The Dove Keeper

=Красота во Всем=

— Зачем нам ехать в город? — спросил я, как только мы оба оказались внутри салона машины ее брата. Жасмин успела ненадолго забежать в дом, чтобы выкрасть ключи из кармана куртки Джея, а еще прихватить свою маленькую темно-синюю толстовку с капюшоном и на молнии, что уже свободно болталась на ее плечах. Вставив ключ в зажигание и проверив зеркала, она начала аккуратно выезжать на дорогу, не забыв уделить особое внимание мелким улочкам, что вели к дому. Мы еще даже не выехали на шоссе, а я уже мог сказать, что Жасмин была куда лучшим водителем, чем Сэм. — Нам нужна вода, потому что я не доверяю тому, что течет из крана, — заявила она, сузив глаза и сосредоточившись на простилающейся впереди нас дороге. — Серьезно. Мне было семь, когда я последний раз пила воду из-под крана и, однако, та ночь выдалась не особо радостной. Меня постоянно тошнило, — в подтверждение своих слов она сгримасничала, сморщив нос и показывая мне язык. Жасмин совершенно не волновало, что ее слова выдались чересчур прямолинейными, ведь она говорила о себе далеко не самые лестные вещи. И меня это действительно восхищало. Большинство девчонок, которых я знал по школе, хоть и таковых было не так уж много, всегда думали о том, как себя преподнести. И если бы они блевали по кустам до изнеможения, то их бы никто не увидел. Поэтому я уже понимал, что Жасмин была не такой, как все другие девушки, что сейчас были в коттедже, но убедиться в этом повторно было приятно. Я улыбнулся с ее кривляний, и Жасмин снова вернулась к дороге, продолжая говорить: — И я не употребляю то, что пьет мой брат и его идиотские друзья. У них есть только выпивка, а я не собираюсь умирать от обезвоживания. И думаю, мы могли бы пообедать где-то в городе, потому что в доме еды тоже нет. Я снова улыбнулся, хоть ее лицо было крайне серьезным и сердитым. Просто это было так смешно — такое крошечное тело толкает такую грубую речь, даже если ей все это, так или иначе, шло. Я удивлялся тому, как в один момент Жасмин могла быть угрюмой и дикой, а в следующий снова превращаться в мягкого и уступчивого ребенка. Мне вспомнились моменты ее вчерашней унылости, и хоть их было не так уж много, они, наверняка, мне запомнились лучше. Лишь от ее упоминания о еде, я почувствовал, как сжались мышцы моего живота, и чувство голода пронзило меня, словно электрический ток. Я чисто инстинктивно вцепился в свое туловище, чувствуя, как стенки моего желудка будто наслаиваются друг на друга. Жасмин же, заметив мои действия, лишь кивнула и добавила, что утром даже не смогла позавтракать, потому что в доме совсем нет еды. За всю поездку это был наш самый длинный и объемный диалог, потому что ее глаза были прикованы к дороге. В машине играло радио, но как только мы заехали в лес, волна сбилась, а когда мы вернулись в более-менее нормальный участок дороги с хорошей частотой, Жасмин даже не попыталась ее как-то настроить. Тишина была приятной, и мне казалось, что я не должен заполнять ее своим бессмысленным трепом. Жасмин была занята дорогой, стараясь и вправду ни в кого не врезаться, а я просто глядел на проносящиеся мимо нас деревья, ну или же просто наблюдал за девчонкой. И меня это снова рассмешило — видеть такого хрупкого маленького человечка за рулем такой огромной машины, но вела она ее хорошо. У Жасмин было серьезное сосредоточенное лицо, глаза были сужены, поскольку она внимательно смотрела на дорогу, сигналя в нужных местах. В ее характере не было выдержки, поэтому, когда мы выбрались на главное шоссе, ведущее в город, она расслабилась, откинувшись на спинку сидения, и облокотилась об открытое окно, придерживая руль только одной рукой. Жасмин решила закончить наше путешествие возле заправки, мини-маркета, а еще парочки небольших магазинчиков, что были повсюду натыканы, и припарковалась на одном из немногих пустующих на стоянке мест. — Когда мы будем уезжать, напомнишь мне заправиться, — сказала она, как само собой разумеющееся, выдернув ключ и кинув его в передний карман своей толстовки, и вышла из машины. Я что-то промычал в ответ, и мы оба направились в сторону магазинов, интуитивно выбирая один, наиболее удобный. Внутри мы ненадолго разделились: Жасмин отправилась в заднюю часть универмага на поиски воды, когда я пошел добывать нам еду. Мама всегда читала мне лекции, чтобы я никогда не покупал еду в таких магазинах, потому что все тут стоило чересчур дорого, но сейчас меня это правда не волновало. Я бродил по ярко раскрашенному проходу меж стеллажами, набитыми чипсами и конфетами в цветных фантиках, чувствуя, как что-то внутри моего живота перевернулось, когда я стал задумываться над тем, сколько денег бы я потратил, если бы выкупил весь этот магазин целиком. Наверное, примерно как штат Айдахо. Поэтому я просто нашел отдел с готовыми сэндвичами и решил, что это будет беспроигрышный вариант. И как раз в этот момент рядом со мной нарисовалась Жасмин, что пыталась удержать пак с двенадцатью бутылками воды, как будто это был какой-то пшик. — Ой, прости, чувак, — я сразу же извинился и бросился ей на помощь, почти забывая про наш обед. Жасмин странно на меня взглянула, но лишь на мгновенье, и сморщила лоб, когда я подошел ближе, пытаясь забрать у нее из рук воду. Даже если со стороны и не казалось, что ей было тяжело ее нести, она все же была девочкой — к тому же крошечной, и что — разве мне не нужно помогать ей носить всякие тяжести? Когда я был младше и дружил с какими-то девочками, мама всегда меня нравоучала, чтобы я был с ними вежливым и услужливым. Но, конечно же, я никогда ее не слушал, в основном из-за того, что мои тогдашние подружки вели себя так же грубо и неприятно, как и я, поэтому мне было все равно — обижаю я их, или в чем-то помогаю. Но с другой стороны, Жасмин была немного другой. Да и сейчас мы были старше, взрослее и сильнее, и это так только казалось, что ей нужна была моя помощь. Мамины нравоучения о еде и ее стоимости быстро испарились, но в данной ситуации с Жасмин я собирался попробовать повести себя с ней, как «с леди». Но когда она поняла, что я пытаюсь сделать, то просто высмеяла меня и отмахнулась, отворачиваясь в сторону и сжимая воду, не давая мне ее забрать. — Я уже не маленькая, — дразнилась Жасмин, снова показывая мне язык. Я все еще стоял, протянув к ней руки в попытке отобрать воду, но я, все же, позволил им опуститься по бокам. Мне было немного неловко, но я улыбался вопреки себе. — Прости, — извинился я еще раз, пожимая плечами. — Ты слишком часто извиняешься, — буднично заявила Жасмин, окидывая меня странным взглядом с уголка своих глаз. Она склонила голову, позволяя челке прикрыть ей глаза. — Прости, — я закатил глаза и повторил это снова, лишь бы ей подыграть. Жасмин просто покачала головой, толкнув меня в плечо и кивая на сэндвичи, которые я рассматривал несколько минут назад. — Ты, наверное, сбрендил от голода, — продолжала она дразнить. — Просто поешь, и все снова станет хорошо, — Жасмин хитро на меня взглянула уголком глаза и подтолкнула ближе. Я ответил ей тем же, толком и не понимая, к чему все это приведет. В итоге, поваляв дурака между стеллажами и поиграв в «А ну угадай, с чем тот сэндвич», мы отдельно оплатили нашу еду на кассе. Немолодая женщина, взглянув на нас, особенно на то, как Жасмин тыкала меня в руку и постоянно о чем-то шутила, улыбнулась. А я только и мог, что улыбаться Жасмин в ответ и тоже ее тыкать, пока пытался заставить заработать свою банковскую карточку. Я больше не носил при себе наличных, потому что перестал покупать спиртное и пиво. Мне реально не нужно было ни на что тратиться, потому что Джерард давал мне все бесплатно. И вдруг я почувствовал, как моя улыбка стала понемногу угасать от мысли о человеке, по которому я, как предполагается, должен был скучать. И я, правда, скучал по Джерарду, и это было так чертовски естественно и неизбежно, но рядом с Жасмин мне становилось все легче и легче, отчего я уже не чувствовал такого зияющего одиночества, как раньше. Я направился в сторону нашей машины, прихватив в охапку свою еду, когда внезапно услышал ее крики. Развернувшись, я понял, что центром нашего внимания стал какой-то проход позади расположенных магазинов. Жасмин обвела меня вокруг старомодного кафе-мороженого. Маленькими шажками, мы подобрались к протоптанной дорожке, что была вся в грязи. Жасмин добавила, что там дальше есть действительно красивое озеро. И она не шутила. Не считая дороги и магазинов, все остальное здесь просто утопало в зелени. Тут возвышались деревья с свежими листочками, что начали цвести еще с приходом весны. Озеро, о котором мне поведала Жасмин, было прямо перед нами, рядом с раскинувшейся маленькой тропинкой возле магазинов и под небольшим мостом, что располагался чуть дальше. Честно говоря, это было самое красивое, что я видел за последнее время. В Ньюарке вообще не было подобной красоты. Конечно, там иногда встречались небольшие озера и речки, но большие компании и предприятия постоянно сбрасывали туда свои отходы, всячески их загрязняя. В такой воде было просто опасно плавать, а иногда даже проходить мимо было нежелательно. Летом, когда температура поднималась слишком высоко и казалось, что даже асфальт плавится и тает, вода выделяла этот жуткий и затхлый запах, будто вонь от сгнивших рыбных палочек. Это было так отвратительно, и, скорее всего, поэтому я не испытал чувства радости, когда увидел это озеро впервые. Но когда я заметил омывающую камни чистую воду, что текла под нами, я кардинально изменил свое мнение и понял, что мне нужно было больше доверять Жасмин. Здесь даже не сильно воняло; я по-прежнему чувствовал слабый запах бензина с соседней заправки, но когда мы подошли ближе к воде, присаживаясь на незаляпанные грязью камни, я начал чувствовать этот настоящий запах природы. Сильный и роскошный аромат зеленых сосен, что с приходом весны заиграли в полном цвете, переплетался с запахом подсыхающих луж. — Тут так красиво, — в итоге сказал я, наполовину развернув свой сэндвич, и остановившись просто, чтобы прокомментировать здешнюю обстановку. Услышав смешок Жасмин, я понял, что ее рот все еще был набит остатками бутерброда. Воду она уместила рядом с собой, и пак уже был разорван, и в нем не хватало двух бутылок. Ее сэндвич же почивал у нее на коленях. Кивнув головой, она взглянула на меня, после чего на воду, и попыталась вытянуть ноги, будто хотела опустить свои пальцы ног в синюю водную гладь. — Дедушка часто привозил меня сюда раньше, — заявила она, проглотив еду. Она уже почти доела свой бутерброд, как-то успев его по-быстрому съесть, не испачкавшись при этом как свинья. Я же пытался себя контролировать, кусая понемногу и не часто, так как понимал, что могу просто забить себе горло и подавиться, таким я был голодным. Мой сэндвич должен был быть с ветчиной и сыром, но по большей части я не распробовал там ни того, ни другого. Нет, там было какое-то мясо, но я пытался об этом не думать, стараясь найти, что можно «усвоить вместо своего бутерброда». Я просто пытался смотреть на Жасмин, сэндвич которой был с тунцом, ну и на окружающую нас природу. И это так хорошо отвлекало, из-за чего совсем скоро я перестал обращать внимание на свою еду. Мне так хотелось сейчас себе фотоаппарат, чтобы запечатлеть здесь все. Не думаю, что в моей семье до сих пор сохранился фотик. У меня было много детских фотографий (ведь я единственный ребенок в семье), но когда мне исполнилось примерно лет семь, меня перестали фотографировать. И я был этому рад — я ненавидел фотографироваться, потому что всегда выглядел так, будто чем-то болею. Мне никогда не приходило в голову сфотографировать кого-то другого — ровно до этого момента, когда я фактически оказался в окружении такой красоты. И мне хотелось ее сохранить, ведь она была так прекрасна; то, что мы видим на брошюрах с природой или по телевизору, или что пытались описать авторы в своем паршивеньком чтиве. — Правда? — спросил я, желая узнать об этом месте больше, особенно с точки зрения Жасмин. У меня никогда не было коттеджа, поэтому все это было для меня новым. — Да, — сказала девчонка, кивая головой и сморщив брови, пытаясь что-то припомнить. — Я была еще маленькой. Дедушка брал меня с собой, и мы здесь вместе пытались ловить рыбу. Раньше он тут жил, ну когда был моложе, и постоянно рыбачил на сомиков, — она прервалась, чтобы куснуть свой сэндвич, проглатывая кусочек, после чего рассказывая дальше, пока я, переводя глаза с нее на воду, пытался отыскать эту рыбу где-то глубоко на дне. — Но рыба быстро кончилась, — продолжила Жасмин, заставляя меня чувствовать себя немного глупо. В итоге я повернулся и начал рассматривать ее лицо, пока она говорила. Ее голос и шум воды на заднем плане соединялись в отличный саундтрек, особенно когда меня перестал мучить голод. — Мне никогда не удавалось ничего поймать, невзирая на то количество червяков, которых дедушка цеплял на крючок. Поначалу я так расстраивалась, по большей части из-за того, что реально думала, что сом похож на кота (catfish — сом — прим.пер.), и я просто пыталась поймать хоть одного на протяжении почти двух лет, — Жасмин рассмеялась, прикрывая лицо рукой, вспоминая свои детские ошибки. — Хотя на самом деле сомики такие некрасивые. У них эти странные усы, словно черное волокнистое месиво, и просто... да просто фу. И я так рада, что ни разу не видела его вблизи живым, потому что, наверняка бы, обделалась. Но однажды дедушка потрошил при мне одного. Она остановилась и скривилась, отчего вокруг ее глаз образовались морщинки. — Тогда я уже была чуть старше, может, мне было десять или около того, но это так меня травмировало, что я больше никогда не ездила на рыбалку. Повсюду были эти кишки, и рыбьи усы просто... кошмар, — она вздрогнула от своих воспоминаний, поджав губы и снова скривившись. — Я же ем, — отметил я, не слишком довольный ее описаниями. Ее рассказ не был таким уж плохим, но так как остатки моего сэндвича все еще были в моей руке, когда Жасмин уже съела свой и забыла, мне реально не хотелось слушать что-то подобное. Она взглянула на меня, почти позабыв, что я сижу с ней рядом. Когда Жасмин рассказывала свою историю, она словно улетела в свой собственный маленький мир, соединяя те приятные и не очень моменты, глядя на озеро. Но как только она заметила на моем лице гримасу отвращения, хоть я и съел почти половину своего сэндвича, она рассмеялась, снова прикрывая лицо руками. — Прости, — продолжала смеяться Жасмин, из-за чего сильные выражения и слова теряли свою значимость и важность. Мы еще несколько минут шутили друг над другом, и Жасмин, тыча в мою еду, приговаривала, что мой сэндвич напоминает ей часть той выпотрошенной рыбы, отчего я вздрагивал и начинал трястись. Но, в конце концов, это она, а не я, только что съела тунца, и когда я ей на это указал, то крепко зашил ей рот. Я заметил, как Жасмин задрожала от вновь нахлынувших на нее воспоминаний, отчего мне пришлось бороться с желанием ее обнять. До этого мы просто сидели рядом, плечом к плечу, толкая друг друга и просто болтая ни о чем, но как только Жасмин снова стала анализировать мой сэндвич, когда ее паника прошла, она оперлась своим телом об мои колени, дабы заглянуть в мой бутерброд. И от этого я снова заволновался. И опять начинал нервничать. То, что мы шутили, было здорово, но сейчас уже был немного перебор. Жасмин, казалось, почувствовала мою неловкость, из-за чего быстро поднялась и куда-то ушла, пообещав мне, что скоро придет. А я так и остался сидеть на камнях совершенно один. После ее ухода я почувствовал себя несколько странно, будто меня бросили на произвол судьбы под этим открытым небом. Ведь я больше не чувствовал ее худенький бок, что так ко мне прижимался. И я ругал себя за эти мысли, но потом ее голос снова раздался в моей голове, напоминая мне, что все, что между было, это лишь поцелуй. Жасмин просто захотелось меня поцеловать и все, поэтому она меня и поцеловала. И я понял, что для этого нужно обладать немалым мужеством и храбростью, даже если на самом деле все было не совсем так. Мне потребовались недели, чтобы скопить и выработать в себе эти качества и применить их по отношению к Джерарду, что к тому моменту, когда я решился его поцеловать, я уже просто не мог контролировать и сдерживать свои чувства. И мне вдруг стало радостно, что у Жасмин не было этих чувств, что норовили выйти из-под контроля, потому что она, казалось, не зацикливалась на всем так, как зацикливался я. Сидя и дожидаясь возвращения Жасмин, мне вдруг стало интересно, получилось ли у меня бы так — поцеловать кого-то просто ради того, чтобы поцеловать. Когда я хотел поцеловать Джерарда, не только мои чувства были сильными, но и сам поцелуй должен был получиться потрясающим и достойным места в истории. Я продумал целую авантюру, где притворился, что мне действительно хотелось, дабы Джерард меня нарисовал. Мне пришлось предстать пред ним, умолять и бороться с ним за то, что теперь у нас было, когда Жасмин просто нагнулась и меня поцеловала. В итоге я пришел к выводу, что мне было куда проще поцеловаться с ней, нежели с Джерардом (во всяком случае, пока), как вдруг ее тело неожиданно нарисовалось рядом. — Привет, — бодро поприветствовала меня Жасмин, широко улыбаясь. — Привет, — прохрипел я в ответ, а мой голос немного слил мое удивление. Ее нижняя губа хитро растянулась в улыбке, давая мне понять, что думала она о чем-то другом. Мне казалось, что мое сердце как-то чересчур громко стучит, ведь мне было интересно, не узнала ли она каким-то магическим способом то, о чем я только что думал. Стараясь не смотреть ей в лицо, я опустил голову вниз, замечая, что Жасмин что-то держала у себя за спиной. Я отвлекся и поднял глаза, как будто это было обязательно, и прищурился, но так и не понял, что же она скрывала у себя за спиной. — Сюрприз, — наконец заявила девчонка, видимо решив, что я уже намучился в догадках. Ее тонкие ручки достали из-за спины какую-то штуку в яркой обертке. — Мороженое! — в итоге заключила Жасмин. Когда я взял у нее из рук рожок, на моем лице появилась самая большая улыбка из всех возможных. Она купила нам обоим мороженое «Drumstick» — и я не ел его уже целую вечность. Когда я взял эту роскошь в руки, казавшейся мне классной почти до непристойности, я начал яростно разворачивать обертку, забывая все свои беды в виде поцелуев и всего прочего. И на этот раз уже я заражал своим поведением, отчего мне послышался мягкий смех Жасмин. — Ты такой смешной, — нежничала она, начиная разворачивать свой рожок. От ее слов мое сердце на мгновенье остановилось, ведь я вспомнил, что слышал нечто подобное от Джерарда еще в одну из наших первых встреч. Все мои радостные мысли про шоколад и мороженое погибли под грузом нескончаемых отношений и смены моего безвыходного положения. И мне нужно было срочно отвлечься. — Так, э-э... — начал я, осматриваясь вокруг в поисках темы для обсуждения. — Ты по-прежнему приезжаешь сюда вместе с дедушкой? Я сунул мороженое в рот, откусывая толстый кусок шоколада, который не дал мне больше сказать ни слова. — Нет, — ответила Жасмин, и ее голос стал чуть тише. Покачав головой, она принялась дальше разворачивать свое мороженое еще медленнее чем раньше, а ее взгляд снова опустился вниз и блуждал по коленям. И тут я учуял, что мое сердце рухнуло, ведь я сразу опознал этот печальный тон. Я допустил ужасную бестактность. — Прости меня, — извинился я, и мне было все равно на то, что, по мнению Жасмин, я просил прощения слишком часто. — Ой, нет, — произнесла она, махнув свободной от рожка рукой. Взглянув на меня, Жасмин попыталась улыбнуться, но ее улыбку можно было в лучшем случае назвать слабой. И ее глаза снова опустились. — Он не умер и ничего такого. Просто его... нет рядом. Я больше не вижусь с той частью нашей семьи. — О, — пробормотал я, снова облизав мороженое. — А почему? Она замолчала на минуту, усмехаясь с какого-то короткого воспоминания, забредшего ей в голову. На несколько минут между нами повисла тишина, от чего внутри я понял, что это как-то слишком долго, поэтому я решил пойти на попятную. — Ты не обязана отвечать. Просто я чересчур любопытный. Извини, — на одном дыхании выпалил я и махнул рукой, пытаясь отмести все сказанные мной слова в сторону. — Нет, — рассмеялась Жасмин, несмотря на болезненные нотки в голосе. — Все нормально. Я не против, — сказала она, снова встретившись со мной глазами, бегая по моему испуганному лицу вверх-вниз. — Я чувствую, что по какой-то непонятной мне причине я могу тебе доверять, — Жасмин снова рассмеялась, закатив глаза, и уставилась на свое мороженое, не желая останавливаться на только что сказанном. — Можешь, — заявил я, не зная, что еще сказать. На самом деле я понимал, что хотел сказать, но я не мог заставить себя признаться Жасмин в том, что мне кажется, будто я могу ей доверять также как и она мне. Потому что это было чересчур лично, но, тем не менее, я мог выслушать все ее истории — мне хотелось ее слушать — но я не был готов делиться чем-то о себе. Если бы все было по-моему, то я бы предпочел остаться загадкой. Ну не считая вчерашнего дня в коттедже. — Это был дедушка по отцовской линии, — начала Жасмин, изредка прерывая свой рассказ, чтобы лизнуть мороженого. Сжимая в руке замороженную сладость, у меня было такое чувство, будто я снова вернулся в квартиру Джерарда и слушаю сейчас его рассказы о его бывших любовниках и художественной школе. — После развода родителей я с ними уже не вижусь. — Развода? — вмешался я, — я думал, что коттедж принадлежит твоему папе? — Это дом моего отчима, — поправила меня Жасмин, взмахивая свободной рукой. — Я уже целую вечность не видела своего родного отца. Но я этому, блин, даже рада, — она замолчала на секунду, ничем себя не утруждая. Я хотел снова побудить в ней желание рассказать мне больше деталей, но я и так понимал, что она еще не закончила. Мне просто нужно было дать ей время. Опечаленно вздохнув, она принялась рассказывать дальше: — Мой родной папа ушел, когда мне было лет десять, ну или около того. Ну, по правде говоря, его заставила уйти полиция. Он сейчас в тюрьме. — А за что? — Он был жестоким человеком. Бил мою маму и брата. Но меня, слава богу, он никогда не трогал. Просто заставлял на все это смотреть. Когда в этот раз Жасмин сделала паузу, я открыл свой рот, но сказать так ничего и не смог; ни звука вообще, потому что я настолько удивился, что потерял дар речи. Мне уже приходилось слышать ужасные истории о разводах, но все они объединялись одной общей проблемой — родители не могут поделить своего ребенка, устраивая за право опеки настоящую войну. Изредка к историям добавлялись какие-то оскорбления или наезды, но ничего ужасного. Это были обыкновенные взрослые и несчастные люди, которые своей грызней лишали счастья и своих детей тоже. Ситуация же, которую мне сейчас рассказывала Жасмин, хоть те всего-навсего несколько коротких предложений, говорили сами за себя и были красноречивее любых слов. Для меня это было чем-то совершенно новым; и я не знал, как мне на это реагировать. Жасмин и так переплюнула меня хотя бы в том, что продолжала рассказывать, когда я просто сидел ошарашенный и сбитый с толку. Может она и прерывалась, делала много пауз, но все эти минуты молчания, можно сказать, были нужны, чтобы в точности передать ту тяжелую тему, в которую она меня сейчас посвящала. — Впервые это случилось, наверное, когда мне было лет пять-шесть, и абсолютно случайно. Я спала, но внезапно услышала шум и поплелась вниз посмотреть, в чем же дело. Накануне вечером я допоздна смотрела с братом один ужастик, и хоть я и боялась того, что Фредди Крюгер влезет в наш дом через кухонное окно, мне нужно было пойти и убедиться в своей правоте. Я была упрямым и своенравным ребенком, — пожимая плечами, она улыбнулась, добавляя, таким образом, щепотку юмора в такую мрачную ситуацию. Я лишь коротко рассмеялся, передвинувшись на камнях, края которых впились мне в бок, но мне было все равно. Я пристально наблюдал за Жасмин, но ее глаза смотрели в сторону, словно воскрешая ту ночь. — Но на кухне я не нашла Фредди Крюгера. Я просто увидела папу... и маму, что лежала на полу. На этой паузе ни один из нас не рассмеялся. Никто из нас даже не дышал. Со стороны казалось, будто Жасмин улетела в другой мир воспоминаний и побоев, застряв в нем так глубоко, что пути назад просто не было. В итоге я дотянулся до ее ноги, слегка ее подтолкнув, дабы вернуть Жасмин в реальность. Что-то сделать еще я не рискнул. — Ох, — произнесла девушка, поспешно глядя на меня, покачав головой. Я был почти уверен, что ее щеки залило румянцем, но никто из нас не сказал об этом ни слова. Она просто продолжила рассказывать дальше. — Когда он заметил меня в дверном проеме, то перестал ее бить. И после этого он очень долго не трогал мою маму, ну или, по крайней мере, я не попадала. Сейчас, когда я стала старше, оглядываясь назад, я понимаю, что побои не прекращались. Можно только вспомнить, как иногда мама вела себя по утрам. Я стала свидетелем только, когда мой брат повзрослел. Он вырос непослушным и отца ни во что не ставил. Он также как и я видел все эти побои, но в первую очередь мой брат был парнем. А моему отцу не хотелось, чтобы кто-то одного с ним пола устраивал ему допросы, поэтому он его затыкал. И довольно часто, — Жасмин снова прервалась, вдыхая и перенаправляя мысли, чтобы дать себе на мгновенье отвлечься. Повернувшись ко мне лицом, она продолжила: — Это просто повышало им планку гордости в их лидерстве. Уверена, что у тебя с отцом такие же войны за власть, да? Я кивнул, пусть даже и вяло. А что мне еще оставалось делать? Мы с отцом тоже ссорились, но не до такой степени. И я надеюсь, что мы до такого никогда не дойдем. Но мне, как и Жасмин, не хотелось вдаваться в это прямо сейчас, ведь она была лишь на середине своего рассказа. — Бывали недели, когда перепадало только ему, или только моей маме. А могло перепадать им обоим сразу. И подобные случаи стали мелькать чересчур часто. В определенные моменты я пыталась это как-то остановить, но у меня никогда не получалось. Меня он никогда не бил, даже когда я приказывала ему меня ударить. Он лишь больше колотил маму, а когда мой брат попытался его остановить, то улетел прямиком в стену. — О боже, — шепотом выдохнул я с некой яростью, шоком и всем остальным, что так и бушевало внутри меня, просясь наружу. Но на Жасмин мой всплеск эмоций никак не отразился. — Той ночью он сломал ему руку, а еще ему зашивали лоб. Когда он был в больнице, что-то в нашей семье треснуло и разбилось. Мы все просто сошли с ума. Кричали друг на друга, плакали, умоляли, орали, а потом он просто ушел. — Его арестовали? — усомнился я, снова приобретая дар речи. Вдруг я почувствовал на своей руке что-то липкое, и, переведя взгляд вниз, я увидел свое немного подтаявшее мороженое. Мелкие сладкие бусинки из моего рожка успели запачкать мне костяшки. Я быстро их слизал, а Жасмин, в свою очередь, снова меня поправила: — Увы, нет. Когда я говорила «он», я имела в виду своего брата. Он ушел. Просто собрал свои вещи и ушел. — Но он же вернулся, правильно? Я имею в виду, ты и Джейсон... — я замолчал, наблюдая за тем, как меняются черты ее лица. Это была тяжелая тема для разговора. Я видел, как сходила с ее лица улыбка, но, как бы там ни было, Жасмин все еще старалась улыбаться. — Джейсон — мой сводный брат, — поправила она меня, и часть ее улыбки снова вернулась. — И слава богу. Иногда он ведет себя, как настоящий придурок. Не думаю, что сумела бы вместе с ним вырасти. Он появился, когда мне стукнуло пятнадцать. Я кивнул, снова кусая свой рожок. Мороженое продолжало все больше таять, отчего мне приходилось откусывать его быстрее, дабы не запачкать себе подбородок. Но внезапно в моей голове потухла лампочка, и теперь я понял, почему мне никогда не удавалось связать Джея, крепкого футболиста, до сих пор плавающего в монотонной пучине средней школы, и Жасмин, нежную девушку, что сидела сейчас передо мной. Потому что они не были связаны. В них текла разная кровь. От этого я вздохнул, но мне все еще было интересно насчет ее другого, родного, брата. — А что случилось с ним дальше? — спросил я, и Жасмин точно поняла, кого именно я имел в виду. — Он больше не вернулся, — ответила она, и ее голос сошел на нет. И вдруг что-то внутри меня треснуло. Я не понимал как, если следовать ее описаниям, семья могла так относиться друг к другу. Ведь мы должны любить свою семью, какой бы она ни была. Я понимал, что моя семья была далека от идеала, и что она никогда таковой не станет (особенно если нас с Джерардом поймают), но мой папа никогда не ударит меня или мою маму. У нас случались всплески агрессии, но это было нормально. Несовершеннолетний сын и его папа могли ссориться, но так и должно быть. Но не ломать же кому-то, блять, руку. И не пороть ремнем, потому что их сын гей, быстро припомнил я отца Джерарда. Боже, иногда мир мог быть таким херовым. Я даже не мог понять причину, почему семья Жасмин была такой нелепой и абсурдной. По крайней мере, у отца Джерарда был повод его бить — он был гомофобом, и это в неком роде оправдывало его действия — хотя это вообще не оправдание. Но как же этот человек мог так просто причинять боль матери Жасмин? И ее брату? Они были такими же хрупкими, как и она? Как кто-то заметно сильнее вообще мог причинять им вред, наперед зная, что им от этого будет плохо? И потом мне вспомнился Сэм, у которого «причинить кому-то боль» было смыслом жизни. Он был творцом, который разбивал все, что видел, дабы просто воссоздать это заново. Когда он вырастет, он тоже будет избивать свою жену и детей, потому что якобы может? На всякий случай, я надеялся, что Сэм так никогда и не женится. В этот момент весь этот мир казался мне редким дерьмом, и мне пришлось собрать в себе остатки сил, чтобы не прыгнуть в это озеро и не уплыть от этого места очень и очень далеко. Но, вместо того чтобы пойти ко дну и накормить рыбок, мне нужно было продолжать себе напоминать, что мне еще повезло, и это что-то да говорило. Я ненавидел свою семейную, домашнюю «жизнь», ведь мне казалось, что в ней было слишком много стресса, но, по крайней мере, мне не приходилось каждый вечер наблюдать у себя дома побои. И вдруг я понял, что не могу засыпать ее более глубокими расспросами об этой теме, но никак при этом не помогая. Я заметил, как ее ровная осанка и расправленные плечи куда-то исчезли, и теперь Жасмин сидела ссутуленной и сгорбленной. Ей снова пришлось попасть под атаку своих воспоминаний, как той ночью атаке подвергся ее родной брат. Я почувствовал, как что-то внутри меня опухло и разболелось, вынуждая меня придвинуться к этой девочке ближе. Я старался сгрести в сторону все неподобающие и непристойные мысли. Скрепя сердце, но во благо другим, я опустил свою руку и приобнял Жасмин за талию. И она никак меня не остановила и не оттолкнула. И даже в какой-то момент, я мог поклясться, что она придвинулась ближе, но мне было трудно судить. — Это было так странно, — продолжила Жасмин, как только ее честность, как на исповеди, вернулась к ней опять. — Той ночью, после вспышки гнева в отделении скорой помощи и всех наших криков, Дэвид попросил, чтобы я сходила с ним в магазин. Он сказал, что ему нужен Адвил и что-то для руки. Мне тогда было примерно одиннадцать, и я уже давно должна была спать. Мне не хотелось никуда идти, и когда я ему об этом сказала, он расстроился. Но мне было все равно — я тогда проплакала почти весь день, и очень устала. Так что я пошла спать, а когда утром проснулась, его уже не было, — она насмехалась над собой, а я понял, что моя рука еще ближе притягивает ее за талию, и она в ответ прижалась ко мне еще сильнее. Отыскав в себе силы, она добавила последнюю и заключительную строчку к своей истории: — Думаю, именно поэтому мне всегда хочется быть вместе с Джеем. Я не хочу потерять еще и этого брата. Мне хотелось так сильно сжать ее в своих объятьях, но это было практически невозможно. Прикрыв глаза, я ощутил вес ее слов и мир, в котором они прозвучали. Мне вспомнился наш с ней разговор на батуте, когда Жасмин рассказала мне, почему она приехала в коттедж, даже если прекрасно знала, что ее брат собирается напиться в хлам. Она любила его, не смотря на все, и хотела хоть как-то вернуть себе то чувство, когда у тебя есть брат. Мое мнение о Жасмин вдруг кардинально изменилось. Она больше не казалась мне чудной девчонкой с закидонами, которой только и хотелось, что окунуться как можно больше в детство и прыгать на батуте до тех пор, пока аж не взлетит. Теперь же, когда ее история влетела мне в уши и поселилась в моей груди, она стала для меня гораздо глубже. Она вела себя как ребенок, прыгала на батуте и постоянно шутила, потому что ее детство было испорчено жестоким обращением отца. Жасмин все еще пыталась это как-то возместить и сохранить хоть какие-то воспоминания, которые она уже никогда не сможет заменить полностью. И скорее всего это и объясняло ее желание вернуться сюда, к озеру. По этой же причине она прыгала на батуте, как и приехала в коттедж, прекрасно понимая, что в итоге она одна не будет пить в своих отношениях брата и сестры. В ее жизни было так много долбанной боли, наверняка даже больше, чем ее было в жизни Джерарда. В его жизни было полно трудностей, но Джерард был старше. У него было много времени, чтобы накопить новых воспоминаний и остановиться. У Жасмин, хоть мы и были ровесниками, уже была куча историй, которыми она могла поделиться. И от этого я практически ощутил свою неполноценность, потому что я никогда не пойму ту боль, которую она чувствовала, но мне нужно было себе напоминать, что мне просто повезло. Мне повезло. Я живой, мне не нужно никуда убегать, и меня никто не обижал. Несмотря на все мои внутренние препирания, подколки, мой непрерывный внутренний монолог и неразбериху во всем том, что мне было не подвластно изменить, мне просто чертовски повезло. У меня были родители, не было братьев и сестер, которых я мог потерять, и у меня был Джерард. Даже если утром я и поцеловался с Жасмин, у меня все равно был Джерард. Это был всего-навсего поцелуй, и от него мне больше не плохо. Этот поцелуй нужен был Жасмин. И в какой-то степени, и мне. Для того чтобы я осознал насколько же мне, на самом деле, повезло. — Мне очень жаль, — в итоге выдохнул я, потирая рукой ее бок, чтобы донести ей какую-то часть своего сочувствия. Весь этот жест был абсолютной мелочью, но, по крайней мере, это было хоть что-то. — Не надо, — настояла Жасмин, потирая мою коленку через джинсы. — Ты ни в чем не виноват. — Я понимаю, просто чувствую себя так... — вздохнул я, махнув свободной рукой, не в силах передать то, как глубоко я ей сочувствую. — Эй, — вдруг начала Жасмин, а ее голос дернулся от эмоций, на сей раз, направленных в мою сторону. Видимо, я сумел ей передать свое сочувствие, отчего ей захотелось его устранить. Ее голос стал чуть громче: — Смотри на меня ровно минуту. Ее просьба была весьма странной, но я не мог ей отказать. Мне казалось, что я ей что-то должен после того, как она излила мне свое сердце. Я понимал, что сам бы никогда на это не решился, вот так вот кому-то все рассказать. Я почувствовал, как она отстранилась от моей груди, чтобы мы смогли взглянуть в глаза друг другу. Я всматривался в ее лицо, как она того и хотела, замечая, как ее голубые глаза бегали по моему лицу, и вплетал ее губы в свои размышления. Но вдруг мне на лицо упало что-то мокрое, но оно также быстро отпрянуло, из-за чего я вообще не понял, что произошло. — Какого ...? — начал я, касаясь своего носа и пачкая руку в кремовую жижу. Я окинул Жасмин убийственным взглядом, разинув рот. Она ткнула мне в лицо тем, что осталось от ее рожка с мороженым. А сейчас смотрела на меня широко открытыми глазами. — Все становилось чересчур серьезным, — заявила девушка спокойным голосом, а далее начала облизывать оставшийся рожок, который ткнула мне в лицо, без намека на улыбку, но она явно была довольна тем, что сделала. Я почувствовал, как оставшееся мороженое стекало с моего носа к губам, из-за чего высунул язык, чтобы слизать скатившуюся каплю. Свое собственное мороженое я уже почти доел, ведь мне не пришлось много разговаривать. Но моего мороженого все же хватило для того, чтобы зачерпнуть его пальцами и мазнуть ими Жасмин по лицу. И на этот раз пришла ее очередь ужасаться. — За что? — Ты давно не улыбалась, — пояснил я, пытаясь сдержать собственную ухмылку. Сначала ее рот раскрылся, но от упоминания глагола «улыбаться» и моей собственной улыбки, ее губы преобразовались в хитрую усмешку. Нахмурив брови, она окинула меня коварным взглядом, давая мне наглядно понять ее дальнейшие действия, но у меня не было времени к ним подготовиться. На моем лице снова красовалось пятно мороженого, только на этот раз с противоположной от Жасмин щеки. Ахнув от холода и ощущения того сумасбродства, что вместе с кремовой жижей, прыснуло мне в лицо, я стал макать пальцы в свой рожок снова, чтобы еще раз вымазать Жасмин, но она начала отбиваться. — Мы так сильно перепачкаемся, — выдохнула она, а улыбка по-прежнему не сходила с ее лица, несмотря на ее предупреждение. Мне вообще было все равно, насколько сильно мы испачканы мороженым. Было приятно видеть, как ее мрачный характер ее понемногу отпускал. Мы просто дурачились, как в детстве, а разве детям не нужно быть грязными и перепачканными? — Ну и что? — сказал я, пододвигаясь ближе и кивая на ее вид, но не касаясь ее лица пальцами, чтобы она не отпрыгнула. Но Жасмин все равно подскочила, ее руки взметнулись в воздух, а глаза расширились, и только после она успокоилась и снова хитро на меня взглянула. — Не заставляй меня тебя добивать, — лукаво ответила девчонка, подойдя ближе. Она оперлась на меня, держа в одной руке полусъеденный рожок, а другой обнимая меня за спину и притягивая к себе ближе. Жасмин не давала мне возможности сдвинуться, удерживая перед моим лицом мороженое, словно оружие. Она бросала мне вызов. Но мы по-прежнему улыбались и смеялись, и если бы кто-то проходил сейчас мимо, то, наверняка, бы просто причислил нас к ненормальным. — Ну что ты теперь скажешь? — спросила она, поднося холодную сладость к моему уже испачканному носу. Я лишь наигранно вздохнул, покачав головой, будто меня обыграли. — Ладно! Тогда будем отмываться. — Хорошо, — уверенно заявила Жасмин, слегка кивнув головой. Она положила свое мороженое на камни, сразу об этом позабыв, и придвинулась ко мне ближе, начиная слизывать с моей щеки остатки мороженого. Сначала я ахнул и просто впал в шок, все в моей груди натянулось, а мысли в моей голове стали устраивать ралли. Мое сердце норовило пробить мне грудную клетку, так громко оно застучало, когда я задумался о всех возможных последствиях. Ее язык был в считанных дюймах от моего рта и гладко скользил по моей коже. Хоть это длилось всего несколько секунд, но мне хватило, чтобы в моем воображении разразился целый роман с подробными описаниями, картинками и сценками. И это взбудоражило меня до предела, но еще больше напомнило мне о том, что Джерард с Вивьен делали то же самое. Это случилось лишь в прошлые выходные, но мне казалось, что с того момента уже прошло лет сто. Они так же облизывали друг друга, только не мороженое, а тесто для блинов. И это ничего не значило. Все было хорошо. Джерард с Вивьен тоже целовались, и это также ничего не значило, сказал я себе. Просто случаются такие моменты, когда тебе нужно кого-то поцеловать, как говорила мне Жасмин. И, думаю, что это был один из таких моментов. Когда спустя долю секунды она перестала лизать мне щеку, то повернула голову так, якобы позволяя и мне — блять, на самом деле приглашая — слизать с нее мороженое. Я отыскал в себе мужество и наклонился вперед, начиная перенимать ее действия, чувствуя языком ее гладкую кожу и густую кремовую жижу, от чего внутри меня все перевернулось вверх тормашками. Когда я закончил ее облизывать, то вместо того, чтобы отступить, как сделала это Жасмин, я прильнул к ее губам, оставляя на них липкий след мороженого. Поначалу я ничего не делал, просто прислонился к мягкой коже ее губ, как было утром, только теперь между нами был сахарный барьер. Мое сердце по-прежнему бешено колотилось, ведь я думал, что она в любой момент отстранится от меня и убежит, и мне придется самому возвращаться в коттедж. Но вместо этого она хлынула к моим губам, начиная медленно об них тереться. Ее язык скользнул мимо моего рта, она просто пыталась слизать остатки мороженого, которым была испачкана моя верхняя губа, но я вернул ее обратно, приоткрывая рот. Я не мог поверить в то, что делаю; я просто это делал. Повинуясь инстинктам. Когда наше животное начало хочет есть, то ему нужна еда. А когда хочет, чтобы его поцеловали, то решается на это само. И сейчас во мне сработали эти две основные потребности — от сладкого ванильного вкуса ее губ, а еще от ее запаха, что смешивался с этим чистым воздухом и природой, что вместе с подсластителем проникали мне в нос. Когда мой язык скользнул в теплое пространство ее рта, я почувствовал, как задрожали ее пальцы руки, которой Жасмин держала меня за спину и не хотела отпускать. Я понимал, что все это неправильно, даже если Джерард и Вивьен делали то же самое. Мне просто не удавалось избавиться от этого чувства. Лишь волны сахара и гормоны упростили все в моей голове, но прежде чем я это понял, наш поцелуй уже закончился. Наши губы, как и языки, двигались быстро и порывисто, и мы не успели даже отстраниться, как на секунду наши взгляды уже встретились, после чего я быстро отвернулся. Я рассматривал, как остатки нашего мороженого таяли на траве. Мы не могли его доесть, ведь в наших с Жасмин животах кишело бабочками. Я сидел и постоянно облизывал свои губы, размышляя над тем, что послужило этому причиной — мороженое или Жасмин, но послевкусие в моем рту было таким приятным. И каждый раз, когда я вспоминал ее имя, оно вызывало во мне болото ругательств. Одно дело было ее просто поцеловать, дабы прочувствовать нашу связь и ничего больше, но что, если этот поцелуй послужит толчком к последующим нашим поцелуям? От этого я почувствовал, как смятение мурашками пронеслось через весь мой организм, выступая на моих липких щеках в виде глубокого красного оттенка, что стал ярче, когда я почувствовал, как ее руки соскользнули с моих плеч и вновь очутились у нее на коленях. Жасмин думала, что утром все случилось по ее вине, и что это она все испортила, но теперь я понимал, что это была полностью моя вина. Я воспользовался ее минутной слабостью сразу после того, как она поведала мне свою историю. Жасмин искала сочувствия и несерьезности, а я просто запихнул ей в глотку свой язык. Этот поцелуй получился намного хуже, чем утренний. Ее поцелуй был просто невинный чмок, что лишь слегка задержался. Сейчас же мы побывали по рту друг друга, и это было не просто легкое касание, как проверочный тест, я реально ощутил намного больше, чего мне на самом деле не хотелось. Этот поцелуй нельзя было отнести к хорошим воспоминаниям, он не был настолько приятным, чтобы потом о нем вспоминать. Он был совершенно другим. И мне он понравился, даже очень, но мне пришлось отодвинуться, сидя на камнях, и устроиться поудобнее. Мой внутренний монолог отчаяния и депрессии протекал через мой мозг вперемешку с образом Джерарда. Я не мог поверить в то, что натворил. Снова. — Я скучаю по живописи, — признался я после чересчур долгого и неловкого молчания. На самом деле мне хотелось сказать, что я скучаю по Джерарду, но я не мог так просто взять и это сказать. Она бы просто не поняла, о ком я, блять, говорю, и я был уверен, что не собираюсь объяснять ей наши с ним отношения, так как это было слишком сложно даже для меня. Но живопись в каком-то роде напоминала о Джерарде, учитывая, что картины стали одним из первых, с чего наша связь и началась. Когда я озвучил свой завуалированный обман вслух, я понял кое-что еще. Я не скучал по фактическому процессу живописи — вообще. Пока я был в коттедже, мне ни разу не пришла в голову мысль — просто достать где-то кисточку и вперед с песней. То же самое касалось и рисования. Даже когда солнце уже полностью село, и мы с Жасмин остались ночью на батуте одни, у меня не возникло желания это нарисовать. Конечно, я видел в этом красоту, но способы, в которых я привык это выражать, и которым меня с самого первого дня обучал Джерард, не пришли мне в голову. Мне вспомнился только лишь Джерард. И от того, что я стал думать все больше и больше, я понял, что не скучаю даже по своей гитаре. У меня не возникало желания на ней сыграть, даже когда я слушал музыку. Я играл только когда бывал дома, но все это я делал лишь для Джерарда. Я следовал за ним лишь для собственной мотивации. То же самое было и с живописью. Сам процесс живописи меня на самом деле никогда не мотивировал и ни к чему не побуждал, меня мотивировал лишь он. Джерард все еще был моей чертовой зависимостью, и это осознание ударило меня волной, выбивая из моих мыслей. Я взглянул вниз на свои ладони, начиная рассматривать линии, о которых мне говорила Вивьен. Ни живопись, ни игра на гитаре не были моей страстью, я всего лишь убивал на это время. Я просто чем-то заполнял то огромное количество часов до наших с Джерардом встреч. И мне предстояло еще много работы, чтобы отыскать именно то, что всегда будет в моей голове, не давая спать по ночам. Но, казалось, что единственной страстью моей жизни был один человек, который и приказал мне идти и искать эту страсть. Это Джерард. Но этот ответ был чересчур простым; слишком неоднозначным и полным сомнений. В страсти есть власть, которую ты можешь контролировать или изменять. И именно поэтому Джерард пробовал разные стили рисования, а я изучал новые песни разного звукоряда. Жизненная страсть не может заключаться в человеке, потому что мы никогда не сможем им управлять, а нам в какой-то степени нужно управлять своей страстью. И ты никогда не сможешь контролировать то, что она из себя представляет — она просто к тебе придет — но как только эта страсть окажется у тебя в руках, ты сможешь ее изменять и вылепливать из нее то, что только пожелаешь. Некоторые люди так и оставляли свою страсть у двери, просто не обращая на нее внимания и проживая свои дни заурядной и приземленной жизнью. Другие же даже не понимали свою страсть, и по какой-то причине занимались чем-то не тем всю свою жизнь. А еще были люди вроде меня, которые видели свою жизненную страсть в другом человеке, отчего полностью упускали самое главное. Мне так и не повезло отыскать свою страсть, но если Джерард и в самом деле был моей страстью, по крайней мере сейчас, тогда я просто мастерски все испортил. — Ты рисуешь? — вдруг мне послышался голос Жасмин, из-за чего я наконец-таки повернулся навстречу ее любопытным глазам. Она стерла остатки мороженого с наших лиц, не оставляя на них ни капли вины. И с этой сменой темы, напряжение в воздухе начало рассеиваться, и мы просто продолжили жить своей жизнью дальше. По крайней мере, мы пытались. — Да, — кивнул я, чувствуя себя немного неловко от того, что я поведал кому-то первую половину своей тайны. И в ближайшее время я не планировал раскрывать ее вторую часть. — Это так здорово, — хлынула Жасмин, подтягивая к груди коленки и обнимая их руками. — Правда? — спросил я, нахмурив брови, ведь я только-только перестал твердить самому себе, что мое временное увлечение искусством не представляло никакой гордости; из меня бы никогда ничего не вышло. Также я удивился, что на свое заявление я не услышал никакой шутки про геев, что были каким-то образом с этим связаны. До этого все шутки на тему гомосексуальности были взяты из воздуха благодаря каким-то ассоциациям, но идея того, что я занимался искусством, сама по себе была несколько странной и пикантной; даже я это понимал. — Да, — снова кивнула Жасмин, демонстрируя свою белоснежную улыбку. — Ты рисуешь? — уже спросил я, полностью акцентируя свое внимание на Жасмин. Я уместил на камне свои ноги, а мое искусство, знания и навязчивые идеи снова ко мне вернулись как огромные мазки кисти в моей голове. Только потому, что живопись не моя страсть, еще не значило, что мне это не нравится. С моего предположения Жасмин рассмеялась и закатила глаза. — Только если рисовать пальцами тоже считается искусством, в чем я сомневаюсь. — Все творчество можно назвать искусством, — сказал я. В моем голосе появились какие-то педагогические нотки, будто я кого-то чему-то учил, отчего я почти себя не узнавал. — Рисовать пальцами, наверное, одна из лучших техник в рисовании. — Да, думаю, — медленно проговорила Жасмин, снова закатив глаза. — Но я реально плохо разбираюсь в искусстве. Я перестала им заниматься, начиная еще с начальной школы. — Я тоже, — согласился я, но заметив ее нахмуренный лоб, я поспешил ей все объяснить. — Хотя я снова начал брать уроки. Но у меня пока не сильно получается. — Уверена, что если ты берешь уроки где-то вне школы, то все у тебя получается, — возразила девушка. — Это какие-то частные уроки? Или просто развлечение? — Эмммм, — начал я, кусая губу и глядя в сторону, размышляя над тем, как правильно сформулировать свои мысли. — Как бы частные. — Круто. И сколько ты платишь? Я еще сильнее прикусил свою губу. Мне не нравилось то, куда вели все эти вопросы. — Они бесплатные? — заявил я, повышая свой тон голоса, делая из простого утверждения вопрос. Когда Жасмин вытаращила глаза, склонив голову набок, я поспешил ей все разъяснить: — Ну, вроде как бесплатные. Я имею в виду, что просто мою его кисточки и прочее в обмен на то, что он учит меня рисовать. — Ах, вот как, — выдохнула Жасмин, понимающе кивнул головой. — А кто он? — Джерард, — сказал я наверняка слишком быстро. Мне впервые задавали какие-то интересующие вопросы безо всяких плоских и банальных оскорблений в сторону моей истории. И да, это действительно была история. Хоть правда и могла в некоторых местах производить какой-то резонанс, отыскивая понимание и отклик, но мне все же придется сохранить кое-какие важные детали в тайне. Я просто обязан это утаить. — Он стареющий художник, — прибавил я, лишь бы повесить на Джерарда какой-то другой ярлык, который бы никак нас не связывал. — И сколько ему? — спросила Жасмин, как любознательный ребенок. — Сорок семь. — Ничего себе. По сравнению с нами он кажется таким древним. — М-да... — медленно протянул я, глядя на свои коленки. Она и понятия не имела, насколько правильно, но вместе с тем и неправильно, было ее заявление, но мне не хотелось ничего конкретизировать. Я не хотел останавливаться на этом вновь и вновь, потому что Джерард не выглядел и не вел себя на свой возраст. Возраст просто число, и Джерард не был старым, его морщины служили ему украшением и рассказывали свою историю... поэтому я попытался отвлечь от себя внимание. Я просто сидел и молчал, немного гордясь тем, что сумел хотя бы произнести его имя вслух кому-нибудь другому. Теперь он уже не совсем тайна; по крайней мере, были люди (или один человек), который знал, что Джерард учил меня рисовать. От этого мне внезапно стало так легко. Моя грудная клетка больше не теснила в себе те застрявшие воспоминания, отчего мне казалось, что трещинки на ней стали заживать. Я кому-то рассказал — и теперь я понимал, почему Джерард тогда разболтал о нас Вивьен. Мне было так приятно произносить его гребаное имя вслух, и если бы я только знал, что могу доверять Жасмин полностью, то я бы поделился с ней всем до последней детали. И я понимал, что могу ей все рассказать. Мне хотелось кому-то излить свою душу, неважно кому. Я хотел рассказать о том, как сильно мне его не хватало, как я по нему скучал и насколько гениальным был Джерард. Даже то, что я просто говорил его имя вслух, дарило мне какое-то ощущение того, что он рядом. — Ну и чему он тебя учит? — снова спросила меня Жасмин, а линии на ее лице от любопытства углубились. — Умм... в рисовании? — я стал постепенно привыкать к тому, что мои высказывания больше напоминали собой вопросы. Она рассмеялась над моей неловкостью, но напрямую ничего об этом не сказала. — Я понимаю, что там много всего, но что-то же он тебе преподает? — Эммм... — я замолчал, снова задумавшись. У меня не было времени на долгие размышления, однако Жасмин успела рассмеяться еще раньше. — Не похоже, что ты усвоил много знаний, — пошутила она, подталкивая меня плечом. — Эй, — возразил я, стараясь не упасть в грязь лицом, даже больше чем следовало бы, потому что я так пытался — очень-очень — не ошибиться. — Я многому научился у Джерарда, — мои слова получились настолько сильными, что почти пугали меня своей мощью. — Ну и чему тогда? — игриво спорила со мной Жасмин. — Ну... — я начал оглядываться по сторонам, чтобы найти вокруг нас хоть что-то, что можно было подать в качестве примера. И когда мои глаза замерли на течении реки, все вокруг мне показалось еще красивее. И именно это меня и подтолкнуло. — Находить красоту во всем. — И как тебе это удается? — снова спросила Жасмин, но на сей раз безо всяких стычек в голосе. Она и в самом деле казалась по-настоящему заинтересованной. — Это легко, правда, — начал я, махнув руками. — Имею в виду, ты только посмотри, что нас окружает. Хоть она и кивнула, я все же заметил, что пока Жасмин не сильно впечатлилась. — Я понимаю, что легко найти красоту в том, что действительно красиво. Но я хочу, чтобы ты сказал мне, как найти красоту там, что люди бы посчитали уродством. Как... — она замолчала, и от появившейся идеи ее губы стали расплываться в улыбке. — Как лицо Сэма. Я невольно расхохотался, и Жасмин вскоре подтянулась за мной. Лицо Сэма, как таковое, не было уродливым, но оно, конечно, было уникальным. Если его сплюснутого носа и крайне невыраженных скул будет мало для того, что заставить кого-то смеяться, то его высокий голос был идеальным саундтреком для крушения поезда. А поскольку еще вчера Сэм вел себя как мудак по отношению к нам обоим, то эта маленькая шутка лишь прибавляла нам веселья. — Боюсь, что там это будет невозможно, — ответно шутил я, придерживая на груди руку в своем мрачном юморе. — Ладно, а теперь серьезно. Как ты это делаешь? — вновь начала Жасмин. Мы больше не смеялись, но улыбки с наших лиц не сходили. Девушка стала оглядываться по сторонам в поисках чего-то реального, чтобы меня проверить. И пару минут спустя ее брови взметнулись вверх — она явно что-то нашла. — Что ты видишь красивого в мусоре? В бумажке, которой не должно быть здесь априори, — она указала рукой на обертку от шоколадного батончика, что валялась на земле перед дорожкой, явно брошенной перед нами здесь какими-то другими подростками. Я кивнул, принимая ее вызов, но, все же, мне нужно было время, чтобы четко сформулировать каждое слово. Я знал, что смогу объяснить красоту мусора, но мне было трудно передать рассекающие по мыслям представления, метафоры и отчетливый голос Джерарда. — Ладно, хорошо, — нервно начал я, постоянно кивая руками на бумажку, которую она выделила. — Красота в целом состоит из недостатков. Если бы мы все были одинаковыми и подгонялись под один шаблон, то в мире не было бы уникальности, то бишь, красоты вовсе, — я остановился, ожидая, поняла ли меня Жасмин. И когда она кивнула головой, я продолжил: — Так что эта обертка показывает нам, что на самом-то деле природа-мать очень умна. И в ней будут недостатки и погрешности, как напоминание того, что такое красота. Сродни тому, будто она говорит нам о том, что знает о своем возможном уродстве, но она все равно собирается быть такой, какая она есть, и ее уверенность преобразовывает этот недостаток — в нашем случае мусор — в красоту. Закончив говорить, я перевел дыхание, чувствуя, как мое лицо озаряет ленивая улыбка. В этот момент мне было все равно, поняла ли меня Жасмин полностью, потому что я наконец-то сумел изложить все так, как всегда хотел; как Джерард. Я нес свой собственный философский лепет, вместо того, чтобы просто, руководствуясь его теориями, в точности повторить его слова. Да, его умозаключения здесь тоже были, но они направляли меня, а вывод был полностью моим. Я просто местами повтыкал свои небольшие отступления, превращая все высказывание в свое собственное. От моей теории глаза Жасмин расширились, но было ясно, что она меня поняла. Она просто не могла поверить. — А еще все вокруг нас двусмысленно, — с улыбкой добавил я, пока моя гордость так и сочилась сквозь зубы. — Я вижу, — сказала Жасмин, медленно кивая головой. — Ты меня очень впечатлил. — Спасибо, — краснея, ответил я. — Но я хочу узнать больше, — быстро добавила девчонка, пытаясь услышать что-то еще, а ее глаза наполнились живым и ярким блеском. — Что еще ты хочешь узнать? — Все. Ее просьба застала меня врасплох. Само упоминание этого слова вернуло меня в апартаменты Джерарда той пятничной ночи, когда я стоял там, полуголый, и умолял его меня выслушать. Мы с Джерардом были всем, и хотели мы всего, потому что мы были художниками. Теперь же в моей жизни появилась Жасмин. Может, она и не была художником, но она проявила куда больше интереса ко всему этому искусству, чем кто-либо другой за пределами того мира, который я считал вымышленным и непригодным. Жасмин хотелось узнать об искусстве все — но это все включало в себя искусство, Джерарда и меня. Это был целый цикл, как порочный круг — ведь настоящие художники ненавидят острые углы и прямые линии. Все это соединялось вместе, и если я захочу ей все рассказать, то мне придется пройти нелегкий путь, чтобы во всем разобраться и правильно рассортировать. Но я понимал, что мне хочется ей рассказать — очень-очень хочется. Это было нелегко, и поначалу я довольно долго молчал, думая над тем, должен ли я ей все это рассказывать. Это был больший риск, в котором было слишком много разоблачения и чересчур много всего — но именно это и было моим искусством. И взглянув в ее глубокие голубые глаза, такие открытые и готовые учиться, я понял, что готов принять ее вызов. Поэтому я открыл рот и начал говорить те слова, которые, думал, уже никогда не использую вновь.