Дворино-драбблы

(написано для дворин-недели на дайри) «У всех кхазад — волшебные руки», — так говорила в детстве Торину бабушка, когда он спрашивал, почему людские умельцы не могут сами сковать себе достойные доспехи и оружие и заказывают их гномам. Уже потом, начав проходить обучение у мастеров, он понял, что дело не только в руках. Людям не хватало ни опыта, ни знаний, ни врожденного чувства камня и металла, присущего каждому гному. Недаром на ярмарках торговцы со всего света покупали их изделия, не торгуясь: лучшие клинки, не знающие ржавчины, тончайшие украшения, искусную вышивку, славную богатством орнамента, затейливые детские игрушки... Это порождало в лучшем случае удивление, в худшем — зависть. Торин помнит, как сопровождал посольство из Дейла, демонстрируя эреборские кузницы и мастерские, и один из этих напыщенных сановников, думая, что его никто не слышит, склонился к другому и прошептал, кивая на мастера-ювелира: «Посмотри только, как они умудряются делать такую красоту этими руками — ладонь как лопата, а пальцы — что свиные сосиски». Торин тогда скрипнул зубами и с трудом удержался, чтобы не показать высокомерному болвану, на что еще способны руки гномов. Руки кхазад — их гордость, слава, их достояние. Руки золотых дел мастера, свивающие тончайшую нить и сплетающие ее в невероятный по красоте узор. Руки скульптора, под резцом которого оживают в камне картины далекого прошлого. Руки шахтера, точными ударами открывающие спрятанную жилу, руки кузнеца, в которых прочнейший металл становится податливей глины. Руки ткача, кожевенника, воина, лекаря, музыканта... За тем, как они творят переданное Махалом волшебство, можно наблюдать без устали. А есть руки, от которых невозможно отвести взгляд. У Двалина всегда были ловкие пальцы, Торин заметил это еще в юности. Корпеть часами над каким-нибудь мудреным узором Двалин не любил — терпения не хватало. А вот переплести кольчугу или довести клинок — здесь ему не было равных. Проволока в его пальцах, казалось, гнулась сама, а точильный камень не елозил по лезвию со скрежетом, а порхал, оглаживая металл, придавая ему совершенную форму. Когда Торин увидел выбитый на его костяшках старинный воинский клич, его первой мыслью было — как это подходит Двалину! Оружие было продолжением его руки, неважно, любимые ли парные топоры, боевой молот, кинжал или кастеты. Двалин сам был — оружие. После нападения дракона, во время их бесконечных скитаний и военных походов, выяснилось, что он с одинаковым мастерством мог вспороть брюхо орку и освежевать кролика к ужину. А еще — в отсутствие лекаря, не дрогнув, точными движениями обработать рану и наложить швы. Его руки могли запросто согнуть подкову, могли — прижимая бережно, как младенца — заставить петь скрипку. Умели даже — Торин никогда бы этого не забыл — месить тесто. Он тогда зашел на кухню к сестре, заслышав голоса — и замер как вкопанный. А потом просто не мог пошевелиться: Двалин помогал Дис печь лепешки. Он обминал ладонью присыпанное мукой тесто, вытягивал, отделял ребром другой ладони кусок, придавливал к столу, разминал основанием большого пальца... Дис, смеясь, оттаскивала перепачканного Кили от короба с мукой, Фили с раскрытым ртом слушал рассказ Двалина, а Торин все не мог оторвать глаз от татуированных пальцев в мучной пыли, ловко раскатывающих очередную лепешку. Руки Двалина могут быть смертоносным оружием и надежной защитой. Сколько раз они спасали Торину жизнь, притягивали в объятья после разлуки, дружеским пожатием придавали сил и уверенности, удерживали от опрометчивых решений лучше, чем все балиновские уговоры... Махал, да он всю жизнь живет с ощущением крепкой ладони на своем плече! О судьбе Траина до сих пор ничего неизвестно, но Торин отказывается верить в его гибель, и каждый год они отмечают его день рождения так, будто он в отъезде и вот-вот вернется — не устраивая пышных пиров и гуляний, но непременно собираясь под вечер в семейном кругу. Дис готовит его любимые бараньи ребрышки и медовый пирог, Балин с Оином вспоминают забавные истории из прошлого, а дети крутятся под ногами, выпрашивая сладости и доставая просьбами что-нибудь спеть или сыграть. Вот и сейчас Фили и Кили лихо отплясывают под скрипку Глоина, а маленький Гимли, не желающий отставать от друзей, просто крутится волчком, и, потеряв равновесие, шлепается мягким местом на пол. Когда все трое выдыхаются, Гимли лезет на колени к отцу, и Фили с Кили тут же обращают свое внимание на другого родича. — Двалин, сыграй что-нибудь! — Да, пожалуйста, сыграй! Двалин, только сегодня вернувшийся из разведывательной экспедиции, похоже, хочет спокойно насладиться элем. — В другой раз, парни. — Ну, пожалуйста! — Мы так соскучились по твоим песням! — Я давно не тренировался. Да и инструмента с собой нет. — А мы принесем! — Дядя, ну скажи ему! Вот ведь несносные мальцы, пристанут — хуже репейника. — Мы, и правда, давно не слышали твоей игры. — Торин улыбается. — Неужели, ты откажешь старым друзьям? Двалин со вздохом отставляет кружку. Во взгляде его читается: ты же знаешь, что я ни в чем не могу тебе отказать. И бессовестно этим пользуешься. — Ладно, тащите. Мальчишки тут же притаскивают огромную, выше них самих, виолу и плюхаются прямо на пол у камина, приготовившись слушать. Двалин устраивает инструмент между коленей, перебирает струны, проверяя настройку. Поднимает смычок. А потом комнату наполняет низкий вибрирующий звук, почти на грани слышимости. Он нарастает, усиливаясь, и поднимается к потолку вместе с клубами дыма от крепкого табака, рассеивается, отражаясь от каменных стен, и возвращается воспоминаниями. Торин прикрывает глаза и перед ним встают почти ощутимые картины горных недр, с золотоносными жилами, багровые отблески пламени в кузнечном горне, сияние величаво и грозно поющего металла, жадное гнетущее желание удержать в руках, сохранить что-то невыносимо прекрасное... О чем же ты думаешь, друг мой? Он открывает глаза, и понимает, что лучше бы этого не делал. Потому что одно дело слышать музыку, совсем другое — видеть, как крепкие колени надежно зажимают лакированный инструмент, как мощная рука уверенно движется, направляя смычок, как бегают по грифу сильные пальцы. Глаза Двалина полузакрыты, словно от удовольствия, а на губах блуждает мечтательная улыбка... Торин не замечает, как заканчивается вечер, и расходятся гости, как Дис шугает мальчишек и выходит сама, притворив за собой дверь, и приходит в себя, только когда Двалин приближается, останавливаясь напротив его кресла. — Решил здесь спать, или все-таки дойдешь до постели? — бурчит он. И протягивает руку.