The Hyperborean One

Они проговорили несколько часов. Ороро задавала Климову вопросы о России вообще, о Сибири в частности, о повседневной жизни, о русских школах, о его увлечениях. Дима отвечал медленно, используя только те слова, в значении которых был полностью уверен, и поначалу происходящее напоминало ему экзамен, а не беседу. Разница была только в улыбке женщины, сидевшей напротив. Через некоторое время она упомянула, что в их центре уже есть один русский парень. - Pyotr Rasputin, - тщательно выговорила она. - Colossus. - Он… большой? - Большой. И он может становиться стальным. И очень сильным. - Почему же тогда “Колосс”, а не просто “Русский”? Ороро тихо рассмеялась. За всё это время Дима так и не понял, нравится ли ей его чувство юмора или она смеётся из вежливости. - Очень сильным, - пояснила она и с улыбкой добавила. - Даже для русского. Климов демонстративно пощупал то место, где у него мог бы быть накачанный бицепс. Она снова улыбнулась. - Если вдруг окажется, что ты мутант… что ты почувствуешь? Вопрос был внезапным, а её тон вкрадчивым, и на мгновение Климову показалось, что всю эту беседу странная голубоглазая женщина затеяла ради одного этого вопроса. - Я испугаюсь, - Дима ответил так быстро, что глаза Ороро на мгновение расширились: такого она не ожидала. - Чего? - Моя мама боится мутантов. Мой лучший друг не смог найти слов, чтобы поговорить со мной. Моя лучшая подруга провожала меня как в могилу. Самое плохое слово, которым называют детей у нас в школе - “мутант”. Я не боюсь того, что перестану быть человеком. Это невозможно. Человек - всегда человек. Я боюсь того, чем меня станут считать. - Чудовищем, - из другого конца салона раздался хриплый, прокуренный голос. Климов повернулся на звук: Росомаха сидел, закинув ногу на ногу, и курил. Дима понял, что не слышал ни звука: ни шелеста одежды, ни чирканья зажигалки. Мужчина поднялся и неторопливо подойдя к собеседникам, присел на соседнее кресло. - Послушай, малец. Да, всегда есть те, кого все не любят. Просто пятьдесят лет назад это были хиппи, а двести пятьдесят - чёрные. А сейчас - мы. - Я понимаю, - Климов внимательно посмотрел сначала на Ороро, затем на Росомаху. - Я не понимаю другого. Почему вы так… так… - слова закончились в самый неподходящий момент. - Так заботитесь обо мне? Мы не знакомы. Я из другой страны. Я здесь вообще случайно. Я не могу быть мутантом. Бояринцев соврал всем о моём тесте, чтобы сбежать к вам. И вы это знаете. Я - обычный парень. Мне просто не повезло. И сейчас… это, наверное, самый интересный день в моей жизни, и вы мне нравитесь, но вскоре я отправлюсь домой и буду жить, как раньше. - Я тоже на это надеюсь, - подал голос Бояринцев. Он, ещё не до конца проснувшийся, неуклюже распрямился и оглядел сидящих рядом странно-спокойным взглядом. - Только, Дима, соврал я тебе. Результаты твоего теста я не подделывал. Их действительно нет. И летишь в Америку ты именно поэтому. Климов закрыл глаза и постарался дышать ровно и глубоко. - Ты сказал ему? - спросила Ороро у Бояринцева. - Да, - тихо ответил тот и, судя по звуку, опустился обратно в кресло. Дима не думал ни о чём. Со стороны, предполагал он, казалось, будто он размышляет, но всё обстояло иначе: его голова была пуста, как не была пуста даже в дни сложнейший контрольных. Это была пустота запредельная и потусторонняя: такая, от которой почему-то было холодно, больно и одиноко одновременно - и, вместе с тем, пустота безликая и беспредметная. Он не понимал, что с ним, и не пытался понять. Казалось, что так будет лучше, но Климов осознавал - пожалуй, это было единственное, что он осознавал чётко: он боялся, безотчётно и бесконечно. На его плечо легла рука Ороро - нежная, тёплая, почти ласковая. - Дима? - Всё ещё здесь, - ответил он подозрительно бодро. “... И лечу в Америку на самолёте, где нет никого, кто был бы уверен в том, что он не мутант”.