The Dove Keeper

=Красный=

На следующий день странное чувство все никак не покидало мое тело. Я никак не мог понять, откуда оно взялось; откуда-то из глубин живота, и теперь пенилось там так, что я даже не мог нормально поесть, или же оно появилось в моей голове, передвигаясь со скоростью мысли, так, что вся комната кружилась перед глазами, а голова болела. И я никак не мог подавить это. Я не знал, боялся ли я того, что Сэм и Трэвис узнают, куда я пойду после школы, нервничал из-за того, куда я пойду, или просто волновался оттого, что собираюсь туда, чтобы снова увидеть Джерарда. Мне больше нечего было сказать; все, что я знал, это то, что я продолжал смотреть на белые часы с красными и черными цифрами, желая только, чтобы время прошло как можно быстрее. Все те годы, что я провел в школе, у меня неплохо получалось заставлять время бежать быстрее. Когда все учителя делали что-то, давая вам задание, пока сами спите за столом, вы довольно хорошо учитесь использовать время, которое они вам дали, или просто просиживать его же. И, по большей части, я как раз просто просиживал его. Я сидел здесь и пялился на стены, считая, сколько детей, которых я знал в этой комнате, уже все сделали и теперь, посматривая на свои наручные часы, так же ждали окончания урока. У меня хорошо получалось обманывать самого себя, так что я думал, что время шло не так уж и медленно, в отличие от того, как было на самом деле. Я прикидывал, сколько еще я должен был прождать в классе, так что, когда звенел звонок, я говорил себе, что эти полчаса — это не больше, чем пять минут. Сегодняшний день был не исключением. И наконец, когда этот грёбаный звонок прозвенел, я выпрыгнул со своего места и вылетел наружу, в мрачные улицы Джерси, пробираясь через них к дому Джерарда. Обычно Трэвис и Сэм всегда ждали меня после школы, возле стоянки с великами, но после того телефонного разговора они практически не замечали меня, а я игнорировал их. Я встретился с ними утром, (просто по привычке) там, где мы обычно пересекаемся и говорим друг другу привет. Глаза Сэма все ещё были красными и слезились, и я мог заметить, что он все ещё был слегка под кайфом. Он, вероятно, заснул в комнате, где они все курили, в результате чего глаза все еще хранили в себе следы той ночи. От Трэвиса несло, как и обычно и он носил ту же одежду, что и в тот день, когда мы только познакомились. Никто, кроме меня, не замечал эту маленькую деталь, с того момента, как Трэвис стал вписываться в любой фон. Хотя его все равно можно было выделить из толпы благодаря запаху. Мы втроем ждали в коридоре наших учителей, которые придут и откроют двери класса для нашего первого урока. Сэм инстинктивно держался на стороне Трэвиса, зная, что из нас троих он был единственным, кто мог бы спасти его. Трэвис, к тому же, был единственным человеком с наркотиками: он был важным другом. Даже несмотря на то, что мы с Сэмом знакомы с пяти лет, Сэм бы утопил меня в реке ради Трэвиса, если бы это означало, что у него всегда будет наркота. И, честно говоря, по большей части я бы и не пострадал. У меня было не много друзей, как оказалось, и я старался цепляться за тех, за которых я мог держаться достаточно крепко, как пиявка. Но этим утром всем, что я мог почувствовать, было заполняющее меня негодование с какой-то примесью надежды. Мы с Сэмом больше никогда не сможем сблизиться, но это уже не имеет значения. Сейчас у меня были планы после школы и мне не нужно иметь дело с моим друзьями-наркоманами и быть нашим дилером. Мне было чем заняться. Я собирался почистить всякие художественные принадлежности, чтобы получить бесплатную выпивку, которую мне предложит художник-педик. Это было не очень круто, но любая работа, которая когда-либо была у меня до этого, была чем-то вроде этого. И от этого мне становилось лучше, зная, что я больше не должен был зависеть от своих друзей. Я вышел из школы с уверенностью, что я не знал, что имел. Тем не менее, вся моя уверенность рухнула передо мной, когда я добрался до серой зоны, где был дом Джерарда. Улицы всегда были черными по каким-то причинам, неважно, был вчера дождь или нет. Оглянувшись на мрачность переулков за магазином спиртных напитков, я находил некую иронию в том, что в таком ветхом и унылом на вид доме, внутри всего этого, на верхнем этаже, в маленькой квартире жили такие яркие цвета. Не оттенки, к которым я, как правило, привык, но настоящие цвета жизни: красные, фиолетовые, зеленые и оранжевые. Цвета, которые я мог потрогать и почувствовать, и сейчас они уже ждали меня. Дом Джерарда представлял собой нечто, похожее на громкий аккорд, разорвавший тишину моего сознания. Он был настолько ярким, полным жизни и всем тем, чего так катастрофически не хватает всему Джерси в большинстве районов. Дом Джерарда был лазейкой, в которую я мог прошмыгнуть, спасаясь от скуки, сгустившейся вокруг меня. Я чувствовал себя очень не к месту, переходя улицу на сторону, где стояли красные, как ржавчина, кирпичные здания. Я открыл большую стальную дверь, которая была тяжеленной, и тут же услышал громкий пьяный смех и нетвердые шаги, чье эхо отпрыгивало от стен, пока их обладатель приближался. Это ужасно напугало меня и весь остальной путь до лестничных пролетов я пробежал, пока я не добрался до оливково-зеленого цвета двери Джерарда, ожидая пока он ответит на мой стук. — Добро пожаловать! — услышал я его глубокий певучий голос. Он распахнул дверь, широко раскинув руки, будто это была не его маленькая квартирка, а гигантская вилла. Однако это, все же, было чем-то не менее крутым, по сравнению с дерьмовыми квартирами, которые были расположены в этом же районе. Я кивнул в знак приветствия и медленно шагнул в квартиру. Я снова осматривался, изучая всё ещё один раз, будто это не я был вчера в этом же месте. Думаю, я ожидал, что что-то изменится, но я уже видел это полотно, и эти лужи краски, и все остальное. Все было на своих местах. — Вчера я уже провел для тебя экскурсию, — заявил Джерард, читая мои мысли. Он, как обычно, был во всем черном, его штаны плотно облегали его длинные ноги и широкие бедра. Однако на сей раз на нем была спортивная куртка вместо пиджака, свободно висящего на его плечах. Она была черной, как и все остальное, но серые и белые нити, пробегающие по ней, были вышиты крестиком и, таким образом, создавали интересную смесь цветов. Когда я вошел в комнату и подошел ближе, я заметил странный кусок белой ткани по левому отвороту. Я смотрел искоса на это, пытаясь разобрать, чем это могло быть, но ничего не придумал. Джерард, должно быть, заметил моё озадаченное выражение, потому что он тут же пояснил. — Это голубь, — ответил он, поднимая брови и слегка откидывая голову. Он провел пальцем по линии своего отворота, вытащив немного этот белый кусок, по форме изгиба напоминающий каплю, и, фактически отлепляя его от куртки, давая мне лучший обзор. И, как только он сказал мне, чем это было, приглядевшись, я смог понять, что это. У белой «капли» было два других куска, с зубчатыми краями, отклоняющимися от нее, и они были, как я понял, крыльями. Довольно резкое и смешное описание такой удивительной птицы, с которой это имело мало общего, но когда я встретился с взглядом Джерарда, который так гордился этой штуковиной, я понял, что это определенно имеет много общего с ним. — Прикольно, — прокомментировал я, и, на самом деле, я врал лишь наполовину. Я отступил назад и начал осматривать комнату дальше. И именно тогда мой взгляд упал на что-то, что я никогда не видел прежде. В углу комнаты, рядом с гигантским окном, упиравшимся в стену, стояло нечто, что, я думал, было старомодным столиком для лампы. Он имел медный цвет с бежевым оттенком. На нем стояла «лампа», только она не давала никакого света, а если быть точным, то это вообще было больше похоже на клетку. Я начал подходить ближе, слыша, как Джерард следует за мной. Я мог услышать, как его дыхание перешло на своего рода хихиканье, и я уже знал, что у него на лице уже растянулась широченная улыбка. Наконец, я подошел достаточно близко и теперь начал изучать этот объект. Это действительно была клетка, никакая не лампа. Её прутья соединялись в пучок наверху клетки, расширялись книзу, создавая форму купола, где внутри висела деревянная жердочка, исцарапанная когтями. Повсюду были разбросаны семечки, которые до этого были насыпаны в блюдце. И в центре клетки, сидя на этой жерди, подняв голову, смотря на меня так же удивленно, как я на неё, сидела птица. Перья птицы, прилегая к ее телу, повторяли каждый её изгиб, казалось, что она одета в пушистый пиджак. Это был цвет оленя, сливочно-белый в некоторых местах, как перья возле хвоста. Вокруг шеи обвивалось серо-коричневое кольцо, напоминавшее петлю. Маленькие черные глазки, как бусинки, смотрели на меня, и я видел, как это маленькое горло вибрировало, когда птица начала ворковать, так, что даже я мог услышать. Честно говоря, это была самая странная и самая красивая тварь, которую я когда-либо видел. И она была прямо посреди гребаной гостиной Джерарда. — Смотрю, ты уже познакомился с моей прелестью? — самодовольно заявил Джерард. Он стоял позади меня, качаясь назад и вперед, пока я разглядывал клетку с птицей. Он собирался сказать что-то еще, прежде, чем я перебил его. — Почему ты вообще держишь голубя в гостиной? — несмотря на то, что это было очень красивое существо, я не мог не учитывать того факта, что это птица была как раз из тех животных, которых люди не любили и старались побыстрее выгнать из дома. Разве голуби — это не летающие крысы? И Джерард имел как раз одну в своей гостиной. Она была в клетке и была очень даже чистой, но, все же, я не мог не видеть сходства между животным, на которое я смотрел, и теми птицами, которых я все время видел в местном парке, отнимающими друг у друга куски, брошенные им. — Это не просто голубь! — воскликнул Джерард, принимая мои слова за оскорбление. Джерард вышел вперед, встал рядом со мной и, засунув пальцы в клетку, подозвал птицу. Он посмотрел на меня, все ещё стоявшего рядом, и его взгляд был преисполнен ехидства. Впервые за время нашего знакомства, он, кажется, обиделся на мои слова. — Разве не все нормальные голуби белые? — спросил я, пытаясь объясниться. — Не все, — объяснил Джерард, а его голос стал менее напряженным и более благожелательным. Казалось, что ему пришлось еще раз напомнить себе, что я был всего лишь подростком. Подростком, который не разбирался во всех этих направлениях изящного искусства. Во всяком случае, пока что. Джерард убрал пальцы и начал возиться с маленькой дверкой. Я с удивлением наблюдал, как он открыл дверцу и полностью засунул руку внутрь, захватывая маленькую и хрупкую птицу своими гладкими пальцами. Джерард вынул птицу из её безопасной среды с такой легкостью и аристократизмом, что я был этим просто поражен. Может, это существо действительно было особенным голубем, но то, как птица сидела себе на его руке после того, как её вытащили из клетки, ворковала и качала головой, сделало все остальное просто волшебным. — Почему ты завел голубя? — медленно спросил я, все ещё смотря на птицу, пока она царапала своими когтистыми лапками по его коже. Выглядело так, будто это больно, но его улыбка становилась только шире, пока птица гуляла вверх и вниз по руке. То, как светились глаза Джерарда, пока он играл с этим голубем, заставляло мое сердце биться чаще. Он выглядел таким счастливым, таким влюбленным и был так похож на ребенка. Он играл с мифом, с которым никто из нас не хотел сталкиваться ни в каком виде. Только ему посчастливилось держать такое чудо в руке и в своей квартире. — А почему бы мне не завести голубя? — улыбался Джерард, наконец, оторвав глаза от птицы и посмотрев мне прямо в глаза. Я закрыл свой рот, услышав, как щелкнули мои челюсти, так как я сделал это слишком быстро. Он просто снова улыбнулся, нежно поглаживая сложенные перья. Голубь ворковал, сильнее качая головой, но ни разу не сделал попытки улететь. Я думал, голубей невозможно полностью приручить. — Хочешь подержать её? — внезапно спросил Джерард, протягивая руку, на которой сидело маленькое существо. Я инстинктивно отскочил. По некоторым причинам, когда я был ребенком, я боялся птиц. Я думаю, это потому, что моя мама однажды сказала мне, что чума передается через испорченные перья птиц и может перекинуться на шрамы, которые красовались на моем теле. Я не любил птиц, когда был младше, и всегда волновался, когда кто-то брал перо. Мой страх утих только чуть-чуть, когда я вырос. — Мм, нет, — ответил я, закусив губу и отступив назад. Заметив огорченное лицо Джерарда, которого я снова, кажется, оскорбил, я решил соврать, чтобы не испортить все вконец. — Может позже. Он пожал плечами и снова стал успокаивать своего питомца. — Ты скоро к ней привыкнешь, — заявил Джерард, и его глаза опять сфокусировались на её белых перьях. Лукавая улыбка вдруг появилась на его лице, будто идея легла в его сознании. — Позже ты будешь помогать мне чистить её клетку, как часть своей работы за то, что я тебе дам. — Правда? — я был изумлен. Я думал, что буду мыть только его художественные принадлежности. Мы не договаривались, что я буду счищать птичий помет. Джерард вздохнул, в шутку ругаясь на меня. — Не будь об этом такого извращенного мнения, Фрэнк! — он, шутя, пригрозил мне свободной рукой, а потом начал осторожно сажать голубя обратно. Джерард поцеловал маленькую головку своего питомца, закрыв дверку клетки, после чего повернулся ко мне и продолжил: — скоро ты достаточно узнаешь, чтобы понять, насколько голуби прекрасны. Я проследил за птицей взглядом, наблюдая, как она спустилась на дно и начала клевать разбросанные семечки. Я приподнял бровь, не успев увидеть, какой захватывающей эта птица была. В мифах и историях это было удивительно, но в реальной жизни это была самая обычная голубка. — Как же так? — с недоверием спросил я Джерарда, все еще наблюдавшего за ней. Он снова вздохнул, уже энергичнее, и снова заговорил: — Голуби — это хранители мира и всех нас. — Но те голуби — белые, — заметил я. Я не был настолько тупым, чтобы не знать некоторых деталей о голубях. Я читал о войне, и о хранителях мира, и о голубях, несущих оливковую ветвь. Я знал мифы и легенды. Но это было что-то особенное, что-то непостижимое. — Твой голубь коричневый, — снова влепил я. — Он выглядит как воробей, и, на мой взгляд, в нем нет ничего, чем можно было бы гордиться. — Ты не прав, Фрэнк, — вставил Джерард, качая головой, его темные волосы упали на его лоб. — Просто потому, что это коричневый цвет — больше похож на пепельный, кстати, — не означает, что это не голубь. Не все голуби белые. Это все равно, что сказать, что все дизайнеры интерьера — геи, а все ведьмы — плохие. Я пялился на Джерарда, а удивление все больше отражалось на моем лице. — А разве нет? — Нет! — с энтузиазмом воскликнул Джерард. Он не злился на меня, а скорее радовался, что уже чему-то меня учил. И, хотя я пока тормозил, я был счастлив, что этому чему-то учусь. — Ты не видишь, Фрэнк? Всегда существует исключение! Этот голубь ... — Джерард остановился, посмотрев на клетку, — она — исключение. Так же, как ты и я. Я медленно кивнул головой. — Постой, — я попросил, мой взгляд блуждал по полу, пока я собирался с мыслями. — Что мы за исключения? Джерард широко улыбнулся улыбкой, окрашенной блеском его крошечных зубов. Морщинки вокруг рта стали еще глубже, показывая, сколько радости он вложил в это движение. — Ну, все что нам потребуется, чтобы узнать — это время, а там посмотрим, верно? — а это было всем, что ему нужно было сказать, чтобы оставить меня стоять, глядя на него, потеряв дар речи. Я начинаю думать, что этот человек не упускал ни одного шанса, чтобы запутать меня. Я исключение? Я не относился ни к одному из примеров, что он упомянул. Я не был дизайнером интерьеров (слава Богу) или ведьмой. И я не был голубем, насколько я знал. Каким исключением я мог быть тогда? И, что более важно, — что он за исключение? — Кроме того, — голос Джерарда снова прервал мои мысли. Его лицо было веселым и игривым, с капелькой горечи. — Мой голубь не какой-то там обыкновенный голубь! Они могут происходить из того же семейства птиц, но это все равно что сказать, что ты точно такой же, как твой отец. Я встретился с ним глазами, когда он говорил это. Ужас моего последнего ужина оживил эту сцену в моем воображении: лязг серебра и глубокий баритон моего отца. Это было совсем не то, с чем мне хотелось хотя бы просто ассоциироваться, и, когда Джерард сказал это, мне показалось, что он почти знал, что произошло тем вечером. Я начал понимать, к чему он клонит. — Ты прав, — искренне заявил я. Я снова посмотрел на коричневую птицу в клетке. На голубя в клетке. — Она — голубь. И даже близко не похожа на воробья, или обычную грязную птицу. Джерард улыбнулся и снова кивнул, бормоча «Хороший мальчик». Я кивнул тоже и снова посмотрел на голубя, изучая его более тщательно в этот раз. Я просунул меж прутьев свои пальцы, стараясь забыть мой глупый страх чумы. Птица подошла ко мне и слегка клюнула мои пальцы. Это было щекотно и совсем не больно, и я просунул туда еще один палец, чтобы можно было коснуться её мягких перьев. Я хотел бы просунуть в клетку руку и взять её, как это сделал Джерард, но, по некоторым причинам, думал, что я ещё не готов это сделать. — Как её зовут? — спросил я, не отводя от неё глаз. Раз я собирался чистить её клетку, то было бы неплохо хотя бы знать её имя. — Ван Гог, — ответил Джерард. — Ван что? — спросил я, придя в замешательство. Это было самое дурацкое имя для птицы из тех, что я слышал. — Ван Гог, — повторил Джерард, повернувшись ко мне. Его лицо было напряжено, он пытался понять, шутил ли я или реально не понимал, о чем речь. И, когда Джерард понял, что я действительно не имел никакого понятия о том, что он имел в виду, он закатил глаза и вздохнул. Снова. Он собирался заставить этого маленького тинейджера из Нью-Джерси научиться многим вещам. — Разве ты не знаешь Ван Гога? Художника? — спрашивал он. Я глядел на него, поджав губы и покачивая головой. Джерард тоже покачал головой, но по другой причине. — Он нарисовал «Стаю ворон над полем». А «Звездная ночь»? Хоть что-нибудь? — Не-а... — промямлил я, пожав плечами. — Он знаменитый художник! — с досадой воскликнул Джерард, сцепляя руки, словно пытаясь ухватиться за надежду, что я не был полностью неграмотным в искусстве. Я собирался испортить ему настроение. — Я догадываюсь, что ты хочешь сказать, — я сказал ему, наклоняя голову в сторону, – Но я не знаю никаких художников. Прости… — Нет! — снова воскликнул Джерард, ещё более эмоционально и едва ли не страстно. Его воля научить меня тому, что я до сих пор не знал, была поразительна. У него было столько увлечений в своем творчестве, в своей работе, но он хотел другого — чтобы люди поняли его сполна. Если Джерард и был способен проявлять отчаянье, то это был как раз тот момент. Но почему-то я думал что то, как он вел себя, и особенно его высокомерие — это не позволит проявиться в нем ни отчаянию, ни жалости, ни чему-то, похожего на это; казалось, он для этого слишком уверен в себе. Он продолжал сверлить меня взглядом, — Ты должен знать настоящего художника! Он один из самых известных из них... — Джерард замолчал, задумался. Он приложил руку к подбородку и задумчиво потер его. Я просто стоял и ждал, засунув руки глубоко в карманы, высоко подняв брови, пораженный. Вдруг он резко вздохнул, придумав что-то, посмотрел на меня с таким огненным блеском в глазах, что, пожалуй, этого было бы достаточно, чтобы что-нибудь поджечь. – Он художник, который отрезал себе ухо. Слова, которые он сказал так просто и ясно, в конце концов, разбудили что-то внутри меня. Я начал что-то вспоминать из того, что когда-то слышал или читал в начальной школе. Это был один из немногих случаев, когда я изучал искусство, и сейчас я возвращался прямо туда, в тот момент. Старая училка-летучая мышь тараторила без умолку, и она говорила что-то о сумасшедшем, отрезавшем себе ухо. Да, наконец, я мог хоть чем-то порадовать Джерарда. — Да! — я почти ухмылялся, счастливый оттого, что начал понимать, о чем речь, и что и сделал Джерарда тоже немного счастливей. – Теперь я вспомнил его! — Хорошо! — он дышал на меня, запуская руки себе в волосы, раздраженный, теперь пытаясь успокоиться. — Наконец-то ты вспомнил хоть что-то. Даже его сарказм не смог стереть улыбку с моего лица. Я был так горд собой. — Знаешь, что я нахожу забавным? — Начал он, криво улыбаясь. Я кивнул, давая понять, что он мог продолжать. — Что ты можешь вспомнить художника не по названиям его работ, но по тому, что он себе отрезал, — он покачал головой и посмотрел вверх, вскидывая руки к какому-то неведомому Богу. – И что это вообще за общество такое? — пошутил он, полусерьезно. — Меня так воспитали, — ответил я, все ещё смеясь над тем, каким смешным он сейчас был. — Я рос и воспитывался в страхе и насилии. Мы живем в Джерси, Джерард. Нет ничего мрачнее и темнее, чем это гребаное место. Джерард вернул голову в нормальное положение и посмотрел мне в глаза, удивленный словами, только что вылетевшими из моего рта. Видимо, его умные глубокие мысли уже влияли на меня. — Ты умный ребенок, Фрэнк, — прямо сказал Джерард, кивая головой, — но я надеюсь, что смогу показать тебе, что это не так уж и черно. Всегда существует какой-нибудь цвет. Тогда было что-то ещё в лице Джерарда, то, как он смотрел, то, как его взгляд блуждал по мне, заставляя чувствовать себя некомфортно. Или, может быть, это просто вся энергия сконцентрировалась в моих нервах, создавая ощущение торжества, оттого, что у меня была своя маленькая теория. Ощущения были странными, я чувствовал себя голым и незащищенным, хотя на мне было немало одежды. Я даже ничего не добавил к своим словам, чтобы закончить мысль. Я лишь сказал что-то мгновение назад, просто слова, но я уже чувствовал, будто открыл банку краски, которой я мог бы раскрасить всю черноту, окружающую меня, или, возможно, наполняющую меня. Как совсем недавно Джерард раскрасил самого меня. Или же это был не он: я сам, я хотел этого, я был открыт для этого и жаждал перемен в попытке выгнать из себя этот страх жить. Мне пришлось отвести взгляд от Джерарда. Я перевел его на клетку, но только встретился с бусинками глаз, которые смотрели на меня. Я не мог смотреть и в них, так что неуверенно отошел в центр комнаты. Там я увидел пустые банки с разводами внутри, оставшимися от красной краски, которая была там до этого. Это был новый цвет, который я открыл для себя, сказал я самому себе. На этот раз красный, не синий. Синий заранее был проклятием, направленным на то, чтобы начать что-то новое. Что, черт возьми, тогда значит красный? Есть ли французская поговорка к нему, а? А я не хочу знать. Я просто взял кисти, которые увидел рядом с банкой, и опустил их под струю воды над раковиной. На лице Джерарда засела хитрая ухмылочка. Я не знаю, почему он улыбался так, как сейчас, но заставил себя не думать об этом. Я просто стер с кисточки засохшую краску и теперь смотрел на воронку, в которой крутилась вода. Минуты спустя, все так же глядя на воду и отмывая кисточки, мои мысли все равно были разбитыми на куски, не собранными в одно целое, незаконченными. И, хотя на кисточке была краска цвета фиалки, все, что я мог видеть, было красным. — Ты знаешь, почему Ван Гог отрезал себе ухо? — спросил Джерард, нарушив тишину, воцарившуюся в этой комнате. Я глянул на него и не увидел его там, где ожидал. Он сидел за одним из своих мольбертов и рисовал. Я даже не заметил, как он переместился туда, продолжая свою начатую работу. — Нет… — ответил я неохотно: мне не очень хотелось сейчас говорить. Я должен был мыть. Вот почему я здесь. — Он отрезал его, чтобы подарить его своему любовнику, — заявил Джерард как ни в чем не бывало. Я хмыкнул в ответ, продолжая свою задачу. Но Джерард не закончил, — Это был подарок, приносящий боль, я так думаю. Но, тем не менее, красивый. Я бы не смог отдать кому-то кусок своего тела. Я делал нечто подобное иным образом, – он сделал паузу, посмеиваясь про себя над шуткой. Я ничего не сказал. Я делал то, что я должен был делать. Я мыл кисточки. — У тебя есть любовница, Фрэнк? — его голос снова неожиданно нарушил тишину. Я чуть не уронил кисточки, хотя моей задачей было чистить, а не пачкать, и переспросил. — Что? — Любовница, — повторил Джерард, кивая головой, — девушка. Она у тебя есть? — он склонил голову и посмотрел на меня. Я мог чувствовать, что его глаза прожигают меня, пока я отмывал раковину, но видел его только периферическим зрением. — Нет, — быстро ответил я. Часть меня говорила мне, чтобы я соврал и сказал, что у меня она есть, но я не видел никакого смысла в этом. Он всего лишь только хотел узнать о моих отношениях (настолько уж Джерард был любопытным), и я не смог ему ответить. Я был несколько обижен, что у меня никогда не было подруги, несмотря на мои многочисленные усилия. Я целовался несколько раз, но это был лишь результат пьянок, или глупые детские игры. Вообще-то, я никогда по-настоящему не целовался. Реальный страстный поцелуй — это значило для меня что-то, в чем были заинтересованы оба человека. Было что-то подобное на вечеринке Сэма. Я был пьян и она тоже, и вообще все были пьяны, и, наверное, это могло привести к чему-то большему, чем просто поцелуи, если бы там не оказалось Сэма, который разделил нас. Хотя они были в ссоре уже больше трех месяцев, Сэм все равно ненавидел, когда кто-то посягал на то, что было его. Мне казалось, что он делился, а это то, что у Сэма никогда не получалось хорошо. Она считает, что тогда я был зол оттого, что Сэм помешал нам. Я плохо соображал, и я действительно думал, что я собирался сделать то, что собирался. Но когда я протрезвел утром, я был очень благодарен Сэму. Эта девушка была шлюхой и жутко доставучей. Если бы я потерял свою девственность с ней, я бы, наверное, получил несколько венерических заболеваний, а также целый грузовик вины. Что касается девушек, то у меня их никогда не было. Я приглашал на свидание нескольких, но, в большинстве случаев, получил отказ, и у меня было только одно-два свидания. Мне было наплевать на мое отсутствие опыта, пока кто-нибудь не поднимал эту тему. Как Джерард, только что. Учитывая тот факт, что было уже достаточно напряжения, и странные чувства, задерживаясь в воздухе, возвышали и одуряли нас, как ядовитые пары краски, это не улучшало положение вещей. Я уже думал, что он будет допытываться почему, и как так вообще у меня получилось, (как большинство моих друзей), но он только кивнул головой и вернулся к своей работе. Я думал, что на этом все. Затем, оказалось, он просто обязан был открыть свой рот снова. — Парень? — это было все, что он сказал, по сути ничего не сказав, но это прозвучало для меня как выстрел посреди ясного дня. — Нет! – быстро ответил я, вероятно, слишком быстро, но это было необходимо. Никоим образом я не собирался говорить что-нибудь кроме больших толстых «нет» на этот вопрос. Я даже не хочу думать об этом. У меня никогда не было парня. Конец истории. Опять же, я почти ожидал, что он будет расспрашивать меня, или что-то хуже, но он только опять кивнул головой. По его мнению, у нас был нормальный разговор. Мы ведь не били друг друга. Мы просто разговаривали. Если бы только я мог расслабиться, то, возможно, воздух не был бы таким напряженным. — А как насчет тебя? – внезапно спросил я, не давая себе шанса отказаться от того, что я хотел сказать. Если у нас действительно нормальный разговор, тогда я могу ответить взаимностью на такой вопрос. Это же нормально. Абсолютно нормально, и совершенно безболезненно. Джерард немного посмеялся над этим вопросом. — Нет, — ответил он, делая мазки кисти длиннее. В какой-то момент нашей беседы, наверное, пока я думал о своих отношениях, Джерард сменил цвет на зеленый, чтобы нарисовать траву. — Моя работа – моя любовница... Она моя страсть в жизни, и моя навязчивая идея. Я, в какой-то степени, женился на такой жизни много лет назад, когда только начинал. И до сих пор меня все в принципе устраивает. По крайней мере, мне не нужно беспокоиться, что она предаст меня, — пошутил он, глядя на меня. Я улыбнулся, и даже оказался достаточно храбр, чтобы встретиться с ним взглядом. Его глаза излучали тепло и уют, как и улыбка, которая всегда была у него на лице. Джерард повернулся лицом к картине, своему искусству, своей возлюбленной, и заговорил опять: — Но, опять же, я никогда не встречал кого-то, кто поразил бы меня достаточно сильно. Но кто знает, что может измениться. Он снова на меня посмотрел, резко повернув голову. Наши взгляды пересеклись через всю комнату и замерли. Холодная вода сбегала по моим рукам в слив, остужая их. Я чувствовал, как все мое тело цепенело, пока я смотрел на него, потому что я видел что-то, что я вообще не считал возможным. Я готов был поклясться, что в его нормальных темных глазах, я абсолютно точно увидел оттенок красного, который никогда не смоется.