Не отпускай меня

Хани так и не прикоснулась к содержимому корзины — отставила её в угол прихожей, а с наступлением темноты опять водрузила на крыльцо. Утром её не оказалось на месте и Бён-старший больше не приходил. Понемногу она начала привыкать к своей одинокой жизни. Вечера перестали быть такими тягостными — чтобы отогнать плохие мысли, девушка подъезжала к холсту и рисовала. Море, цветы, брата. Вдохновение клубилось в ней, просилось наружу и вырывалось на полотна яркими красками и лёгкими мазками. Хани блаженно вдыхала запах краски, смотрела на ладони в цветных разводах и была счастлива — впервые за долгое время. Она научилась самостоятельно принимать ненавистную раньше ванну, ловко лавировать в тесных комнатках, не плакать по утрам и вдохновенно врать брату, что всё хорошо и ей никто не нужен. Хани жила ожиданием Сехуна. Он неизменно появлялся на пороге домика каждые две недели — грузил коляску в машину, целовал сестру и вёз её на осмотр в больницу. Врач подолгу ощупывала девушку, спрашивала о самочувствии, выписывала новую порцию горьких пилюль и ненавязчиво намекала Сехуну, что операцию нужно делать как можно скорее, а то действительно будет поздно. И Хани ненавидела эту женщину за то, что она заставляла её брата страдать, виновато опускать голову и что-то бормотать о том, что «сумма слишком большая и я пока не успел её собрать». Да она готова на всю жизнь остаться инвалидом, лишь бы не видеть беспомощного Сехуна, страдающего и проклинающего себя. Но были в этих днях и положительные моменты. После похода в больницу, они возвращались в городок и проводили вместе вечер. Болтали без умолку, смеялись, гуляли по пляжу, готовили ужин и даже спать ложились вместе, крепко обнявшись. А утром Сехун уезжал — Хани выкатывалась проводить его на крыльцо и долго махала ладошкой вслед, даже когда от машины оставался лишь едкий запах бензина в воздухе. *** Хани не особо любила гулять по улицам городка. И дело не в том, что жители смотрели на неё попеременно то с любопытством, то с жалостью — вовсе нет. Девушка боялась шумных дорог и опасностей, что они таили. Ещё и Сехун поучал её, как маленькую — из дома не выходи, а то под автомобиль попадёшь, на хулиганов нарвёшься, заблудишься. Хани понимала, что брат блефует. Автомобилей было раз-два и обчёлся, хулиганов днём с огнём не сыщешь, а узкие улочки она знала даже получше брата, проведшего здесь всё детство. Но, тем не менее, выходить боялась, потому что в доме всё было знакомо, это была её крепость. А улица — будто открытый океан в шторм. И уцепиться не за что, и спрятаться негде. Но в тот день всё пошло не так. Чжаны не спешили навестить её и раскрасить скуку, а малевать алые лепестки шиповника стало тошно до невозможности. Накинув лёгкую курточку, Хани выехала во двор и осмотрелась — кругом тишина и покой. Ещё бы, будний день, все жители или на работе, или в школе. — Ничего же не случится, если я немного прогуляюсь? — скрипя калиткой, спросила она у самой себя. Сжав дрожащими пальцами ручки кресла, Хани глубоко вздохнула и поехала по обочине вдоль улицы. Мимо мелькали знакомые с детства домики и девушка с любопытством вглядывалась в них, пытаясь найти отличия, произошедшие за последние годы. Вот Кимы забор перекрасили из зелёного в красный. А у семьи Мон собака во дворе лает, раньше не было. Настолько увлёкшись созерцанием чужих домов, Хани совершенно забыла о резком спуске в конце улицы, вспомнив о нём лишь тогда, когда коляска потеряла управление и, мелко дребезжа, покатилась вниз. — Чёрт! — ругнулась девушка, хватая ртом воздух. Все попытки затормозить оказались безрезультатными — коляска не слушалась совершенно, а лишь сильнее разгонялась, летя на всех парах к металлическому забору, исписанному граффити. — Мамочки! Помогите! — беспомощно оглядываясь, сдавленно крикнула Хани. А вокруг ни души. Она вновь вцепилась пальцами в колёса, пытаясь их остановить, но лишь содрала кожу. Когда из-за угла вышел человек, Хани отчаянно замахала руками, но стоило тому повернуть голову, как она предпочла разбиться о металлический забор. В сердце будто вогнали осиновый кол, когда она узнала не менее изумлённого парня. Пролетая мимо него и подскакивая на кочках, она закричала изо всех сил, когда тот схватился за коляску, тормозя, и положил ладонь на её плечо, чтобы удержать от падения. Тишина. Хани хрипела и в ужасе смотрела на тонкие пальцы, сжавшие её руку. Раненое сердце билось уже в горле, рвалось наружу, а страх подкатывал так близко, что хотелось завопить изо всех сил, вместе с криком выпустив вновь проснувшуюся боль. Хани судорожно облизнула губы, мысленно умоляя отпустить её, и парень будто почувствовал это, поспешно убрал ладонь. Не говоря ни слова, развернул коляску и повёз её обратно наверх. Девушка прислушивалась, но ничего не слышала — даже чужого дыхания, только хруст гальки под ногами. В молчании они доехали до дома. Постояли пару минут, не решаясь заговорить, а затем раздались удаляющиеся шаги за спиной. Не смотря вслед ушедшему, Хани толкнула калитку и скрылась в доме, запершись на замок. Долго смотрела на дверь, будто боялась, что в неё постучат, а затем беспомощно разрыдалась, закрыв лицо ладонями. — Ненавижу! Я ненавижу тебя!!! — закричала она во всё горло, врываясь в гостиную. Слепая ярость застилала сознание, разум замутился, а вернувшееся отчаяние острым лезвием вскрывало старые шрамы, затапливая забытыми воспоминаниями, запахом волос, прохладой рук. Нет, Хани не забывала Бэка — спрятала его образ в глубине себя, закрыла на крепкий замок, а ключ выбросила. Полгода старалась делать вид, что всё в порядке, что всё забыто. А ему хватило двух минут, чтобы доказать обратное. — Иди к чёрту из моей жизни! Проваливай из моей головы! — кричала девушка, в порыве злости круша комнату. — Я не хочу тебя помнить! Я хочу тебя ненавидеть! Запрокинув голову, она рыдала, царапала грудь, где сердце, через одежду, кричала беспомощно, задыхалась и умирала. Всё вернулось на свои места — слабость, отчаяние, безысходность. Будто она только что очнулась на больничной койке, навсегда потерявшая возможность ходить. Хани опять страдала и опять любила. — Он же отпустил меня, — шептала она, роняя слёзы, посреди развороченной комнаты, в окружении стеклянных осколков и разорванных книжных страниц. *** Исин приехал на следующий день после её звонка. Всё такой же улыбчивый и милый, лишь на дне глаз плескалась едва заметная тревога. — Ты как? — спросил он, выкладывая на стол привезённые продукты. — Ты ничего не сказал Сехуну? — мрачно уставилась на него Хани. — Как ты просила, — пожал плечами Исин. Схватив друга за руку, она провела его в гостиную и усадила на диван. Внимательный взгляд парня отметил поредевший набор фоторамок на полке, пару осколков, закатившихся под стол, и тёмные круги под глазами Хани. Сопоставил всё в голове и нахмурился. — Ты видела Бэкхёна? Девушка вздрогнула и, чуть помедлив, кивнула. — Я так и думал. Он вернулся сам не свой. Хани зажмурилась и стиснула зубы. Она сможет. Она должна. — Расскажи мне, что случилось после… ну, ты понял. — Ты уверена, что хочешь знать? Хани, если тебе станет хуже, то Сехун меня убьёт! — Сехун никогда не расскажет мне правды! А я хочу знать! Всё, как есть! Я имею на это право! Я полгода набиралась смелости, чтобы спросить! — сбивчиво говорила девушка, сжимая в пальцах потёртые ручки кресла. — Хорошо, я расскажу, — торопливо кивнул Исин. Он подкатил к себе коляску и осторожно сжал холодные ладошки девушки. Преданно и щемяще грустно заглянул в её глаза, будто пытался что-то в них найти, и опустил голову. — Сехун тогда чуть не убил Бэка. Он сильно избил его, разбил висок. У Бэкхёна даже шрам остался. Врачи сказали, что ещё немного — и его было не спасти. Я честно пытался оттащить твоего брата, но в него будто бес вселился, — руки Исина дрожали, а на лбу пролегла глубокая складка. — Сехун сразу же заявил, что уходит из группы. А Бэк… ему пришлось остаться, иначе компания предъявляла огромную неустойку, выплатить которую мы бы точно не смогли. — Он совсем не раскаивался? — прошептала Хани, задыхаясь от осознания того, как жалко выглядит. — Он постоянно спрашивал у меня о твоём самочувствии, — слабо улыбнулся Исин. — Первое время сам был не свой. Постоянно пил, зависал в каких-то притонах. Я сбился со счёта, сколько раз вытаскивал его, обкуренного, из забегаловок. Мне казалось, что он пытался убить себя изнутри. А ещё, лишь будучи в доску пьяным, он мог улыбаться. Мы никогда не говорили о том дне, но однажды, когда я тащил его после очередной пьянки, Бэк сказал… — Что сказал? — Исин испуганно посмотрел на девушку и замотал головой. — Говори же! — Я не могу! — Исин! Парень убрал свои ладони и поднялся с дивана. Обошёл по кругу комнату, встал у окна и прижался разгорячённым лбом к холодному, залитому дождём стеклу. — Бэк сказал, что лучше бы ты тогда погибла. Всем было бы проще. От произнесённых слов Хани вздрогнула, будто от удара, и слизнула упавшие на губы солёные капли. Торопливо вытерла щёки колючим рукавом свитера и постаралась выровнять дыхание. — Будешь чай? — голос прозвучал неестественно тонко. — Конечно! — с притворным энтузиазмом отозвался Исин. Они сидели в тишине, слушая шорох дождя по крыше; пили чай, не чувствуя вкуса; отводили взгляды, не давая друг другу прочитать собственные мысли. Уже прощаясь, Хани удержала Исина за рукав и опустила голову, прячась за завесой отросших распущенных волос. — Пожалуйста, приглядывай за ним. — Непременно. Парень мягко выпутался из чужой хватки и, накинув на голову курточку, добежал до припаркованного у калитки автомобиля. Махнул рукой на прощание и уехал. Хани же выбралась на крыльцо, обняла себя руками за плечи и просидела так до самой темноты, глядя на то, как в глубоких лужах отражались серые тучи, а яркие цветы сгибались под тяжестью дождевых капель.