The Dove Keeper

=Интимность=

Этой ночью мы заснули мгновенно; наутро казалось, что я выспался, даже глаза не слипались, но на самом деле весь этот день мы были немного сонными. Джерард целовал мои глаза и совсем не собирался говорить мне, который час, но судя по тому, как оранжевые лучи солнца уже проникли в комнату, то перевалило уже за полдень. Это свечение ложилось на пол и тогда дерево миндального цвета становилось оранжевым, подсвеченная пыль кружилась в воздухе. Когда мы, наконец, выползли из кровати, то я сразу почувствовал, как остыл воздух — я тут же завернулся в одеяло, чтобы согреться, и прошел в светлую часть квартиры. Пол казался почти ледяным, и теперь, немного привыкнув к холоду, я скинул одеяло за ненадобностью, и тут же его заменили теплые объятия Джерарда. Мы не чувствовали никакой усталости, но все равно сразу после завтрака вернулись в кровать и провели там почти весь остаток дня. Наши тела снова сплелись в объятиях, снова мы изучали друг друга руками и губами. Я целовал его, он казался уже совсем знакомым — особенно его лицо и шея. Иногда мы вставали с кровати, чтобы посмотреть, как высоко поднялось солнце. Там же, перед окном, мы снова принимались друг за друга, но в тени квартиры, не так близко к окну чтобы нас можно было увидеть. Лучи солнца грели, как руки. Голубка сидела в клетке, что больше не была для нее тюрьмой, наблюдала за нами. Я почти не замечал ее; я больше был заинтересован пейзажем, открывавшимся за окном. Небо было таким голубым, а солнце таким теплым, что согревало меня уже здесь, в окружении прохладного воздуха. Снег сошел с земли, но было еще слишком холодно и рано для травы. Иногда я оглядывался на Джерарда, и каждый раз он просто смотрел на меня. — Ощущение близости, — сказал он вдруг, когда я уже в пятый раз задержался на нем взглядом. Так же внезапно он встал и приблизился ко мне, обнимая меня за спину. Он поцеловал меня в лоб, а затем, наконец, взглянул на улицу. Это были его первые слова за сегодняшний день. Даже когда мы лежали и обнимались и я ненадолго отрывался от его шеи, чтобы взглянуть на него — даже тогда он вел себя тихо. Сейчас у него было строгое лицо, он прищурил глаза, чтобы не ослепнуть от солнца. Он думал, но я пока не знал, о чем. Ему хорошо, он всегда может внезапно высказать какую-нибудь мысль и ничего не объяснять и не пояснять. У меня для такого пока еще не хватало смелости. Мы отошли от окна и отправились в душ — вместе, конечно же, но в этот раз мы просто вымылись. Его аккуратные пальцы скользили сквозь мои волосы, массируя мне голову, и оттого, что он вылил на меня очень много шампуня, я уже был весь в пене. Бутылочка шампуня была темно-синего цвета, и я никогда не видел такого в обычной аптеке. Он сказал мне, что это шампунь какой-то особенный европейской марки, и что он для окрашенных волос. Когда он дал мне понюхать его, открыв крышку, я почувствовал какой-то странный горьковатый запах, но Джерард заверил меня, что он просто творит чудеса. На самом деле мне почти не было дела до того, как выглядят мои волосы; они были короткими и постоянно все как один прижимались к моей голове, с ними не особенно-то сотворишь какое-нибудь чудо. Но то, как его пальцы скользили по моей коже, как он слегка царапал мою шею сзади, где заканчивались волосы… Это было едва ли не лучше, чем секс. Ну, почти. Я откидывал голову назад, закрыв глаза и отдаваясь во власть его ладоней, и каждое их движение было таким нежным и приятным, что я тихо простонал, скрывая это за шумом воды. Хотя я был уверен, что Джерард меня слышал, судя по его улыбке, когда он развернул меня лицом к себе. Он целовал мою шею и ухо, продолжая ласкать руками все мое тело, иногда поглаживая мою эрекцию, но не заходя дальше. — Сегодня воскресенье, — прошептал он мне на ухо, пока мы были еще в душе, падающая вода будто задавала ритм его рукам, — день, когда все отдыхают. Нам тоже следует отдохнуть, не иметь друг другу мозг. Он засмеялся своим легким и воздушным смехом, пока я просто улыбался. Я не знал, что нам делать, если не заниматься сексом, но был не против узнать. Он направил мою голову снова под струи воды, и потоки пены направились вниз, стекая по моим щекам. Он целовал меня, и снова я был возбужден, так, что было даже больно, и, похоже, что прямо сейчас не имело значения, как он красноречиво высказался, имеем мы друг другу мозг или нет. Когда мы вылезли из душа, он снова вытирал меня, продолжая этим самым то, что он назвал ощущением близости. Я не сразу понял всю суть одного заявления, так же, как и второго. Он снова был тем Джерардом, который выговаривает свои мудрые изречения, которые маячат перед нами в ближайшем будущем, освещая дорогу. Я слишком расслабился, отдавшись ему сейчас, и поэтому не особенно удивился своему наблюдению. В его руках мне было безумно хорошо, и я позволял ему делать все, что он хотел. И он хотел заботиться обо мне, но это было не в том смысле как родительская забота или типа того. Забота одного парня о другом, или как это еще может называться. Мы учитывали потребности друг друга — во всяком случае, те из них, с которыми мы можем справиться. Я чувствовал себя немного неправильно из-за своей пассивности, я тоже хотел что-то сделать, но он не давал мне. Технически, я никогда не просил его помыть мне голову или высушить меня, или чуть позже накормить меня, он просто делал это. Почти всегда, когда он хотел позаботиться обо мне, я отдавался его движениям и уходил мыслями куда-то в себя, отрубаясь ненадолго от настоящего мира. Когда я пробовал сделать что-нибудь и для него, то он брал мои руки, целовал их, отвлекая меня от того, что я задумал делать сначала. Позже этим же днем, когда голод уже заявил о себе, Джерард открыл холодильник и достал оттуда буханку твердого французского хлеба, которым мы питались все выходные. Теперь от него осталось меньше половины, но его еще можно было разделить примерно на три или четыре куска, что и сделал Джерард, и он отдал их мне. Я всегда видел этот хлеб в супермаркете, он лежал на высоких полках и был завернут в коричневую бумагу, но до этого я никогда не обращал на них внимания. Моя мама всегда покупала белый хлеб «Wonderbread», почти никогда не покупала никакого другого. Те хлеба всегда оставались лежать на полках, будто они были не для нас. Не знаю, казалось мне так потому, что это был хлеб Джерарда, или это реально было так, но хлеб этот был очень даже вкусным; намного вкуснее, чем какой-то там «Wonder» и тому подобное. В середине он был пушистым и немного как будто липким, а снаружи у него была жесткая корка. Джерард никогда не резал хлеб, он только рвал его на куски. Он говорил, что если режешь что-то чтобы разделить это, то ты делаешь не больше, чем лишаешь себя удовольствия прикоснуться к этому. Кроме того, этот хлеб обычно был очень свежим и если его резали ножом (если было терпение пилить эту корку) то мякоть сбивалась в комки, похожие на пластилин. Поэтому мы ели его небольшими оторванными кусками. Когда я только попробовал его однажды, я думал, что заболею из-за него, но этого не случилось. Может, так мне тогда показалось из-за сыра — каждый раз у него был какой-то другой сыр, и еще банка сливочного масла. Сыры в доме Джерарда были одной из самых странных вещей, которые я когда-либо пробовал. Я привык к обычному сыру вроде чеддера и моцареллы, но когда он предложил мне что-то, что называлось Бри или Фета, то я был немного в смятении. Один казался очень соленым, другой — очень горьким, но я все равно ел все, что бы Джерард ни предложил мне, потому что я не хотел его расстраивать. Обычно когда мы собирались что-то есть, то я был уже настолько голодным, что, казалось, могу съесть что угодно. — Ты привыкнешь к этому, — с улыбкой сказал он мне, наблюдая, как я в очередной раз пробую что-то абсолютно новое для меня. Я не особенно-то скрывал отвращение, но он в ответ только отправил в рот очередной кусок этого сыра, который ему видно очень нравился, что он и доказывал, с таким удовольствием поедая эту, на мой взгляд, гадость. Он продолжал говорить и улыбаться,— ты же ведь привык к вину. Я кивнул, после чего глотнул того напитка, который уже начал любить. Эта фиолетовая жидкость — от которой я поначалу тоже боялся заболеть — я уже ощущал какую-то тягу к этому. Мне нравилось, как он щиплет за язык, для которого в каждой точке вкус казался разным — больше всего мне нравилось какой он в центре и задней части моего языка. Теперь я просек эту фишку и уже специально оставлял вино во рту подольше, чтобы лучше прочувствовать этот вкус, как обычно это делал Джерард. Обычно он покупал одно и то же вино (или мне так казалось, я ведь в нем почти совсем не разбирался), но даже когда он покупал немного другой сорт, я все равно мог пить его и наслаждаться. Джерард всегда пьянел, когда мы пили вино, но опьянение скорее было бонусом к вкусу, а не наоборот — мы пили не для того, чтобы напиться, но чтобы чувствовать этот незабываемый вкус. От чего мы действительно пьянели — так это от атмосферы, царившей между нами, когда мы снова начинали целовать друг друга, открывая для себя новые просторы на теле, тут даже не нужно было заниматься сексом, чтобы это произошло, мы просто были близки друг к другу, и все происходило. Близость. Это слово снова и снова повторялось у меня в голове. Как будто я начал понимать эти внезапные слова Джерарда, которыми он заменял целый рассказ. Самое лучшее заключалось еще и в том, что не было никакого похмелья, только легкое жжение во рту наутро, когда я просыпался рядом с Джерардом. Но это был совсем не тот эффект, от которого хотелось бы избавиться. Понимая толк в такой еде как французский хлеб, необычный сыр и вино, мы, наверное, походили на тех людей, которые считаются частью высшего общества, но, конечно, и, возможно, к счастью, нам было далеко до них. Мы нередко ели это все посреди его квартиры, расстелив на полу одеяло, как будто у нас тут пикник, посреди его книг и вещей для рисования. Даже тогда мы были без одежды, и я сомневался, что люди из высшего общества при таком же параде едят свой хлеб и сыр, запивая их вином. Мне нравилось целовать его тогда. Мне нравился ягодный вкус вина на его языке, контрастирующий с соленым привкусом сыра. Если я целовал его сразу после того, как мы ели, получается, я и его воспринимал как пищу, и его вкус был настолько великолепен, что, казалось, я могу поглотить его всего. Мы все это время были вместе — наслаждаясь «пикником» или же стоя под душем, валясь на его кровати и окончательно запутавшись в объятиях. Мы подолгу смотрели в окно, но мы никогда не выходили на балкон. Нам не хотелось снова надевать одежду, и уж совсем нам было не нужно, чтобы люди видели нас вместе, голыми, близкими настолько, насколько мы были здесь. Мы не могли не прикасаться друг к другу, мы делали это, сами того не замечая. Вроде бы нам это было и не нужно — мы могли говорить или просто сидеть рядом и без этого, но руки сами тянулись друг к другу. Джерард часто играл с моими волосами или же массировал мне плечи, однажды он даже сделал мне массаж после того как мы ели наш хлеб и сыр. Тогда его руки казались жесткими и сильными, руки художника на моей маленькой спине подростка. Он сказал, что я очень напряжен, хотя как раз здесь, у него дома, я будто сбрасывал все напряжение. Может, теперь я был даже выше на пару сантиметров — не из-за того что успел так вырасти, а из-за того, что моя уверенность выпрямила меня. Руки Джерарда все еще были на мне, они сжимали и растирали мою кожу возле позвоночника, и я чувствовал, как то напряжение, что действительно было у меня, уходит с каждым его движением. И это же напряжение вернулось сегодня, когда я понял, что уже воскресенье, и дело было не в том, что это за день сам по себе, а в том, что сегодня я должен идти домой. Я провел здесь, наверное, самые лучшие выходные в своей жизни. Боже, я так не хотел уходить. Я хотел вообще остаться жить здесь вечно, хоть это и было невозможно. Нет никакого всегда, есть только что-то, что длится очень-очень долго, но именно это время я хотел бы провести с Джерардом, художником, который был одним из самых волшебных людей, что я встречал в своей жизни. И все дело было не только в самом Джерарде. Было что-то еще, что пряталось в этих стенах, забрызганных краской. Я чувствовал, что могу быть реально свободным здесь. Я могу выражать себя, и все будет нормально. Даже несмотря на то, как я облажался, когда выразил себя при помощи гитары, Джерард все равно позволял мне делать это. Он все еще поощрял меня к действиям. И такой поддержки у меня до этого никогда не было. Мои родители всегда говорили мне, что я молодец, но это касалось школы, а школа была для меня практически на последнем месте. И они были моими родителями; они должны были говорить мне что-то хорошее, ведь я их плоть и кровь. Джерард был незнакомцем, которого я встретил у магазина, где торговали алкоголем. Он был на тридцать лет старше меня, и намного лучше меня. Он не обязан был мне ничего говорить. Черт, он даже не обязан был держать меня в своей квартире, здесь, сейчас. Но он все еще делал это. Он обо всем говорил мне правду, но при этом он призывал меня бросить вызов всей этой правде. Может, с гитарой вышло отстойно, но у меня была возможность все исправить. Его слова и действия значили больше, чем чьи-либо еще, потому что он не должен был всего этого делать, он просто делал, не из нужды. В это же время родители немного сменили тактику. Они больше не говорили мне, что я хорош, но гавкали на меня, чтобы я вел себя хорошо. Я должен был быть хорошим. Если я не буду хорошим, я не закончу школу. Если я не закончу школу — я не получу работу, а если я не получу работу, то значит все, я загубил всю свою жизнь. Конечно, они говорили это иначе, не так прямо и конкретно, но смысл ведь был тот же. Каждый раз, когда они видят мой табель с оценками, мама вздыхает, а папа снова и снова запрещает мне делать что-нибудь интересное. Они были разочарованы во мне. Дома у Джерарда не было никаких «должен» или «обязан». Я мог делать здесь все, что захочу, даже спать с тем, кто намного старше меня. Все зависело только от меня. Я в любое время мог вернуться домой. Но в ближайшее время я вовсе не собирался туда возвращаться. Я хотел остаться здесь, среди этих ярких стен так долго, как смогу, навсегда или нет. Но при этом мое время, отведенное мне на выходные, подходило к концу, и, хочу я того или нет, мне придется вернуться. Я еще несколько раз звонил от Джерарда домой, говорил, что я с Сэмом и Трэвисом, только мы дома у их друзей, чтобы она не позвонила Сэму или Трэвису. В ее голосе было еще больше беспокойства из-за того, что я не дома. С прошлого разговора она будто больше устала, каждое мое оправдание будто старило этот голос. Она беспокоилась, ведь я никогда не был настолько близок со своими друзьями, чтобы так хотеть остаться с ними подольше. Когда я позвонил в воскресенье, она сказала мне быть дома в то же время, как я обычно прихожу, и мое сердце упало. Я знал, что должен быть дома — это как ночная школа для меня — но часть меня все еще надеялась уговорить ее позволить мне остаться здесь еще ненадолго. — Я просто побуду у Сэма сегодня вечером, — говорил я, и с каждой новой ложью говорить было все трудней, — мы вместе пойдем в школу утром… — Нет, — строго сказала она, удивляя меня. Некоторое время мы оба, и я, и она, слушали тишину, озадаченные. — Приходи домой сегодня, Фрэнк. Ты провел все выходные с ними. Я кивнул, созерцая приоткрытую черную дверь, которая скрывала Джерарда от моих глаз, — ладно. Спасибо. Я уверен, Джерард скажет мне, что я должен бороться за то, во что я верю, но блин, я ведь не дурак. Если я буду упорствовать, это уже станет подозрительно, или она решит, что я должен в этот же момент собраться и пойти домой. Мне не стоило ругаться с ней, пусть я и хотел остаться здесь. Поэтому я просто поблагодарил ее хотя бы за то, что у меня есть эти несколько жалких часов до вечера. Теперь была очередь моей мамы затихнуть на том конце. Ее удивляли мои манеры; не каждый день подросток благодарит свою мать за то, что она ему что-то не разрешает. Джерард действительно изменил меня, она видела эти изменения (даже если не могла видеть меня в буквальном смысле). — Береги себя, — сказала она мне, и положила трубку. Она говорила мне это уже несколько раз, прежде чем положить трубку, и от этого я не очень приятно себя чувствовал; она беспокоилась за меня, и я чувствовали вину за то, что лгал ей. Я не люблю врать родителям, и сейчас — первый раз за долгое время. Обычно я просто говорил не всю правду. Они не знали, что я пью и балуюсь наркотиками, но это потому, что они никогда прямо меня не спрашивали. Поэтому получалось, что я и не врал ни о чем. Само назначение выражения «береги себя» звучало в данной ситуации немного неуместно. Мне было хорошо с Джерардом, и ему вроде как было хорошо со мной, но это не значило что он не может ничего со мной сделать в любой момент. Я сопоставил в голове все эти факты, и с логической точки зрения они выглядели крайне непривлекательно. Сорока семилетний мужчина трахает семнадцатилетнего мальчика. Ах, конечно, и еще он поил его вином. Это звучало более чем просто неправильно, и мое сердце застучало быстрее, когда я понял что начал промывать мозги сам себе. Но когда я положил телефонную трубку и повернулся к Джерарду, и увидел его распростертые объятия, я знал, что сейчас я был в самом безопасном месте, какое только может быть, и я знал, что Джерард никогда не навредит мне. На самом деле он наоборот залечивал все мои раны, которые мне понаставили друзья и семья; люди, которых не особенно заботило что и как я чувствую. Сэм и Трэвис были для меня в десятки раз опаснее, чем Джерард. Когда мы с Сэмом были младше, он часто втягивал меня во всякие мелкие кражи. Позже он привел меня к наркотикам и выпивке. И никогда еще Сэма не волновало, как, устраивает меня все или нет. Он просто предполагал это. Джерард никогда не строил предположений. Он толкал людей на разные поступки своими словами, но он готов был отступить, когда был неправ (если такое было возможно). Конечно, его гордость и эгоизм почти никогда не дают ему сомневаться в себе и своих решениях, но это было частью его самого. Он был чертовски убедителен в своих методах, но он знал, когда остановиться. Он знал, сколько может выдержать человеческие тело и сознание, и он никогда не заставлял кого-то перепрыгивать этот барьер. Я часто задавался вопросом, сколько ему пришлось экспериментировать со своими теориями и убеждениями, прежде чем он нашел границу возможностей людей? Он знал, что он делал, и благодаря этому никто не страдал. Уже это, на мой взгляд, делало его тем человеком, рядом с которым можно чувствовать себя в безопасности. — Сколько времени? — в конце концов, спросил я, закончив разговор по телефону. Мы снова путались друг в друге, валяясь в его кровати. Я спросил, хотя не особенно надеялся, что он мне ответит. В каком-то смысле на этот вопрос я мог ответить себе сам; я знал, что было уже поздно. Мы проснулись после полудня, и тем самым уже потеряли кучу времени, хоть по идее мы ничего и не делали. Ничего — так можно было бы охарактеризовать то, что мы делали сейчас; сидели на его кровати и просто жили вместе. Разговоры были нам не обязательны, чтобы хорошо провести время. Каждое движение его рук по моему телу и так создавали наш собственный язык, на котором мы говорили молча. Джерард вздохнул, его грудь поднялась и опала. Он знал, что скажи он мне время — и я буду нервничать еще больше, но все же он повернулся, и, открыв прикроватную тумбочку, достал часы. Он слегка скривил лицо, взглянув на них, и затем посмотрел на меня. Он лежал на спине, я — на боку, и я моя бровь поползла вверх, формируя на моем лице немой вопрос, и от этого лицо Джерарда сделалось еще более хмурым. Он закрыл ящик и придвинулся ближе ко мне, обнимая меня за плечи. — Иди сюда, — прошептал он, притягивая мое тело поближе к себе. Я положил голову ему на грудь и почувствовал, как он поцеловал меня куда-то в голову. Мои волосы уже высохли после душа, они больше не прилипали к голове и не казались такими скучными; похоже, шампунь и впрямь творил чудеса, потому что теперь у моих волос появился хоть какой-то объем. — Ты собираешься мне отвечать? — тихо спросил я. Я не хотел говорить таким тоном, будто я вконец обнаглел и командую тут, но прозвучало это чуть жестче, чем я хотел. — Почти семь тридцать, — сказал он, и в его голосе проскользнула тревога. Я зажмурился, едва услышав его слова, хотя по темнеющему небу за окном и так было нетрудно догадаться, что уже как раз почти столько и есть. — Вот черт! — выдохнул я, впервые выругавшись вслух в этом доме, — у нас всего два часа. — А вот и нет, — возразил Джерард. Я взглянул на него снизу вверх, на его поджатые губы. — У нас два с половиной, — он слабо улыбнулся мне, но это не помогло. — Все равно слишком мало, — надулся я, уже не глядя на него. Я сосредоточился на торчащих из ткани нитках, бесцельно теребя их. — Времени никогда не бывает много, — возразил Джерард, снова со своей философией. Для этого я был не в настроении. Я любил, когда он учил меня, но сейчас, когда я терял минуту за минутой, все что он сейчас говорил было очередной тратой времени. — Ты можешь просто взять и заткнуться? — сказал я. Я почувствовал, как его рука, до этого очерчивающая круги у меня на спине, вдруг замерла, и я посмотрел на него. Он не злился и не грустил, он просто казался спокойным. Я вздохнул, и весь мой гнев тут же испарился. — Прости меня, — сказал я. Он почти никак не отреагировал, только его рука снова начала гладить меня, я придвинулся ближе к нему, провел пальцем по его скуле, — я просто не хочу уходить. — Я тоже не хочу, чтобы ты уходил, — сказал он, и то, что я слышал в его голосе, и то, что я видел в его глазах, удивило меня. Я ведь даже не подумал о том, что он сейчас чувствует практически то же самое, что и я. Он всегда казался таким уверенным и соблазнительным, что я почти забыл про то, что он тоже живой человек и что он тоже все чувствует, даже сильнее. В воспоминаниях внезапно всплыли ночь и утро после нашего первого раза, и я вспомнил, как он признавался, что ему тоже страшно, может даже больше, чем мне. Это его могут арестовать и посадить в тюрьму, не меня. Он был старше, мудрее и кому как не ему знать о том, что есть ситуации, в которые лучше не попадать, если не хочешь плохо закончить. Из-за одного глупого подростка он подвергался огромному риску, он мог потерять все, что у него есть в жизни, если нас поймают. Это было естественно, что ему было страшно, но я просто не мог понять этого. Он был моим учителем, и в то же время моим кумиром, даже когда я смотрел на него, как на равного мне. И страх — это еще не все. Даже если я видел это в его глазах тогда, в пятницу, субботу и сегодня, в воскресенье, я видел боль от предстоящего расставания, только тогда я мог это понять. Осознание вползало в меня, одна нить мысли за другой, пока я чувствовал под рукой как двигается его грудная клетка, когда он дышал. Он терял меня, а я терял его, и не было никакой причины для того, чтобы чувствовать это одиночество по одному. Джерард, по моему мнению, не мог чувствовать что-то настолько мрачное, но раз мы умели сплетаться в одно живое существо, то я мог понять все, абсолютно все, что он чувствовал. Я почувствовал, как что-то растет внутри меня, и это было не напряжение от возбуждения, сейчас мне вообще было немного не до секса, и это удивляло даже меня. Чего я хотел — так это поцеловать Джерарда, чтобы мы снова стали тем одним человеком, чтобы я мог сказать ему, что все хорошо. Я переместил руку с его щеки на его шею, притянул его ближе и в который раз поцеловал — как будто впервые я застал его этим врасплох, ведь обычно это не я начинал длинные и глубокие поцелуи. Я всегда мог их начать, я хотел, и я реально мог — просто был слишком застенчив. Я еще ощущал остатки этого смущения, когда медленно скользил языком между его губ, в его теплый и мягкий рот, где меня встретил его язык, каждое его шершавое прикосновение до конца выжигало оставшуюся неловкость. Я скользил раскрытой ладонью сзади по его шее, окуная пальцы в мягкость волос, сжимая руку в кулак, снова раскрывая. Он гладил мои руки, обнимал меня, стараясь притянуть к себе еще ближе, хотя мы и так прижимались друг к другу теснее некуда. Я задевал его своим носом во время поцелуя, мы едва-едва отдалялись друг от друга, и под новым углом снова сближались. Мы двигались медленно, но дыхание у обоих уже стало тяжелым. Свободной рукой я пропутешествовал от его груди до тазовой кости и остановился там. Его рука на моей пояснице по-прежнему тянула меня к нему, и я прижался к нему бедрами, растирая его выступающую кость, касаясь его теплого живота между этой и еще одной такой же костью, вместе с этим ощущая под рукой, как он поднимает бедра мне навстречу, но не так уверенно и сильно, как это сделал я. Мы все еще целовались, проникая намного глубже друг другу в рот, его рука была уже не на моей спине — намного ниже, и я уже достаточно хорошо знал, как мне нравится, когда он гладит меня здесь, настолько, что я не поленился тихо простонать, сообщая ему об этом, и он оставил руку там же, поглаживая меня вверх-вниз. Это продолжалось не так уже и долго — он слегка сжал мою кожу и снова потянул меня вниз. Я уже думал, что он начнет подготавливать меня, все-таки сегодня секса у нас еще не было, хотя очень хотелось. Мне нравилось все, что мы делали сейчас, но я, правда, хотел именно секса. И не только потому, что я был возбужден — секс был для меня чем-то цельным, законченным, что-то значащим; мне уходить уже совсем скоро, я вернусь, я это знал, но, тем не менее, мне было нужно это, как прощание. Я хотел, чтобы наш последний день выходных был таким же большим и значимым, как самый первый день. Я должен был провести эту параллель, которой мы дали начало в пятницу, я должен был сделать это, чтобы показать Джерарду, насколько я хотел всего. К моему удивлению, он не стал этого делать. Я продолжал целовать его, решив, что это просто вопрос времени. Джерард всегда уделял много внимания прелюдии, иногда это могло длиться часами. От одной лишь мысли о сексе становилось трудно дышать и еще больше крови приливало к члену, который я зажимал между нашими телами. Я продолжал тереться об него, зная, что он чувствует, насколько я тверд, но он все еще ничего не делал. Мне пришлось оторваться от него, чтобы отдышаться, и повернув голову в сторону, я обнажил свою шею для его ласк. Я уже не мог целовать его так медленно, как незадолго до этого — дышать только через нос было слишком тяжело. Я ткнулся головой в его плечо, вдыхая ртом воздух, скользящий по языку как легкая сухая жидкость, наполняющая мое легкие, как раз в этот момент чувствуя, как его влажный рот прижимается к моей пульсирующей шее, и мой первый после поцелуя выдох превращается в стон. — Извини за это, — сказал я, все еще тяжело дыша. Он замер ненадолго, вспоминая, как будто я говорил о чем-то, что было довольно давно. — Не надо извиняться за то, что чувствуешь, — наконец, сказал Джерард, и то самое очарование, непристойность на самой границе прекрасного искусства слога, смутно знакомые соблазнительные нотки — все это снова засквозило в его голосе. Он целовал мою шею легкими и мягкими поцелуями, и мои стоны звучали дальше, но приглушенно — из-за моей сдержанности, — никогда не извиняйся за свои чувства, даже если они до жути иррациональны. Я улыбнулся его словам, потому что я сразу понял, это не просто слова — их второе значение прыгало у меня в голове на первом плане, как будто сразу позади лба. — Я снова увижу тебя завтра, — продолжил он, и его голос снова зазвучал вполне привычно, — ты можешь приходить ко мне после школы каждый день, как ты делал до этого. Я все еще могу учить тебя рисовать, — он сделал паузу, переводя дыхание, — если захочешь. — Конечно, я хочу, — ответил я почти сразу же, поднимая голову чтобы снова встретиться с ним взглядом. Я смотрел на него, выпучив глаза, не совсем понимая, как он после всего этого мог сомневаться в моем желании вернуться. Неужели он не чувствовал как тяжело мне сейчас оттого, что я должен уходить? Он улыбнулся мне, сияя. Он провел рукой по моей щеке, смотря на меня, смущая настолько, что я закатил глаза. Он больше не смотрит — теперь он целует меня, снова медленно, наши языки касались друг друга на границе зубов, не дальше. Объятие длилось совсем недолго — я отстранился, положив руку ему на бедро, прекращая тем самым его легкие движения, и затем я заговорил. — Я надеюсь, что мы делаем больше, чем просто рисуем, — сказал я, я хотел, чтобы это звучало как-то особенно соблазнительно, но вышло скорее неуверенно. Я смотрел вниз, на то, как растягивалась кожа на его груди от вдохов, но теперь я поднял взгляд на его лицо, чтобы увидеть его реакцию. Он с улыбкой посмеялся над моими попытками подражать ему. — Так и будет, — он снова притянул меня ближе, и его голос звучал намного привлекательнее, чем мой. Я позволил ему снова поцеловать меня, и в этот момент я хотел уметь говорить так же красиво, как он. То, что я был подростком, выбивало из меня всю элегантность, это же касалось и голоса. Я мог лишь чувствовать близость к этой красоте, когда мы целовались. Кода мы снова обнялись, я снова ткнулся в него бедрами, с большей настойчивостью показывая, чего я хотел. Одна его рука все еще была у меня на затылке, но зато другая была на самом бедре. Я толкнулся в него еще раз, дыша тяжелее, пытаясь дать понять, что я хотел без слов. Как и много других вещей, которые не были связаны конкретно с сексом, но давали довольно очевидные намеки. За последние несколько дней я сделал этих намеков столько, что был немало удивлен тем, как Джерард практически совсем не откликнулся на них, но, все же, это просто пока еще очень ново для меня. Возможно мои намеки не казались настолько очевидными. Я чувствовал, как он движется бедрами мне навстречу. Я продолжил тереть его кожу, смещая руку к его лобковой кости, медленно опуская ее ниже. Я почувствовал ладонью его короткие жесткие волосы, его губы застыли, в ожидании. Однако когда моя рука добралась до самого низа, когда он перестал двигать бедрами, то моя рука коснулась не твердого эрегированного члена, как мой, а вялого куска мяса. Я был довольно-таки поражен, даже сам остановился. — Это не из-за тебя, — сказал он мне, разомкнув наш поцелуй, и после уткнувшись носом мне в шею, не желая смотреть мне в глаза, когда я вернул руку на его живот. Я не понимал что происходит. Я думал, что Джерард возбуждается так же, как и я. Мы оба терлись друг об друга бедрами и целовались, но это не вызвало в нем никакой реакции, в то время как я уже хотел двигаться дальше. Это вообще не имело смысла, особенно учитывая, что это он всегда меня трахал, и прежде такой проблемы не было. И то, как теперь вел себя Джерард прямо сейчас еще больше запутывало меня. Он все еще был занят моей шеей, он целовал ее, но как-то слишком лихорадочно, явно пытаясь меня отвлечь. Мои действия не вызывали в его теле реакции, и он говорил, что это не моя вина. Что-то тут было не так, и я все еще смотрел на него сверху вниз широко раскрытыми глазами. Я отодвинулся и, наконец, увидел его лицо, и его покрасневшие щеки. Джерард смущался, и теперь я вообще ничего не понял. — Тогда в чем? — спросил я, закрыв рот и стараясь сохранять спокойствие. Я коснулся рукой его подбородка, я хотел, чтобы он взглянул на меня. Когда он, наконец, поднял на меня глаза, и мы некоторое время смотрели друг на друга, я увидел в глубине его глаз стыд. И вдруг он совершил немыслимое... Он начал смеяться. Это был не тот его глубокий звучный смех, но в то же время это было далеко не нервное хихиканье. Казалось, что его действительно забавляет эта ситуация, несмотря на его румянец. — Ох, — вздохнул он, прижимая ладонь ко лбу и закрывая глаза. Он снова вздохнул, все еще прижимая ладонь ко лбу. Затем он открыл глаза, посмотрел на меня, подняв брови, — это все мой бедный член. — Что? — спросил я, неуверенный, правильно ли я расслышал. Обычно когда он говорил, его слова звучали поэтично и элегантно. Прямота и некоторая абсурдность его последних слов ввергли меня в недоумение. Он вздохнул и слегка поморщился, понимая, что появилась новая тема, которую ему предстоит мне объяснить. Я только начинал вникать во все тонкости гей-секса; я не знал, что делать, если все вдруг идет не так. Он сдвинулся в сторону, и я спустился на простынь рядом с ним. — Я старый, Фрэнк… — Нет, это не так, — сразу же сказал я, пытаясь немного успокоить его. Он скептически посмотрел на меня, и я поправился, — не настолько старый. — Спасибо, — ответил он, снова презрительно вздыхая , — но, по крайней мере, я старше тебя, так что… — он кивнул взглядом вниз, намекая мне, о чем он, — со временем все не так хорошо работает, как раньше. — Оу… Теперь я понял. Джерард не мог возбудиться. Мой рот снова раскрылся, но я был слишком удивлен, чтобы что-то с этим сделать. Я и раньше слышал, что у мужчин бывают такие проблемы с возрастом. Когда смотрел по ночам телевизор и едва ли не засыпал, меня всегда слегка коробило от реклам, которые убеждали что можно «снова быть мужчиной». Они жутко раздражали меня, и я сразу же выключал телевизор, прежде чем успевал что-нибудь увидеть. Поэтому в некоторой степени я понимал, о чем говорил Джерард. Я никогда не думал, что из всех людей такое может случиться с ним. — Но разве мы не занимались сексом еще вчера? — спросил я в замешательстве. Я думал это больше случается с кем-то постарее, но черт, я как будто испортил Джерарда тем, что сделал его моложе… возможно ли такое вообще? — Я имею в виду, с тобой все было в порядке все это время. Все выходные… Я не хотел, чтобы мой голос звучал так снисходительно, но именно так и получилось. Казалось, он и не возражал; возможно, его внутренний голос говорил ему то же самое и почти так же, если не хуже. Он лишь покачал головой, закрыв глаза, не желая ничего объяснять. Он лишь сказал: — Это со мной из-за того, что мы слишком много всего делали на выходных, — его голос был ужасно тусклым, — обычно у меня не бывает таких проблем. Только очень, очень редко. Ты просто выжал меня всего, Фрэнк. И, несмотря на все это, он улыбнулся и взглянул на меня. Я улыбнулся тоже, и на какой-то момент я забыл об этом напряжении (но не всем своим телом), повисшем в комнате. — Извини... — и я замолчал, вообще не зная, что еще сказать. Как обычно, он мог бы опять начать излагать очередную теорию о чувствах и прочем, но вместо этого он только покачал головой. Для членов не было никаких теорий, что поделаешь. — Дело не в тебе, — сказал он, поведя рукой по воздуху, — в этот раз все из-за меня. Я кивнул, переводя взгляд вниз и теперь созерцая свои ноги. Я думал и начал понимать, что теперь многие из причуд Джерарда обрели смысл. Вот почему весь сегодняшний день мы занимались чем-то еще. Он был вымотан, и уже не мог ничего мне дать в буквальном смысле. В этом заключалась причина того, почему он так долго растягивал прелюдию, когда хотел оценить все, что он делал. Этого времени ему хватало, чтобы полностью возбудиться. Думая об этом, я спрашивал себя, был ли у нас секс как что-то завершенное, во всяком случае, для него. Я пытался вспомнить наш секс в душе, задумавшись, кончил он тогда вообще или нет, но мне тогда было не до этого. Мы оба были заняты тем, что старались не упасть, и я не особенно замечал, что происходило конкретно с ним. Он мог кончить и я думал, что так и было, но ведь теперь я подумал об этом, уже зная о его проблеме, так что я вполне мог ошибаться. Я так же попытался вспомнить нашу первую ночь и сравнить с ней все, что было после. Когда я снял его штаны в кровати, когда мы полностью разделись, он был только наполовину тверд. Я к этому времени был тверже некуда и уже весь тек. Я никогда не видел его член так близко как в ту ночь, и насколько я знал, он становился таким твердым только незадолго до того как войти в меня. Даже после всей той бури эмоций, что мы испытывали в сексе, ему нужно было гораздо больше времени на то чтобы кончить, в то время как проблема большинства подростков (и некоторых взрослых) в том, что все начинается (и заканчивается) слишком быстро. Взвешивая это все в голове, я заметил что с каждым разом когда у нас был секс Джерарду нужно было все больше и больше времени. Он и сейчас мог — я отлично это знал — это лишь вопрос времени. И этот вопрос был все больше и больше, чего не скажешь о нашем имеющемся времени. Я вполне самостоятельно оторвался от своих мыслей и посмотрел на Джерарда. Мы все еще были под одеялом, но я мог видеть очертания его тела, его бедра и то, как между ними ничего не происходит, особенно теперь, когда между нами царило смущение. Сам он наверняка был возбужден, как и было обычно, просто иногда тело не хочет мгновенно делать то, что от него хотят (или то, что от него нужно). Все, что касалось возраста, с прошлой ночи вернулось ко мне сейчас. Это было очередное препятствие, которое возникло в наших отношениях. Я провел немало времени пытаясь ужиться с тем что у моего партнера есть член и что он мужчина, и что я хотел секса с ним, а теперь, когда я уже все что только мог принял как должное, эта чертова штуковина не работала. Только в отличие его морщин и серых волос, это было сложнее игнорировать. — И что мы будем… делать? — неуверенно спросил я, не зная, стоит ли мне вообще говорить об этом. Но при этом со мной все было в порядке, и я не мог просто забить на все и забыть о том, что я возбужден. Джерард посмотрел на меня и поджал губы, не из-за вопроса, но из-за ответа. Это и так было ясно, что прямо сейчас мы ничего делать не будем. — У тебя есть какие-нибудь таблетки или типа того? — спросил я, не выдержав повисшей между нами тишины. Он криво улыбнулся, даже сейчас находя что-то смешное, хотя ситуация была далеко не из таких. — Нет, у меня нет виагры. Я ненавижу пить таблетки от чего-либо. Особенно те, которые не всегда работают, — он вздохнул, как-то горько. Казалось, что он уже встречался с этой проблемой раньше, если она касалась не его, то точно кого-то еще. Это все еще звучало странно — Джерард с кем-то еще. Он запустил руку в волосы, продолжая говорить: — Мне никогда не были они нужны. У меня никогда не было того, кто бы так меня умотал, — он улыбнулся мне, подняв подбородок. Я видел по его глазам, что это был намек, но я не мог сейчас думать о том, что он значит и о том, как же он очевиден, в отличие от моих неумелых попыток на что-то намекнуть. Мне было неловко, хоть дело было и не во мне. Я не мог себе представить, как это — иметь член, но при этом не иметь возможности что-либо им делать. Меня бесило, когда я не мог подрочить себе, притом, что мне это было нужно. Однажды родители отправились в отпуск, и я вместе с ними, и мы все спали в одном гостиничном номере, и я тогда чуть не помер. Это длилось всего три дня, и вроде бы это всего лишь каких-то три дня, не так уж и долго, но, когда ты не можешь даже прикоснуться к себе — о да, это ужасно долго. В первый день все еще было кое-как нормально; я был сонным и уставшим после долгой поездки, но второй и третий я был готов буквально наброситься на все, что движется. Черт, да даже сводя ноги вместе, я уже чувствовал себя лучше. Мама не позволяла мне оставаться в ванной больше чем на две минуты — она стучалась и говорила, например, что ей нужна ее расческа. Так что ванная сразу исключалась из списка тех мест, где я мог бы уединиться. Как и весь номер в отеле — когда я был там, папа никуда не выходил. Почти все остальное время мы проводили во всяких музеях, где не особенно-то разгуляешься по части мастурбации. Я ужасно злился, что в итоге не выдержал. Мы решили пообедать в Макдоналдсе, и тогда моим страданиям пришел конец — я заперся в туалете и наверстал упущенное, а после вытерся местными салфетками. После этого я чувствовал себя каким-то грязным, я чувствовал вину и стыд, но все же после этого я смог спокойно спать. В конце концов, оказалось, что оно того стоило. Джерард снова глубоко вздохнул, и я вернулся к его истории. Я не мог представить себя на его месте. Я мог представить его смущение, возможно, мог, но я не знал этого разочарования оттого, что не можешь кончить. Он был действительно возбужден; он терся об меня бедрами и целовал меня так же, как я — его. И затем… ничего. Я видел желание на его лице, и его кожа тоже была горячей. Он весь был напряжен, кроме того места, где это особенно нужно. Он наверняка заметил мои взгляды, и потому снова заговорил. Он говорил чуть увереннее, стараясь загладить эту неуютную паузу. — Но я все еще могу это исправить. Просто это заберет больше времени. Мы уже делали так раньше. Мне нужно больше обнимать и целовать тебя, больше прикасаться к тебе — и тогда я смогу настроиться. Он поцеловал меня, подтверждая свои слова. Я целовал его в ответ, но его слова и голос застали меня врасплох: он говорил слишком быстро и отрывисто, не так, как обычно, и этим поцелуем он как будто хотел уменьшить все это напряжение. Отстранившись, он посмотрел на мое лицо, на губы, которые он только что целовал, и добавил: — Даже если это займет очень много времени. Я кивнул, соглашаясь с этим. Он ответил на мою реакцию (или как раз на ее отсутствие) слабой улыбкой. Я все еще копался в своих мыслях, и оттого лицо мое казалось бесстрастным. Он продолжил поцелуй, и теперь мы целовались, как и раньше — медленно, наслаждаясь каждым мгновением. Вопрос был исчерпан, во всяком случае, для Джерарда. Его язык, благодаря которому он сказал то, что сказал, теперь ласкал мой рот, и хотя я отвечал ему с тем же упорством, в моей голове все еще звучали его слова. Я позволял ему прикасаться ко мне и целовать меня, на моей спине не оставалось ни миллиметра, где его руки бы не коснулись меня, и это говорило о том, что все эти ласки были частью процесса. Если он мог начать с этого малого — то мы могли продвигаться дальше. Но, напомнил я себе, ему нужно больше времени. Иногда это занимает часы. Их у нас не было. Как будто я спрашивал у него про время невыразимо давно, и всего этого времени, отпущенного нам, у нас не было — и это еще когда я не подумал о сложностях. Теперь все было намного сложнее. Больше проблем, меньше времени. Наши последние минуты утекали, обстоятельства были против нас, и мне следовало бы найти иное решение проблемы. Быстро. И тут у меня будто лампочка над головой загорелась. — А что, если я сделаю это для тебя? — вдруг спросил я. — Сделаешь что? Я снова прервал наш поцелуй, но Джерард не возражал, он переключился на мою ключицу. — Если я буду целовать и трогать тебя? — тихо спросил я. Я отвел взгляд от его глаз, проводя пальцами по его груди. Я чувствовал себя немного неловко, спрашивая у него об этом, но какая разница — по сравнению с тем, что переживает он, мое смущение — мелочь. Я мог с легкостью это перенести, — это поможет тебе? Он отстранился от моего плеча, мокрой коже стало холодно от его выдоха. Он коснулся моего подбородка, чтобы я посмотрел ему лицо. Он склонил голову, вглядываясь в меня, будто искал подтверждение моей искренности. В наших отношениях, все еще странных, новых и удивительных, он делал все то, о чем я сейчас спрашивал. Я не делал для него ничего прежде, и он не позволял мне. Он заботился обо мне, делая все для меня и забывая о себе самом. Утром после нашего первого раза он пошел и купил несколько вещей, с которыми мне было бы лучше. Он дал мне далеко не одну возможность уйти, если я захочу, и пусть я сказал ему, что хочу остаться, он все равно тратил все внимание и силы только на меня. Он был таким ласковым и нежным в то утро, но даже тогда он отказал мне с моим предложением помочь. Он хотел меня, но не хотел, чтобы я помогал ему. Это был очередной урок, который я должен был усвоить сам — разница между нами. У нас всегда было так, что все делает он (это не значило, что он делает что-то плохое, скорее он просто брал на себя всю ответственность; несмотря на всю опасность, которой он подвергался, он делал все, чтобы со мной все было в порядке). Возможно, дело в том, что он сам загнал себя со всем этим контролем и ответственностью. Он хотел уберечь меня от любой опасности и в результате ставил под удар себя самого. Он не позволял себе возбуждаться слишком сильно, боясь испугать меня или дать мне повод думать что он использует меня. Я уже дал ему понять, что хочу, чтобы он иногда все же пользовался тем, что я мог для него сделать, мы потратили недели на то, чтобы установить связь, а теперь, когда между нами царило полное взаимопонимание, у нас все еще были вопросы, которые нам было трудно разрешить (или как раз нет …). За эти отношения шла такая борьба, мы были ослеплены страстью и все противоречия в результате мало чем смогли помешать нам. Мы игнорировали эти запреты и практически все наши действия уносили нас все больше в минус относительно точки, когда мы переступили черту. Мы были уже слишком далеко — мы уже очень много всего успели сделать. Взять хотя бы то, чем мы занимались все выходные. Может, теперь он мог яснее увидеть все это. Мы часто подолгу сидели в тишине, молчали и думали. И хотя я все это время думал о том, как же все это было прекрасно, он, возможно, мог думать о том, сколько мы уже успели переспать друг с другом, и как это все было неправильно. Но на самом деле, это было не так, во всяком случае, для меня. И когда я сам предлагал ему это, я думал, что все вполне нормально. Потому что я сам хотел целовать его, касаться его и делать с ним все те замечательные вещи, что он делал для меня. В конце концов, у нас ведь не односторонние отношения. Именно он научил меня этому. — Ты уверен? — спросил он, убирая прядь волос мне за ухо. Я помолчал, и затем кивнул ему. — Тогда, думаю, хуже от этого никому не будет, — он улыбнулся, позволяя мне тем самым переступить его же запреты. Мы прижались друг к другу губами, скрепляя этим наше общее решение. — Если тебе нужно будет чтобы я помог… как-нибудь… просто скажи, — добавил он своим непривычным голосом, который будто спотыкался на каждом слове. Он жутко нервничал; я видел это по его лицу и слышал это в его голосе. Линии вокруг его глаз чуть потемнели, его губы едва заметно дрожали, его всего немного трясло. Я улыбнулся, обнимая его талию, оставляя на его груди первый свой поцелуй. Я прошептал что-то успокаивающее нам обоим, как ему, так и мне, взобрался на его бедра, подумав о том, как много я отдавал себя ему последние несколько дней, и наконец, он мог позволить себе сделать то же для меня. — Не помогай мне, — сказал я, и я действительно не хотел, чтобы он помогал мне. Наши лица были близко друг к другу, и я сказал ему, — это я хочу сделать сам. Все-таки, с практикой достигаешь совершенства. Я шептал, и стоило последнему слову сорваться моих губ, как он улыбнулся, довольный, что я усвоил мораль одного из наших предыдущих уроков. Мы еще раз затянулись долгим и глубоким поцелуем, и я открыл для себя целый мир человеческих эмоций и чувств. Мои руки дрожали. Мое путешествие по его телу вниз началось с его мягкой и теплой кожи на шее, которую я сосал и вылизывал, иногда поднимаясь вверх и переключая внимание на его мочку уха. Я дышал ему в ухо, касаясь кончиком языка хрящей, надеясь, что ему это так же приятно, как было приятно мне, когда он делал то же самое со мной. Еще до того, как я прикоснулся к нему языком, он застонал, слегка надавливая ладонями на мою спину, давая понять, что я все делал правильно. Я коснулся ладонями его плеч и заскользил вниз, коснувшись кончиками пальцев его сосков. Мой язык оставил влажный след от его шеи до ключицы, где кожа была еще мягче. Этого я совсем не боялся: я делал это прежде, разве что тогда я не мог прочувствовать каждое прикосновение оттого, что бился в агонии страсти. Сейчас мне уже не было страшно — страшно было Джерарду. Просто целовать его и прикасаться к нему было не сложно — я целовал девушек раньше, пусть это и было совсем недолго и по пьяни. Я никогда не делал ничего подобного с парнем. Я не знал, что я должен был чувствовать и что мне нужно делать, потому что до этого Джерард вел меня. Но, несмотря на то, что у меня дрожали руки и мне передавался его страх, каким-то образом я все же знал, что мне делать. Дело было в Джерарде, я думал о нем. Я мог чувствовать его — всего его — и вместе с тем его страх и тревогу. Пока мы обсуждали проблемы, я немного размяк, но сейчас, когда я снова трогал его, я снова был готов. Но не готов был Джерард. Я чувствовал его под собой, и ничего пока что не изменилось, только его бедра двигались, прижимаясь ко мне. Я знал, что делать, и именно это пугало меня — мне надо будет прикасаться к нему именно там. Я хотел этого — боже, я хотел этого так давно, но у Джерарда до меня было много других людей, и еще больше рук, которые ласкали его, даже если я ничего не знал о его прежних связях, я понимал, что за тридцать лет их было не мало. Я никогда не делал ничего подобного раньше, и поэтому, скорее всего, у меня получится хуже всех, с кем он был. Что если я сделаю что-то неправильно? Если я сделаю ему больно? Он все еще не был тверд, так что я понятия не имею, в правильном ли направлении я двигаюсь, и кроме того кто угодно может подделать стон. Я продолжал спускаться вниз, прокладывая себя путь поцелуями — легкими, когда я едва касался его губами, глубокими, когда я засасывал его кожу, ощущая ее тепло. Добравшись языком до его твердых сосков, я обхватил один губами, обводя его языком и согревая своим дыханием. Я чувствовал, как у Джерарда под кожей течет кровь, чувствовал, как бьется его сердце, и как звучат его стоны. Я сжал его зубами, слегка оттягивая, зная, что пульс Джерард не сможет подделать. Отпустив его кожу, я двигался дальше, постепенно становясь все смелее в своих действиях, в то время как он по-прежнему слабо толкался в меня бедрами, поглаживая мою спину. Одна его рука ненадолго исчезла с моей спины — он взял мою руку и положил ее себе чуть ниже талии, но не дальше. Он подвел меня достаточно близко, чтобы я понял, чего он хотел, но не более того, он не собирался просить меня или заставлять меня, теперь скорее я хотел, чтобы он положил мою руку конкретно на место, тогда бы мне не пришлось тратить время на раздумья и нерешительность, а так я просто растирал его кожу, ощущая его волосы, не желая отступать, считая, что я зашел достаточно далеко, но все равно еще боясь идти дальше. Я был уверен в том, что он сейчас закусывает свою губу, чтобы сдержаться и ничего мне не говорить, я поднял на него глаза и понял, что так оно и есть — все это, наконец, подтолкнуло меня и я взял его член в руку. Он задохнулся, распахнув глаза — будто совсем не ожидал, что я решусь. Он замурлыкал, прочувствовал это первое прикосновение, но, несмотря на его одобрение, я не ощутил никаких изменений в своей руке. Я вроде как чувствовал приток крови, но возможно мне это только показалось. Продолжая спускаться вниз, я уже достиг его пупка и теперь играл с ним языком, но я по-прежнему не знал, что делать с рукой; по своему опыту я знал, что даже если мой член еще не встал мне все равно приятно каждое прикосновение, поэтому я попробовал то же самое с ним. Я провел рукой вверх и вниз, иногда сжимая его сильнее и быстро касаясь головки кончиками пальцев — он застонал и подался бедрами мне навстречу. Иногда я переставал целовать его, просто чтобы посмотреть, что я делал, переваривая тот факт, что его член у меня в руке. Чем дольше я смотрел, тем сильнее я сжимал его, привыкая к этому, и мой страх исчезал. — У тебя хорошо получается, — внезапно выдохнул Джерард, нарушая ход моих мыслей. Его руки были у меня на плечах, и он слегка погладил меня, — это правда помогает… Эти несколько простых слов здорово ободрили меня. Я делал что-то правильно и Джерарду это нравилось. Я вдруг понял, почему Джерарду было не так сложно заботиться обо мне — это ощущение, когда ты делаешь что-то для кого-то, оно приятное уже само по себе. То, как он дышал тяжелее, как эмоции проявлялись на его лице — мне нравилось это. Даже если он был еще не полностью тверд (и даже не наполовину), но это уже хоть что-то. И на самом деле, в школе, дома, с друзьями или же Джерардом, это было почти единственное, что я хотел уметь; делать что-то правильно. Дорожка из моих поцелуев все больше и больше уходила вниз, пока я не достиг его бедер. Я посмотрел вниз на свою руку и вверх на его лицо, вдруг ощутив желание заставить его чувствовать еще больше. Я не сразу сумел сосредоточиться и успокоить свои нервы, но мое желание и любопытство победили, и тогда я коснулся губами головки его члена. Я колебался первое время, просто прижимаясь к нему сомкнутыми губами, я был не уверен, смогу ли я, готов ли я вообще делать что-то подобное, но все же коснулся его языком. Здесь Джерард был непривычным и странным на вкус — у него был вкус сырого мяса, совсем не похожий на вкус кожи. Здесь он был мягким и почти не тронутым временем, все еще чувствительный к каждому прикосновению. Настолько чувствительный, что только я прикоснулся к нему здесь, как он застонал еще громче, вжимаясь головой в подушку, пытаясь сдержать себя. В животе у меня все перевернулось, и я улыбнулся, и без сомнений, Джерард почувствовал это. Было трудно отсасывать ему, когда он еще не полностью возбудился, но я все равно старался. По большей части я лизал его, от основания и до конца, уделяя больше внимания головке, зная, что это вызывает в нем наибольшую реакцию — я чувствовал, как он твердел все больше и больше, и вроде бы уже не так уж и много времени это требует. Я же был возбужден до боли, и с какой-то стороны его стоны только усугубляли положение, потому что я возбуждался еще больше, мне уже казалось, что я лопну, если не прикоснусь к себе. Поэтому, продолжая облизывать член Джерарда и играть одной рукой с его яичками, другой рукой я потянулся к себе — едва я прикоснулся к себе, как сразу же застонал, и эта вибрация не оставила Джерарда равнодушным — он снова приподнял бедра ко мне. Продолжая ласкать себя, я сосал головку Джерарда, скользя по всей остальной длине рукой — результат был удивительный. — Фрэнк? — Джерард поднял голову и посмотрел на мои усилия. Я даже представить не мог, как я сейчас выглядел, делая это одновременно и руками и ртом, в то время как моя нижняя половина тела корчилась от недостатка контакта. По идее я мог остановиться, чувствуя себя жутко смущенным от всего, что делал, но мне было плевать. Я вовсе не собирался останавливаться, это бы значило, что я собираюсь уничтожить все, чего мы почти добились. — Мм? — спросил я, не смотря на него. — Это так же классно, как ты стараешься, — сказал он, его голос был тихим, но говорить ему все равно было тяжело. Он положил руку мне на плечо, — но, возможно, и так ты не заставишь меня кончить, так что я не хочу, чтобы ты устал или опоздал домой. На самом деле челюсть уже отсохла от усталости. Мне было неважно, что я могу устать, или что все это займет слишком много времени, и я опоздаю домой. Я был возбужден и не мог ясно мыслить, но несмотря на это я понимал, что сегодня я хочу сделать все правильно. — Мне наплевать, — сказал я ему, возвращаясь к своему занятию, — я не устал. Он усмехнулся, но я не обратил на это внимания. Он перевел руки на мою шею, поглаживая меня и шепча мне что-то. Я старался игнорировать его слова, облизывая его еще жестче, зная что все что он сейчас говорит — это по сути бред. — Мне плевать, — повторил я. — Зато мне не плевать, — возразил он, сжимая мое плечо. Он перешел на шепот, и я все еще игнорировал его, пока кое-что в его голосе не изменилось. Он говорил, и незаметно его простые слова вдруг окрасились уже знакомым мне оттенком, и я клянусь, я слышал это хитрое «трахни меня» проскользнувшее между его губ. Я остановился, не зная, что мне теперь делать. Я смотрел вниз, прекрасно зная, что если посмотрю ему в глаза, то сделаю все, что угодно — это все может закончиться от одного только его слова. Его теплые руки медленно растирали мои плечи. — Фрэнк, — он говорил тихо, но его голос казался громким в этой темной комнате, его голос как будто слегка скрипел, — давай сделаем это. На этот раз я подумал, будет вполне безопасно взглянуть на него. Как только я поднял глаза, он взял меня за подбородок, и теперь я смотрел только на него — больше никуда. Я видел его покрасневшую кожу, засосы, оставленные мной, и этот блеск в его глазах. Он скользнул пальцами по моим губам, пока я созерцал его лицо в поисках того, что значили его намеки. Я хотел бы сделать это; это было очевидно. Но ему все еще нужно было больше времени… — Как видишь, я не могу войти в тебя, — медленно озвучил он мои мысли, отводя пристыженный взгляд, — но в этот раз мы можем поменяться местами. — Оу… — до меня медленно начало доходить. Особенно учитывая его предыдущие намеки. Я все еще не привык, что это гей секс; партнеры вполне могут меняться местами. Я был еще слишком неопытен, я понятия не имел когда что делать, даже если речь шла не о сексе. Трогать Джерарда и отсасывать ему уже было достаточно страшно. Трахать его — это уже совсем другое. Я весь застывал и не мог шевельнуться, когда он делал подобное со мной, и тогда он вел меня, а не наоборот. Я не знал, что делать. Как будто я снова оказался девственником. За три ночи я потеряю свою девственность уже во второй раз в другом виде. У меня от всех этих возможностей просто голова шла кругом. Я думал, что уже достаточно близок с Джерардом. Я думал так, потому что он видел меня в тот самый интересный момент, когда я слаб больше чем когда-либо, он видел меня голым, да и кроме того он просто знал меня. Но я начал осознавать, что некоторых аспектов понимания между нами все же не хватало. Я был слишком эгоцентричен, зацикленный на своих страхах, и из-за этого забыл о том, что и у Джерарда были страхи. Именно поэтому я прежде не мог воспринять всерьез его страхи; я не был внутри него. Я все еще заботился только о себе. Я видел его голым так же, как он меня, но этого было недостаточно, чтобы понять его, ведь я не был в нем — ни в прямом, ни в переносном смысле. Когда он пытался открыться мне, то я понимал это неправильно, и он прекращал свои попытки. На самом деле ему и вовсе не следовало так открываться мне. Я должен был учитывать нас обоих, а не только себя одного, и только тогда я бы мог понять, что мы можем взаимодействовать в обоих направлениях. Это был тот самый дисбаланс, который я не понимал. Хотя между нами и так никогда не будет равновесия, подумал я. Он был старше, мудрее, и он был моим учителем. Я был и близко не на том уровне, что он, но это не значило, что я не мог быть там вообще и никогда. Когда мы были учеником и учителем, это было по-другому. Здесь нужно было распределение авторитетов, чтобы все работало. Но теперь мы были совсем в других отношениях. Мы были чем-то еще, что-то давало нам шанс быть равными — если бы я только слушал его больше. Теперь Джерард давал мне этот шанс. До этого я отдавал ему себя — теперь было наоборот. Это была завершающая часть того, что мы создали в пятницу ночью. Я думал, все обобщено в одно событие. Я думал, что между нами уже очень тесные отношения, но теперь, когда он предоставил в мое распоряжение свое тело, то он показал мне, что эта интимность не односторонняя. Она была даже не двусторонняя. Она была как лук — в ней было много слоев. Мы потратили немало сил, чтобы преодолеть каждый этот слой (или я так думал) в эти выходные. Но нет, мы должны были продолжать. Лук был растением; он регенерируется, если какой-то его части недостает — он достраивает ее обратно. Ты снимаешь один слой, неважно, насколько глубоко ты забрался — и за ним еще куча слоев. Может, этот слой будет похож на предыдущий, черт, может он будет даже точно таким же. Но все равно ты должен снять его и идти отдирать следующий. С нами было точно так же, но при этом даже еще сложнее. Мы были как лук в отражении разбитого зеркала, наше искаженное изображение воспринималось обществом как нечто уродливое, если бы нас увидели вместе. В нашем возрасте слишком большая разница, чтобы мы могли заниматься этим, и кроме того мы одного пола. Противоположности, как и параллели не должны были соприкасаться друг с другом, никак, даже в разбитом зеркале. К счастью, с другой стороны это зеркало не показывало то, что происходило перед ним, как это было с зеркалами в полицейских участках. Мы создали мир, где они даже не существуют. Никто не мог заглянуть внутрь, и никто не видел нас. Но, конечно, шанс того, что все развалится, все равно был, ведь все было очень хрупким, нас могли обнаружить. Возвращаясь в реальность, закончив со своими мыслями, я приблизился к нему, настолько близко, насколько мог, целуя его быстрыми уверенными поцелуями, показывая ему, что уверен в своем желании сделать это. Я хотел сделать с ним все, что только мог. Я был ужасно напуган, он видел это, он обнимал меня, и моя дрожь пробиралась даже сквозь его объятия. Он собирался помочь мне, при этом не говоря ни слова. Я буду делать все сам, но он будет направлять меня, и тогда у нас все получится. И поэтому первое, что он сделал — это достал из тумбочки тюбик с лубрикантом. Я знал, что там же лежат его часы, и поэтому можно было спросить который час, но это бы испортило момент, поэтому я промолчал. Он вручил мне тюбик, и я открыл крышку, вспоминая, что и как он делал каждый раз, когда мы занимались сексом. Я помнил все до мелочей. Выдавив лубрикант себе на пальцы, я отложил тюбик в сторону, зная, что он еще пригодится мне, и посмотрел на Джерарда. Он улыбнулся мне, мягко взял меня за руку и подвел ее к своей промежности, снова помогая мне перепрыгнуть свою нерешительность, и при этом ни к чему меня не принуждая. Я уже почти ввел в него свой средний палец, когда вдруг вспомнил наш первый раз. — Ты хочешь встать? Так будет легче для тебя или?.. — спросил я. По какой-то причине я шептал. Я не был уверен в том, достаточно ли я доверяю сам себе, чтобы говорить громко, может из-за того что я знал что в конце концов все равно и сам буду кричать. — Я хочу видеть тебя, — все, что сказал он в ответ. Его лицо было таким серьезным, что я едва сдерживался. Я наклонился к нему и начал очередной поцелуй, в котором он прикусывал и посасывал мою нижнюю губу. Он гораздо лучше владел собой, чем я, он сразу же сумел расслабиться, так, что первый палец двигался в нем абсолютно свободно. По ощущениям это было странно, даже для меня. Он задышал чуть чаще, когда я вставил ему второй палец, раздвигая их как лезвия ножниц, вспоминая, как точно так же делал Джерард, он молчал, как и до этого, я добавил третий. Я отпустил его губы и прижался щекой к его коже, чувствуя на лице его легкие поцелуи, и то, как его ногти впивались мне в кожу. Я уже было подумал, что задел его простату, когда он поднял брови, но он ничего не сказал по этому поводу, только немного погодя он сообщил: — Я готов, — необычно ясным и бодрым голосом. Он открыл глаза, и мой неуверенный взгляд встретился с его уверенным. Это была самая сложная часть. Он видел мои сомнения, поэтому добавил, — я подожду, пока не будешь готов и ты. Я поцеловал его еще раз, надеясь, что так смогу выразить свою благодарность. Джерард понимал, что в данной ситуации важны потребности обоих сторон. Если один готов, это не обязательно означает, что готов и второй. Джерард это понимал; он понимал в разы больше, чем я мог понять когда-либо. Нам больше никого не нужно было ждать, поэтому я вынул из него пальцы, заставив тем самым поежиться. Намазывая лубрикантом свой член, я думал, что, возможно, Джерарду не будет так больно, как было мне — во всяком случае, он занимался подобным раньше, в отличие от меня, но все же чтобы не беспокоиться, я использовал чуть больше, чем было нужно. Я устроился почти вплотную к нему, так близко, что чувствовал тепло его тела, особенно когда он прикоснулся ко мне, приподняв бедра и закинув ноги мне на плечи. Встретившись друг с другом взглядами, мы едва заметно кивнули в знак того, что мы оба готовы. Положив на него ладони, я начал давить на его мягкую плоть, медленно, очень медленно. Я чувствовал, как плотное кольцо его мышц сжимает мою чувствительную головку, и я, наконец, выдохнул, забыв о том, что почти не дышал несколько секунд. Я смотрел, как Джерард закрыл глаза, слегка морщась, но я не понимал, от боли это или от наслаждения. Я не мог сложить слова в вопрос, поэтому я промолчал. Я знаю, он бы дал мне знать, если я сделаю действительно больно. Я надавил сильнее. Он пытался расслабиться, но снова и снова вздрагивал. Когда мы занимались сексом в первую нашу ночь, он сказал, что долго этим не занимался. Думаю, это касается и того, что я делал с ним сейчас. Но, несмотря на то, что я старался не торопиться, я вдруг проскользнул внутрь него — мы оба вздрогнули и выдохнули в унисон. В нем было жарко и туго; не похоже ни на что из того, что я испытывал прежде. Я думал, что достаточно приятно, когда он сжимает меня в руке, я думал, что не может быть ничего лучше того, как он отсасывает мне, но вот это было еще лучше. И ведь я еще не полностью вошел; ощущая внезапное желание просто толкнуться в него до конца, я все равно попятился назад, чтобы он лучше привык ко мне — я помнил, что я здесь не один — в том смысле, что стоило больше обращать внимания на то, как он себя чувствует. — Ты в порядке? — спросил я, увидев, как его слегка скривило, как я надеялся, не от боли. Я помню, что мне было больно в первый раз, поэтому я не мог просто забить на это все. Я пытался сконцентрироваться на чем-нибудь еще — на чем угодно — но все мое внимание захватывало это головокружительное чувство. — Да, — наконец простонал он, немного помолчав. Он чуть сдвинулся и взял меня за руку, слегка сжав, как я хотел сделать, чтобы ему было спокойнее. Он глубоко вдохнул сквозь сжатые зубы и немного успокоился, прежде чем продолжить: — Я чувствую себя потрясающе, — он слабо улыбнулся мне, прикрыв глаза, и пусть я знал, что это не совсем правда, я все равно верил каждому его слову, проникая чуть глубже в его тело, стараясь полностью сосредоточиться на том, чтобы сделать все как можно осторожнее и нежнее. Я положил руки ему на талию, продвигаясь вперед, и чем дальше, тем сильнее его тело сжимало меня, так сильно, что я начал стонать, закрыв глаза и откинув голову, входя в него до конца одним толчком, и тогда и он застонал вместе со мной. Теперь, когда мы могли немного передохнуть, я потянулся к нему за поцелуем. Прямо тогда я был уверен, что это самый лучший поцелуй. Было неудобно, он был липким оттого, что у нас пересохло во рту, мы оба испытывали боль, но он все равно был лучшим. Секс был далеко не таким совершенным, как это могло бы показаться, самое точное определение секса — хаос, и, кроме того, это было больно. Но при этом было удивительно чувствовать боль вместе, как один человек. Продолжая его целовать, я начал двигаться в обратную сторону. Само скольжение уже было чем-то невероятным по ощущениям; когда я начал толкаться в него я думал, что умру от блаженства. Такого секса у меня никогда еще не было — вообще у меня до этого не было никакого секса — я никогда не вставлял никому и не представлял это теплое и тянущее ощущение. Я начал понимать, почему люди так презирают гей-секс. Никогда не испытав этого, никто даже не подозревал, что теряет. Я думал, что лучше уже и быть не может, но тут Джерард начал отвечать мне — он двигался навстречу мне, догоняя мой ритм и вливаясь в него, и вот мы уже двигались как что-то цельное, задыхаясь, продолжая целовать друг друга. Но дышать только через нос было уже слишком тяжело, я разорвал поцелуй и уткнулся лицом в его шею, обнимая его и продолжая движение. Я почувствовал его руку на своей пояснице — поначалу я счел это за намек двигаться быстрее и жестче, что я и поспешил сделать. Но когда он зашептал мне в ухо, я понял, что ошибся. — Не так быстро, — попросил он, стараясь говорить это так, чтобы его слова не звучали как команда. Я поднял голову с его шеи, и все мое удивление было написано у меня на лице. Я совсем остановился, испугавшись, что совершил ужасную ошибку. Джерард взял в ладони мое лицо, заглаживая назад мои непослушные волосы. Он старался успокоить меня, хотя на самом деле получалось наоборот. — Все в порядке, — успокоил он меня, притягивая мое лицо ближе и целуя меня. И этот поцелуй совершил-таки магию — я успокоился. — Цени момент, — добавил он секундой позже, и все снова обрело смысл. Дело было не в боли (а может и в ней, просто он не хотел признаваться в этом), он просто хотел, чтобы я запомнил это, так же, как он. Я кивнул, еще больше приникая к его губам, чувствуя улыбку на своем лице. Я снова начал двигаться, стараясь не спешить в этот раз. Это было тяжело; с каждой минутой я был все ближе и ближе к блаженству. Я хотел оттянуть этот момент как можно дольше, и на то была не одна причина. Я посмотрел вниз между нами, изменилось ли что-нибудь с Джерардом. Он был почти тверд, но все же это был шаг назад от того, чего я добился недолго до этого. На мгновение я представил, что с ним будет, если я задену его простату. Правда, я немного сомневался, что попаду в эту волшебную точку с первой попытки. Хотя учитывая его стоны, у меня уже неплохо получалось. — Ты хочешь, чтобы я что-нибудь еще сделал для тебя? — спросил я, опуская одну руку к его паху, но он тут схватил меня за запястье. — Нет, — сказал он, приоткрыв глаза и посмотрев на меня, — сейчас важнее ты. Все, что нравится тебе, нравится и мне. Из-за этого я почувствовал некоторую вину. Джерард раскрыл свое тело для меня, но по-прежнему больше заботился обо мне, не позволяя мне сделать то же для него. Я был не согласен с ним, я хотел показать ему, что мне нравится трогать его, но я послушался его и убрал руку. Мне не нравилось быть слишком эгоцентричным, даже если художники и есть самые большие эгоисты. Ладно, он хотя бы разрешил мне прикасаться ранее. Все это была не его вина — дело в его теле. Может все изменится через некоторое время, сказал я себе, снова лихорадочно целуя его. — Мне нравится это, — выдохнул я, прерывая поцелуй и заглядывая ему в глаза. Его красивые черные кудри разметались, его кожа в этом освещении казалось слегка красноватого оттенка. Он кивнул и притянул меня ближе. Внимая его просьбе, я все еще старался двигаться медленно. Мои движения внутрь и наружу посылали волны удовольствия по всему моему телу, я вцепился в его руки, чтобы удержаться на этой скорости. И это было не так легко, как казалось — я хотел кончить, я уже чувствовал, как подкатывает, но я двигаюсь недостаточно быстро для этого. Мы оба были будто в ловушке, только я в отличие от него я мог исправить свое положение. Для меня все проще — я просто могу набрать скорость, и все кончено. Для Джерарда скорость мало бы что изменила. Я посмотрел на него, на его лицо, на его тело, куда угодно только не на его член, и при взгляде на Джерарда никак нельзя сказать, что у него какие-то проблемы. Он не отрицал того, что он старый, но он и не смирялся с этим, он продолжал жить и делать все, чего хотел — он не отказывался от секса, и я не чувствовал себя плохо оттого, что мог делать то, чего сейчас не мог он. Я продолжал смотреть на него — на его закрытые глаза, на капли пота, стекающие по его лбу. Его ладони скользили по моей спине вверх и вниз, поощряя меня вместо слов, когда он молчал. Мне как будто и не хотелось двигаться дальше, я хотел, чтобы все было так, как сейчас, в этот раз мы намного лучше чувствовали друг друга. Нам не нужно было говорить так много, как в первый раз. Пусть я и был напуган и весь на нервах, но я как будто оттаивал, продолжая двигаться в нем, лицом к лицу. В эти выходные мы много чего успели сделать, и все это, так или иначе, касалось секса. Все имело отношение к сексу, как сказал Джерард, но впервые сам секс не имел к этому никакого отношения. Это была близость. Когда все понятно без слов. Мы научились общаться более осмысленным и чувственным путем, так, что это даже приносило осязаемое удовольствие, в отличие от простого общения. Он вдруг начал вздыхать и стонать совсем по-другому, и я понял, что прямо сейчас я попал именно в ту самую точку. Это было чистой удачей, и, конечно же, едва мне это удалось, как я сдвинулся. Я пытался найти эту же точку еще раз, и, заметив мои труды, Джерард положил руки мне на бедра, тем самым направляя меня. Наши тела и руки двигались вместе, и тогда у нас снова начало все получаться; я снова попал, куда хотел, все еще ощущая на себе его руки, как путеводитель. Спустя несколько толчков его член уже полностью стоял, я даже не заметил этого поначалу — только когда он убрал одну руку с моего бедра и прикоснулся к себе. Я наблюдал за ним несколько секунд, даже забыв про то, что делал. Я никогда до этого не видел, как Джерард прикасается к себе. Всё то время, что мы расхаживали голые по его квартире, прикасались друг к другу и целовались, его руки не лезли ниже его талии. Я никогда не понимал почему, особенно если у него есть проблемы с эрекцией. Он просто не делал этого прежде, или я не видел этого, поэтому теперь это выглядело ново и удивительно для меня. Его руки, которые и так восхищали меня, плавными и красивыми движениями скользили по его члену, и от своих же прикосновений он раскрывал рот, задыхаясь, и я, созерцая все это вместе, чувствовал, как вдоль спины побежали мурашки, все мое тело пронизала дрожь. Не знаю, как долго я смотрел на это, пока не решил добавить свою руку. Джерард оторопел поначалу, как будто удивленный происходящим, будто я спалил его, и теперь собирался помочь ему. Он колебался некоторое время, но моя настойчивость и его собственное желание изменили его решение — и тогда он отдался мне, обвивая руками мою спину. Прошло не так уж и много времени, когда я все же начал уставать. Я все еще двигался медленно, но я не знал, как долго я смогу это еще выдержать. Я сильнее сжал в руке его член, стараясь ласкать его жестче и надеясь, что так он кончит раньше меня. Я прижался губами к его губам, но я больше не целовал его — у меня не было на это сил, мне просто нужно было хоть на что-то отвлечься. Он видел, что я уже устал, он крепко обнял меня ногами и теперь вгонял меня в себя, снова и снова, снова и снова, пока я не кончил в него. Я выдохнул, разжимая губы, приникая ими к губами Джерарда, все еще едва дыша, пока этот поцелуй все тянулся и тянулся до тех пор, пока я не остановился и не опустился на его тело. Моя рука тоже остановилась и когда я почувствовал, как член Джерарда выскальзывает из моей руки, я снова начал скользить по нему рукой, чтобы все закончилось для нас обоих. — Все в порядке, Фрэнк, — тихо проворковал Джерард. Его руки гладили меня по спине, — ты можешь остановиться. — Мм? — мой голос все еще был немного хриплым. Я поднял на него глаза, встречаясь с ним взглядом, и он поцеловал меня в губы. — Но ты же по-прежнему не кончил, — возразил я, все еще держа в руках его член. — Возможно, я и не кончу, — тихо сказал он. Его пальцы погладили мою шею сзади, где я был совсем мокрый от пота. — Но ведь ты же по-прежнему возбужден, — я уже не понимал всего этого. — Иногда… что-то не работает так, как должно, — повторил он, глядя в сторону, и снова я чувствую его стыд, — скорее всего я вообще не смогу сегодня кончить. Мое тело устало, Фрэнк. Не всегда все получается, но это не твоя вина. — Я знаю, что не… — я замолчал, не понимая, — это просто… — Достает? — ответил он за меня. Я кивнул. — Это реально достает, но надо жить дальше, так или иначе. Это же касается и многих других вещей… Сердце от этих слов екнуло. Это звучало как «нам надо жить дальше» Не только ему. Это звучало так глупо, но в моей голове прыгал тот самый факт, что он хочет, чтобы я был рядом, хочет, чтобы мы жили дальше вместе. Он правда хотел, чтобы я остался. Я знал, что я никуда не пойду. — Все в порядке, — согласился я. Он улыбнулся мне, и затем посмотрел вниз, где, как оказалось, я все еще держал его в руке — я чувствовал, как он становился все мягче и мягче. Я отпустил его, вместе с тем выходя из его тела, но не стал отдаляться от него. Я все еще был сверху, и я потянулся к его лицу за поцелуем, на этот раз я мог целовать его дольше. Он снова убирал пряди моих волос мне за уши. — Тебе лучше скоро идти, — напомнил он, просто чтобы сказать хоть что-нибудь. — Я знаю, — отозвался я, но не сдвинулся с места. Обняв его за талию, я положил голову ему на грудь. Мы оба все еще как будто горели, простыни промокли насквозь, как будто мы все лето прожили в тропиках, хотя мы снаружи Джерси в конце зимы. — Фрэнк… — снова напомнил он пару минут спустя, пока мы все еще лежали и дышали, больше ничего не делая. — Я знаю, — повторил я, — еще пять минут. Он вздохнул, возвращая свою руку мне на спину, его губы коснулись моего лба, — как пожелаешь, Фрэнк. Как пожелаешь. Я поднял голову, поймал губами поцелуй, который предназначался для моего лба. Впервые я был рад, что он совсем не волновался насчет времени.

***

Я приполз домой почти на час позже, чем должен был. На часах было почти одиннадцать — по мнению моего отца, непростительное опоздание. Я мышью прокрался в квартиру, стараясь не разбудить родителей. Я не хотел им ничего объяснять, и не хотел, чтобы они кричали на меня. Я даже не хотел ни с кем говорить. Я изо всех сил надеялся, что они уже пошли спать и забыли про своего сына. Может моя мама и верила в то, что я ночевал у Сэма, и может она не будет задавать вопросов. У нее были все основания ругаться, но я не хотел разрушать свое потрясающее настроение чьим-либо негативом. Если бы я только мог, я бы остался в этом настроении навсегда. Не уверен, сколько действительно длились те пять минут в его объятиях, но когда они, наконец, истекли, он помог мне найти мою одежду и остальные вещи. Когда я уже был готов, мы снова обнялись, я обнимал его голое дрожащее тело, зарывшись лицом в его шею. Он пах потом, сигаретами и вином. И я честно не знал, есть ли для меня лучший запах, чем этот. Мы целовались все эти пять минут, пока не решили, что мы все-таки готовы распрощаться. Он остался стоять в квартире, не желая ни одеваться, ни выходить в коридор, где со стороны двери нас могли бы заметить. Поначалу я расстроился, что он проводил меня только до порога. У меня из головы все время ускользало, что наши отношения были секретом. Об этом было трудно вспомнить, когда я приходил сюда и окунался в эту атмосферу. Я чувствовал себя так, будто прожил здесь всю свою жизнь и понял, какая она. Полная красок, искусства, секса и вина. Здесь не было никакой дискриминации, только искусство — оно сочилось из каждой стены. До меня дошло это когда на следующий день мне пришлось прийти в школу, где я видел Сэма и Трэвиса, которых использовал как отговорку. И хотя мне было грустно, что я покинул мир Джерарда, я был рад, что это наш секрет, и что никто о нем не узнает. Я хотел испытать все это с ним. Далеко не каждому следовало бы жить так, как могли жить мы. Тут было очень много свободы, и, как и учил меня Джерард, не все должны быть свободны. Если я застрял где-то с остальными, кто закован в цепи, образно говоря, получается, в неволе и я. Это было нормально; я понял это. Может, благодаря этому я стану еще больше ценить Джерарда и его мир, если это возможно. Я хотел просто провести с ним выходные, а теперь казалось, что так все и должно быть. Когда я пришел домой, то чувствовал себя пьяным — не то от краски, не то от вина. Я все еще чувствовал его вкус во рту, когда я пришел домой, и хотя в животе заурчало от голода, я не хотел ничего есть, я не хотел идти в душ и вообще делать хоть что-то, что смыло бы ощущение Джерарда в моем теле. Но мне была нужна вода, я жутко хотел пить, поэтому я направился в сторону кухни, я шел очень тихо, довольный тем, что на втором этаже темно, что значило, что родители уже в своих комнатах и спят. У нас в семье не было никакого комендантского часа, больше потому что я вообще нечасто выходил на улицу, а если выходил, то просто говорил, во сколько я буду дома. Но сегодня я очень опоздал, такого вообще никогда еще не было, и я очень надеялся, что мне не особенно влетит. — Привет, — это прозвучало так внезапно, что я едва не выронил стакан, который достал из буфета и уже наполнил водой. Я посмотрел через кухонный стол и увидел свою мать, сидящую в темноте, в бледном пятне света, где она читала журнал. Мое сердце будто застыло, и по ее голосу я понял, что она разочарована, даже больше чем зла. И если честно, то это даже хуже. Я не понимал, как я не заметил ее раньше — тем более, что был включен слабый свет. Я привык, что горящий свет не означает, что рядом кто-то есть. — Хэй… — я стоял на том же месте, чувствуя ужасную неловкость. Мама все еще смотрела на меня, ее глаза не двигались. Я включил кран и налил еще воды, просто чтобы хоть что-нибудь сделать, — извини, я опоздал. — Ничего, — тихо сказала она, — я рада, что с тобой все в порядке. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Это совсем выбило меня из колеи. Она не была счастлива, но в то же время не была и слишком уж расстроена. Я будто снова смог дышать, и тогда я отпил еще воды. Когда я прикасался губами к краю стакана, я чувствовал, что они все еще были немного припухшими — я чувствовал это, прижимаясь ими к холодному пластику, и я надеялся, что здесь слишком темно, чтобы она заметила это и догадалась, что я делал все выходные. В животе что-то шевельнулось, и я почувствовал, как вина заполняет меня изнутри. Я знал что вина — это бесполезная эмоция, но ведь это была моя мама. Несмотря на то, как часто я бесился из-за нее, я все равно не мог не заметить, как она заботилась обо мне. Может она не могла понять, но ей было не все равно. Да, это было две слишком разные вещи. Все равно как секс и близость. Переборов желание сейчас же убежать наверх в свою комнату, я сел рядом с ней. Ножки стула чиркнули по полу, когда я выдвинул его, отчего я поежился, а мама приложила руку к голове. Она выглядела очень уставшей. Я вспомнил, как звонил ей, и как с каждым звонком ее голос казался все старше. А теперь я видел источник этого голоса прямо перед собой. От янтарного света на ее лице плясали тени, и от этого глаза казались запавшими. Я надеялся, что это были всего лишь тени. Я не хотел думать, что я добавил своим поведением еще больше морщин на ее лице и больше изменений в ее поведении. Обычно моя мама ложилась спать рано, и 11 ночи было для нее уже слишком поздно, особенно если все это время она провела, беспокоясь за меня. — Твой отец уже пошел спать, — как бы между делом упомянула она, — тебе повезло, что он тебя не дождался. Он взбешен. Я вздрогнул, подумав о том, каким он будет с утра. Я сделал глоток воды, чтобы отвлечься от этого. — А ты? — поинтересовался я, надеясь, что она не собирается наказывать меня. В подобных ситуациях родители обычно объединяли свои усилия. Папа всегда бесился и присутствовал больше для устрашения. Мать же судила меня и решала, что послужит для меня наказанием. И сейчас я снова ожидал приговор. — Он считает, что тебя следует наказать, — сказала она. Она перелистнула страницу в журнале, но не прочитала ни слова оттуда, она просто заполняла паузу. Где-то внутри себя я едва ли не плакал, понимая, что если это случится, то я не смогу снова прийти к Джерарду и увидеть его. Этого просто не случится. То, что для моих родителей была привычнее неволя, еще не значило, что я тоже должен прожить взаперти. Особенно, когда я только-только почувствовал вкус свободы. — Но, — добавила она, и я удивился ее снисходительности, — я так не считаю. В этот раз я только предупреждаю тебя. Я, наконец, выдохнул: — Спасибо. — Нечасто ты проводишь столько времени со своими друзьями, — начала объяснять она, хотя мне не нужны были объяснения. Достаточно было того, что она не станет наказывать меня. Но я слушал дальше. Я знал, что отец бы не позволил ей высказать все ее мысли. Меня все еще поражал тот факт, что она считает его наказания бесполезными. Сейчас она могла насладиться правом самой решать, у нее была редкая возможность услышать собственный голос — она как будто забыла, как это, поскольку все время она была слишком тихой. — Тебе на пользу иногда выбираться из дома. Ты знаешь, иногда я волнуюсь, Фрэнк. Для твоего здоровья не очень-то хорошо сидеть постоянно в комнате и ничего не делать. Я хотел вскочить и не согласиться с ней, сказать, что я делал кое-что, постоянно, но я остался сидеть на месте и вел себя тихо. Я не хотел ставить под удар свою удачу. — Сэм и Трэвис неплохие ребята. Во всяком случае, Сэм точно. Я помню, вы были просто неразлучны, когда были чуть помладше. Трэвиса я не знаю, но думаю, он тоже ничего. Я действительно рада, что ты снова проводишь с ними время. Я помню, когда вам было по тринадцать, или четырнадцать, и они постоянно приходили и стучали в дверь, спрашивали, выйдешь ли ты гулять. Вот честное слово, весь первый семестр, звонок звенел в шесть едва ли не каждый вечер. Не помню, почему это прекратилось… Мама замолчала на секунду, вздыхая и от ностальгии, и линии на ее лице углубились. Я не мог не помнить причины, по которой они перестали приходить за мной, и эта причина ей бы не понравилась. В то время мы увлекались наркотиками, выпивкой и всем остальным. Некоторое время это было весело; мы снова будто были малыми детьми, и поэтому все было нам весело. Мы все время проводили вместе, и тогда я думал, что никогда и ни к кому не был и не буду так близко. Только алкоголь сближал нас, вот в чем дело, и теперь я знал это, оглядываясь назад. Сэм перестал так часто приходить, когда мы бросили наркотики. Точнее, когда я бросил. Он и дальше этим занимался, но мне было это уже неинтересно. У меня появлялись другие интересы. — Я не хочу, чтобы опоздание вошло у тебя в привычку, Фрэнк, — начала она читать лекции, снова говоря как типичный родитель. Она прищурилась и с интересом посмотрела на меня, но в ее взгляде так же читалась и снисходительность. Ее взгляд ранил, отчего я отвернулся. — Я не выношу, когда это становится привычкой. Я не хочу сидеть здесь каждую ночь и думать, где ты. Это тяжело, но не настолько, как успокаивать твоего отца. Сегодня тебе повезло, но если ты снова так поступишь, то я тебе ничего не гарантирую. Это немного ранило — то, что отец всегда будет причиной того, что что-то может не произойти. Он как-то повлиял на нее; она осталась сидеть допоздна и ждать меня, в то время как он уже лег спать. Мало того, он как будто учувствовал в разговоре, даже когда его не было в комнате. — Ну ты хотя бы как, хорошо провел выходные? — наконец спросила она, присаживаясь на стул и наклоняясь вперед. Она закрыла свой журнал, уже собираясь уходить. Я улыбнулся ее вопросу, воспоминания обо всех трех ночах сразу. Это были лучшие выходные в моей жизни. — Да, хорошо, — все же ответил я, и да, мой голос просто лучился искренностью. Ведь я правда хорошо провел эти выходные. Она только улыбнулась мне, когда я допил воду. Я встал и поставил стакан в раковину, полагая, что наш разговор закончен. Однако когда я посмотрел на нее, она все еще сидела на своем месте и держала в руках журнал. Она не собралась вставать с места. Я чувствовал себя еще более неловко, особенно когда на ее лице появилась странная улыбка, не похожая ну ту, которой она улыбалась прежде. И взгляд ее смягчался. Я не понимал. Я чувствовал, как уверенность понемногу покидала меня, я посмотрел вниз, подумав вдруг, что во мне есть что-то такое, что выдало меня и то, что мы делали с Джерардом все эти выходные. Я потрогал шею, коснулся засосов, но их было не видно из-за воротника. А она все смотрела на меня. — Что? — наконец спросил я, закатывая глаза от смущения. — Ничего, — покачала она головой. Я поднял брови в вопросе. — Просто… — она повела рукой, стараясь подобрать слова, — я еще не видела тебя таким счастливым.