Красной нитью через всю жизнь

Около семи часов того же вечера Драко с хлопком появился в гостиной Малфой Мэнора, чем застал врасплох Нарциссу, стоящую у высокого арочного окна во всю стену с видом на сад. Она обернулась слишком резко, а правая рука невольно дернулась к груди — туда, где в мантии должна быть спрятана палочка. Последствия войны. — Мама, это я, — сказал Драко как можно мягче, будто ей было недостаточно того, что он находится перед ней. — Драко, почему ты весь мокрый? — спросила она, подходя к нему и попутно забирая с небольшого столика свою волшебную палочку. — Неудачная аппарация. Оказался в Темзе. Все в порядке, не волнуйся, — ответил Драко, позволяя матери высушить его одежду и волосы заклинанием. Он, конечно же, мог сделать это и сам, даже намного быстрее, но позволил ей совершить несколько медленных взмахов палочкой, и это ощущалось как поглаживания по спине во время рыданий после того, как было разбито колено или как поцелуи в макушку перед сном. Это ощущалось как нежность матери, которую сейчас она не может проявлять открыто и беспрепятственно, как в детстве. Драко посмотрел в ее грустные глаза и постарался улыбнуться. Нарцисса сказала спокойно и тихо: — Папа очень недоволен. Он сказал, что ты сбежал из Министерства именно тогда, когда он пытался договориться за тебя с этим бесполезным полукровкой. — Получилось? — спросил он, стараясь сохранять спокойствие, но внутри у него на самом деле сердце подскочило к горлу от волнения. Его судьба была в руках его отца, в адрес которого он позволял себе недовольство и критику все последнее время. — Он в кабинете. Зайди к нему, — сказала Нарцисса и мягко погладила его по плечу. Драко кивнул и отправился к отцу для оглашения вердикта. Портрет знаменитого предка, Септимуса Малфоя, находившийся в их гостиной, открылся, пропуская его в темный коридор, после которого в жизни Драко появится либо свет, либо тьма. — Отец, — сказал он, как только портрет закрылся за ним. Драко продолжал неподвижно стоять на своем месте, явственно ощущая свое зависимое положение и ожидая, пока отец, сидящий за своим столом с горами пергамента и пером в руке, оторвется от дел, изучит его холодным взглядом и скажет, что делать. — Сядь, — скомандовал Люциус, указывая на кожаное кресло напротив. Оно было меньше, чем кресло Малфоя-старшего, а также значительно ниже. Сидеть в нем было неудобно из-за слишком ровной спинки, а узкие подлокотники буквально сжимали в тиски по бокам, даже учитывая худобу Драко. Ранее ходил слух, что кресло было зачаровано: Люциус намеренно создавал дискомфорт своим посетителям, особенно при разрешении трудных диалогов, в которых готов был принять только победу. Однако сыну он так и не подтвердил этот слух, как, впрочем, и не опровергнул. Возможно, рассчитывая, что наступит такой момент, как тот, в котором они находились, когда ему придется надавить на собственного сына, чтобы победить. — Изволь объяснить, куда ты подевался, после того как я зашел к Кеггу, — сквозь зубы проговорил он, крепко впиваясь в Драко полным ярости взглядом. — Появились срочные дела, — ответил Драко коротко. Он знал, что ему нужно выстоять в этой борьбе, не давать воли эмоциям, и после нотаций, узнать, наконец, что отец вытащил Драко из полного дерьма в самой кризисной для семьи ситуации. Или же… а о другом варианте думать совсем не хотелось. — С любимой грязнокровкой? — брови Люциуса поднялись вверх, а на лице появилось нечто едва ли похожее на улыбку, скорее, хищный оскал. Что ж, сохранение спокойствия требовало от Драко включения всех имеющихся внутренних ресурсов, потому что как только отец сказал о Гермионе в такой оскорбительной форме, захотелось взмахнуть палочкой и перевернуть этот чертов огромный дубовый стол со всеми пергаментами и чернильными банками, чтобы Люциус до самого утра все восстанавливал. Для Драко вызванное словом «грязнокровка» вспыхнувшее в душе чувство было не новым, но оно, наконец-то, дало о себе знать и сильно жгло изнутри. Оно окрепло внутри и вырвалось, и было готово защищать честь Гермионы и сражаться за это даже с собственной семьей, с отцом, который понятия не имел о том, что значит любить так сильно, чтобы отказаться от всего мира. — Нет, — выдавил из себя Драко. — Удивительно совпадение, что она сегодня на работе тоже не появилась. Якобы, по семейным обстоятельствам отправилась к своим родителям-магглам. Не пересеклись, случайно, пока ты подыскивал новый дом в маггловском районе? — язвительно спросил Люциус. Отметив про себя такую осведомленность отца, Драко ответил: — Отец, я и так прекрасно вижу, что ты вне себя от злости. Давай разберемся по-мужски. Не приплетай сюда Гермиону. — Гермиону, — с усмешкой протянул он, будто бы пробуя ее имя на вкус, ощупывая каждую букву, с удивлением обнаруживая, что она даже больше не Грейнджер. — Нужно было заметить твою нездоровую одержимостью ею еще в школе. За всю историю своего существования наше поместье не слышало в своих стенах про грязнокровок больше, чем когда ты вернулся после первого курса. Это Драко также пришлось оставить без вырывавшихся наружу недружелюбных комментариев. Он лишь постарался принять настолько расслабленную позу, насколько позволяло это пыточное кресло отца, и положил ногу на ногу. — Хорошо, пап, я готов выслушать еще пару колкостей, — с наигранной непринужденностью сказал Драко и отвернулся к окну. Солнце неумолимо двигалось к горизонту, и как неизбежно солнце скроется за ним, так и гнев отца растворится просто потому, что так было заведено. — Не смей мне дерзить, Драко. — Или мы можем поговорить на равных, — сказал Драко, устремляя на него упрямый и уверенный взгляд. — С чего ты возомнил, что равен мне? — спросил он ледяным голосом. — Я уже не ребенок. Еще не хочешь считаться с моим мнением? — О да, ты больше не выглядишь как ребенок. Чего нельзя сказать о твоих идиотских поступках. Не знаю, в каком мире живешь ты, но я живу в том, где каждый ждет моего промаха и стоит мне упасть, как гриффиндорская свора загрызет меня на том же месте. Мне не нужно объяснять, что этим болванам не хватит мозгов меня перехитрить. Поскольку ты продолжаешь быть Малфоем — по своей сути и по крови, и останешься им до конца своих дней, я тебе настоятельно рекомендую, наконец, раскрыть свои глаза и начать думать, прежде чем делать. До тех пор, пока ты не возьмешь под контроль свои собственные поступки, ты никогда не сможешь быть наравне со мной и тем более я не стану считаться ни с тобой, ни с твоим ничтожным мнением! Ты не в состоянии прожить и минуты без моих денег или влияния. Ты — золотая рыбка, которую я могу держать в аквариуме столько, сколько захочу, и можешь считать себя в нем королем, пожалуйста, сколько угодно! Но если я захочу этого, например, если ты опозоришь свою семью — я оставлю тебя без воды, жалко трепыхающимя на дне. — Потому что ты уже трепыхаешься на дне за свой позор? Решил и меня прихватить? — Твоя бестолковая голова вряд ли способна оценить весь мой вклад в свободу нашей семьи и возможность работать в Министерстве. — Свободу, — насмешливо произнес Драко, но Люциус не стал обращать на это внимание. — Если ты, наивный глупец, хотел приклеиться к грязнокровке, чтобы вылезти из этого болота, так я скажу тебе, как обстоят дела на самом деле, если пообещаешь не начать рыдать прямо здесь, — язвительно начал он. — Нельзя отмыться от грязи, используя грязь, черт возьми. Она оставит тебя опозоренным и униженным. И тогда от этого позора нам уже точно не избавиться. Когда я попросил тебя поухаживать за ней на благотворительном вечере, я и вообразить не мог, что мой сын способен на такую мерзость, как вступить с ней в… настоящую связь. Но мне приходилось только улыбаться и давать то и дело свои комментарии в разные бульварные газетенки о том, как я восхищен мисс Грейнджер и рад вашему союзу. Меня от этого уже тошнит. От меня не ускользнуло, мой дорогой, что ты ею увлечен. Цель, ради которой все было задумано, для тебя растворилась в каких-то жалких сопливых чувствах. А я ощущал себя как счастливчик, выигравший в магическую лотерею, но тут же все потерявший, отдав налоги Министерству! Когда после вручения Ордена Мерлина мы нашли вас в Остенде, я думал: это наш шанс! Я придумал великолепный сценарий, в котором она должна была тебя бросить сама: ты мог бы стать самым обсуждаемым человеком в Англии! Множество вариантов о том, как именно все утроить, вертелись у меня в голове. Общество сейчас просто обожает несправедливо обиженных. К тому же, чем раньше мы бы избавились от грязнокровки, тем лучше. Женщины удивительным образом путают жалость и любовь. Мы с легкостью нашли бы тебе чистокровную обеспеченную пару, возможно, из Америки. Там бы тебе было бы лучше обосноваться… Сейчас почти везде лучше, чем в Англии. Но ты не ответил ни на одно мое письмо! Очевидно, что я не могу писать такие планы в письмах, их запросто могут перехватить. Но каждый раз я тебе намекал на серьезный разговор! Ни одно послание ты не прочел! Ты так и не появился в Мэноре! С чего ты, с уровнем сознательности как у лукотруса, решил, что знаешь, как действовать в этой войне?! Да-да, в войне. За власть, за репутацию, просто за возможность двигаться вперед. Хотя о каком движении можно говорить?! Ты же не в силах справиться даже с походом на работу, — последние слова он сказал с особым презрением. Драко кипел от ярости, крепко сжимал подлокотниками побелевшими пальцами, но продолжал упорно молчать. Старался думать о цели, ради которой это задумано, не растворяясь в жалких сопливых чувствах, как и сказал отец, не имея представления, что за цель на самом деле преследовал Драко. Это молчание Люциус расценивал как свою победу, поэтому тон его перестал быть гневным, после глубокого вздоха остались лишь насмешка и превосходство: — Пока ты не сделал по-настоящему серьезных ошибок в отношении известной нам дамы, я хочу, чтобы ты, наконец, порвал с ней. И сделал это так, как скажу тебе я. В противном случае, ты, естественно, будешь лишен наследства, а также выжжен с фамильного древа Малфоев. Между ними повисло долгое напряженное молчание. Драко сжал подлокотники до предела, а затем резко распрямил пальцы. — Дай мне неделю. Иначе она может что-то заподозрить. — Сделаю вид, что это действительно необходимо, а не просто твоя прихоть, чтобы поякшаться с ней подольше, — сказал Люциус и принялся основательно изучать пергаменты, хотя Драко заметил, что смотрит он сквозь бумагу и просто делает вид, что занят. — Тебя оставляют на стажировке, — произнес Люциус спустя несколько минут. — Конечно же, за тобой будут следить, приставят какого-то куратора. Постарайся быть душкой. Ты даже не представляешь, чего мне это стоило. — Спасибо. — выдавил из себя Драко. Это было самое сложное в его жизни слово и самое неискреннее. Все насмешки и оскорбления в адрес Гермионы, которые на самом деле не имели ничего общего с правдой, по сравнению с этим словом были детскими глупостями. — Надо же… Как в детстве. Папа во всем разобрался, как всегда. Сделал для меня невозможное… Снова на моей стороне. Я не думал, что когда-то снова такое произойдет. Драко, ухмылялся, и этот тон заставил Люциуса посмотреть на сына. — Что за глупости, — раздраженно произнес Люциус, продолжая изучать пергаменты и делать какие-то пометки пером. — Ты — мой сын, мой единственный наследник. Я всегда на твоей стороне. Драко уже собирался уходить, чувствуя, что кресло вдруг начало снижать свое давление по бокам, спинка стала более удобной и обивка значительно мягче. — Кстати, подыскивать новый дом в маггловском районе мне не нужно. Он уже сам меня выбрал. Видишь, я учел свой опыт и о моем новом месте пребывания ты узнаешь раньше всех журналистов, — Драко саркастично улыбнулся. — О чем ты? — поднял бровь Люциус. — О своей собственности. О моем наследстве. Услышал эти слова, Люциус выпрямился и сжал кулаки. Измученное лицо, казалось, побледнело еще сильнее. — Да, пап. Прошу тебя собрать и передать мне все необходимые документы. Я переезжаю в Паучий тупик. *** Воскресное солнечное утро для Гермионы выдалось хуже некуда всего лишь из-за одного человека — Драко Малфоя. Вестей от него не поступало с пятницы, ни на одно письмо он не ответил. Обратиться к его родителям Гермиона не решалась, поэтому после субботнего ожидания его в доме своих родителей, она решила отправиться в Министерство. Туда, где обрывались его следы. И она была бы полна решимости и энергии на это, если бы не две бессонные ночи и множество беспокойных мыслей, которые с большим усердием мешали ей уснуть. К слову, мысли продолжали ее одолевать и в утро воскресенья. И нет, она не переживала о том, что с ним могло что-то случиться, как бы цинично это для нее не было: он ведь отправился в Министерство магии, а за прогулы в Азкабан не сажают. Кроме того, Азкабан был очищен от дементоров, как только Кингсли вступил в должность министра магии, а, значит, даже если Драко посадили, его душа в безопасности. О заточении Гермиона рассуждала так легко именно потому, что была уверена: она его вытащит, и ничто ее не остановит. Она его вытащит, если он снова не бросил ее. Она его вытащит, если он не обманул ее опять. Она его вытащит, если сейчас в газете не прочитает снова очередную сенсацию, которая разобьет ей сердце в последний раз без возможности восстановить его прикосновением палочки. Или в ее случае — прикосновением его губ. Она его вытащит, если… нет, она его вытащит без каких-либо условий. Она сделает для него все, что нужно для его безопасности и благополучия. Но увидеть снова на его лице презрение будет чертовски больно. Она просто опасалась услышать одну из его страшных придуманных ею фраз в его стиле, которые он мог бы сказать: «И ты поверила, грязнокровка?!» «Ты не достойна такого волшебника как я» «Я просто играл с тобой» «Нет, ну как ты могла поверить?!» «Ты такая же наивная, как и в школе» «Погоди, так ты что, правда поверила?!» В голове то и дело звучал его леденящий душу смех, на нее смотрел взгляд полный презрения и превосходства. Как можно было жить дальше, потеряв его снова? Теперь она знала, каким он может быть. Она знала его настоящим еще с времен Выручай-комнаты, а сейчас он сам, по собственной воле и с большим трудом открыл ей себя и утопил ее в море своей любви и нежности. В ней жила неубиваемая надежда в сердце, любовь к нему, которая успокаивала и говорила, что Драко, конечно же, не поступит с ней плохо и уговаривала не верить красочным картинам, что так талантливо рисовал внутри страх. Но в тот момент она поняла, что ее внутренний критик с самых хогвартских времен говорит насмешливым голосом, немного растягивая слова. Когда Гермиона уже подходила к телефонной будке, чтобы попасть в Министерство и надрать зад всем, кто решил испортить карьеру Драко, ее настиг огромный филин, едва не врезавшись в нее сзади. — Боже, — прошептала Гермиона, наклонившись к разместившимся на асфальте филину, нетерпеливо отбирая у него письмо. За такое неуважительное отношение, филин клюнул ее в средний палец. — Ай! Дай-ка угадаю, от кого ты такой милый? Но сказала она это с полуулыбкой, так как уже знала, от кого это письмо. Единственный филин из всех сов, доставлявших почту в Хогвартсе, принадлежал именно ему. Знакомый витиеватый почерк подтвердил догадку. И она была рада его письму. Выяснение отношений будет позже и ему придется очень постараться, чтобы убедить ее в необходимости такого внезапного исчезновения, но пока что ей не хотелось об этом думать. Гермиона открыла конверт и увидела там, помимо письма, небольшую монету, незнакомую ей. Гермиона, постарайся не взрываться от возмущения и будь осторожнее с заклинаниями, когда мы, наконец, увидимся. Хотя, наверно, пару проклятий я смогу отразить, пока не заключу тебя в крепкие объятия. Эта монета — портал. Он сработает ровно в 12 и перенесет тебя ко мне. Если не веришь, проверь письмо любыми чарами, они докажут, что его писал точно я. Не под Империо. На всякий случай идентифицирую себя и в письме, написав то, что мог бы написать только я: Тебе не нужно прикасаться ко мне так, как я привык. Я хочу, чтобы ты касалась меня так, как умеешь это делать только ты. Д.М. Гермиона улыбнулась, сверила часы и достала из конверта монету, попутно изучая ее со всех сторон. Через шесть минут, ровно в 12.00, портал сработал, перенося ее к Драко.