.

Говорят, рано или поздно, но преступник обязательно вернется на место преступления. Не знаю, почему этот закон сработал и в моем случае. Я ведь не натворила ничего дурного. Ну, по крайней мере, я ничего такого за собой не помнила, как ни напрягала мозги. Как-как там было? "Не убей, не укради, не прелюбодействуй"? Насчет последних двух пунктов мне можно было точно не беспокоиться - мало того, что как-то вообще не до того, так еще и мое тело попросту было не в том состоянии. Да, с собственным состоянием я почти успела смириться. Выхода ведь и не было. Я даже перестала надеяться вскоре проснуться. От взгляда, наткнувшегося на мое собственное отражение в витрине, меня должно было бы бросить в дрожь. Только вот даже не это подвластные мне сто двадцать пять фунтов человеческого мяса теперь были не способны. А может, уже и меньше во мне было - я ведь вообще не ела с момента своего странного пробуждения. Прямо из запыленной поверхности стекла, покрытого длинными молниями трещин и скрывающего за собой теперь только темноту и хаос разграбленных магазинов, на меня бессмысленно таращилась жуткая человекоподобная отощавшая тварь. В первое мгновение я так испугалась, что запуталась в непослушных и чуть онемевших ногах, по которым я за несколько дней бесцельного потерянного брожения по округе так и не сумела разогнать застоявшуюся кровь. А потом поняла, что точь-в-точь тот же неловкий пируэт за мной повторила тварь в стекле. И я испугалась еще сильней. Глаза ввалились, и под ними пролегли такие жуткие тени, каких я не видела и во времена учебы в медицинском колледже. Мне с лихвой хватило и этого. Жаль, что были в облике твари в стекле - я никак не могла ассоциировать это создание с самой собой, - и пострашней моменты. Землистое бледное лицо, засиженная и подъеденная насекомыми кожа, блестящие под слоем пыли незаживающие ссадины, синяки от многочисленных уколов. И порванная больничная пижама, некогда белая, а теперь измаранная бурыми пятнами крови и желтоватыми гнойными разводами... Но по крайней мере, я все еще была жива. В некотором роде. За дни бесцельных скитаний по округе я видела ребят и пострашнее, поэтому сравнительно быстро оправилась от шока. Видела пострашнее - и все равно через отвращение всматривалась в каждое изуродованное разложением лицо. Дурная привычка выработалась слишком быстро. И это ни разу не привело ни к чему хорошему, только надежда раз за разом умирала, когда я не находила ровным счетом никакого ответа. А ведь старалась. Вглядывалась в подернутые белесой пеленой глаза с густыми алыми ветвями полопавшихся капилляров, обрамляющих бесцветную радужку. И не находила там ни тени разума, ни искорки не потухшего еще сознания, на которое я так надеялась. Пыталась даже заговорить с встреченными собратьями по несчастью, но из горла вырывалось только особенно отчаянное сипение. А еще они, спокойно держащиеся стаями, странно реагировали на своего столь общительного сородича. Видимо, такое мое поведение и мертвому мозгу казалось неадекватным. Или черт его знает в чем еще было дело, да и не особенно важна была причина при таком-то следствии. Ведь стоило мне, ошибочно приняв остаточное движение разлагающихся лицевых мышц гниющего прохожего за осмысленное изменение выражения лица, схватить его за запястье, как тот заходился ревом, вырывал из моей руки этот холодный кусок мяса, оставляя в ладони клочья отмершей кожи, слезающей, подобно тугой перчатке. И спотыкаясь на ровном месте, не разбирая дороги ковылял прочь. А я ведь так рассчитывала на хоть бы и молчаливую компанию такого же несчастного, в здравом уме и трезвой памяти запертого в собственном трупе... Похоже, в округе таких больше не было, а те, кого на улице теперь было предостаточно, меня откровенно сторонились. Не нападали, не скалились вслед, но стоило нашим путям пересечься, держались поодаль или и вовсе меняли направление. Последняя надежда была на то место, откуда я не так давно с таким трудом ретировалась. Если я там была, значит, там мог быть кто-нибудь еще с такой же проблемой. Теперь я уже и понятия не имела, отчего так бежала. Может, и просто от одного только осознания творящегося вокруг ужаса. Очень скоро я почувствовала себя полной идиоткой и собралась было вернуться. Только вот ветер донес до меня отчетливый едкий запах бензина и щекотный душок горелой плоти. Инстинкт самосохранения все-таки не подвел. Хотя, может, мне и впрямь лучше было бы там сгореть. Да и больно бы мне там, в куче горящего мяса и пропитанного бензином тряпья, точно не было, думаю. Едва ли я в принципе могла испытывать хоть что-то. Иногда я спотыкалась, путаясь в непослушных ногах, и повалившись ничком, сдирала об асфальт холодную отмирающую кожу, но смутная фоновая боль не становилась сильней и отчетливей. Ни на одну секунду, ни в одной клеточке тела. А непрекращающийся зуд - странным образом прочувствованное разложение, как жутко ни было бы это понимать, - скоро совсем перестал меня тревожить. А вот густой запах гниющего мяса ноздри тревожил. И с каждым днем, что я, одним страхом перед неизвестностью, влекомая обратно к минималистичному кубу из бетона и стекла, бродила по округе в поисках компании, тревожил все сильней. И дело было не в том, что вонь, источаемая толпами разлагающихся тел, сравнительно живых и окончательно мертвых, вызывала у меня особенное отвращение. Этого-то как раз не было, и именно это настораживало больше всего. Не знаю, что водило моих мертвых собратьев по городу, но я бродила, не выбирая направления и не зная, куда приду. Теперь же я шла по смутной памяти, что сделав крюк в пару кварталов, я вернусь туда, откуда пришла. Во мне ведь все еще было слишком много человеческого, чтобы шла я на один только звук и запах. Это все мне само на пути попалось. И я была не виновата в том, что не меняя выбранного маршрута, сравнительно скоро набрела на группу кормящихся сородичей. Прежде мне в принципе не попадалось "дичи", которую я была бы в состоянии поймать. Для удачной охоты подобным мне следовало держаться вместе, и они вполне успешно это делали, осознанно или ведомые неким инстинктом, который отчего-то не срабатывал со мной... Да, причина длительной голодовки была скорее в том, что остальные несчастные меня никак не принимали. А вовсе не в том, что именно я из принципа не могла принять законов нового мира и нового состояния. Держась поодаль и понимая, что поднимается ветер, лишь по тому, что тот хлестко бросал мне в глаза сальные и запыленные короткие рыжие пряди, я увлеченно наблюдала за происходящим со странной смесью отвращения, непонимания и зависти. Костлявые изувеченные фигуры в нескольких шагах от меня склонились над распростертым на земле телом, все еще теплым, и с урчанием рвали полы клетчатой рубашки вместе с полным и дляблым животом своей жертвы. Из прорванных дыр в плоти вытягивали резко пахнущие железом влажно блестящие клочья - и с подобием наслаждения на уродливых физиономиях, поспешно заталкивали их в пасти. Глотали, почти не жуя, и снова едва не по локоть засовывали окровавленные руки во вскрытое ими же тело... Видимо, я многое теряла. И тело мое подчинялось теперь так неохотно, что я не сумела даже сглотнуть невольно выделившуюся слюну, и та вязкой ниточкой потянулась из уголка приоткрытого рта. И хорошо, что насытились мои более удачливые сородичи на удивление быстро и на удивление же синхронно. Издав на полдюжины голосов словно озадаченное и разочарованное утробное рычание, мертвецы принялись неловко подниматься с колен или прямо так и отползать от своей холодной бледной кормушки. Медленно, но верно, они, не так давно совместно загнавшие дичь и еще минуту назад разделившие эту жуткую трапезу, расступались. Не оглядываясь и вообще не подавая никаких признаков присутствия сознания. Поел - пошел искать еду. На большее их уже не хватало. Вскоре я осталась наедине с неподвижным трупом, раскинувшем руки по окровавленному асфальту. И я решилась. Другого момента могло и не представиться, а мой мозг милосердно воспринимал погибшего, как безликий кусок мяса. Я намеренно не смотрела в обескровленное лицо. Не определяла возраста и особенностей внешности. Не представляла себе, как этот человек жил. Этим теперь стал бы заниматься только полный идиот. Мне лучше было думать, что он - просто мясо, разделанное и выпотрошенное моими предшественниками. Отпустить себя и дать заговорить в полный голос своей природе - парадокс! - пошедшей против всех законов природы, оказалось удивительно просто. Словно глядя со стороны, я отрешенно отмечала, как содрала с колен кожу, рухнув на асфальт и хищно склонившись над зияющей в теле кровоточащей алой прорехой, в которой белели осколки ребер и поблескивали оставленные на месте внутренности. Первым делом я нащупала желудок. Ну, конечно... Тело быстро остывало, и характерный металлический запах сырого мяса неуловимо изменился. В лучшую сторону... И я понимала каждое свое действие, четко и ясно, но все равно словно не владела собственным телом, судорожно с чавканьем смыкая ноющие челюсти прямо на краях свежих ран. Запрокинув голову, заглатывала крупные куски плоти и не знала теперь ничего вкусней. Полное смирение с происходящим пришло с первым же куском человечины, скользнувшим в мое горло. Со вторым же пришло гедонистическое удовольствие. С невольным рычанием вгрызаясь в безвольное холодное тело, я всерьез увлеклась. И клянусь, попробуй кто из мертвых теперь присоединиться ко мне, я бы не задумываясь перегрызла столь отважному трупу горло. Я не ела слишком давно. Я слишком долго отрицала собственную сущность. Может, как раз стоило вкусить хладной человеческой плоти, чтобы сойти для окружающих за свою?.. И я действительно увлеклась слишком сильно. Я не заметила биения сердца, хотя оно было буквально прямо перед моими глазами, когда я едва не нырнула головой во вскрытое тело. Я не заметила конвульсивного подергивания конечностей моего главного блюда... До моего слуха с трудом донеслось слабое сиплое рычание и я вскинула голову, собираясь охранять кормушку до последней капли крови. На меня в упор уставились мутные белесые глаза моей бледной пищи, тщетно попытавшейся приподняться на локтях. Несколько секунд мы, шумно дыша, словно после хорошего перепихона, "играли в гляделки", и я невольно облизывала окровавленные губы. А потом глаза подъеденного мертвеца закатились. С четким стуком его голова, отчего-то похожая теперь на небольшую побледневшую тыкву, снова ударилась об асфальт. Где-то вдалеке, там, куда я так стремилась, пока не нашла, чем перекусить, прогрохотал взрыв, озаривший небо оранжевым. Мне было глубоко и искренне плевать, что моя строгая бетонная цель, скорее всего, была разнесена в пыль. Только насытившись, с трудом оторвавшись от немалой порции остывшего мяса, я сообразила, что моя не в меру бодрая кормушка не могла быть жива, когда я до нее добралась. Человек умер намного раньше, но задергался, когда приступила я. Значит, теперь я считалась каннибалом. Слишком поздно до меня дошло, почему так синхронно наелись мои мертвые предшественники. Инстинкт просто не позволял им пожирать того, кто уже стал им собратом. Что-то было явно не так, как должно, но наевшись, я чувствовала себя чертовски неплохо. Даже тело слушалось чуть лучше и шагало чуть бодрей прежнего. И зудело меньше, чем я успела привыкнуть.