивала всю мою болтовню, но она всегда отмахивалась от моих слов, стебалась надо мной и находила в моих теориях слабые места. Ох, эта женщина, всегда найдет, к чему придраться. Она чертовски хороша в спорах, это точно. Но ты, — подчеркнул он, переводя все внимание на меня. Он ненадолго прервался, убирая волосы назад с моего лица, которые разметались повсюду из-за моей бурной реакции. — Ты приходил увидеться со мной, впитывал каждое мое слово, словно губка. Ты считал мои речи удивительными, считал, что я умный. — Ты и есть умный… — Знаю, — кивнул Джерард, повторяя фразу приглушенным тоном. — Но в моей жизни еще никого не было, кто бы так ко мне относился. Это увлекло меня. Изменило меня. Мне хотелось все больше и больше тебя впечатлять. — Он хохотнул, закатив глаза от собственных поступков в прошлом. — Вот почему я так хотел, чтобы ты все время возвращался ко мне в квартиру. Мне хотелось разговаривать с тобой, потому что я и в правду чувствовал, что разговариваю вместе с тобой. Ты прислушивался ко мне, а не просто пренебрегал моими словами, потому что я тот самый Джерард, ведь ты вообще понятия не имел, кто я такой. И чем чаще и чаще ты стал возвращаться ко мне, тем больше и я убеждался, что не знаю, кто я на самом деле. — Как это понять? — спросил его я, после того, как Джерард снова опустил глаза, а его голос стал немного грустнее. Он тут же просиял, услышав мой голос, услышав то, как я вновь проявляю свой интерес, именно благодаря которому он так и расцвел. — Я считал, что знал себя вдоль и поперек до того, как в моей жизни появился ты. Но на самом деле всё, что я знал вдоль и поперек — это моя квартира. — Он вымученно улыбнулся, оглядывая пустые стены. — Я никогда не покидал это место, Фрэнк. Мне казалось, всё, в чем я нуждаюсь, — это собственное укрытие, и больше ничего мне не нужно. Здесь была моя голубка, мое творчество и я сам. Разок другой меня навещала Вивьен, чтобы покормить. Я был всем доволен, или же только так думал. И вдруг заявился ты, начиная менять все вещи вокруг меня. Ты хотел знать, как рисовать, и я с нетерпением взялся тебя учить, потому что страстно жаждал того внимания, которое ты мне уделял. Внезапно в моем животе поселилось некое странное чувство. Внимание было именно той вещью, ради которой я продолжал сюда приходить. Я не понимал, что конкретно мне нужно от этого сорокасемилетнего художника, но я точно знал, как мне нравилось то, что он обратил на меня внимание. Он и вправду говорил со мной, как и я, по всей видимости, говорил с ним. Мы не просто говорили, мы беседовали. Но мне и в голову не приходило, что Джерард чувствует то же самое по отношению ко мне. — И таким образом, мне пришлось стать учителем. Мне никогда раньше не доводилось заниматься чем-то подобным и пришлось учиться этому на ходу, направляемый только твоими идеями и твоим голосом. И как только мы все больше времени стали проводить вместе, я начал понимать, что уже не только я был здесь учителем. — В каком смысле? — Ты, Фрэнк, — сказал он голосом, звенящим восторгом. Джерард с силой сжал мои руки, пытаясь тем самым вбить в меня эту идею. –Ты тоже стал учителем, и мне пришлось многому у тебя научиться. — Но ведь я никогда тебя ничему не учил, — попытался возразить я, пугаясь той роли, которую мне видимо нужно было примерить на себя. Я даже не знал, чего конкретно боялся. Возможно, меня окутал страх неизвестности, а может, из-за того, что все идеально сложенные в моей голове представления об наших отношениях теперь разбились на мелкие кусочки. Я просто не знал, стоит мне расстраиваться из-за этого или же радоваться. — Тебе необязательно было напрямую учить меня чему-то, Фрэнк, как я делал это с тобой, — объяснял Джерард, жестикулируя руками, чтобы проиллюстрировать свою точку зрения. — Тебе нужно было всего-то появляться в моей квартире, быть собой, и с каждым днем я учился все больше и больше. Джерард выглядел таким счастливым, когда говорил об этом, но я никак не мог вникнуть в эту мысль и уж тем более вот так сразу достичь такого же уровня эмоций. Мне было непонятно, как он мог говорить о том, что я ему помог, просто будучи самим собой. В то время я пока не был собой. Но, по его словам, и он тогда еще собой не был. Могли ли две заблудшие души вместе помочь друг другу обрести самих себя? Возможно, две наши половинки, два осколка наших разбитых панцирей идеально подходили друг другу и могли объединиться во что-то цельное, чем мы раньше никогда не были, а только лишь думали, что были. Джерард доказал мне, что я в этом смысле ошибался; у меня не было никакой жизни до знакомства с ним. Этот факт я с легкостью принял, но неужели до встречи со мной он был таким же мертвым? — Ты дал мне понять, что в моей квартире есть далеко не всё, что мне было нужно, — заговорил он, пробуждая меня от небольшого перерыва, проведенного в раздумьях. — Все это время я кое-что упускал. — Что же ты упускал? — Тебя, — искренне произнес Джерард, неотрывно смотря мне прямо в глаза. Эти слова так удивили меня, что я даже не нашел подходящих слов для ответа. Как же хорошо, что он продолжил говорить. — Раз за разом я начинал понимать, что нуждаюсь в тебе не только, чтобы ты меня чему-то научил, но и нуждаюсь в тебе все больше и больше как в человеке. Когда я все-таки понял, что влюблен в тебя, это показалось мне самой пугающей вещью, которую я испытывал за всю свою жизнь. — Почему же? — спросил я, хоть и прекрасно знал ответ. — Оглянись вокруг, Фрэнк. Посмотри на то, что с нами произошло. — Джерард указал рукой на то, что находилось за пределами этой комнаты, за дверями этой квартиры — общество, которое уже во всю нас осуждало. Указал на свое тело, усеянное синяками благодаря моему отцу, который был не согласен со всем, чего он не понимал или не знал наверняка. Джерард боялся быть со мной по тем же самым причинам, по которым боялся и я. Он испытывал те же чувства, что и я. Он был таким же человеком, как и я. За последние двадцать часов я видел все возможные эмоциональные и физические проявления, которые никогда бы не смог связать с образом Джерарда: кровотечение, ушибы, рыдания. Я считал его таким сильным и собранным, а в действительности в его жизни творилась такая же неразбериха, что происходила и со мной. Он был таким же сломленным, а может даже и немного больше. Мне казалось это невозможным, но Джерард все же учился у семнадцатилетнего парня тому, чего не мог постичь сам. По сути это не было как таковой слабостью, но я еще никогда не сталкивался с подобным. Мы оба учились чему-то друг у друга, и это пугало меня настолько же сильно, насколько заставляло тепло разливаться внутри меня. Джерард никогда не играл роль устрашающего учителя и никогда намеренно не показывал, что он в чем-то лучше меня. Мы оба в нашем сознании возвели друг друга на пьедестал, даже не задумываясь об этом. А может быть, это только я был таким невежественным в этом плане. Джерард учил меня целенаправленно, пытаясь показать мне, с чем можно работать, что искать и как стать самим собой. Он подталкивал меня вперед, при этом развиваясь и сам. Он просто не хотел, чтобы я это заметил, иначе я бы непременно сбился с курса своего обучения. Боже, даже мысль об этом звучала в голове нелепо и абсурдно. Я просто не мог научить чему-то Джерарда. Это невообразимо. — Ты помнишь, как мы впервые занимались сексом, Фрэнк? — спросил он, отвлекая меня от собственных мыслей. Я взглянул на него, чуть приоткрыв губы. Конечно же, я, черт возьми, прекрасно всё помнил. Это была одна из самых лучших ночей за всю мою жизнь, она казалась мне одновременно и концом всего и новым началом, необычной формой перерождения и реинкарнации. Я кивнул головой, не проявляя столько энтузиазма, сколько бы мне на самом деле хотелось. — Когда я сказал, что несмотря на возможность попасть в беду за наши действия, я все равно разрешу тебе как обычно приходить ко мне в квартиру, потому что некоторые вещи слишком прекрасны, чтобы от них отказываться? Вопрос оказался слишком длинным, чтобы произнести его на одном дыхании, так что даже Джерарду пришлось отдышаться в самом конце. Я кивнул, и тогда он продолжил объяснять еще больше мельчайших деталей, которые требовались для моего понимания. — Я сказал так, потому что понял, как многому мне еще нужно научиться у тебя, и как сильно я оказывается в этом нуждаюсь. И хоть меня это пугало, я понимал, что учить друг у друга мы сможем только таким способом. — Он сжал мое плечо и заскользил рукой ниже по спине, показывая мне тот самый метод обучения, который был нам необходим, — это наше слияние воедино. Нам нужно было тело другого человека, нам нужно было быть вместе обнаженными, быть внутри друг друга, чтобы впитать в себя всё то новое, чему мы обучались. Нам нужно было это физическое проявление, потому что за все наши жизни этот аспект мы только лишь пропускали. Может быть, у Джерарда и было много любовников до меня, но это далеко не то же самое. Они не были настолько сломленными, какими были мы, благодаря чему так и подходили друг другу. Нам нужно было быть обнаженными, чтобы сразу видеть, во что превращается усвоенное знание, и продолжать обучение дальше, уже даже не задумываясь об этом. — Это было лучшим решением, которое я когда-либо принимал, несмотря на все эти ушибы и синяки. Ты так многому меня научил, — добавил Джерард, наклоняясь ближе и целуя меня. Он лишь быстро чмокнул меня в губы, а я даже не успел ответить, все еще обдумывая его слова. — И чему же я тебя научил? — спросил я, пока мысли в бешеном темпе крутились в моей голове. Я знал, чему он меня научил, я мог составить целый список из всех уроков и даже пронумеровать их по порядку. Джерард был таким организованным и обстоятельным. А мне нужно было только появляться здесь. И какой был в этом урок? Я бы точно из этого ничего не усвоил. Джерард сделал глубокий вдох, путаясь рукой в своих волосах и немного отодвигаясь от меня, чтобы у него была возможность подумать. Видимо, у него в голове крутилось слишком много мыслей, и нужно было выбрать хотя бы одну, чтобы поделиться со мной моим же уроком. — Как оставаться молодым, — ответил он, вопреки самому себе смеясь над его ответом. — Я и вправду старый, Фрэнк. Всё, что я раньше делал, — это валялся в кровати и пил. Время от времени, может быть, вставал, чтобы написать картину. Единственные контакты с людьми я получал, только когда ко мне приходили Вивьен или мой брат. Люди всегда приходили ко мне, но только не я к ним. И ведь именно ты помог мне захотеть их навещать. Это ты вынудил меня выходить на улицу и рисовать детей в парке. Его слова незамедлительно изобразили в моей голове картину того, как мы вместе сидим на лавочке, а он рисует грустного маленького мальчика Билли. Тогда я думал, что он делает это постоянно. Мне не хватило времени, чтобы что-то ответить, как я вновь услышал его голос. — Ты заставлял меня подниматься с постели и приводить себя в порядок. Заставил меня захотеть одеваться и учить тебя чему-то новому, только чтобы увидеть, как загораются твои глаза. А немного позже — заставил меня хотеть раздеваться и обучать тебя кое-чему другому. Ты делал это только благодаря своей молодости и таким образом помог вернуть мне мою. Я был просто потрясен его словами, лившимися рекой с его губ, пусть в сущности наши тела лишились какой бы то ни было влаги. Мы оба все еще были обезвожены, у меня во рту была словно пустыня, но зато головная боль уже прошла. Мы не поднимались с его постели, чтобы попить, и наши языки ощущались во рту тяжелым грузом, но нам было все равно. Нам не хотелось подниматься и пить, это определенно было самой последней мыслью в голове. — Однако, я никогда не предполагал, что буду учить тебя чему-то обнаженным, — возразил Джерард собственным словам, немного отстраняясь, чтобы мы оба смогли рассмотреть ничем не прикрытую плоть, открытую между нами. — Но это тоже научило меня одной вещи. — Какой? — Рисковать во имя того, во что ты веришь, — ответил он, устраняя этот зазор между нашими телами. — И во что ты веришь? — В нас, — сказал Джерард, поглаживая ладонями меня вниз и вверх по спине, заставляя кожу гореть под его прикосновениями. Ненадолго мы остались в тишине, но я все еще слышал, как шестеренки в его голове продолжают работать, давая возможность слетать с губ остальным выводам, к которым он пришел. — Иногда я наблюдал за тем, как ты спишь, — сказал Джерард, снова застав меня врасплох и вынуждая волноваться. Взглянув на меня, он будто бы застеснялся этого признания. Но я лишь улыбнулся про себя, потому что делал то же самое при любой удобной возможности. Его режим сна был более хаотичный, чем у меня, поэтому ему должно быть удавалось понаблюдать за мной чаще, чем я мог бы мечтать. В меня закрадывались некие сомнения, что наши мысли были схожими во время того, как мы наблюдали за сном другого, и вскоре я понял, что это далеко не так, когда Джерард начал озвучивать свои мысли, так отличающиеся от моих. — Знаешь, а ты ведь храпишь, — легонько ткнул он меня локтем. Я тут же спрятал свое лицо в ладонях от неловкости, что никогда не замечал у себя этой маленькой, по-видимому, почти бесшумной привычки. После того, как мы оба кратко рассмеялись, его тон в считанные минуты стал намного серьезнее. — Я много раз за тобой наблюдал. Я обожал то, как спокойно ты выглядишь, как размеренно опускается и поднимается твоя грудь, чередуясь с этим легким храпом. Но однажды, наблюдая за тобой, я просто не смог поверить в происходящее. — Его глаза округлились, а голос стал таким обширным, резонируя во всей комнате этим затихающим звуком. — Я не переставал думать о том, что в моей постели лежит семнадцатилетний мальчик. К которому я прикасался, которого трахал и с которым хотел быть вместе; в тот момент всё это показалось мне таким абсурдным и совершенно незаконным. Кончиками пальцев он бродил по моему телу, вместе со словами пуская по нему мурашки. — Я много раз продумывал то, как скажу тебе больше никогда не возвращаться, потому что мысль обо всем происходящем так чертовски сильно меня пугала. Я думал, встать с кровати, одеться и просто убраться из квартиры на какое-то время, надеясь, что так ты поймешь намек. — Он прервался, в мгновения становясь опечаленным этой возможностью, возникшей тогда у него в голове. — Внезапно мне показалось неважным то, как сильно ты мне нравился и чему я у тебя учился. Ситуация была слишком странной и дикой, и я не был уверен, стоит ли она таких рисков. — И что же заставило тебя изменить свое мнение? — спросил я, чувствуя нарастающий комок в горле. Я попытался его проглотить, но он застрял где-то на середине пути. Только услышав, как он думал бросить меня вот так, как близко мы были к мучительному исходу, я почувствовал, что все мои внутренности разом скрутило. Неожиданно его лицо просияло улыбкой и, сделав глубокий воодушевляющий вдох, он пристально посмотрел меня прямо в глаза. — Ты проснулся. Действие было таким элементарным, но как только Джерард продолжил объяснять, оно вдруг обернулось для меня настоящим чудом. — Твои веки затрепетали, после чего ты полностью открыл глаза. Увидев меня, они буквально загорелись, хоть были еще затуманены пеленой от недавнего сна. Ты был так счастлив меня увидеть. — Голос Джерарда стал выше, а его глаза отражали, должно быть, то же восхищение, что он каждое утро видел в моих. — Тогда-то я и понял, что все риски, на которые мы шли, стоили того. Ты был счастлив видеть меня, и это было лучшее чувство, что я когда-либо испытывал. Джерард опустил на меня взгляд, и я заметил, что его глаза вновь до краев наполнились соленой влагой, которую до этого я просто не мог терпеть. Слезы пока не скатывались по его щекам, но это было совсем неважно. Я почувствовал руки на своей спине, после чего он утянул меня в объятие. На этот раз я не стал сопротивляться, полностью отдавая всего себя его рукам. Наши губы снова встретились, и пусть поцелуи оказывались довольно слабыми из-за шквала эмоций, это все равно было приятно. Мне было приятно благодаря всему тому, что происходило вокруг. Приятно было чувствовать себя учителем, потому что в каком-то смысле мне даже и пальцем не пришлось пошевелить. Джерард, возможно, и использовал меня как способ чему-то научиться, но для этого я не прилагал никаких усилий. И в каком-то смысле ему тоже этого делать не пришлось. Мы жили за счет друг друга и одновременно с этим учились. Я все не переставал думать об этом, и с каждым разом наша история казалось мне все красивее, поэтому я мог понять эти крохотные капельки влаги, покатившиеся по лицу Джерарда. Я, наверное, тоже бы расплакался, но мне было уже нечем. Осознанно или нет, но мы с Джерардом всё делали вместе. Да, занимаясь сексом, мы физически становились одним человеком, двигаясь напротив друг друга, задыхаясь и испытывая одинаковые ощущения, но в обычной жизни подобного тоже было немало. Мы были потерянными кусочками паззла, которые каким-то неведомым образом смогли найти друг друга. Я прошел через множество учителей за свою жизнь, лица и позолоченные оправы очков которых все еще оставались свежими в моей памяти. Да я до сих пор был в старшей школе, хоть и не посещал ее уже некоторое время. Однако учителя в ней просто кидались в тебя информацией, задавая жалкие упражнения и зачитывая различные тексты. Все это было таким неважным, и в конце концов они так ничему и не могли тебя научить, потому что тебе просто не хотелось учиться у них. Мне хотелось учиться у Джерарда. Мне никогда не приходило в голову до этого момента, что основная тому причина заключалась в том, что прежде меня никогда не интересовало искусство. Меня вообще никогда ничего не интересовало, но я стал возвращаться в эту квартиру снова и снова, несмотря на то, что моя одежда, руки и разум были заляпаны красками. Это было из-за того, как он меня учил, забираясь ко мне в голову и заставляя думать. Еще более поразительным было то, что я проделывал с ним то же самое, даже этого не осознавая. И тогда я убедился, что это было лучшим способом обучения. Этот аспект все же заставил мои внутренности сжаться от нервной тревоги. Рядом с Джерардом я не был ребенком. Я не брал, брал и брал, ничего не отдавая взамен. Я дарил ему то, в чем он нуждался и никогда еще не испытывал за всю свою жизнь. Все это время я был так благодарен ему, что он меня нашел. Но я никогда не думал, что Джерард настолько же благодарен мне за то, что я был с ним, и каждое утро он мог видеть мое лицо, лежащее рядом на подушке. Все эти утра, в которые мы просыпались вместе, совсем скоро исчезнут, но мы так же продолжим учиться этой жизни. Только вот неизвестно сколько времени нам потребуется, чтобы закончить обучение, если оно когда-нибудь закончится вообще. — Эта идея о риске, — продолжил свою историю Джерард после нашего краткого объятия. — Благодаря ей я начал учиться свободе. Я стал чувствовать себя свободнее в собственном теле, разуме и душе. И самое главное, рядом с тобой. Внезапно меня перестало волновать, что нас поймают. Мне хотелось быть с тобой, и это было единственное, что имело значение. Даже когда времена были тяжелыми, ты и эти твои глаза, — он приостановился, чтобы наклониться и коснуться моей щеки, в то время, как его голос был переполнен эмоциями. — Они загорались каждый раз, когда бы ты ни посмотрел мне в глаза, и больше для меня ничего не имело значения. Клянусь, я просто утопал них. Я позволил ему касаться и гладить свое лицо, смотря мне прямо в глаза, но я не мог поднять свой взгляд на него. Его глаза были слишком глубокими, оливковый оттенок радужки уже был практически неразличим от того, как расширились зрачки. Все, о чем я не переставал думать, — это то, что я испытывал то же самое. Каждое слово Джерарда в ту же секунду параллелью проходило сквозь меня. Просто не верилось, что мне понадобилось столько времени, эта пучина депрессии и его отъезд, чтобы все понять. Мне так не хотелось, чтобы все это вот так вот просто заканчивалось; мы же ведь до сих пор продолжали узнавать столько всего друг о друге, о чем прежде я не имел ни малейшего представления. Опустив взгляд на торс Джерарда, я в миллионный раз пересчитал все его синяки, не переставая размышлять. Джерард дарил мне свободу, и я, по всей видимости, делал для него то же самое. Я был свободен думать, жить и быть наедине с собой, но какую именно свободу приобретал от меня Джерард? Я подозревал, что у свободы тоже много разных проявлений, как у лука слоев, как интимность, формирующая что-то новое поверх старого, как слияние двоих людей вместе, но мне так и не удавалось прийти к чему-то конкретному. — Почему ты должен уехать? — неожиданно для себя спросил я, хоть этот вопрос уже был излишним и банальным. — Ммм? — промычал Джерард, будучи все еще завороженным моими глазами. Он приподнял брови и поджал губы, переводя внимания на разговор. — Если я учил тебя всему тому, что тебе нужно знать, то почему ты уезжаешь в Париж? Есть что-то, что я упустил в своем обучении? Из-за этой мысли мне пришлось закусить губу, иначе бы меня вывернуло наизнанку. Возможно, если бы я не был таким чертовски наивным на протяжении всех наших отношений и сам бы догадался обо всем этом дерьме с обучением до того, как Джерард был избит, то, может быть, ему бы и не понадобилось меня покидать. Может быть, мы бы просто остались в этой квартире навсегда, с Эйфелевой башней за плечами, разве что нарисованной на одной из стен. — Нет, — тут же ответил он, заключая мое лицо в ладони и поглаживая щеки большими пальцами в надежде успокоить. — Это благодаря тебе я должен уехать. Ты заставил меня вспомнить о своей мечте. — Каким образом? — Когда исполнил свою, — не упуская ни секунды ответил Джерард. По-прежнему видя мое измученное выражение лица, он взял перерыв, вздыхая и зачесывая со лба свои волосы, думая, как донести свою мысль. — Если бы ты не появился в моей жизни, я бы все еще был заперт в своей квартире, просто рисуя на холстах свои мечты и думая, что мне этого достаточно. Ты дал мне понять, что есть вещи, которых тебе может не доставать. И ты должен побороться за них, чтобы понять, насколько они для тебя ценны. Такие вещи, как ты, например. Он улыбнулся мне, нежно проводя пальцем по моему плечу, но это никак не помогло мне снова почувствовать себя лучше. Внезапно меня начало так бесить, что он вновь начинает этот разговор о Париже. Из-за этого я не переставал думать, что в его отъезде виноват я, хоть по сути так и было. Но это была не та вина, которая тебя возмущает, а та, которую ты любишь. И я все еще любил Джерарда, несмотря на свою печаль из-за того, что происходило вокруг. Если бы я не любил его, а он не любил меня, но ничего бы этого не случилось. Мы так сильно зависели друг от друга, но долгое время я ошибочно думал, что это было по совершенно разным причинам. Черт возьми, да мы были одним человеком, и взглянув на него в эту секунду, я начал понимать кое-что еще. — Джерард, — начал говорить я, позволяя словам очень медленно слетать с моих губ, потому что иначе я не мог. — Если нам все-таки суждено быть вместе, то что случится, когда мы разойдемся? Я вдруг понял, как же все это время меня ужасала эта мысль. Если мы были двумя кусочками пазла, нашедшими друг друга и одновременно с этим так многому научившимся друг от друга, то что произойдет, когда один из кусочков исчезнет? Все вернется к тому, как было до нашей встречи? Меня это так напугало, что я всеми руками вцепился в Джерарда. — Ты не уйдешь от меня. Ты полетишь. Я вздохнул, чувствуя при этом боль в груди. — Но что, если я упаду, Джерард? Что, если я еще не умею летать? — Умеешь. — Откуда ты знаешь? — Потому что я готов так же, как и ты, — сказал он, слегка покачав при этом головой, от того, как потрясли его собственные слова. Джерард тоже потряс меня за плечи, но я будто одеревенел. — Мы обмениваемся одним и тем же подарком, Фрэнк. Я дарю тебе свободу, и ты даришь ее мне в ответ. Мы оба готовы. Вот откуда я знаю, что ты умеешь летать. — Но ведь тебе все равно не обязательно уезжать. Мое явное отчаяние от ситуации вернулось раньше времени, и единственным моим желанием сейчас было не позволить ему ускользнуть из моих пальцев. Я думал, что уже смирился с его отъездом в Париж. Конечно, мне не нравилась эта идея, но я смог бы его отпустить, потому что был к этому готов, по крайней мере, по его словам. Но оказалось, что я совсем к этому не готов, потому что еще столько всего не знаю о Джерарде. Мне так хотелось забраться к нему в голову и заполучить всю информацию, которую я только смог бы постичь. — Обязательно. Мне нужно покинуть тебя, чтобы ничто больше тебя не останавливало. — Ты никогда раньше меня не останавливал. — Знаю, но из-за меня ты будешь делать это сам. За его словами последовала тишина, словно внезапно потухло солнце, оставляя нас во мраке и безысходности, за которые мы все еще цеплялись. Я повзрослел; я признал это, потому что он уже так много раз мне об этом говорил. Как, собственно, и Джерард, хоть он и был уже взрослым человеком. Обучение и взросление — это те вещи, в которых мы никогда не перестаем развивать, но я не представлял себе, как мы будем делать это по отдельности. — Фрэнк, мы будем только тормозить друг друга, как бы ни пытались при этом друг друга спасти, — разъяснял Джерард, пробивая эту мрачную тишину своими солнечными лучами. — Мы же одно целое. Если я в порядке, в порядке будешь и ты. И пусть я уезжаю, я чувствую себя больше, чем просто в порядке. В это мгновение солнце снова вспыхнуло, осветив всю эту темную спальню. Мне изначально стоило понять, что наша связь никогда не утратится, даже с его отъездом. Мне хотелось ответить что-нибудь Джерарду. Но ему ничего не нужно было от меня услышать. Он уже знал всё, что бы я мог ему сказать. Созданный нами паззл теперь распадался, но недостающие кусочки мы могли найти самостоятельно. Мне больше не нужен был Джерард, а ему больше не нужен был я. Не знаю, что из этого делало мне больнее, но оба этих заключения вызвали жжение в глазах, которое ничем не получалось убрать. Мои глаза были иссушены, слишком иссушены, и готовы уже выпасть из орбит, если я не позволю им еще раз сделать то, чего они снова так жаждали. Я почувствовал, как дрожь вновь прошла по всему телу, лицо и нос опухли, и наконец-таки за соленой слезой, скатившейся по щеке, последовала очередная волна стенаний. Мне было уже не так стыдно плакать, как в прошлый раз, но я по-прежнему ненавидел то, как я при этом себя чувствую. Грудь каждый раз опоясывало болью, как только она вздымалась и опускалась, вернулась головная боль, и я чувствовал, как мозг пульсирует в черепной коробке. Я не хотел прощаться с Джерардом, но этот момент становился все ближе и ближе. Каждая слезинка, каждая идеально ровная капелька падающая и разбивающаяся о наши тела была словно ускользающая секунда, — секунда, которую мне уже никогда не вернуть, как бы сильно я ни пытался. Мне уже случалось перематывать всю нашу историю от начала до конца, когда я рассказывал о нас Жасмин, но теперь на этом проигрывателе больше не было кнопки паузы, а Джерард не хотел никаких фотографий, и я его послушал. Это останется только в моей памяти, не важно, как от этого было больно и горько. Я почувствовал, что руки Джерарда обернулись вокруг меня, и он положил мою голову себе на плечо, гладя по волосам, в то время как слезы покатились градом по лицу. Я вцепился в его тело, открыв рот в отчаянных рыданиях, проводя зубами по его коже. Я был так благодарен ему, что он прижал меня к себе, потому что я не был уверен, что смог бы сделать это сам. Мне было противно от плача, было противно от ускользающего времени, но, по крайней мере, я мог пережить весь этот кошмар с Джерардом в моих руках. Так было хоть немного легче справляться. Я плакал так сильно, но никак не хотел останавливаться. Сейчас я уже относился более снисходительней к собственному плачу, чем в первый раз, и начал воспринимать его, как неизбежное зло. Это был единственный способ выплеснуть наружу все эмоции, все без исключения. Рыдания и стенания невозможно было истолковать как-то иначе, в отличии от слов, которые могли иметь множество совершенно разных значений. Слезы означали грусть, означали, что ты переполнен эмоциями, которые теперь просачивались сквозь веки. Они просачивались не переставая, и сейчас в этом не было ничего сверхъестественного. Когда ты что-то теряешь, при этом обретая нечто взамен, плач — это вполне ожидаемо. Чем сильнее Джерард прижимал меня к своему холодному и влажному телу, тем больше я начинал понимать, что его дыхание вновь начало соответствовать моему. Он тоже плакал, и только мысль об этом вынуждала меня плакать всё истошнее. Мы были одним целым, как он и сказал. — Джерард, — всхлипнул я, пытаясь контролировать свой рот, чтобы он открывался в нужный момент, дабы я смог высказать особенно тяжелую мысль. — Что с тобой случилось? — Ммм? — спросил Джерард, вынуждая меня прояснить свои слова. Я на самом деле не мог сказать навскидку, что имел в виду под этим вопросом, эти слова вроде как сами слетели с моих губ. Воспоминания о его речи про то, как он изменился к лучшему, как я помог ему в этом и подарил свободу, будто забросили меня во временную петлю. До сегодняшнего дня я так привык видеть перед собой собранного, уверенного в себе мужчину. Даже во время наших отношений, когда по всей видимости он учился и пребывал в поисках самого себя, я все еще видел этого самоуверенного человека. Его образ в моем разуме никогда не менялся, и мне казалось, уже никогда не изменится. Он все так же сиял там в моей голове — Джерард, дерзкий художник — только вот его слова и слезы выбивали меня из колеи. — Я думал, что ты сильный, — мои слова прозвучали слишком негативно, чем я того хотел. Он не воспринял это как оскорбление, просто фыркнув сквозь смех, и вытер влагу с щек, прежде чем ответить. — Я все еще сильный. Наверное, сильнее, чем когда-либо, — ответил Джерард, удовлетворяя мое любопытство, но по дрожи в его голосе я понял, что под этими словами скрывалось нечто другое. — Но…? — Но, — согласился Джерард, немного успокаиваясь. Иронично, как его следующее заявление, которое должно было вызвать еще больше слез, вместо этого вынудило нас обоих уткнуться друг другу в шею, признавая нашу силу, и неважно, на каком уровне — высоком или же низком — она теплилась в наших сердцах. — Дело в том, что, когда ты видишь силу в других, особенно в тех, кого ты так любишь, это делает тебя немного слабее.