-*- Согласие на вечные муки -*-
I
перевод: pur blanca
Прогулка к дому Джерарда, казалось, длилась дольше обычного, и я отстал от времени. Мне не хотелось, дабы кто-то из людей видел нас вместе и начал строить какие-то плохие догадки, особенно если этими людьми окажутся Сэм или Трэвис. За пару минут до того, как подойти к винному магазину, я начал переживать, что если они вдруг слоняются тут где-то поблизости, но когда я увидел лишь обычного бомжа, сидевшего в углу, я понял, что в безопасности (насколько, так или иначе, позволяла нам наша ситуация). Эти двое, скорее всего, дома, отсыпаются после непрерывной пьянки в коттедже. Пока я был там, я ничего не видел и крайне мало с ними разговаривал, но когда мы говорили, я видел, что большинство их воспоминаний были затуманены опьянением, исключая лишь тот короткий час езды туда. Я даже не знал, в каком состоянии Сэм поехал обратно, был ли он пьян или нет; я вернулся назад вместе с Жасмин. Хотя поездка в закрытом помещении вместе ней, полностью одетыми, однажды заставила мои мысли роиться внутри, взывая мою совесть, но это было лучше, нежели вождение в пьяном виде и возможные аварии. Впрочем, на тот момент авария казалась, пожалуй-таки, чертовски заманчивой. Мне казалось, что я шел навстречу своему смертному приговору. Деревья, мимо которых мы проходили, их длинные ветви образовывали собой решетку из тюремных камер, в которую я шел с позором. Я не поднимал головы, разглядывая трещины и грязь под ногами, пиная разные камешки. С каждым приближающимся шагом к дому Джерарда, я мог слышать ветер, врезающийся в метафорические решетки моей вымышленной камеры. Я понимал, что тут меня настигнет моя казнь, все те пары краски, которые как обычно вторгались в мой нос, теперь служили в качестве идеальной газовой камеры. Когда-то я привык к запаху красок и искусства, въевшимся в стены, в одежду, в волосы Джерарда, но сейчас от одной мысли о красках я чуть не задохнулся. Этот запах пытался меня поглотить, наряду с множеством других веществ, а я и понятия не имел, что вдыхал свою собственную смерть так долго. Джерард и я были обречены с самого начала; и теперь мне следовало знать, какое удушье на вкус. Просто потому, что мы были обречены, еще не означало, что нам было вместе плохо. Нам было хорошо; даже очень. И за несколько коротких дней, которые длились как мой пожизненный приговор, я сумел все разъебать. Я сам стал себе и судьей, и присяжным, и палачом. Джерард как раз собирался прочитать мне вердикт на то, что ждет нас в будущем. Я не имел больше власти, я вообще сомневался, что когда-либо ее имел. Мне хотелось быть слепым, глухим и немым, а может я как раз таким и был. Несмотря на мою улыбку, начиная с самого начала нашей прогулки тяжелое чувство в моей груди все еще не уходило. Джерард иногда оборачивался на меня, с гордостью демонстрируя мне одну из своих усмешек, но я не отрывал глаз от земли. Вдруг объекты, которые я раньше не замечал, стали меня очаровывать. Я никогда раньше не замечал, насколько были потерты подошвы его ботинок. Это было странно; большая часть одежды Джерарда была чистой и новой. И если что-то не было чересчур новым, оно все же было в отличном состоянии. Даже взять его рубашку со времен школы искусств, которая лежала у него Бог знает сколько времени, по-прежнему хранила заломы от заутюживания. Джерард (или, возможно, Вивьен) хорошо заботился о своей одежде; это было частью его образа. Но его обувь; она была чем-то абсолютно другим. В большинстве случаев Джерард носил туфли, обычные черные, которые несли в себе запах сродни жженому крему для обуви. Они мне напоминали ботинки моего отца, которые он надевал в церковь, когда мама заставляла нас ходить туда всей семьей. Там, от скуки, он закидывал ноги на близстоящие спинки скамеек, и запах его обуви врезался мне в нос, как черная окраска, покрывающая дубовые доски. Отец ненавидел эти туфли, что в итоге он перестал их носить, потому что его лодыжки стали опухать от ран, напоминающих ему о его старой работе механика. Туфли отправились в шкаф, как и многие другие вещи, вроде моего велосипеда и спортивной одежды. Обувь Джерарда никогда не пряталась в шкафу, как и он сам. Большую часть времени он носил именно туфли: когда был одет, даже по своей квартире он ходил в обуви. Возможно, именно поэтому сама обувь, хоть и была красивой и необычной, все же смотрелась так, как будто ее будет носить только какой-то бродяга. Подошвы и каблук были изношены, черный материал обшарпался и стал расслаиваться, превращаясь в серую сетку. Во время его ходьбы, я заметил дно одного из его ботинок, и именно на нем было протерто до дырки. Это было только на левой ноге, но я заметил, когда Джерард повернул за угол, чтобы пересечь улицу, ведущей к его дому, что на правой ноге была та же участь, только ближе к носку. Я никогда раньше не замечал его обуви (наверное, потому что в любое время я был слишком занят тем, что рассматривал что-то другое), а теперь, когда у меня не было чем себя занять, а еще было время, чтобы обдумать все кроме своей собственной судьбы. Эти туфли не подходили ему, не шли под одежду, и в целом к его образу. В них Джерард выглядел бедно и неопрятно. Но опять же, Джерард и не был богат. И, возможно, его обувь действительно ему соответствовала. За свою жизнь он побывал во множестве мест, через многое прошел; может его обувь и стала этому отражением. Его туфли тоже прошли много миль, и хоть эти мили за последние несколько дней обратились в жестокие приключения, во время которых Джерард сходил с ума, он все еще не сломался. И, наверняка, никогда не сломается. Как и его обувь, которая прослужит еще добрых лет десять – ну семь, как минимум. Я посмотрел вверх, когда мой фокус прекратил движение. Джерард остановился возле входной двери своего дома, придерживая для меня ее открытой. Я изначально сделал паузу, пораженной внезапной остановкой его сношенных ботинок. Даже когда я понял, что он просто придержал для меня дверь, мне потребовалось время, чтобы восстановить свои чувства. Я взглянул на Джерарда, в ответ получил его улыбку, но что-то снова было не так. Уголки его рта, казалось, были пришпилены под странными углами; словно он заставлял себя улыбаться. Может Джерард понимал, что происходит? Я спрашивал сам себя, а мои мысли объединялись и топили меня. Я знал, что это невозможно, он не мог ничего узнать. Просто не мог. Хоть он и был очень умным человеком, все же он не экстрасенс. Джерард мог читать мои мысли, но не сегодня; что-то было не так. Мои образы мышления не следовали своему нормальному течению – мои мысли, блять, были об обуви и всем таком. Никто бы ему не рассказал о том, что случилось, кроме меня, и не было никакого другого способа вынудить из меня эту информацию, если я сам не расскажу. Но этот взгляд – он заставил меня остановиться и задуматься. Джерарду было так же неловко, как и мне. Он мог бы сказать, что я в расстройстве, и от этого ему тоже стало бы плохо изнутри, что он отказывался показывать. Наше положение было еще более неловким и жестоким, чем наш первый день вместе в его квартире. Я практически пребывал в таком же хаосе чувств, что, черт возьми, я забыл в доме сорокалетнего мужика, но Джерард в этот раз как будто рассыпался, или, по крайней мере, давал слабые трещины прямо рядом со мной. – Ты идешь? – его низкий голос вытянул меня из мыслей. Его слабая улыбка была теперь чуть ярче, показывая его крошечные, сильно прокуренные зубы. Джерард глубоко вздохнул, указывая рукой на дверь, галантно приглашая меня войти. И он снова драматизировал все события, наверное, из-за того, чтобы скрыть в воздухе сильное напряжение. И по какой-то странной причине, я не сдержался и начал смеяться. Хоть это было даже не смешно. Он просто прикидывался дурачком, дабы привлечь мое внимание. Но смех по-прежнему заполнял мой живот, появлялся в горле в виде хриплых вдохов. Я смеялся так, будто это была самая смешная шутка в мире, и даже когда Джерард просто стоял и неуверенно улыбался, я продолжал смеяться, пока, наконец, не заставил свои ноги идти вперед. Только на лестничной площадке я понял, насколько же фальшиво звучал мой смех. Он только делал шум; занимал много места в воздухе. Но в этом смехе не было никаких эмоций, и это был просто акт маскировки, который я для себя выбрал. И Джерард принял его, даже если придерживался иного мнения. Он просто глубоко и ностальгически вздохнул, войдя вслед за мной в темный коридор. Какое-то время он оглядывал тускло-освещенный подъезд, словно вспоминая наш первый день. В итоге его взгляд остановился на мне, и Джерард снова улыбнулся, подняв брови и скользнув рукой по моей пояснице, подталкивая меня вперед. – Вперед, – он дал слабину, кивая головой в сторону лестницы. Это слегка подтолкнуло меня идти дальше, и я начал взбираться вверх. Пока мы поднимались, Джерард отставал. Хоть он физически подтолкнул меня идти дальше, мы не спешили бросаться друг к другу в объятия. То, что он шел позади меня, заставляло меня чувствовать себя странно, но не этот недостаток прикосновений строил всю погоду. Было что-то еще – чему я просто не мог дать определения. И это преследовало нас до самой квартиры Джерарда. – Ты не взял ключ? – спросил он, когда я просто уставился на темно-зеленые двери, а моя рука едва касалась медной ручки. – Ум, нет... – заикнулся я, убирая ладонь с ручки и рыская по карманам джинсов. Я не мог поверить, что не слышу привычного звона ключей об кольцо брелока, который всегда был со мной. Я даже планировал сегодня зайти к Джерарду, хоть поначалу и уклонился. Почему же я не взял с собой ключи? – Должно быть, я оставил их дома. Джерард поджал губы, и его улыбка выразила разочарование. – Ничего страшного, – выдохнул он, подталкивая меня в сторону и вытаскивая свой собственный ключ, вставляя его в зубчатое отверстие. Взглянув на меня, только повернув ручку, Джерард открыл передо мной тяжелую дверь, позволяя мне еще раз быть ведущим. – Не стой, – вновь настоял он, а его лоб время от времени морщился. – Ах, да, – мой голос терял силу, пока мои мысли были совсем не там, где должны были быть. Я понятия не имел, почему мне было так трудно зайти в то место, куда я раньше принадлежал. Хотя когда я ступил внутрь его маленькой квартиры и осмотрелся по сторонам, я начал понимать. Я сюда больше не принадлежал, или по крайней мере я уже не чувствовал того же, как несколько дней ранее. В последнее время Джерард и я были вместе, я мог разгуливать по его квартире, брать из холодильника еду, пользоваться его ванной комнатой, играть на гитаре или рисовать, не спрашивая на это разрешения и не чувствуя неловкости. Блять, я даже мог разгуливать голышом, и мне было комфортно. Теперь же я был полностью одет, и просто стоял в долбанной гостиной, чувствуя себя странно и неловко. Я больше не принадлежал этому месту, но это было еще не все. Джерард хотел видеть меня тут, это было видно по его настоянию, дабы я вел его, или то, как он придерживал для меня дверь. Но в отличие от всех остальных раз, которые случались раньше, мне не хотелось принадлежать этому месту. Впервые с тех пор, как я узнал Джерарда, как мы начали наши отношения, я впервые не хочу находиться в его доме. Не в доме. Я больше не хочу быть в его квартире. – Хочешь чего-нибудь выпить? – спросил он, как только мы оказались внутри. Он пошел на кухню, оставив меня, отягощенного тяжестью собственных рук. Я смотрел на балкон через большой эркер. Солнечный свет разливался по стеклу, не прикрытому тонкими шторами, а дверь на балкон была слегка приоткрыта. Я почувствовал внезапное желание выбежать сквозь эту дверь и спрыгнуть через край, как сделал это Джерард с той синей краской в тот роковой день. Возможно, если бы я так сделал, все бы кардинально изменилось. – Что у тебя есть? – Вино, – заявил он с небольшой издевкой в голосе, как будто его ответ и так будет очевидным и единственным. Джерард предложил мне еще один вариант, но уже с более пафосной окраской тона: – Или вода. По крайней мере, я понимал, что у его обратной стороны есть некая харизма. – Вино, – мне казалось, что алкоголь намного скрасит то, что должно будет произойти. Или ухудшит. – Спасибо. – Без проблем, – заверил меня Джерард, настолько драматично махнув рукой, что я заметил его жест даже из-за небольшого барьера кухонных стен. Он вышел несколько минут спустя, держа в руках два высоких стакана, наполненных до краев темно-бордовой жидкостью. Я дважды отпил, пока не заметил положение вещей; это было так странно – пить из стаканов. Обычно мы забирали бутылку с собой в постель, что я уже почти забыл, как оно выглядит. Я забыл этот отчетливый оттенок фиолетового, заполняющий прозрачные стекла, как и забыл сильный аромат, который исходил от разлитого вина. Я также позабыл, насколько же формально это было, а по существу, и неудобно. Стеклянный стакан доставлял моей руке неудобства, отчего я боялся, как бы ничего не разлить. Когда он всунул мне в руку стакан, я испугался, но мне удалось не разбить его об пол на тысячу осколков. Сначала Джерард держал свой собственный стакан с вином в одной свободной руке, а после уже две его ладони покрывали стенки, полностью закрывая собой темную жидкость. Он поднес напиток к лицу, глубоко вдохнув, и бросил на меня легкий взгляд из-под одной из его полузакрытых век. Улыбнувшись, Джерард залпом выпил часть своего стакана, наслаждаясь вином и придерживая его за щеками, прежде чем проглотить целиком. Я же зачарованно смотрел; начиная с нашей первой встречи, он больше не пил так вино, как сейчас. Он не уделял такого особого внимания его вкусу и аромату, не держал его во рту так долго. В последние недели мы пили вино, чтобы просто утолить свою жажду. Мы тратили время на изучение каждой детали друг друга. Внезапно, я почувствовал, что мы будто сделали один гигантский шаг назад. Пока думал, я вцепился в свой стакан, пока мои суставы не ослабели. – Выпей, – игриво сказал Джерард. Он звякнул своим наполовину пустым напитком об мой, и его улыбка, до этого терявшая свою гибкость, стала во второй раз появляться на лице. – Не говори мне, что его вкус тебя больше не притягивает. На своем последнем заявлении он заметно опечалился, а его улыбка полностью спала. Он понимал мои мысли – я думал, что мы вернулись в наш первый день; что мы снова вернулись назад. И Джерард больше спрашивал меня не о вине. Он спрашивал меня о себе. Неужели меня больше к нему не тянет? – Нет, – сразу настоял я, а мой голос, наконец, снова зазвучал по-человечески. Я заметил его мимолетную улыбку на мою немедленную реакцию, и я поднес к губам стакан. Я выпил залпом все, что мог, не потрудившись даже распробовать его вкус. Вино обожгло мое горло, и горечи на языке собралось слишком много, чтобы принять ее сразу. Мне пришлось даже приложить к груди ладонь, чтобы удержать легкие под контролем, пока я слегка кашлял. – Просто слегка жестковато? – дразнился Джерард, стараясь не выглядеть серьезно. Глядя в его глаза, я почувствовал, как вина стала на меня наслаиваться. Он думал, что моя дистанция заключалась в рассеивании симпатии и сродства с ним, или же полного исчезновения этих чувств как таковых, когда на деле все было как раз наоборот. Я любил его слишком сильно, чтобы рассказать свою тайну и признаться ему, что причинил ему боль. Мои чувства к нему никогда не менялись. Иногда я немного на него злился, но, черт, из-за этого он мне еще больше нравился. Несмотря на то, что в некоторых ситуациях его уроки казались бесполезными, я все-таки хотел их знать. И я, блять, должен дать знать ему. Мне пришлось перестать бояться. И если в итоге выяснится, что Джерард ничему меня не научил, то я хотя бы должен показать ему, что мне все еще не все равно. – Нет, – ответил я на его предыдущее заявление. Мои черты лица приобрели серьезный оттенок, когда я сделал глубокий вздох. Я отложил наполовину полный стакан на его оранжевый диван и взглянул на Джерарда. Он же слегка покрутил свой стакан в руках, рассматривая как глубокий цвет разрушает первозданное стекло всего за долю секунды, после чего отставил его к моему. Он подошел ко мне ближе, наклонившись и легко уместив свой стакан, что когда он намеревался отойти, я протянул руку и обхватил его за талию. Я почувствовал, как его тело сначала напряглось, а после расслабилось, позволяя мне притянуть его ближе. Я накрыл его губы своими, как только его глаза оказались с моими на одном уровне. Я, сначала прижавшись к нему тихо, в следующий момент стал более яростным. Мне нужно было показать ему, что мне все еще не все равно, что я по-прежнему хочу быть здесь, и что это больше не повторяет наш первый день. Я знал, что у меня есть к нему чувства, и я их показывал. Джерард был моей родной душой, моей половинкой; мы это обсуждали и в этом клялись. Я был его голубем и ничьем другим. Жасмин не могла этого изменить. Это все показывало ему и, прежде всего, доказывало мне, что я гей. Рядом с Джерардом я гей, и я счастлив. Он положил свои руки мне на талию, подталкивая наши бедра вместе. Ни один из нас пока не возбудился, но мы по-прежнему стонали друг другу в рот. Наш поцелуй поначалу был сухим и жестким, наполненным чувством полного отчаяния. Джерард же превратил его в страсть, отслеживая своим языком края моих губ, перед тем, как скользнуть в мой рот. Я скользил своим языком наряду с ним, в воздухе были слышны влажные всасывающие звуки, источником которых были мы, но они приветствовали меня и поддерживали держаться дальше. Мои руки медленно проехались по его спине вверх, ухватившись за ткань его пиджака и съезжая по нему, пока мои ладони не оказались у него на плечах. Мои руки обхватывали его бицепсы, после пальцы касались его волос. Я принялся двигать бедрами, задевая его тело и толкая язык в уголок его рта, пока мои ладони тянули его за волосы. Я, черт возьми, забыл, насколько это приятно и хорошо. С Жасмин мне было весело; я мог в этом признаться. Я чувствовал себя отлично, у меня был стояк, и я кончил. Я делал это с ней несколько раз, и даже начал дрочить на воспоминания. Но тогда с Джерардом – это было гораздо больше, чем просто чувствовать себя хорошо физически. Я понимал, что мы еще раньше, до того, как быть вместе, имели некую связь. В нас было что-то еще, и оно работало. Мы узнавали друг друга и общались. Момент перед поцелуем был наполнен неловкостью не только из-за моего чувства вины, но и из-за некой другой таинственной ауры, вставшей между нами. Но, переходя в безобидное пространство между нами, нам удалось отойти от всего остального. Я снова почувствовал связь с Джерардом, и я мог только надеяться, что он чувствовал то же самое со мной. Он был тем, кто разорвал поцелуй первым, но только для того, чтобы поцеловать мою щеку; его руки касались моего лица, дабы я успокоился, поскольку все вокруг было наполнено риском. Дальше он поцеловал меня в лоб, одарив меня небольшими целомудренными поцелуями в разгоряченную плоть, после – опустился вниз, к моей шее, всасывая там немного сильнее. Его острый язык прошелся по моей вене, после коснувшись линии моей челюсти, пока не добрался до мочки уха. Джерард дышал мне в ухо, посылая озноб по позвоночнику вверх-вниз. Я крепко за него держался, моя рука касалась его спины, цепляясь за ткань. – Я скучал по тебе, – прошептал он мне вблизи, снова отстраняясь, дабы посмотреть на мое лицо. Его слова вновь послали озноб по моей спине, даже больше чем сами действия. Я понимал, что скрывалось под его словами. Он скучал по мне, как по фактическому человеку, и по всем тем действиям, которые он проделывал с моим телом. Он скучал по мне, по Фрэнку, и это не имеет значения, целовались мы или нет. Он скучал по мне, и вот только тогда я понял, как сильно я тоже по нему скучал. С Жасмин, может, и было хорошо, но никто, абсолютно никто и никогда, блять, не заменит Джерарда. После своих слов, он перевел на меня взгляд, а его глаза были широко открытыми, оливкового цвета, который, казалось, поглотил весь непорочный белый цвет. В его глазах было чуть больше глянца, чем обычно. На его лице появилась другая, слабая улыбка, но это было не потому, что до счастья было далеко. Эта улыбка была наполнена блаженством настолько, что ничего другого в сравнении с ней не шло. – Я тоже по тебе скучал, – наконец выдохнул я, казалось, спустя вечность после его слов. Я снова ему улыбнулся той же слабой ухмылкой, с широко открытыми глазами, что мне в голову пришла мысль, был ли он поражен моим лицом так, как я был поражен им. Я сомневался в этом, но вскоре мои мысли были отброшены, так как Джерард притянул меня в свои объятия ближе, и мы оба уткнулись друг другу в горячие шеи. Я позволил ему выжать из меня жизнь, и я попытался сделать то же самое. Я закрывал глаза так чертовски сильно, потому что просто не мог их открыть. Мне нужно было закрыть все – весь окружающий нас мир, чтобы просто насладиться моментом. Честно, это был самый интимный случай, когда я чувствовал нечто подобное к Джерарду. И я понял, что его урок одиночества, наконец, сработал. Эти несколько дней мы оба были так одиноки, что теперь мы ценили друг друга намного больше, чем прежде. Объятия, которые начинались чисто и невинно, стали развиваться в другом смысле, и мы начали наши початые ранее действия. Я снова почувствовал на своей шее рот Джерарда, а его язык массировал мою бледную кожу. Потерев его спину, мои руки перепрыгнули на его грудь, пытаясь проникнуть под куртку голубя. Его тело было таким необъяснимо теплым; я прильнул к нему, как мог, но затем Джерард оторвался от меня, дабы снять с себя куртку, начиная запускать руки вдоль подола моей рубашки. Наши бедра начали тереться друг о друга, мы поцеловались еще раз, и это трение становилось для нас смертельно опасным. Я снова возбуждался, чувствуя на внутренней стороне своего бедра эрекцию Джерарда через его узкие черные брюки. Меня удивило то, насколько быстро он возбудился, но затем я понял, что он, скорее всего, ничего за эти дни не делал – в одиночку или с кем-то – с дня нашей разлуки. И эта мысль заставляла меня целовать его еще сильнее и яростней, прибавляя в наши действия внезапной спешки. Именно тогда я хотел, чтобы он меня трахнул – как животный инстинкт просто потрахаться. Много раз прежде мы заботились друг о друге, творили вместе искусство, но прямо тогда мне просто хотелось секса. Я хотел себе доказать, что меня все еще возбуждают мужчины, надеюсь больше чем женщины. Мне хотелось, чтобы Джерард меня трахнул. Мысли о Жасмин пришли мне в голову за долю секунды, о том, что я мог трахнуть кого-то еще помимо Джерарда, но я оттолкнул их. Сейчас было наше с ним время. Довольно скоро он полностью возбудился, чтобы было для него редкостью Он вкладывал в меня так много, что теперь я собирался подарить Джерарду хорошо проведенное время вместе, а не его возможный крах. Мои руки съехали с тела Джерарда в пустое пространство между нашими горячими телами, где я начал возиться с пряжкой его ремня. Джерард отстранился немного, слегка удивившись моей прямолинейности, но после позволил моим рукам делать все, что они пожелают. Сначала мои пальцы слишком спешили и двигались поспешно, пытаясь полностью расстегнуть наглухо застегнутую пуговицу, и мне потребовалось несколько попыток, прежде чем молния медленно поползла вниз, а легкий стон Джерарда влетел мне в ухо. Взглянув вверх, я увидел, что его рот был приоткрыт, а глаза слегка закатились. Изнутри, меня будто осветило лучом, я гордился тем, что на этот раз делаю что-то хорошее и правильное. Как только его штаны спали на пол, мне открылось его голое тело. Я сжал его член в кулаке, пытаясь возбудить его еще сильнее. И в тот момент, когда я как раз был готов взять его в рот, я почувствовал, как Джерард потянул меня за плечи и волосы, чтобы встретиться со мной глазами. Улыбнувшись мне, он соблазнительно меня поцеловал, прежде чем его руки нашли мою собственную пряжку ремня, и он начал повторять все то, что я делал минутой ранее. Я почувствовал, насколько быстрее стало биться мое сердце, так как его глаза лицезрели мой член, и мне казалось, он догадается о моей связи с женщиной, но когда он просто снял мои боксеры, все мои опасения и переживания ушли на второй план. Я по-прежнему внимательно наблюдал за всем, невзирая на собственную сильную эрекцию и на абсолютную наготу перед человеком, которого я был лишен так надолго. Когда я увидел, что Джерард готовится сделать мне минет, я дал ему какое-то время, чувствуя его язык на кончике моего члена, а его руку на моей тазобедренной кости. Вторую руку он сложил мне на бедро, подбираясь рукой прямо к заднице. Какое-то время он просто делал минет, но потом он на минуту остановился. Он взглянул на меня снизу вверх, спрашивая у меня что-то невербально. Хотя большинство других действий мы могли легко смешивать и переплетать, когда наступал фактический момент секса, в согласии которого мы всегда были уверены. Это мог быть и седьмой раз за день – это неважно, перед этим мы всегда выпытывали согласие на это действие. Раньше я всегда считал, что Джерард так поступал из-за уважения ко мне. В конце концов, в нашей паре я был младше, и тем, кто никогда раньше не занимался сексом, и понятия не имел насчет секса между парнями. Из этого было очевидно, что мне нужны были указания и руководство. Также я думал, что согласие имело столь огромный аспект, потому что наши отношения были очень неправильными, прямо-таки незаконными. Мне все еще не было восемнадцати, и это было отлично сложенное изнасилование. Мое согласие технически не играло здесь никакой роли, потому что по закону я все еще был ребенком, но, по крайней мере, мое согласие облегчало наши муки совести. Даже когда наши роли менялись, и Джерард оказывался в довольно неловком положении, с согнутыми ногами, я всегда спрашивал у него разрешения. Однажды я просто сделал так, повторяя за ним, но теперь я увидел значимость этого невербального вопроса, независимо от того, кто ты был и в каком положении оказался. Джерард всегда говорил, что секс очень личная тема. Должно быть, он повторил это раз десять только за первые выходные, которые мы провели вместе. Я четко помню, как услышал это в ту субботу после секса. Мы лежали на его постели, уставившись в потолок. Я наблюдал, как дым цеплялся за сухие стены – он напоминал мне облака, явно прибывавшие в этой комнате года и больше, когда голос Джерарда вдруг прервал мои мысли. Повернувшись на бок, я взглянул на него, и его лицо по-прежнему излучало золотистый свет от того, чем мы только что занимались. – Когда ты занимаешься с кем-то сексом, это должно что-то значить, – снова начал он, перевернувшись ко мне так, что мы лежали лицом к лицу на его грязном матрасе и смятой простыне, скомканной между нами. – Ты отдаешь себя, но это должно выглядеть как подарок, как нечто особенное. В этом должен быть какой-то смысл, и ты не должен об этом забывать. Затем он замолчал, оглядывая меня сверху донизу, и, наконец, переплел свою руку с моей. Тогда наши отношения еще были такими новыми, такими чувствительными и только-только зарождающимися, что его прикосновение взрывало в моей кровеносной системе фейерверк. – Когда я спрашиваю, хочешь ли ты, мне можно даже не использовать слова. Одного взгляда будет достаточно, особенно когда в этом взгляде вы оба понимаете, что делаете лучшее из всего на Земле. Вспоминая наши первые выходные, когда я его едва знал – чуть больше месяца, тогда его слова буквально нахлынули на меня, и я пребывал в восторге от любого ощущения. Хотя я достаточно быстро научился осознавать и ценить каждый подарок, который он мне дарил, и который я дарил ему. Тогда я, возможно, забывал пару раз спрашивать его, мои умственные способности в этой области еще медленно развивались, но теперь мы оба сумели превратить это в науку. Больше никаких слов, наши глаза говорили намного больше, и в этот раз мы стянули друг с друга одежду и вошли в положение. Джерард уложил меня на диван, его рубашка покинула его широкие плечи до того, как он опустился на меня сверху, а его пальцы нашли те участки, в которых я особенно нуждался. Порой подготовка занимала много времени, а иногда даже очень из-за отсутствия активности. Мы же все ускорили и вернулись к нормальному течению, нам хватило простых поцелуев с языком. Совсем скоро Джерард вошел в меня, но затем вышел. – Ты в порядке? – спросил он в самом начале, во время первого проникновения. С моралью на согласие, не последнюю роль играло место боли. Мы всегда удостоверялись, что другой не чувствовал слишком сильную боль. Это было так же важно, как и согласие, а может даже важнее. Боль могла заставить человека передумать, могла изменить его точку зрения. Даже если в наших жизнях нам нужна некая боль, все же должен быть определенный баланс, которого нужно придерживаться. Я всегда знал, что независимо от того, сколько раз я говорил Джерарду, что хочу заняться с ним сексом, в момент, когда я скажу ему все прекратить, он сразу все остановит. Я не проверял это правило, но я мог судить это по тому, как медленно он меня целовал, когда я сказал, что со мной все в порядке. Сейчас было немного больнее, чем обычно, но я почти чувствовал, что нуждался в этой боли. Она заставляла меня понять, что все по-настоящему и реально, снова и снова, и мне казалось, будто я ее заслужил. После всего я собирался причинить Джерарду боль; так что в данный момент я мог чувствовать что-то физическое. Я притянул его ближе к своему телу, давая полное согласие человеку, по которому я так чертовски скучал. Мы оба были настолько неопытными, нуждающимися и отчаянными, но нам, все же, удалось найти баланс с консенсусным пониманием наших действий. Мы скучали друг по другу. Мы были одиноки, и теперь мы по достоинству ценили друг друга. И это был наш способ это показать. Когда все закончилось, мы остались лежать на диване еще в течение нескольких минут, и нормально отдышавшись, мы начали двигаться. Мы схватили одно из множества одеял, которые Джерард хранил у себя в квартире где попало, и расстелили на пол перед диваном, отодвигая в сторону журнальный столик, дабы лечь рядом. Большинство из этого сделал Джерард, пока я лежал на диване, а мое тело приспосабливалось к нормальному ритму жизни. Моя шея немного ныла от подлокотника, а задница была чересчур чувствительна, но я был в порядке. Посмотрев вниз, я прикоснулся к себе в определенном месте, понимая, что крови не было. У меня не было абсолютной уверенности в том, что бы я стал делать, будь бы там кровь. Вероятно, я бы просто почувствовал себя еще более виноватым, чем что-либо другое. Мне не хотелось, чтобы Джерард чувствовал себя чем-то чужим в моем теле; чем-то, что мне не принадлежало и причиняло боль. На тот момент он был частью меня, так что ни о какой крови не должно было быть и речи. Когда я перелез к нему на пол, он обернул вокруг меня свои сильные голые руки и притянул к своему липкому телу. И я позволял ему себя вести, ощущая полную и абсолютную обреченность еще раз. Наше взаимодействие подошло к концу. Скоро мне придется ему все рассказать. Старое одеяло, сотканное руками бабушки Джерарда, было натянуто до талии, а его прохладная ткань была приятным барьером между тем напряжением, которое стало снова заполнять комнату. Джерард надел штаны, когда искал одеяло, так что теперь он вынул сигарету из заднего кармана тугих джинсов. С одной стороны ему удалось быстро ее вытащить, сунуть в рот и зажечь, а другой – его рука все еще была обернута вокруг моего голого тела. Я понимал, что скоро я причиню ему боль, и хотя я хотел отстраниться, чтобы защитить его (или меня), я обнаружил, что все еще цепляюсь за него изо всех сил. Я чувствовал изгибы его тела, его горячую природу и то, как она влияла на мое тело. Я наблюдал за своими нервными пальцами, парившими над его плотью, пока он начал курить, глубоко вдыхая, прежде чем выдуть дым через рот и нос. Я попытался сделать глубокий вдох, может, для того, чтобы успокоить свои нервы, но это не сработало. Было какое-то предчувствие; и это было немного лучше, потому что Джерард знал, что я все еще его хочу, но бомба все равно должна быть сброшена. Я просто не знал, как мне ее преподнести. – Как она? – вдруг спросил Джерард, вытащив еще одну сигарету. Он плотно втягивал в себя весь дым, смотря куда-то перед собой. Я же, открыв рот, перевел на него взгляд. Он не выглядел сердитым, грустным или разочарованным. Я не знал, как это описать. Он просто был. – Что? – ахнул я. Мне показалось, что я неправильно его расслышал. Возможно, я не так его понял. Джерард просто предположил, что я ему с кем-то изменил? И использовал слово «она»? Если он каким-то чудесным образом узнал о моей измене, разве он не должен был предположить, что это был «он»? – Как она? – вновь спросил он, выговаривая слова немного четче. Он выдохнул еще дыма, после чего, наконец, взглянул на меня, соединяя наши глаза больше, чем просто одним способом. Он понял. – Как же ее звали? – Как ты узнал? – спросил я, под конец мой голос затих, потому что я не мог даже поверить в происходящее. Я увидел понимание в его глазах. Он понял, что я ему изменил, и что сделал это с девушкой. Но как, черт возьми, он понял это так просто? Джерард слабо усмехнулся, наконец, докурив свою сигарету. Отбросив куда-то окурок, он взглянул на меня с ухмылкой. – Ты слишком предсказуем. Я закрыл глаза, затронутый чем-то еще кроме гор вины, на которые я поднялся, сбив ноги в кровь. Как и прежде, когда он говорил эти слова, они жалили. Они жалили так сильно, наверняка из-за того, что Джерард все это время знал, но не сказал ни слова. Он страдал, по крайней мере, как и я, в тишине. Осознание тишины, в которой я должен быть глухим и немым. И тогда нас окутало еще больше тишины. Джерард глубоко вдохнул, почти так же, как он делал при курении. Но снова он не казался сердитым, злым или расстроенным, он просто был рядом. Я не мог прочитать его мысли, и я понимал, что мне никогда этого не сделать. По его мнению, наш разговор был окончен, но по моему – определенно нет. И так будет всегда. – Я не хочу таким быть, – смело заявил я, отвечая на его комментарий. Наклонив ко мне голову, Джерард посмотрел на меня, явно слушая, но все равно никак не реагируя. Пока нет. – Я хотел бы быть непредвиденным, как ты. Именно тогда я заметил, как изменилось его лицо. Не вникая в ситуацию, но, по крайней мере, пытаясь ее расшифровать. Он был удивлен. – Я не такой, – четко заявил Джерард, кивая головой и поджав губы. – Я, наверное, самый предсказуемый человек на свете. – Что? Как ты, блять, можешь такое говорить? Я не знаю почему, но вдруг я почувствовал, что начинаю сердиться. Я вспоминал все свои мысли, которые гонял в голове, пока мы шли через парк. Как Джерард мог быть предсказуемым? Он уничтожал свои картины просто так. Он заставил меня разбить кучу бутылок пива на следующий же день, он вылил синюю краску на кучку школьников просто потому, что захотел. Он пригласил меня на ужин, после которого мы побежали в парк дрочить среди ночи. Мы сделали так много всего, к чему бы я просто не додумался. Джерард был чертовски полон сюрпризов; я все еще всему удивлялся. – Я предсказуемый, – он снова противоречил моим мыслям. Его руки было сложены на обнаженной груди, но затем он вдруг поднял одну в воздух, начиная жестикулировать. – Скучный, приземленный и просто предсказуемый. Сейчас и всегда, – он выстрелил в меня взглядом из уголка глаз. – Я, наверное, еще более предсказуем, чем ты. – Почему? – Потому что я предсказуемый, – вновь заявил он, раскрывая свою точку зрения. Вздохнув, он передвинулся и повернулся, уделяя мне все внимание. – Я почти не выхожу из дома. Я сижу здесь весь день и рисую. Я рисую, или читаю, или разговариваю со своим голубем. Когда же случается так, что я выхожу, я не хожу далеко. Я иду в парк или в художественный магазин. Покупаю вино. Иногда я хожу к Вивьен, но обычно это она приходит сюда и вытаскивает меня из моей маленькой раковины, которую я сам себе создал. Я не общаюсь с людьми, обычно... – он не договорил, а его руки опустились вместе с его глазами. Он встретился со мной взглядом, после чего улыбнулся намного ярче, чем за все последние разы. – Ты, Фрэнк, – выдохнул он, положив на мое голое плечо свою руку, – ты заставляешь меня быть непредсказуемым. Ты пришел в мою жизнь и изменил все. Ты вызвал во мне желание сбросить с балкона краску. Ты заставил меня хотеть кого-то чему-то научить. Ты заставил меня изменить мой образ жизни полностью, смешивая энергию и стиль молодого взрослого человека. Он снова сделал паузу, и я был этому очень рад. Его слова на самом деле упали глубоко внутрь меня своим словом «взрослым». Никто и никогда еще меня так не называл. Меня называли молодым человеком, самостоятельным, но никогда взрослым. Казалось, что в этом был престиж, которого у меня просто не было. Это не заставляло меня чувствовать себя молодым, но опять же я и не чувствовал себя от этого старым. Я не знал, каким я в итоге себя чувствовал. По юридическим стандартам я был почти взрослым, но в уме Джерарда я уже таким был. Молодым и взрослым, но, тем не менее, я шел к этому сам. Это и поразило, и взволновало меня настолько, что я почти не слышал заключения Джерарда. – Ты заставил меня встать и выйти, начать снова совершать реальные поступки. Это ты, Фрэнк, ты заставил меня быть непредсказуемым, – он еще раз мне улыбнулся, излучая при этом бескорыстную гордость. – Ты должен себя больше уважать. Быть предсказуемым не так уж и плохо. Он кивнул головой еще раз, сантименты до сих пор не покидали его голос, но его дерзкий характер вернулся. Он снова лег на спину, уставившись в потолок, складывая руки под голову. В конце концов, я сделал то же самое, только гораздо медленнее, а его слова все еще повторялись в моей голове. Я его изменил? Я сделал его непредсказуемым? Разве он не был таким всегда, еще до моего появления? Я задавал себе вопрос за вопросом, вспоминая его рассказы обо мне, его жизни и любовниках. Мне казалось, что Джерард поехал в Нью-Йорк поступать в художественную школу, толком не осознавая, что делая. У него не было денег, поэтому ему приходилось ночевать в парке первые несколько недель. Звучит не очень предсказуемо. Из его рассказов об Вивьен, Рэймонде и особенно Алексее с сексуальным русским акцентом – там тоже не было каких-то определенных целей, просто секс. Звучит не очень предсказуемо. Я считал, что Джерард всегда был таким удивительным и неожиданным, всю свою жизнь, включая все до сих пор, какую бы историю из жизни он мне не преподнес. Я не знал, где находятся источники его удивительных идей, но, конечно же, я их не видел. Я взглянул на него, встречаясь с его пристальным игривым взглядом. Пытаясь как-то осмыслить ситуацию, я пришел к выводу, что, скорее всего, он пытался быть со мной милым. Я знал, что Джерард не врал, он никогда не врал, но, возможно, он немного преувеличивал. Хотя я мог это принять; все искусство было одним большим преувеличением и метафорой в жизни. Я привык к тому, что рядом с ним я был просто произведением искусства; и с чем-то более глубоким я справиться не мог, особенно когда понял, что был в нескольких шагах от его страданий. – Отлично, – сказал я вслух, сложив руки на груди и поддерживая его дедуктивное рассуждение. – Я думаю, ты прав. Быть предсказуемым – хорошо. Я мог чувствовать лучи его улыбки, источающие рядом со мной, даже не смотря на него. – Я всегда прав, – игриво ответил он, резко кивая головой, дабы сильнее доказать свою точку зрения. Я же снова рассмеялся над его драматизмом, чувствуя, как вокруг нас вновь сгущается тишина. Я услышал его еще один глубокий вдох, после чего Джерард взглянул на меня, широко раскрыв глаза, полные сомнения. – Ты никогда мне не говорил, как ее зовут.