=Полет к падению=
Солнце еще даже не успело опуститься за живописный пейзаж, как Сэм и Трэвис уже начали крутить свою безвкусную и мертвую травку. Трэвис вцепился в этот пакетик со струнным замком, набитым доверху, прижав его к груди, словно какой-то орган своего тела. И его хватка ослабилась лишь с приходом Сэма, вероятно из-за того, что тот его просто вынудил. Загадочная девчонка, одетая во все черное, до сих пор кружилась вокруг них, наблюдая и пытаясь завязать с Трэвисом разговор, лишь бы приблизиться к наркотикам, который в свою очередь ее просто игнорировал, наглядно демонстрируя, что он в состоянии опираться своим мужским инстинктам. Эта девушка, за которой я наблюдал по имени Николь, решила испробовать свои усилия на Сэме, пробегая пальцами по его волосам и, хихикнув, похвалив его длинные волосы. Меня тут же пробила дрожь, ведь я знал, что последний раз он мыл голову порядком нескольких дней назад, а теперь будет еще больше, поскольку здесь не было никакой ванной комнаты. Правда был туалет, но ограниченные запасы воды в доме вынуждали нас следовать правилу типа «если вода просто желтая, то не смывай...», которое все уже успели нарушить и не раз. Меня это, конечно, шокировало, из-за чего я решил, что вообще не буду много пользоваться туалетом, пока мы будем здесь в гостях, а если мне и захочется, то я просто схожу на улицу. Все же в этом было преимущество быть мужчиной; целый мир — твой писсуар. Я совсем не фанат подобных вещей, вроде как ходить в туалет посреди улицы, но иногда вынуждают обстоятельства. И все здесь присутствующие, не только я, мучились от какого-то вида жизненного отчаяния, будь то запретная любовь, ну или же травка, рассыпанная на столе. Из еды в доме практически ничего не было, не считая чипсов и маленьких конфеток, а единственным напитком служил ящик пива, а также бутылка водки, которая ходила по рукам по всей гостиной, пока готовилась наркота. Сэм с Трэвисом, сгорбившись над журнальным столиком, на который они вывернули все свои запасы и тайники, принялись скручивать косяки из тонкой бумаги, которую Трэвис таскал с собой в карманах рюкзака. Я не без удивления наблюдал за тем, как тоненькая зеленая дорожка, рассыпанная по центру стола, ловко скручивалась благодаря бумаге, которую они облизывали и, таким образом, запечатывали. А потом все сначала. Наверное, прошла целая вечность, пока я, просто наблюдая за их движениями, понял, что я не знаю, какие чувства во мне все это вызывает — то ли счастья, то ли грусти. Да, я в некоторой степени скучал по тому, каким меня делали наркотики — умиротворенным и немного рехнувшимся, но теперь я ненавидел то, что это под собой подразумевало, так сказать коннотацию. Я презирал все те воспоминания, связанные с употреблением травки, которые сейчас пришли мне на ум, хотя некоторых из них все же были довольно классными, например, когда мы с Сэмом решили съехать с горки и посмотреть, кто из нас быстрее окажется внизу. Также мне вспомнилось, как однажды Трэвис накупил какой-то ароматизированной бумаги с сильным, резким запахом. Помню, что большинство из нее реально жутко воняло, за исключением банановой, так что в тот день я мало курил. И сейчас я попытался сосредоточиться на всех тех горьких воспоминаниях, решив подумать о совершенно других своих пристрастиях, чтобы возместить плохое и при этом остаться довольным. Вместо травки у меня были сигареты, даже если мне и казалось, что они мне больше не нужны. Я так и не закурил, когда мы с Жасмин остались на заднем дворе дома; я вообще больше ничего не сделал. Она просто продолжала прыгать вверх-вниз на игрушке детства, а я еще немного за ней понаблюдал, и когда мы больше не сказали друг другу ни слова, я решил уйти, чтобы не выглядеть как сталкер. Я был уверен, что она по какой-то причине на меня злилась, наверняка думая, что я так же пялился на ее грудь вместе с остальными ребятами. Поэтому какое-то время я просто слонялся по дому в отвратительном настроении до тех пор, пока в гостиной не засуетились и не загудели в предвкушении какого-то нового гостя. Сэм с Трэвисом решили повременить с косяками, накрутив лишь несколько и решив оставшуюся заначку израсходовать в самодельный бонг. Они собирались делиться своими запасами, но, блять, не просто так же. Остальную травку они припасли для себя, а все остальные покайфуют и от общего бонга, ну или же просто от густого дыма в комнате. Несмотря на то, что Сэм с Трэвисом не разрешали брать травку всем подряд, я все же заметил, как Сэм сунул один косяк Николь, после чего та завизжала от удовольствия. Мне почти хотелось подойти и открыть Сэму глаза на то, что она только что его использовала, как и Трэвиса, по одной и той же причине (как наверняка сделала с дюжиной остальных парней), но я решил не заморачиваться. Что полезного Сэм сделал мне за последнее время? Да нихрена. Я оставался в задней части комнаты, присев на пол и прижавшись к стене спиной, пока все остальные сидели друг напротив друга на диванах в цветочки, постоянно смеясь в появляющемся дыме. Трэвис уже зажег бонг, так как был самым прохаванным в данной теме, приняв первую затяжку на себя, прежде чем передать его дальше. Вскоре они с Сэмом закурили свои косячки, начав моститься на диване. И Николь сразу же пристроилась к Сэму. Дым его успокоил и расслабил, поэтому совсем скоро его рука скользнула вниз, обнимая ее за талию, а девушка, в свою очередь, прижалась к нему, положив голову на плечо. Когда бонг достиг ее коленей, Сэм позволил ей затянуться и довольно сильно, видимо я недооценивал ее легкие, после чего девушка выдохнула густое облако дыма. Так как никто не устанавливал никаких ограничений, она затянулась еще раз, только после этого передавая бонг другим ребятам, набивших диваны, как сардины в банке. Совсем скоро чересчур едкий запах вредных веществ врезался мне в нос, заставляя ноздри гореть, а легкие дрожать. Прошло уже довольно-таки много времени с тех пор, как я нюхал нечто подобное, отчего мое тело встряхнуло. От этого мои мышцы стали тяжелеть, и мне это нравилось. Мне не хотелось получать кайф и накуриваться. Я просто наблюдал, как густой дым заполнял гостиную, ну и мозги остальных подростков, делая их либо слабыми, либо заставляя молоть всякую чушь, что и начал делать Трэвис. Наблюдая за ними, я понял, что больше я не хочу быть такими, как они. Я не горел желанием меняться лишь из-за воздействия наркотиков. Я хотел сам изменить себя, даже если это и была самая трудная задача из всех, которые я только делал. За последние несколько месяцев я так сильно изменился, но я все еще чувствовал, что оставался тем же человеком, что и был. У меня просто появились лишние знания, которыми я не мог воспользоваться в этом заточении наряду с примерно миллионом воспоминаний, которыми сейчас я так же не мог поделиться. Меня тянуло к Джерарду. Мне хотелось наблюдать за дымом его сигарет, когда он превращал такую опасную задачу в целое искусство. Мне не нужно было смотреть на этих неуклюжих дураков, пытающихся слюнявить сухую траву, а после этого, блять, вести себя как идиоты. Единственный, кто хоть немного граничил с интеллектом, когда пребывал под кайфом, это Трэвис, да и то с большой натяжкой. Да, он молол бессмысленный бред и всякую чушь, но без помощи травки он вообще никогда не мог выразить свою личную точку зрения. И, на мой взгляд, это было так ущербно. Джерард мог выпить много вина и выкурить пачку за пачкой, но он оставался в своем уме, независимо от всего им принятого. Однажды он даже прожил без сигарет весь день, а заметил это лишь на следующий. Однако Джерарда это совсем не удивило, поскольку он знал, что курил только тогда, когда ему этого хотелось. Да, это была зависимость, но видимо он мог заменить ее чем-то другим. И в тот день его зависимостью был я, как Джерард мне сам признался, отчего его губы касались моей кожи, а не сигаретной бумаги. И, вероятно, наша с ним смесь была смертоубийственной. У него могло быть столько зависимостей, сколько он сам себе хотел, как сказал мне он позже, закуривая очередную сигарету, поднося ее к своим губам. Все зависит от твоих потребностей. Однако мне не хотелось никаких других зависимостей. У меня их и так хватало, и они дарили мне чувство счастья, даже если в данный момент их не было у меня под рукой. Даже когда до меня дошла бутылка водки, как и бонг, просто про меня забыли, ведь мне хотелось быть обычным наблюдателем, я отказался пить. Это был всего-навсего алкоголь, и такого алкоголя мне больше не хотелось. Он представлял мою юность, как и пиво, от которого я избавился в квартире Джерарда еще давным-давно, превращая бутылки в душ из янтарной жидкости и медных осколков битого стекла. Мы это сделали и с этим покончено, и я не собирался больше отступать. Я уже и так немало сделал. И теперь я пил вино, ведь оно просто создавало воспоминания, которые мне, правда, хотелось в себе сохранить, а все это я бы вообще вычеркнул из своей памяти. Дым заполнял комнату все больше и больше, и одна из девочек, спотыкаясь об собственные ноги, встала и закрыла все двери, чтобы ничего не выходило на улицу. Она поковыляла обратно, а ее голос терялся на фоне дыма, что ее просто поглощал, когда все должно было быть с точностью наоборот. Она снова плюхнулась на диван, притягивая ко рту бутылку водки, а после прижимаясь губами к какому-то абсолютно случайному парню, что просто сидел с ней рядом. И тут я почувствовал, как все внутри меня съежилось и перевернулось, ведь мне совсем не хотелось видеть публичное проявление чувств, особенно такой сплошной фальшивки. Я даже толком не мог понять, почему я все еще здесь; я тупо сидел у стены, притянув к груди коленки, напоминая собой позу эмбриона, уперев взгляд в пол с очевидной злостью на лице. Мне оставалось лишь злиться и жаловаться, хотя меня бы все равно никто не послушал, даже если бы они не обкурились. По крайней мере, наблюдать за ними все же было лучше, чем подсчитывать и пересчитывать обувь в парадной, или читать учебник по химии, который я привез с собой, чем я собственно и занимался час назад, пока по комнате не начала распространяться наркота. Сэм с Трэвисом больше со мной не разговаривали, и похоже вообще обо мне забыли. Они взяли меня сюда не просто так, хотя они все равно не выполняли свой задуманный относительно меня план, независимо, что вообще за херню они задумали. Возможно, все это было сделано для того, чтобы сделать меня несчастным, дабы я сидел и варился в своих собственных соках, мечтая быть сейчас в другом месте. Они хотели, чтобы я здесь с кем-то перепихнулся, сделав из меня-гея чистейшего натурала, но они даже не знали, кто я на самом деле. Но вот такое публичное проявление любви на диване во мне мало что вызвало, не считая желания щедро проблеваться. Не важно, насколько туго они связали мне руки, я понимал, что всегда буду тянуться к Джерарду. На меня даже никак не влиял дым, кроме запаха, но я видел, как эта зависимость и ее продукты меня уничтожали. Чертов Джерард уже сам по себе был зависимостью наряду со своими сигаретами и вином. И реально он был катализатором этих пороков. Джерард был тем человеком, о котором я постоянно думал, всегда хотел, и присутствие которого мне было нужно как воздух. Я так по нему скучал, что чувствовал это в своей крови. Меня скручивало от рвотных позывов, потому что я пропустил нашу с ним встречу и не пришел к нему, и это убивало меня изнутри. Моя зависимость достигла той точки, когда Джерард мне был необходим просто, чтобы жить и двигаться дальше, даже если я и увижу его лишь несколько секунд. Он был моей сутью; вроде как чистка зубов, о которой ты даже не задумываешься, она выполняется на автомате. Хотя мое распитие вина и курение было нерегулярным, это в лучшем случае, а вот Джерард был постоянным как константа. Он всегда был рядом, со мной, во мне. Он оставался внутри меня, как послевкусие, в течение нескольких часов после, а еще за час, как предвкушение, наших новых встреч. И теперь у меня начиналась ломка — как часть моей зависимости, о которой я забыл и что теперь меня мучила. С этим человеком у меня связывалось все, его голос звучал в моей голове, и, наверное, по ночам (если я и вовсе спал) он наполнял мои сны. Джерард был везде. Он был всем. И мне даже казалось, что я видел его лицо, когда мы сюда только ехали, но то были совершенно другие люди средних лет, просто темноволосые. Джерард был везде, и за это я его, черт возьми, ненавидел. Меня убивало то, что он повсюду, ведь мне не хотелось, чтобы так было. Я слишком много о нем переживал, но мне не хотелось быть таким вовлеченным. Мне не хотелось быть слабым в одиночку, если его не было рядом. Больше всего мне не хотелось быть именно таким, ведь я понимал, что мы обречены. Мы больше не сможем проводить каждый день вместе, как было до этого; и сегодняшняя ситуация стало тому доказательством. В конце концов, нам придет конец, как сказал мне однажды Джерард. И он готовил меня к расставанию, когда придет на то время. Но я не знал, когда оно настанет, и если он по-прежнему будет моей зависимостью, то думаю, что это время никогда не настанет. Никакое время нельзя будет посчитать правильным для нашего с ним расставания. Ведь моя зависимость будет продолжать расти и расти, что в итоге я всегда буду от него зависим. Легче было отказаться от вина и сигарет. Ты просто перестаешь их употреблять, и на том все, ведь в них нет настоящих чувств или какой-то цели. Но Джерард - он же ебанный человек. А у меня не было такого пластыря, который я мог бы прилепить к своей руке и избавить свое тело от его влияния. Я не мог даже с точностью определить на себе его эффект. Джерард просто был рядом. И если он где-то был, то я фактически не мог находиться от него далеко. У меня просто не получалось. Я все еще не подготовился и не думаю, что когда-либо подготовлюсь со скоростью всех тех уроков, которые мне помогали. Несмотря на все то, употребляемое Джерардом, он сам никогда не приучал меня к пагубным привычкам и пристрастиям. Он еще многого мне не преподал, а я уже понимал, что наше с ним время на исходе. И за это я его ненавидел почти с той же страстью, как сильно я за него переживал и им опекался. Сидя в этой комнате, сейчас, я чувствовал себя таким потерянным и полным зависимости, не употребив ни толики того, что мне предложили, но все же пропитавшись этими последствиями. И нечему было удивляться, что слова Джерарда в очередной раз забрели мне в голову. «Ты должен разрушать все, что любишь», — сказал он мне, когда я застал полнейшее уничтожение его произведения его же рукой. И от этого я слегка хихикнул, сидя сейчас в комнате, покачав головой. Это высказывание всегда казалось мне очень правильным, несмотря на то, что я ненавидел тот факт, что Джерард уничтожает свои собственные полотна. И его слова нашли свой отклик и я, наконец, сумел понять, словно взять в руки, что-то конкретное вроде еще одного урока, которым меня обучал Джерард. Если ты уничтожаешь то, что любишь, то, блять, я хотел уничтожить Джерарда. Наличие тела рядом, здесь возле стены, вырвало меня из размышлений. Повернув голову, я заметил ту белокурую девчонку, что прыгала на батуте, но теперь сидела рядом со мной, и наши плечи соприкасались. Она смотрела вперед, слегка на меня опершись, и подула сквозь выпученные губы, заставляя воздух вокруг немного рассеяться и просветлеть. — Идиотизм, — выдохнула она, наконец, уставившись на меня. Ее лицо было преувеличенно равнодушным, брови высоко взметнулись вверх, открывая ее светло-голубые глаза, пока губы смешно поджимались. Я так же на нее уставился, с удивлением отмечая, когда же она успела сесть со мной рядом. Я привык, да и предпочитал, что люди в этой комнате меня игнорировали и не замечали, но ее же здесь не было. Тут до меня дошло, что я понятия не имею, где ее носило с тех пор, когда мы виделись в последний раз на батуте. Она просто пришла сюда и вписалась в фон из дыма, своей белой маечки и маломерных джинсов. Я слишком погряз в своих мыслях, чтобы замечать что-то вокруг. И то, что я заметил сейчас, мне понравилось. Она была крошечной девочкой, чуть ниже меня ростом и худой, но не костлявой. У нее выглядывали ключицы, что когда она обхватила свои колени руками подобно мне, кожа на ключицах обтянула кости, но, все же, у нее хватало плоти, чтобы ничего не торчало. На ее бедрах так же всего хватало, что и придавало ей женственные очертания фигуры. Ее легкие светлые волосы доставали до плеч, а кончики их уходили куда-то за спину, наглядно показывая, что она не подстригала их довольно долго. Но хотя ее детская челка напротив заканчивалась у нее на лбу, чуть выше темных бровей, и ее кончики были свежесрезанными, обрамляя ее овальное лицо. И все-таки мне с трудом верилось, что это сестра Джейсона, потому что она так невинно выглядела, да и с ее маленьким тельцем. Она была утонченной; хрупкой, но на батуте казалась невероятно крепкой. — Ах да, — наконец ответил я, резко опуская глаза. Она вздохнула еще раз, и мы оба посмотрели на простилающуюся перед нами картину, будто ища оправдание нашим нелепым утверждениям. И нам не нужно было далеко ходить. Трэвис успел уже встать с дивана, так напоминающего банку с сардинами, и размахивал руками, а его глаза дико бегали и горели, что виднелись даже сквозь пелену дыма. Из его уст так и лились слова, что словно вода, стекали и ударялись об белые пороги, которыми являлись чужие уши, заставляя их обладателей с трепетом его рассматривать, ну или же истерически хихикать. Я едва мог сказать, о чем он разглагольствовал, но мог почти дать гарантию, что затронутая тема была о сексе. Трэвис почти всегда болтал о сексе. Он без умолку тараторил о технике всего этого действа; с точной имитацией движений, а еще использованием специальных терминов. И все это напоминало ситуацию, будто он какой-то сумасшедший извращенец-учитель биологии, подсевший на крэк, что учит своих не менее извращенных студентов. — И потом член... — начал он, а его слова спотыкались друг об друга. От упоминания половых органов на смех пробило Сэма, что подался вперед, падая на колени, а волосы закрыли все его лицо. Его смех был грубым, и, казалось, что он смеялся дольше, чем требовалось. - Член! - заорал Сэм, и именно тогда мне вспомнилась его нездоровая тяга к смешным словечкам, когда он был обдолбанным, начиная повторять их по кругу. Боже, подумал я про себя, закатив глаза, когда услышал, что Трэвис не собирается останавливаться, а начинает еще больше вдаваться в терминологию. Да, ночка обещает быть долгой. — ... и потом член эякулировал... Когда Трэвис принялся рассказывать дальше, Сэм нашел себе еще один веселый термин. Из-за него даже другие люди, сидевшие на диване, начали смеяться, потому что у Сэма была заразная аура. Особенно сильно смеялась Николь, что скользила ладонями по его рубашке, потирая спину, помогая ему, таким образом, успокоиться. Но ничего подобного. Мы с Жасмин лишь вздохнули в унисон, но не проронили ни слова. Трэвис продолжал болтать, но его «сексуальный» лепет нельзя было назвать правильным. Обычно он разговаривал о каких-то обыденных вещах, но всегда пытался добавить свою собственную теорию или в чем-то возразить. Но, на мой взгляд, его теории не были так хороши, как теории Джерарда, но здесь я был слегка необъективен. Мысли Джерарда всегда существовали без посторонней помощи. А у Трэвиса, похоже, что сегодняшним вечером вообще не было никакой установки или целей; он был просто больным ублюдком. Я вообще не собирался обращать на него внимания, пока не услышал то, во что все в итоге вылилось. — Ну, вот так все это и должно быть, — доказывал Трэвис, размахивая руками пуще прежнего. — Парни трахают девушек. Для этого есть специальные отверстия. Так к чему тогда этот психотреп об анальном сексе? Это же, блять, больно. То отверстие маленькое, и вы, блин, оттуда гадите. А кому хочется, чтобы на их член нагадили? Это же мерзко, чувак. Просто пиздец. Мое сердце остановилось. Оно буквально перестало биться в моей груди, и я начал молить Бога, дабы этого никто не заметил, и особенно Жасмин, что сидела со мной рядом. Я не знал ее отношения к геям; разделяла ли она взгляды моих так называемых друзей, или же нет. Мне казалось, что она не придерживалась их мнения, судя по ее показательному выступлению сегодня чуть ранее, но я не мог быть в этом уверенным, поэтому и не собирался рисковать. Я еще плохо ее знал, и мне вообще не стоило париться ее мнением, но я почему-то парился. Доселе она казалась мне единственным нормальным и мало-мальски пристойным здесь человеком. И я не мог позволить ей так легко поддаться их влиянию; мне нужно было ее удержать. Казалось, что она тоже замерла и не двигалась, все так же вникая в разглагольствования Трэвиса. И мое сердце снова стало оживать, теперь оно просто сильно колотилось об грудную клетку. Одно потрясение ушло — она ничего не сказала. Но в комнате еще хватало людей, и одним из них был Сэм. И хотя в отсылке на гей-секс Трэвис меня ни словом не вспомнил, я все же понимал, что Сэм это так просто не оставит. И моя интуиция меня не подвела. Через несколько мгновений после наркотической философии Трэвиса, Сэм кажется воспрянул и вообще стал вникать в окружающую обстановку. Он перестал смеяться и больше не вопил никаких слов, от которых взрывался смехом. И впервые, начиная с тех пор, как мы попали в этот загородный дом, он заметил в комнате мое присутствие. Взглянул мне четко в глаза, Сэм увидел мою нарастающую панику даже сквозь густой поток дыма. Его пухлые губы искривились в злой усмешке, а рука взметнулась в воздух, выделив среди всех одного меня, как будто мне этого было мало. — А почему бы нам не спросить у Фрэнка, чем же ему это так нравится? — спросил Сэм еще слабым от курения голосом, но все же довольно четко. Мое сердце снова остановилось, и я прикинул, что стану первым в истории подростком, умершим от сердечного приступа. Ну или от аневризмы мозга. — Как тебе может нравиться член в дерьме, Фрэнк? Я раздраженно выдохнул, даже не пытаясь как-то реагировать на него дальше. Мне было так чертовски стыдно, но, наверное, меня это больше возмутило, чем все остальное вместе взятое. То, что они говорили, было просто неправильно... и в очень большей степени. Да, анальный секс, как они выразились, болезненный. И даже очень. Но ты привыкаешь. Если у тебя есть заботливый партнер, который просто правильно тебя подготовит и постарается не причинить тебе много боли. А если ты еще и любишь этого человека, то, Боже, ради этого можно вытерпеть любую боль. И да, мы ходим этим местом в туалет, но... просто фу! Я не хотел искать оправданий даже перед самим собой. Мне и не пришлось. Я вообще ничего никому не должен ни здесь, ни там, ни в какое время дня и ночи. Если я и гей, то просто отъебитесь от меня и все. Хотя для кого-то, считающего себя натуралом, с горечью подумал я, Сэм был одержим этой темой чересчур сильно. Конечно же, я ничего не сказал вслух. Я не мог даже обратиться к Жасмин, до сих пор сидевшей возле меня. Я не знал, что мне еще сказать, кроме как не начать снова себя оправдывать, убеждая всех, что я не гей. Я уже делал так раньше по дороге сюда, в машине, но это все плохо кончилось. Сэм собирался найти какой-то способ перевернуть все заново, дабы выставить меня геем. И в глубине моей души что-то защемило, ведь даже, если бы я собирался в эти выходные с кем-то трахаться, он бы все равно обозвал меня геем, несмотря ни на что. Просто ему самому стало бы легче от осознания того, что я все еще в состоянии заниматься сексом с противоположным мне полом, но шутки на гейскую тематику не прекратились бы. Сэм бы продолжал их травить для своей садисткой услады и удовлетворения. И я, блять, больше не хотел ссориться, за что-то бороться и доказывать. — Идем отсюда, — услышал я шепот Жасмин мне на ухо, что толкнула меня в бок. Я вынырнул из своего убийственного взгляда, который мы разделяли с Сэмом (так как это было всем, что я мог сделать) и с удивлением посмотрел в ее сторону. Я и забыл, что она все еще была рядом; и эта девочка больше не представляла никакой угрозы. — Хмммм? — Погнали, — повторила она, подчеркивая свою точку зрения и начиная вставать. И, поднявшись, заслонив мой обзор своими ногами, она протянула мне руку, которую я медленно взял, крепко сжимая в своей ладони, помогая себе, таким образом, стать на ноги. Я удивился тому, как она себя повела. Хоть Жасмин больше не представляли мне никакой угрозы, не отпускала в мою сторону грубых шуток, по сравнению с Сэмом, и не высказывалась насчет моей гомосексуальности, я все равно сомневался, что ей хочется со мной связываться — Фрэнком, долбящимся в задницу. Но казалось, будто эти оскорбления прошли мимо ее маленьких ушей, скрытых под светлыми волосами. Ее лицо ни капли не изменилось, начиная с тех пор, как она только присела со мной рядом, может она выглядела слегка раздраженной, но в целом казалось, что она просто устала. И не от меня устала, а от всех тех смеющихся вокруг нас идиотов. И этот заключительный акт лишь доказал их идиотизм еще больше, отчего что-то в этой девочке надломилось, что теперь она готова была просто взять и покинуть эту комнату. Раньше мы просто возмущались; теперь же мы действовали согласно этим возмущениям. Хоть я до сих пор был в шоке, я все же радовался тому, что взял ее за руку, потому что мои колени все еще были слабыми от всего того гнева, растекающемуся у меня внутри. Она отпустила меня, как только я стал ровно, отчего я поправил свою помятую одежду, и она повела меня за собой. Я же, склонив голову, заставлял себя следовать за ней. До меня долетали крики и смех, а также другие оскорбления в мой адрес, когда я уходил из комнаты, но я их полностью игнорировал. Теперь у меня было на чем акцентировать свое внимание. Жасмин провела меня через кухню к черному входу, который я обнаружил сегодня чуть ранее. И она шла с высоко поднятой головой, расправленными плечами и уверенным шагом, что добавляло ей роста. Из нее так и сквозила уверенность, но это не было высокомерием. Это была простая уверенность в себе и в том, куда она направляется. Как-никак это был ее дом, из-за чего она чувствовала себя тут намного лучше, чем я вообще мог бы себя чувствовать. Все это место стало мне казаться странной и своеобразной тюрьмой, куда я заманен в ловушку, где все только и ждали, когда мне огласят приговор. Но мой срок больше напоминал пожизненное заключение, а мои сокамерники мне никак не помогали. По крайней мере, лишь Жасмин казалась мне тюремным надзирателем, от которого сейчас зависела моя жизнь, и что не относилась ко мне плохо. Ну я на это надеялся. Я все также шел за ней следом, отчего девчонка оборачивалась через плечо, дабы удостовериться, что я все еще иду рядом. И каждый раз она улыбалась, а я в ответ дарил ей лишь слабую улыбку. Я просто не привык к тому, что кто-то еще, помимо Джерарда, может ко мне хорошо относиться. И я задумался, какие вообще у нее были намерения, отчего я начинал чувствовать себя параноиком. — Я не гей, — выпалил я, сильно не думая. Хотя ее, скорее всего, не волновало, гей я был или нет. Если она вела меня на улицу, чтобы там высмеять, то думаю ей проще было это сделать в полной комнате ребят, которые бы с радостью к ней присоединились. Поэтому я все еще был в шоке, и это по-своему влияло мне на мозг. — Я знаю, — отозвалась она, подходя к двери, придерживая ее для меня открытой. Она снова подарила мне улыбку, покачав головой, даже слегка надо мной рассмеявшись. Жасмин не смотрела на меня с унижением или еще как-то плохо, она просто подшучивала со мной на равных, даже если я и не особо смеялся. — А даже если и гей, то какая разница, верно? — добавила она, протягивая меня за руку через дверной проем. Я лишь слабо кивнул, не сильно понимая, что происходит вообще. Я снова шел по траве, а небо смешивало в себе оттенки желтого и оранжевого, поскольку солнце только начинало садиться за ряды высоких домов и деревьев. Кстати свет, пробивающийся сквозь ветки и листья, напоминал мне блестки на вечернем платье, от чего я остановился и на какое-то время застыл. Мои ноги утопали в траве, когда я просто стоял и смотрел, но Жасмин почти сразу нарисовалась со мной рядом, снова хватая меня за руку. — Пошли на батут! — воскликнула она, широко улыбнувшись, начиная тащить мое тело вперед. Поначалу я чуть замешкался, так как во мне было довольно много решимости оставаться на месте и просто смотреть. — Спасибо, но нет, — сказал я, посмеиваясь над ее усилиями сдвинуть меня с места. Я был немногим ее больше, но я определенно был крупнее, и было так смешно наблюдать, как этот маленький подросток-девочка тащила меня за руку со всей присущей ей силой, пытаясь сдвинуть меня в нужное ей направление. Хотя она и была довольно сильной, я все же пошел на уступки и сдвинулся в ее сторону. — Ну же, идем, — насмешливо заныла девушка, прекрасно зная, что у меня еще остались отговорки. — Будет весело. — Наверное, — я пожал плечами, все еще продолжая тащиться по траве, главным образом из-за того, чтобы понаблюдать за ее усилиями и посмеяться. Честно говоря, мне не очень хотелось на батут, в основном из-за того, что я просто не видел в этом смысла. Это была детская игрушка, а я пытался держаться от своего детства подальше, ведь оно было ужасным: наполненное образом пьяного отца и моих дерьмовых друзей. Джерард и даже Сэм говорили мне взрослеть. И даже если я не чувствовал в данной области никаких сдвигов, мне все равно хотелось хотя бы попробовать. И кроме того у меня совершенно не было настроения прыгать на батуте, как помешанному. Ведь я все еще пытался разобраться в своих чувствах, что накрыли меня слишком быстро. — Зануда, — заявила она, показывая мне язык и отпуская мою руку, как мертвый груз, все же притянув меня к своему месту назначения. Скинув обувь, она слегка взвизгнула и забралась снова на этот огромный объект, начиная прыгать, раскинув ноги и руки в стороны. Она чересчур сильно прыгала, крутясь вокруг своей оси, и каждый раз, сталкиваясь со мной глазами, она показывала мне язык. Я же стоял рядом и смотрел, слегка изогнув брови и неуверенно улыбаясь. Жасмин была странной девушкой, реально очень странной. Однако это было необычно и ново; хорошая перемена того кошмара, с которым я столкнулся всего несколько минут назад. И я был искренне рад тому, что она решила вытащить меня сюда, даже если я всего не понимал. — Сколько тебе лет? — спросил я, наклоняя голову так, чтобы следовать за ней взглядом. Жасмин выглядела примерно на мой возраст, ну может минус год, но благодаря тому, как она держалась и вообще себя вела, то могла сойти за семилетнюю. — Мы с тобой ровесники, — сказала она, а ее голос слегка скакал из-за движений. — Откуда ты знаешь, сколько мне лет? — Я видела тебя в школе, — ответила она, не сбиваясь ни с ритма, ни со своих слов. Жасмин поразила меня до такой степени, что я замер, перестав двигаться вовсе. И я и вправду больше не шевелился, а стоял как вкопанный, задрав голову вверх, наблюдая за прыжками этой девчонки, засунув руки в карманы, по-прежнему чувствуя по всему телу скованность и напряженность. Не думаю, что я видел ее раньше в школе, потому что, если бы видел, то обязательно бы запомнил, ведь она была той еще личностью. И от того, что Жасмин меня помнила, хоть и замечая раньше, мне стало немного неловко. Бестактно*. Если просто судить обо мне, как об обычном человеке, то я был незапоминающимся. Тем более что последние несколько недель я вообще редко посещал школу. — Серьезно? — Да, — четко ответила девушка, и мне показалось, что она уже напрыгалась, но потом Жасмин снова принялась прыгать дальше. — По расписанию твой урок химии стоит прямо перед моим. И я постоянно вижу, как ты оттуда выходишь. Но я никогда не решалась с тобой заговорить, хотя в основном по тебе не скажешь, что ты сильно дружелюбный. Даже притом, что ее волосы закрывали почти все ее лицо, я все же заметил ее хитрую улыбку, которой она меня одарила на последнем замечании. И от этого мое тело снова напряглось. Получается, я постоянно был у нее на виду? Ну и как, черт возьми, тогда я умудрился ее не заметить? И почему она выделила одного меня из такой массы народа? — Не может быть? — Еще как может, — сказала девушка, подшучивая над моим недоверчивым тоном. Широко раскрыв глаза, она кивнула мне головой, пока я все так же стоял и непонимающе ее рассматривал. — Прости, что я такой недружелюбный, — несколько мгновений спустя я понял, что начал извиняться, хотя не совсем понимал почему. По мне никогда нельзя было сказать, что я хотел с кем-то общаться в школе, не говоря уже о какой-то девчонке, которую я вообще до этого ни разу не видел. — Не стоит, — сказала Жасмин, искренне мне улыбнувшись. — Мистер Зэлиг тот еще подонок. У любого отобьет желание разговаривать. Я рассмеялся от упоминания нашего общего учителя по химии, чувствуя, как стресс стал понемногу отпускать мою спину. Мне сразу вспомнился пожилой мужчина с вьющимися седыми волосами, спадающими ему на лицо, а еще его тонкие веки, почти как у рептилии, прикрывавшие его снисходительный взгляд. Он всегда чересчур сильно заезжал на формулах и всяких расчетах, и люто ненавидел частые пропуски его уроков. Так что само собой разумеется, что я не причислялся к числу его любимых учеников. — У тебя он тоже преподает? Ты, блять, уже видела домашку, что он нам задал на прошлой неделе? — спросил я, наконец-то по-настоящему улыбнувшись. Я уже чуть не начал рассказывать ей страшилку о себе и требовательном учителе, но она меня опередила: — Нет, — ответила Жасмин, поймав мой застрявший в горле смех, отчего я несколько засмущался. Я недоверчиво на нее взглянул, спрашивая ее невербально, одними глазами, на что она со вздохом ответила: — У меня в этом же кабинете биология у Мистера Картера. И я просто знаю, что перед нами там уроки у Мистера Зэлинга, и что он преподаватель химии. Отчего я постоянно застаю тебя на выходе с недовольной миной. Так что я просто сложила дважды два, — на секунду Жасмин замолчала, после чего улыбнулась, глядя на мое крайне озадаченное лицо. — Ничего себе. Я никогда и подумать не мог, что заслуживаю чего-то большего, чем просто мимолетный взгляд, не говоря уже о целой серии сложных мыслительных вычислений и операций о моем обычном дне. И я задумался: что если она знала все мое школьное расписание, и была ли она в курсе чего-то большего, чем просто классы и уроки. — Не могу поверить, что ты все это запомнила, — едва выдал я, изумленно рассматривая ее прыжки. Девушка же, хихикнув, поднесла к лицу ладони и смахнула с глаз свои белокурые волосы. И за это время Жасмин ни на миг не переставала прыгать, и ее дыхание совсем не сбилось. — Спасибо, — жизнерадостно улыбнувшись, произнесла она. — Просто я большое внимание уделяю всяким мелочам и деталям. И вот иногда начинаю наблюдать за людьми, ничем не могу себе помочь. Я слегка иронично усмехнулся, точно зная, откуда у нее это повелось. Я так же начал ловить себя на мысли, что под влиянием Джерарда я все больше и больше за чем-то наблюдал. Отчего мне стало интересно, кто же такое влияние оказал на нее, и почему, черт возьми, я никогда не видел ее раньше. Жасмин выделялась из толпы, и если я проходил мимо нее уйму раз, как оказалось, тогда я абсолютно точно должен был ее заметить. — Вроде тебя, — вдруг сказала она, ненадолго прекращая прыгать, заставляя на мгновенье и меня перестать анализировать собственные мысли. Взглянув мне в глаза, Жасмин слегка нахмурилась, после чего продолжила: — За людьми вроде тебя, если точнее. — Что ты имеешь в виду? — Я наблюдала за тобой сегодня, — продолжила она четким и лаконичным голосом, несмотря на другой смысл, что мог скрываться под этой фразой. Жасмин принялась тараторить дальше, не позволяя моим мыслям скатиться в сточную канаву. — То, как ты ходишь с опущенными плечами, весь сгорбленный, не поднимаешь от земли глаз и не можешь даже завязать свои шнурки... можно сделать вывод, что тебе просто плевать. Я с интересом взглянул на свои ноги, дабы проверить насколько верны ее предположения. И да, мои черные шнурки были развязанными и просто волочились по траве. А эта девушка молодец. — И еще могу добавить, что тебе точно хочется отсюда свалить. Я подавил свой смех от всей той простоты и очевидности, в которой я плавал. Да любой глухой, слепой или немой могли с уверенностью сказать, что мне хочется отсюда свалить, даже если остальные ее замечания, в итоге, были реально мастерскими. — Не могу сказать, что я тебя в чем-то обвиняю, но правда... — продолжила девушка, не желая прекращать наш разговор, — ... твои друзья — реальные ублюдки. И то, что мы оба застряли здесь с ними на несколько дней — вообще херово. — Мы застряли? — переспросил я. — Разве тебе здесь не нравится? Жасмин, слегка снизив темп и поджав губы, пожала плечами. — Да нет, — сказала она, немного постояв, а после продолжив прыгать дальше. — Я имею в виду, ты только вспомни, как сегодня мой идиот-брат себя вел. Я оживил в себе то скудное воспоминание о Джейсоне и его поведении до их общей накурки. На тот момент он уже был пьяным, наверняка таким сюда и приехав. Он сновал по комнате, трогая каждую девчонку, что только попадалась у него на пути, пытаясь затискать ее в объятиях, ну или хотя бы приобнять за плечо. Еще из него просто фонтаном бились слова — такая же гадость, как минутами ранее нес Трэвис, но в монологе Джейсона вообще не было ни грамма смысла, да и не скажешь, что это был наш родной язык. В итоге я снова перевел на Жасмин взгляд, реально не понимая, как у них могли быть общие родители. Она вообще не выглядела пьяной, а если бы она и напилась вдрызг, то все равно осталась такой же, как была сейчас: детская глупость с признаками интеллекта и смышлености в одном лице. Я лишь кивнул ей в ответ, соглашаясь и, таким образом, чувствуя нашу с ней связь и некое общение, даже если оно и родилось благодаря таким вот неприятным обстоятельствам. Мы оба застряли в этом коттедже, но я сильно сомневался, что ее брат притащил ее сюда так же, как притащили сюда меня. В конце концов, это был ее дом; и разве у нее не было выбора приезжать сюда или нет? Как-никак ее брат был уже взрослым парнем, и он мог сам за себя постоять, несмотря на то, что еще учился в средней школе. — Ну, если тебе здесь плохо, тогда зачем ты приехала? Она, опять же прекратив на мгновенье прыгать, слегка пожала плечами. Ее прыжки уже не были такими энергичными, какими были только в начале. Жасмин слегка устала, но все равно продолжала скакать дальше, не желая останавливаться. — Думаю, мне просто не хотелось сидеть дома, — заявила она высоким девчачьим голосом, переходя на серьезный тон. И наши глаза встретились. — Знаешь, я рассчитывала как-то хорошо провести время. Все же это лучше, чем просто сидеть дома и ничего не делать, а после об этом еще жалеть. Ее последняя фраза добавила в тон ее голоса еще больше серьезности, сжимая ее голосовые связки, отчего он стал чуть грубее. Нет, ее голос по-прежнему оставался высоким и абсолютно нормальным, но звучание из ее уст делало его печальным. И я впервые после Джерарда, ведь только на нем я замечал это колебание тональностей, смог увидеть это на ком-то другом. Был за ее словами еще какой-то смысл, который она мне не сказала. Хотя, в отличие от Джерарда, я не собирался ее расспрашивать. Мы не были настолько хорошо знакомы, а на то, чтобы вытащить из Джерарда хоть что-то, у меня ушли недели. И сейчас я прекрасно осознавал и видел, что Жасмин точно была другой и не такой как художник, но опять же — мне было так непросто выкинуть Джерарда из своей головы и перестать всех с ним сравнивать. — И, кроме того, — ее голос снова ворвался в мои мысли, опять звуча весело и бодро. Ее тон больше не увязал в мрачных оттенках, и все казалось так, будто Жасмин всегда звучала так оптимистично и живо, отчего я почти поверил в то, что все на самом деле так и было. Ну, почти поверил. — И, кроме того... здесь же наш батут! Внезапно в ней словно открылось второе дыхание, из-за чего девушка стала прыгать вверх-вниз снова и снова, а ее волосы разлетались по ветру. И, несмотря на мою изначальную драматичность, мучившую меня раньше, теперь я понимал, что стою и смеюсь, глядя на эту девочку. Она была настолько юной, но не каким-нибудь неопытным шаловливым ребенком; это и вынудило меня рассмеяться. А я никогда и не думал, что такое вообще возможно. — Ты упускаешь такой шанс, — Жасмин принялась дразниться, наблюдая за мной со стороны, пока я ошарашено ее рассматривал. Отскочив от центра черного батута, она подошла ближе и протянула ко мне руки. Но я все равно отрицательно покачал головой и попятился назад, вспомнив урок, усвоенный мной раньше. — Нет, спасибо, — я отказался уже во второй раз со всей присущей мне вежливостью, ведь Жасмин снова надула губы и отскочила в сторону. Я на секунду смолк, все так же не сводя с нее глаз, из-за чего мысль об этом адском объекте привела меня к моей следующей реплике: — Почему тебе так нравится батут? — А как он может не нравиться?! — спросила Жасмин и приоткрыла рот, притворяясь удивленной. Но она тут же рассмеялась над своими словами, заставляя и меня смеяться вместе с ней вопреки самому себе, но затем она заговорила серьезно: — Я люблю батут за то, что он дарит мне шанс вернуться в детство и снова побыть ребенком. — Именно поэтому он мне и не нравится, — выпалил я в лицо Жасмин, но безо всяких угроз в голосе. У нас просто было бурное обсуждение. — Я не люблю воспоминания детства. — Я тоже, — сказала девушка, а ее голос снова изменил свою тональность. Но она быстро воспрянула духом, добавив еще немного размышлений: — Но между «побыть ребенком» и «твоим детством» есть разница. Ну а еще мне кажется, что все это дарит мне ощущение какого-то контроля над миром... — Наверное... — И, — добавила она, на сей раз полным сомнения голосом. Недоверчиво взглянув на меня из-под своей челки, лицо Жасмин выражало какую-то обескураженность и неопределенность, будто она хотела добавить что-то еще, но не решалась. Но, вздохнув, она, все же, сдалась и как на духу выпалила: — Ты подумаешь, что это так по-детски, но... я даже не знаю, — она с трудом подбирала слова, вытянув руки в стороны, словно пытаясь забрать их у воздуха, что свистел вокруг нее. — Мне кажется, будто я лечу. Остановившись, Жасмин взглянула на меня вниз ясными и открытыми глазами, что просто ослепляли своей первозданной белизной белка, таким же как ее снежно-белые зубы, и пыталась понять, стану ли я осуждать ее за это или нет. И это было почти впервые, когда я не увидел в ней той былой уверенности и смелости, что меня удивило, хоть я и знаком с ней всего несколько часов. Но еще больше меня шокировал тот факт, что я впервые и абсолютно полностью согласился с ее словами. И даже не то, что согласился. Я ее понимал; я чувствовал то же, что и Жасмин. Мне тоже хотелось летать; хотелось стать голубем. И вдруг во мне возникло желание взобраться к этой девчонке на верх этого черного батута и прыгать вместе с ней, пока у меня не выскочит сердце, надеясь и молясь, что у меня каким-то волшебным образом вырастут крылья, и я смогу просто улететь отсюда подальше от Сэма, от Трэвиса и всех тех пьяных подростков, населявших сейчас ту комнату. Мне просто хотелось улететь в квартиру Джерарда, где он бы держал меня в качестве своего голубя и не отпускал, даже когда я бы к этому подготовился. Ведь я никогда не стремился к «подготовке», и, наверное, по этой же причине я не стал лезть на батут, хотя все мое тело и разум горели от желания попрыгать и так же взлететь ввысь. Я чувствовал, как мои мышцы пытались отделиться от костей, лишь бы приблизиться хоть на шаг ближе к этой адской конструкции. Но мне было еще рано, я не готов, и никогда не захочу быть этим «готовым». В итоге я лишь кивнул головой на ее заявление, озвучивая свои мысли ясным и четким голосом: — Не думаю, что ребенок стал бы так размышлять, — сказал я, начиная ломать голову над тем, должен ли я делиться продолжением своих мыслей... — Я тоже хочу летать. Просто я еще не готов. И вдруг до меня дошло, насколько же ванильно прозвучали мои слова. Я был семнадцатилетним парнем, а стоял и молол о том, что хочу взлететь как голубь, да и вообще быть голубем. Это все было бы прекрасно для такой крошечной, миниатюрной и хрупкой девочки, стоявшей передо мной, ведь Жасмин, наверняка, смогла бы взлететь, если бы кто-то подарил ей крылья, но не я же. И благодаря этому я, наверное, выставил себя еще большим геем, чем уже был, выбалтывая все эти вещи, и я понимал, что при нормальных обстоятельствах я бы точно об этом пожалел. Все же это нельзя было назвать нормальным, даже отдаленно. Было в Жасмин что-то такое, заставляющее меня признаваться ей в таких вещах. Она была такой открытой и беззаботной — и я точно знал, что она не станет меня осуждать. Мы вместе застряли в этом аду, и в этом Богом забытом месте нам больше нечем было заняться, и казалось, что мы просто двое людей, у которых имелась в голове хоть какая-то логика, даже если она и заключалась в желании полетать. Мы попытались избежать судилища еще в гостиной, так что теперь мы не станем судить друг друга. — Если бы ты был птицей, — начала она веселым, но серьезным тоном, замедлив свои прыжки, — какой бы ты хотел быть? Улыбнувшись, я перевел глаза вниз, и во мне на миг что-то потеплело. И для ответа мне не пришлось долго думать. — Голубем. — Оба! — воскликнула она почти сразу и счастливо улыбнулась. До этого я лишь стоял и улыбался, просто вспоминая тот день, проведенный вместе с Джерардом в парке, но услышав ее одобрение в моем выборе птиц, я улыбнулся еще шире. — Думаю, я была бы какой-то необычной птицей, — начала Жасмин, хотя я не успел ее даже спросить. Скривив лицо, она ломала голову над воображаемым каталогом пернатых, заполнявших сейчас ее мысли. И когда она что-то вспомнила, то ее лицо вмиг просияло. — Типа фламинго, хоть я и ненавижу розовый. Просто я обожаю их длинные и причудливые шеи. Ну или страусом, — быстро возразила девушка, выбалтывая все, не успевая даже подумать. Она слишком сильно заразилась этой темой, что ясно свидетельствовало о том, что это был ее далеко не первый раз, когда она об этом думала. — Но страусы не летают. А в этом и есть смысл быть птицей! Жасмин снова принялась быстро и энергично прыгать, прижимая колени к груди, специально поднимая их выше. Я же просто стоял и смотрел, почти в шоке от ее действий. Девушка скрутилась каким-то таким образом, что напоминала собой некий цветок. И казалось, что она была от меня так далека. И каждый раз, прыгая в высоту, Жасмин все больше и больше от меня отдалялась, повышая хрупкость своей натуры. Она была такой изящной. Жасмин сама по себе была птицей; она уже умела летать. — Но мне очень нравится твой выбор, — продолжила она, так увернувшись, дабы повернуться ко мне обратно. Я взглянул в ее лицо, что было таким открытым, и уверенно кивнул. — Спасибо, — отозвался я, чувствуя, как от смущения краснеют мои щеки. Для меня птица имела более глубокий смысл, чем для нее, но я, все же, видел, что Жасмин реально оценила мой выбор, вникая в эти мысли. — Хотя мне кажется, что я бы скорее была горлицей**, — добавила девушка, склонив голову набок и глядя куда-то вдаль. — Хммм? — усомнился я, нахмурив лоб, так как еще не слыхал подобного термина. Какая к черту горлица? Мне на ум пришли разные образы, из-за чего мое лицо слегка скривилось, побуждая девушку смеяться над моим явным непониманием. — Горлицы, — начала она, корча голос, каким читают лекции, — это просто такой вид голубя и живут они только парами. Ну, знаешь, две птицы, которым суждено быть вместе, — Жасмин замолчала, глядя на меня вниз, и вновь улыбнулась, как будто у нее в голове вместо птиц было нечто другое. Но я не мог определить что, но, все же, я это чувствовал, продолжая на нее смотреть в попытке это выяснить. — И вот я была бы горлицей, — резко заключила Жасмин, не переставая на меня смотреть. С трудом сглотнув, я учуял, как мое тело стало коченеть все больше и больше, и причину этому я прекрасно знал, просто не хотел ее озвучивать. Засунув руки поглубже в карманы брюк, я прижался ладонями к внутренней стороне ткани, слыша лишь звуки батута. Мы с Жасмин так и молчали какое-то время, за которое напряженность между нами начинала накапливаться, а буравили ее только прыжки Жасмин. Я отвел от девочки взгляд и заметил, что солнце считай полностью село — небо проглотило его почти целиком. Я не знал, как долго мы проговорили, или как долго мы вообще пробыли на улице. Время пролетело настолько быстро, что мы даже не заметили сгущающейся вокруг нас темноты. И вдруг я почувствовал, насколько колючим и холодным стал уличный воздух, что когда я вздрогнул, я не знал, была ли виной тому низкая температура... — Знаешь, что я придумала? — высокий голос Жасмин снова наполнил мне голову, а скрип батута стал постепенно затухать. Я тут же перевел на нее взгляд, перестав созерцать темное небо, к которому будто прилип. Девчонка стояла в самом центре, и легкие колебания батута все еще подносили ее вверх, но она больше не прыгала. Ее лицо светилось спокойствием и решительностью, ведь нам нужно было пережить нашу первую неловкость, случившеюся между нами. — Что? — спросил я отчего-то слегка дрожащим голосом, но я все свалил на резкое похолодание. — Давай спать здесь, на батуте, — уточнила Жасмин, а ее глаза забегали от волнения. — Мы убежим от тех придурков, оставшихся внутри, и просто проведем ночь здесь. Коттедж, скорее всего, пахнет сейчас как дерьмо, и мне как-то не хочется оказаться рядом с ними, когда они начнут просыпаться с похмельем. — Конечно, давай, — сразу выпалил я, не нуждаясь в ее оправданиях. Меня не нужно было переубеждать. Ее лицо, еще секунду спустя такое серьезное, сейчас расплылось в легкой улыбке. Жасмин мигом спрыгнула с батута вниз, ступая босыми ногами по мягкой траве, и подбежала ко мне, крепко обнимая, выказывая этим все свое волнение. Она пропищала что-то похожее на «спасибо», после чего побежала в дом, прокричав мне, что за одеялами. Она так и оставила меня стоять одного, на траве, с ошарашенной улыбкой на лице и чувством некого волнения за наш будущий ночлег. В итоге я подошел к батуту ближе и коснулся его рукой, чувствуя, как его черное дно прогибается под моим напором. Оперевшись одной ногой, я ловко на него вскочил, и теперь мое тело оказалось на вершине этого большого объекта. Я передвинулся на самую его середину, ожидая возвращения Жасмин. Мне не хотелось прыгать на батуте, но мне хотелось — нужно было — на нем посидеть. Мне казалось, что в умении летать это пока был мой предел.***
Уже через десять минут Жасмин появилась на батуте с одеялами и несколькими подушками, и мы начали укладываться. Мы решили лечь по разные стороны, ведь пространства было довольно-таки много. Жасмин сама это предложила, и сначала я даже немного расстроился от того, что она так отшила меня в сторону, но как только я лег на подушку и укрылся одеялом, то почувствовал, как съезжаю в центр, куда так же соскользнула и Жасмин. Да, в этом заключалась вся суть батутов — от малейшего напора и давления они приходили в движение, и для сна это было не совсем круто. Жасмин рассказала мне, как однажды летом они ночевали здесь с кем-то из ее друзей, и несмотря на первые несколько неловких «аварийных столкновений», это все же было весело, особенно когда уснешь. И мне нужно было верить в то, что это действительно весело и задорно, потому что при каждом столкновении я как-то странно себя чувствовал и пытался сразу же отодвинуться. Но, в конце концов, я просто сдался и разрешил нашим плечам соприкасаться в центре батута, пока мы еще лежали и разговаривали. Говорили мы не так уж и долго, и разнообразие наших тем то же было скудным, но ее рассказ о том, что она, из-за чего-то (или от всего) погорячившись, ударила кого-то кулаком, на самом деле поощрило нас к разговору намного больше. Поэтому большую часть времени мы просто смеялись и хихикали, и ее заразное поведение передавалось и мне. Поначалу главной причиной того, что мне было как-то неудобно или неуместно, все же был образ Джерарда, всплывающий в моей голове. Я начинал прикидывать, не будет ли он меня ревновать или не расстроится ли он, если вдруг узнает, что этой ночью я спал с девушкой. Хотя все, чем мы занимались — просто спали. Конечно, изредка мы затрагивали друг друга (просто плечами и руками), но от нас это не зависело. Во всем был виноват батут, а бороться с ним было бесполезно. Однако я все равно чувствовал себя немного виноватым, ведь я и вправду наслаждался наличием ее рядом. Меня преследовало такое чувство, будто никто не лежал со мной рядом и не прикасался, без плохих умыслов, годами, хотя на самом деле не прошло и двух суток. Мы с Жасмин не делали ничего сексуального, мы не трахались, и я даже не позволял себе об этом и думать, но, все же, было просто приятно лежать с кем-то под боком. Я уже привык лежать с кем-то под боком, и это дарило мне ощущение, что я не один. Мы с Жасмин не обнимались до такой степени, как я обнимался с Джерардом, но когда наш разговор стал сходить на нет, а веки тяжелеть и закрываться, я позволил девочке уснуть, и когда она уместила голову мне на плечо, я не сказал ей ни слова. И это было так здорово. Приятно. Мне снова начало казаться, что я чей-то и что я не один, даже если это и было временно; и это меня спасало. Жасмин уснула намного быстрее меня, ведь устала больше. И ее мозги не страдали вечными сомнениями и мрачными мыслями, в отличие от моих. Ее слабое сопение (как звуки сверчков издалека) отличалось от ночного шума, к которому я так привык, но, тем не менее, оно успокаивало. Я пытался усмирить свои разбушевавшиеся мысли до того, как почувствовал, что засыпаю и сам, отчего я прогнал из головы всякое чувство вины. Я не собирался винить себя в том, что был здесь, с Жасмин и за то, что мы делали. И от этого Джерарду не будет больно — ни в какой форме или случае, потому что это он, в конце концов, мне сказал, что вина — бесполезная эмоция.***
Утром я не мог понять, где нахожусь вообще. Опять. Кажется, это чувство стало мелькать в моей жизни слишком часто, но это не было дежавю, что вернуло бы меня в реальность сию же секунду. Меня окружала только природа. От утренней росы на моем носу скопилась легкая сырость, а температура определенно росла из-за поднимающегося из-за горизонта солнца, откидывающего на мое лицо тень. Все же спать на батуте было несколько странно, и мой зад тонул в нем больше, чем мне хотелось, из-за чего просыпаться было довольно-таки интересно. Когда я лениво открыл глаза, то сразу столкнулся с небом, и позабыв, где нахожусь, я попытался подняться, но в итоге эта ударная волна пробежалась через весь батут и затронула Жасмин, отчего половина ее уже проснувшегося тела навалилась прямо на меня. И вдруг мое голубое небо заградила яркая синева ее глаз. Жасмин, слегка простонав, пребывая все еще на грани сна, рассердилась, что я так яростно ее разбудил. Хоть мне и хотелось немедленно ее с себя скинуть, я просто не смог. Это было бы подло, ведь тогда бы Жасмин, скорее всего, отпрыгнула бы назад и кто знает, как повел бы себя батут дальше. Она казалась такой маленькой, что ее вес на мне едва ощущался. И почувствовав, как Жасмин стала с меня слазить из-за моего оцепенения и испуга, я обхватил ее талию руками, чтобы она снова не упала. Жасмин стала полностью просыпаться и, открыв еще заспанные глаза, мягко ко мне прижалась. И я снова взглянул на нее своим испуганным взглядом, но в ее глазах читалось лишь абсолютное спокойствие. Хрипло рассмеявшись, девушка опустила голову мне на грудь, и мне показалось, что она снова засыпает. И от этого мое сердце стало колотиться намного чаще, просто с яростью стуча об грудную клетку, отчего я задумался, слышно ли это Жасмин. Я надеялся, что это ее разбудит. — Ты в порядке? — наконец спросил я. Но ответом послужил лишь ее смех. — Успокойся, — отшутилась она, рассматривая меня, но я по-прежнему чувствовал у себя на груди ее подбородок. Ее слова никак на меня не повлияли, я совсем не успокоился, лишь у меня в груди что-то кольнуло от боли. — Я спокоен, — солгал я, просто для того, лишь бы не молчать. Меня снова начинали мучить неловкость с напряжением, с которыми мы столкнулись вчера вечером, даже если и казалось, что Жасмин была спокойна как никогда. И я понимал, что там было что-то еще, и что мне не нужно было с этим связываться. Но я по-прежнему держал руки у нее на талии, не позволяя ей с меня упасть. Это простая вежливость, убеждал я себя. Просто услужливость. И несмотря на ее худое телосложение, она грела меня, и этим прохладным утром меня спасало именно ее тепло. С вечера у нас было четыре одеяла, но сейчас я видел только одно, половина которого укрывала мое тело, когда его оставшаяся часть просто валялась в стороне, будто Жасмин им и не укрывалась. — Ты плохой лгун, вот ты кто, — она снова пошутила, указывая на мой обман. Когда Жасмин рассмеялась, я почувствовал, что моя грудь разболелась еще больше. И я закусил губу. И заметив это, она поджала свои собственные губы, поднимаясь по моей груди выше. — Перестань кусать губы, — отругала она меня, без капли стеснения отбивая мои пальцы подальше, — потом шрамы останутся. — Прости, — извинился я, пытаясь отодвинуться от ее лица, оказавшемуся со мной в опасной близости. Я оттолкнулся об батут головой, но на таком материале это оказалось не так-то просто сделать. Из-за чего я по-прежнему лицезрел ее лицо, чувствуя, что моя грудь сейчас расколется под ее маленьким весом. — Все нормально, — лениво настояла девушка и, расслабив руку, коснулась пальцами внутренней стороны моей губы, будто проверяя там наличие ранок. Казалось, что мы оба застряли в какой-то паузе, и наше дыхание остановилось вместе с нашими сердцами, прекратив всякие движения. Ее хрупкий указательный палец завис на моей нижней губе, а мое горячее дыхание все еще выходило из моего рта, пока не сдались легкие. К Жасмин первой вернулось самообладание, из-за чего она, убрав палец, разрешила эту пугающую ситуацию. И мне показалось, что теперь-то я могу уже начать дышать нормально, но затем я почувствовал ее сухие губы, что медленно накрыли мои. Она прижималась ими какое-то время, а наши рты слегка потерлись друг об друга, но поцелуй вышел без языка. Все закончилось так же быстро, как и началось. Ее губы быстро отпрянули от моих собственных, как и ее тело, отчего Жасмин быстро подскочила и пробежалась по батуту. Заправив волосы за уши, она повернулась ко мне спиной, и ее хрупкое тело соскочило на землю, и она начала куда-то уходить. — Ты куда? — резко спросил я, сидя и наблюдая за ней. — Готовить завтрак, — ответила Жасмин, как будто ничего и не было, и просто ушла. Взглянув на меня, она снова улыбнулась, и ее улыбка под конец отдавала легкой слабостью. Быстро повернувшись, она скрылась за дверью своего коттеджа. Она просто ушла, но случившееся так быстро не исчезало. Я поднес руку, дабы коснуться теперь своих губ — губ, которые она, блять, поцеловала — и почувствовал, как что-то внутри меня лопнуло. Разрушилась моя грудь, треснули мои ребра — все как будто ломалось и сдавливалось, потому что все мои органы работали либо до полусмерти, либо переставали работать вообще. Я снова попытался закусить губу, но мне не стало больно. Даже когда я просидел там какое-то время, что мне показалось часами, я все никак не мог понять, отчего мне было больнее — от того, что ее губы коснулись моих, или от того, что мне это понравилось. ПЖЛСТ, НЕ НЕНАВИДЬТЕ ЖАСМИН. ОНА