=Ходячее Несоответствие=
перевод: pur blanca
Я облажался. Во многих смыслах и отношениях. Я потерял свою девственность — всю, какую-то только можно, меньше чем за месяц. Месяц. Блять, это же такой короткий срок. Мне казалось, будто я очень быстро пролетел сквозь все эти дни, пропуская на ходу слишком много вещей, ничего не оставляя позади. Я чувствовал, будто предал одновременно и Джерарда, и Жасмин, втягивая их обоих в интимные отношения и полностью их обнуляя, потому что я встречался с ними в одно и то же время. Я не мог понять свои мысли, разобраться в своей голове. Все во мне кричало, что Джерард — самая главная составляющая моей жизни в данный момент, но внутри меня было что-то еще, какой-то слабый голосок, прячущийся в глубине моего сознания и повторяющий мне, что Жасмин тоже чего-то заслуживала. Но я пытался это исключить, оправдываясь тем, что она просто была еще слишком свежа в моей памяти. Я старался опираться на тот факт, что наш секс был в какой-то мере намного легче, рациональней и доступней, чем тот, что мы уже имели с Джерардом, и когда-либо будем иметь. Я понимал, что художник значил для меня намного больше, я правда, правда это понимал. Но я не мог отделаться от Жасмин. Я просто не мог. И я ненавижу себя даже за то, что это чувствую. Больше всего меня донимал тот факт, что я предал себя, или, по крайней мере, я пал, деградировал, стал хуже, чем был. Я принял эти две потери невинности как должное. Я потерял и одну и другую девственность за один месяц, и с двумя совершенно разными людьми одновременно. И от этого я чувствовал себя грязным, отвратительным, продажным. Я не смог не раздвинуть ноги, не сумел держать свой член при себе, а рот закрытым. Но я понимал, что я не шлюха; что за всеми этими актами стояли разумные рассуждения и доводы, как интеллектуальные, так и физические. Но так же, как я не мог выкинуть из головы Жасмин, я не мог избавиться от этого клейма «шлюхи». Хотя было такое чувство, будто я специально откидывал эти возможности, будто они ничто, и я знал, что так и было. Просто потому что за прошлый месяц я занимался сексом с двумя людьми, когда за все свои семнадцать лет я не получал ничего из этого ни разу, не означало, что Джерард и Жасмин не были особенными людьми. Я никогда не встречал никого похожего на них прежде. Хотя оба звания девственника исчезли очень быстро, даже до того, как я успел ответить хоть кому-то из них «да», они все равно были для меня важны. Они по-прежнему означали для меня целый мир, они были для меня всем. Было отчетливо видно, почему Джерард значил для меня всё. Мы были обречены с самого начала; он был гораздо старше меня, и он был мужчиной. До него я ни разу не влюблялся в парней, но ему, все же, каким-то образом удалось захватить мое внимание. Когда мы сдвинулись в наших отношениях, он захватил еще больше моего внимания, или даже превратил его в сексуальное влечение. С самого начала в планах Джерарда не было чего-то сексуального, он просто хотел, чтобы мы были обычными учителем и учеником. Он хотел меня научить. Научить рисовать, дабы я составлял ему компанию в его квартирке. И если бы я ему не признался, скидывая со своего тела рубашку и выпуская из губ правду, то возможно я бы по-прежнему сидел у него дома, изнывая от уроков и стареющего голубого художника, с которым у нас никогда бы не могло ничего и быть. Если бы я тогда не рискнул, у меня бы никогда не было того, что я имею в своей жизни сейчас, в том числе и Жасмин. Когда у нас с Джерардом выстроились отношения, он научил меня намного большему. Он знал, что мы обречены, и что ничего не продлится вечно, не взирая, как долго мы будем держать все в тайне. Он хотел, чтобы я был готов принять наш конец, и мое сердце, как и все внутри меня, болело каждый раз, когда я об этом думал. Я оставил бы его; у меня не было конкретного числа, времени или места, когда это случится, но это произойдет. И все это время мы были рядом, все еще вместе, он собирался меня научить всему, что знал сам. Возможно, именно это надвигающееся чувство обреченности и толкнуло меня на то, что сделал я, или просто почувствовал необходимость это сделать. Секс с Жасмин не был просто случайным, каким бы он не казался со стороны. Она значила для меня намного больше. Она поняла меня, когда все мои друзья лишь отбросили меня в сторону, обзывая меня Фрэнком, долбящимся в зад. Да даже если бы я во всем ей признался, я знал, что она все равно меня поймет. Жасмин прислушивалась к моим разговорам об искусстве, о голубях и о неком Джерарде. Она слушала и что-то по этим поводам думала. Жасмин научила меня снова быть ребенком, но не касаясь той ужасной молодежи. Даже при том, что я был геем, ей все-таки удалось лишить меня девственности, и я не сказал ни слова против. Мне не хотелось класть конец, даже если я чувствовал себя виноватым, снова и снова, той ночью, мне все равно не хотелось ставить на всем точку. Я не был уверен в том, что это, потому мне было так хорошо, что я просто продолжал дальше, а может причина как раз заключалась в том, что мне действительно нравилась эта девчонка? Но мне не хотелось, чтобы все оказалось вторым вариантом. Хоть Жасмин и была офигенной, но я не хотел ее так сильно, как хотел Джерарда. Я ничто и никого не хотел так сильно, как его. Он был для меня всем, и для него я тоже был всем. Мы поняли это еще в нашу первую ночь вместе. С Жасмин же мы ничего такого не говорили, а только стали доверять друг другу и пытались подражать Джерарду и Вивьен. Кем же были Джерард и Вивьен друг для друга? Просто друзьями — так что я был настроен и дальше дружить с Жасмин. Мне не хотелось ее забывать после того, как мы покинем коттедж, иначе все действительно превратится в случайный секс. Я собирался за нее держаться, потому что Жасмин была на моей стороне, и особенно важно это будет тогда, когда нам с Джерардом придет конец. Следующим утром, Жасмин, счастливая и с улыбкой, поглядывала на меня со стороны своей подушки и одеяла, которым мы укрывались с ней вдвоем. Я едва спал, мысли не давали мне уснуть, будили каждый час, давая мне осознания того, где я. Сомнений или чувства потери быть не могло, как было много раз прежде, когда я просыпался в незнакомом месте. Каждый раз, когда я открывал глаза, я понимал, что я в коттедже. Я знал, что рядом со мной Жасмин, и я понимал, что сделал. И больше всего, я понимал, что ничего уже не вернуть назад. Но я не совсем уверен в том, что я бы вернул время вспять, если бы мне дали такую возможность. Когда мы оба проснувшиеся лежали рядом, Жасмин улыбалась и сияла, демонстрируя образ того, как должен выглядеть человек по утрам, мне было неспокойно. Каждый раз, когда я видел ее улыбку — ту, которой она всем улыбалась, внутри я что-то чувствовал. И когда она обняла меня и поприветствовала, мне захотелось кричать и плакать, но вместе с тем также сильно обнять ее в ответ. Но вместо этого, я должен был ссылаться на голод, который тянул меня в сторону дома. Я чувствовал, как мой желудок связывался в узел, пытался выпрыгнуть из моего рта или придушить мое сердце. Мне почти хотелось заглушить сумасшедшее биение собственного сердца, если это не пробьет во мне дыру. Мне не хотелось чувствовать то, что я чувствовал к Жасмин, тем более, когда я знал, что дома меня кто-то ждет. Я задавался вопросом, как все это воспримет Джерард, если я когда-нибудь ему все расскажу. Но мне хотелось сохранить это в тайне, я понимал, что так будет лучше, но у меня уже было так много тайн, которые стоило держать в секрете. Вспомнить хотя бы тот день с Вивьен и блинным тестом. Она знала о нас с Джерардом, потому что нет такой вещи, как тайна. Кто-то всегда проговорится. Я понимал, что если пойду к Джерарду, то расскажу ему все до последней капли. Мне не хотелось держать что-то от него в секрете, но страх того, как он отреагирует на все, удерживал меня от него далеко-далеко. Даже когда мы вернулись обратно в город, все следующее утро меня съедал страх, отчего я по-прежнему держался от художника подальше, хоть мы и вернулись в обед. Жасмин поинтересовалась у меня, не хотел бы я поехать к ней, но я отказался. Мои родители и так не видели меня несколько дней, и хоть я и сумел отыскать телефон, дабы с ними связаться, я знал, что они сходят с ума. Моей маме было все труднее и труднее врать моему отцу по поводу моих исчезновений, поэтому я не хотел рисковать. Жасмин же выглядела слегка разочарованной, когда я ей отказал на приглашение и не настоял на обмене телефонными номерами. Она не сказала ни слова о наших отношениях или сексе, но в глубине сознания я знал, что она об этом думала. Я просто прочитал это в ее глазах; точно такой же взгляд был у меня, когда мы разделили наше с Джерардом первое утро. И просто от одних этих мыслей мое сердце болело так чертовски сильно. Но мне не хотелось Жасмин. Я ее не хотел. Я хотел лишь Джерарда и только Джерарда. Даже после того, как я взял ее номер и разорвал его в клочья, но уже в своей комнате, даже после того, как мои мать и отец не рассердились из-за моего исчезновения, даже после того, как я был волен делать все, что захочу — я все-таки заперся в своей комнате. Мне не хотелось никуда идти — ни к Жасмин, ни к Джерарду. Я хотел сидеть в своей комнате, голодать (потому что я бы в любом случае всё вырвал), и гитара меня тоже не притягивала. На выходные я привез ее домой, но только временно, для осуществления того плана с группой, который мне предложил Джерард. Какой там группой, с горечью подумал я. Теперь гитара снова вернулась в шкаф, потому что те воспоминания, которые она во мне вызывала, были чертовски горькими и ироничными, что я просто не мог на нее смотреть. Мне было все равно, если с ней снова что-то случится, с ее блестящей поверхностью, которую, словно рак, трепало время и наплевательское отношение. Я медленно загнивал изнутри, так что инструмент мог делать то же самое. Я не мог играть на гитаре с постоянно всплывающим образом Джерарда в моей голове. И мне было плевать, если я снова позабуду все аккорды и ноты. Я хотел их забыть. Во всяком случае, я не должен вообще на ней играть. Как и не должен рисовать. Это были слова Вивьен; возможно, что нам с Джерардом вместе быть тоже не суждено. Мысль и осознание этого настолько быстро пролетело сквозь мою голову, и так сильно меня поразило, что я не был уверен, что встану со своей постели. Мне нужен был Джерард. Я просто не мог его бросить, даже если он не был моей страстью, и нам не суждено быть вместе навсегда. Хотя это было странно, учитывая, что ему я нужен был так же сильно. Он всегда мне это говорил, но я никогда ему не верил. Он был таким упрямым и уверенным в себе, когда я был немного слабым подростком, просящим у него советы, которые никогда не мог применить, как следует, и с проблемами, слишком пустяковыми для его уроков. Он учил меня всему, что мне только было нужно. Я же для него не делал ничего. Несмотря на его слова в парке, в ту ночь, что лучшим для него будет увидеть мой взлет, все же на примере жизни было иначе. Мне казалось, что этого будет мало. Тем более что я уже так сильно налажал. Разве в отношениях не должно быть равноправия? Если он мне что-то дает, разве я не должен отдать ему в ответ ровно столько же? Я так старался и пытался, чтобы всё в наших отношениях было поровну, чтобы мы соответствовали друг другу, но этого никогда не было. В сексуальном аспекте мы были равны — и это была одна из причин, по которой мне нравились гомосексуальные отношения. Хоть это и казалось странным в моей голове, когда я ломал свои принципы, все же в этом находилось столько смысла. В таких отношениях не было никаких гендерных ролей, и никто не мог быть постоянным авторитетом. В гей-сексе ты всегда можешь поменяться, что мы и делали с Джерардом довольно часто. С Жасмин же, она всегда должна быть принимающей стороной, а я — подающей. И мне это не нравилось. Хоть наши с ней отношения нельзя было назвать такими долгими или страстными, дабы решать вопросы кто главный в паре, у меня все же было чувство, что если бы у нас был шанс быть вместе как пара, то этот аспект неравенства все равно бы нас разлучил. Может, я просто искал отговорки, чтобы убедиться в том, что наши отношения были бы провальными, или возможно я и в самом деле думал логически хоть раз. Я не знал. Было в этом традиционном сексе что-то такое, что меня коробило. Мы с Джерардом оба были мужчинами; у нас были члены и задницы, и мы знали, что нравится каждому из нас. Джерард знал, что мне нравится, когда его язык кружил над моей головкой, потому что ему нравилось то же самое. Я знал, что ему нравится, когда я пробегался пальцами по его волосам и кусал зубами его соски, потому что мне это тоже нравилось. Это стало чем-то ответным в наших отношениях, мы были в курсе предпочтений каждого, а также мы знали, что причиняло нам боль. Анальный секс мог быть болезненным — даже очень, особенно если партнер не сильно заботливый. Тот факт, что Джерард устроен так же как и я, чувствовал ту же боль, что и я, заставлял его быть со мной нежнее. В свою очередь, я не чувствовал себя грязно или плохо, когда он меня трахал, становилось лишь стыдно от того, что я тоже на это способен. Я мог развернуться и сделать с ним то же самое. Мы оба знали, что все это больно и грязно, и мы это прекрасно понимали. Когда я трахал Жасмин, больно могло быть только ей (если ей было больно — я не знал, что опять-таки добавляет в аспект нашего неравенства). Также она не могла проделать со мной ничего из того, что я мог проделать с ней. Она не могла меня трахнуть; она могла быть только трахнутой. Я привык к равенству с Джерардом, и это было неправильно. Все то, что Жасмин делала для меня, было приятно, но я чувствовал себя странно; почти неполноценно, ведь я не мог ответить ей тем же. Когда мы с Джерардом дарили друг другу минеты, это никогда не выглядело грязно или неправильно. У нас обоих были члены, и хоть нам и приходилось нагибаться, чтобы к ним добраться, нам никогда не казалось, что мы падаем в глазах друг друга. Мы просто делали друг другу приятно. Но когда Жасмин попыталась сделать то же самое мне, я отказался. Мне не нравилась идея ее головы между моих ног. Это казалось, будто ее деморализирует, хоть она и сама предложила. Мне не хотелось ее к чему-то принуждать, что даже когда она сама это предложила, мне это казалось плохой идеей. Секс с Жасмин так отличался от секса с Джерардом. Не только по части физиологии или движений, но и вызываемых чувств. Когда мы с Жасмин занимались сексом, то это был просто секс. Это было приятно и особенно в том смысле, что ей нравился я, она нравилась мне, между нами было уважение, но это было так... обыкновенно. Может из-за того, что перед этим я думал об этом слишком много, что это больше не казалось мне захватывающим. У стольких людей был такой же секс, как у нас, и они тоже не чувствовали чего-то особенного. Мы просто трахались; ты должен трахаться, если ты нормальный и в целях размножения. К этому вели нас гормоны. Это было важно. Однако с Джерардом все это было неважно. По правде говоря, это было просто запрещено. Мы не могли любить друг друга так, как мы любили. У нас априори не должно быть секса. Возможно, это и послужило причиной того, что мы делали; из-за этого все казалось в десять раз лучше, так как прежде я ни разу не испытывал подобных чувств. Когда Джерард прикоснулся ко мне в ту первую ночь, я почувствовал себя живым. Мне первый раз в жизни показалось, что я реально существую. Он видел, как мне было хорошо, был со мной нежным, добрым, ласковым. Он собирался проверить, не иду ли я против себя и действительно ли этого хочу. Той ночью я хотел всё, и это всё у нас было. Уже тогда у нас не было пути назад, и каждый раз, когда мы занимались сексом после, мы по-прежнему брали и отдавали всё. От прикосновений Джерарда я чувствовал себя особенным. Мы должны были сделать каждый проведенный вместе момент удивительным, потому что это могли у нас отнять. Наших отношений не должно было быть в природе, но они все равно были, так как в них не было никаких стандартов и сравнения. Любые точки не возврата были замечательными, фантастическими и чем-то, чего мы делать не должны. Даже когда в нашу первую ночь мне было больно, или когда Джерард заходил чуть дальше, мне все равно это нравилось. Да, нам было больно, но эта боль только подтверждала нашу реальность. Людям нужна боль в своей жизни. Она заставляет нас осознавать, что мы все еще тут, все еще живы. Но надеюсь, что этого мало для того, чтобы ставить точку. До сих пор всего было мало. Мне не хотелось прекращать наших с Джерардом отношений. Я просто не ожидал, что появится кто-то еще, подаривший мне не такую боль, но все равно радость. Секс с Жасмин не причинил мне никакой боли вообще. Даже когда я первый раз трахал Джерарда, мне иногда было больно в основном из-за позиции или может во всем был виноват эмоциональный фактор, что я могу сделать ему больно. Но с Жасмин, казалось, все прошло относительно гладко. И чем больше я об этом думал, глядя ночью в потолок, лежа на кровати, тем больше я понимал, что в физическом плане я бы предпочел секс с Жасмин. Он был намного проще. Я просто вошел в нее, вышел, и так несколько раз, и я красавчик. Ее тело было намного мягче, изящнее и в него было легче войти и выйти. Ее тело по-прежнему оставалось произведением искусства, как бы сказал Джерард, ее грудь и кривые линии все так же вспыхивали в моей голове, что той ночью я обнаружил, как моя рука дергается под одеялом. Я кончил слишком быстро, ведь в памяти по-прежнему были свежие воспоминания, которые меня подпитывали. Когда я заметил результат своего непроизвольного действия на собственной руке, я вышел из себя еще больше, злость переполняла меня всего. Это был первый раз, за целую вечность, когда я кончил от мысли о ком-то кроме Джерарда. Даже когда мы были с ним раздельно, я все равно его часто представлял, даже до того, как мы начали наши отношения. Я пытался это отрицать, когда это только началось, но я понимал, что это так. Джерард всегда был единственным человеком, который меня заводил. Так какого черта в мои мысли ворвалась Жасмин? Все те ощущения ее тела во время нашего секса с Жасмин вызывали во мне страх и будоражащий ужас, когда как с Джерардом это было нечто совершенно отдельное от его тела. В этом была его идея — то, как он держался, как говорил, или прикасался ко мне. Идея его как единого целого заманивала меня и была неправильной, но в этом преставлении мы были вместе. Когда же эта фантазия стала реальностью, и мы были вместе, я воскресил в памяти всю нашу с ним близость, ощущение его руки, и то, как он каждый раз обо мне заботился. Всего одна неделя вдали от него — и мне стало намного труднее всё это представлять, да и всё в голове внезапно стала заменять Жасмин. Она стала единственной, приблизившей мое состояние к краю, когда передо мной еще стоял выбор, и от этого ярость внутри меня поднималась еще выше. Наши тела так идеально подходили друг другу, но черт, с Джерардом было то же самое. Наверное, с ним мы даже лучше подходили друг другу. Нам стоило это усилий; поэтому ценности было больше. Нам приходилось использовать пальцы, смазку и часы терпения, прежде чем мы подошли друг другу, но Боже, когда у нас все получилось, у нас это получилось. Мы были одним человеком, одним прочным механизмом, и мы не собирались рассоединяться, даже после окончания акта, потому что на это ушла такая уйма времени. Мы трахались, потому что так захотели сами, и мы оставались внутри друг друга, потому что так нам было нужно. Так мы были единым целым; мы становились лучше. Или, по крайней мере, я. Для меня, своего рода, было трудно сказать так о Джерарде, потому что он вряд ли мог стать лучше, чем уже был. То, над чем нужно потрудиться — как в нашем случае — всегда было в десятки раз лучше того, что происходило само по себе. Как в случае с Жасмин. Она была рядом, она была женщиной, и ее подтолкнули ко мне мои друзья. Жасмин была удивительной женщиной, но блять, Джерард был удивительным мужчиной. Ее было легче трахнуть, когда как нам с Джерардом требовались для этого определенная доля усилий и возни. Но мне нравилась эта возня. И мне хотелось ее, ведь это были те эмоции, которые в итоге нас благодарили. Но по-прежнему оставалась Жасмин, и она никуда не уходила из моей головы. Если она заставила меня кончить, когда как на самом деле мне хотелось быть с Джерардом, то какого хрена со мной случилось? Я считал себя геем; мне нравился анальный секс, и меня тянуло к Джерарду. Тогда почему должна была появиться Жасмин и заставить меня думать иначе? Я понимал, что больше никогда не стану натуралом. После всей той гаммы чувств к мужчине это было просто невозможно. Но означало ли это, что теперь я бисексуал? Нет, твердо сказал себе я. Я не был бисексуалом. Это была целая концепция — любить оба пола в равной степени — и для меня это не имело никакого смысла, в основном из-за того, что различий между ними было слишком много. Нужно было выбирать либо одно, либо другое. Но я, похоже, застрял посреди этой серой области, которую так ненавидел. Я все еще вспоминал Джерарда и Вивьен; ведь он был гей, самый что ни на есть, но он все равно занимался с ней сексом. Художественная школа служила его оправданием; просто такой возраст и половое влечение. Но что было моим? Может, моим половым влечением стала сама атмосфера того коттеджа и толчок со стороны друзей, из-за чего я пошел и трахнулся. Я не был уверен, что это так. Уверенности не было ни в чем. Поэтому я радовался, что разорвал в клочья ее номер телефона, ведь так коттедж стал моим оправданием. Если бы у меня все еще был ее номер, кто знает, что бы я сделал? Позвонил бы? Увиделся бы с ней? И самое главное — между нами снова бы случился секс? Все это звучало заманчиво, но нет. Просто нет. Я больше не мог об этом думать. Мне нужно было как-то отвлечься, но только побег к Джерарду смог бы меня отвлечь, а это был не вариант. После метаний по кровати в попытках уснуть, хоть было только семь часов вечера, я все же решил выйти из комнаты на улицу. Солнце почти село, что когда я ступил наружу, прохладный ночной воздух ужалил меня реальностью. Достав сигареты, я направился на задний двор, зная, что мне нужно, дабы успокоить свои нервы. Я перенесся во времени назад, вспоминая себя, курящего первую в жизни сигарету. Это было от отчаяния; моя попытка стать еще ближе к Джерарду без фактического физического контакта между нами. Той ночью я представлял как мы с ним целуемся, пытаясь отвлечься от конченного искушения. Спустя же несколько месяцев, сейчас, выкуривая сигарету, я знал, что хотел забыть те чувства, которые снова смешивались у меня внутри. Мне хотелось их убить и сжечь, и снова зажить простой беззаботной жизнью. Рядом с Джерардом я был таким счастливым. Это был первый раз за целую вечность, когда я не боялся взрослеть или жить своей жизнью. Но теперь этот страх вернулся, и сейчас вокруг меня сгустились тучи. Даже в данный момент я понимал, что не хочу забывать последние проведенные свои выходные. Это вполне могло поставить крест на всём, но я почему-то знал, что это достойно места в моей памяти. Если бы не харизматичная девчонка, прыгающая на батуте и учившая меня правилам настоящей дружбы, я бы не понял, насколько важно присутствие Джерарда в моей жизни. И то, как сильно я в нем нуждался. Он учил меня, что одиночество — единственный и верный способ оценить то, что мы любим. И, черт, я сидел таким одиноким. Вцепившись в сигарету, как за тот или иной вид тепла собственной жизни, я избегал десятиминутной ходьбы к дому Джерарда. Когда он раньше пытался научить меня одиночеству, я очень боялся, что не пойму урок правильно, так что ему нужно было быть рядом со мной. Когда же я остался один, даже если и на минуту, появилась Жасмин и уже она хранила мою жизнь от одиночества. Я был слишком неопытным, чтобы сделать все это самому; да и было так больно, что я просто не мог с этим справиться. Теперь же, я отталкивал этих двух людей, которые раньше составляли мне компанию, предоставляя мне опыт тем или иным способом. Я учился быть одним. Мне было страшно, как и раньше; может, даже больше. Я, блять, боялся до ужаса всего, что должно было произойти, всего, что рушилось вокруг, но я учился. Медленно, но верно, я вникал в эти уроки, дабы упростить свою жизнь. А это было всем, что Джерард от меня хотел. Если бы я еще раньше всему этому научился, с горечью подумал я, может тогда я бы не был сейчас там, где был, и не чувствовал бы того, что чувствовал. Того, как что-то раздирает меня изнутри. Черт, я еще никогда в жизни не чувствовал себя настолько опытным, будучи таким незрелым. Выбросив оставшуюся сигарету, я пошел спать, уткнувшись лицом в подушку, и пытался стереть с себя аромат Жасмин, пока не наступило утро.