Дворино-драбблы

Двалин лежит и бездумно таращится в темноту, едва разбавляемую тлеющим пламенем в очаге. После очередного дня на разборе завалов — сегодня они ворочали куски поваленной колонны у королевских покоев — гудят ноги и ноет поясница, и надо бы поспать, потому что завтра предстоит то же самое, но сон не идет. От Торина рядом веет теплом, теплом, а не лихорадочным жаром наконец-то. До сих пор не верится, что все обошлось, что он здесь, с ним — живой, дышащий. Двалин поворачивает голову, угодив кончиком носа в распушенные пряди, улыбается, вспоминая, как перед ужином помогал Торину вымыть голову, и втягивает едва уловимый горьковатый аромат трав. Заплетенная его рукой тугая височная коса, задевая ухо, уходит вниз, за спину, и только из-под плеча виднеется задорный завиток. От всего этого вороного богатства, разметанного по подушке, просыпается полузабытое покалывание в пальцах: притронуться, пропустить сквозь пятерню, сжать в горсти, потянуть ласково — как в другие, прежние ночи, когда от Торина пахло потом и семенем, и сытой разморенной усталостью, а поплывший взгляд из-под набрякших век обжигал вызовом и неприкрытым довольством. Двалин стискивает кулаки и, тяжело сглотнув, снова упирается глазами в потолок. Накроет же не вовремя. Торину, по-хорошему, еще б неделю в лазарете лежать и не трепыхаться. Просто слишком давно этого не было — чтобы вдвоем в одной постели, под каменной крышей, и вокруг никто не шатался, да чтоб не замирать поминутно, слушая — дышит, не дышит? Слишком давно не было жадной хватки рук на бедрах, рваных вздохов, тонущих по пути из губ в губы. Рядом раздается тихий шорох: Торин ворочается, выпрямляя согнутую ногу, и пытается повернуться на бок. От сдавленного стона у Двалина волоски на загривке встают дыбом, а хуй — колом. Сжав челюсти, он ругает себя последними словами. Троллю понятно, что Торину сейчас не до утех, что тревожат раны, но тело упрямо отзывается прежде разума — только и остается, что держать его в узде. Двалин старательно дышит ровно и глубоко, отгоняя неуместные мысли. Горячее, гладкое бедро под медвежьей шкурой — Торин слишком устал, чтобы одеваться после мытья — касающееся руки, этому ничуть не помогает. Надо было лечь отдельно, но что уж теперь. Он пытается как можно незаметнее отодвинуться, чтобы не потревожить Торина, случайно придавливает ногой край шкуры, и та еще плотнее обтягивает ноющий стояк. Балроговы яйца! Вот же приспичило... — Всю ночь страдать собираешься? От неожиданности Двалин чуть не подскакивает. — С чего ты решил? — Тоже мне загадка. Сопишь как дорвавшийся до малины медведь, — в голосе Торина явственно чувствуется улыбка. — Давай уже, действуй. — Так ты же... — Поучаствовать не смогу, точно. Хоть полюбуюсь зато, — из темноты рядом слышится тихий смешок. Издевается, сволочь венценосная. Странно, но от этой мысли пружину внутри отпускает. Чего он, в самом деле, загоняется, если уж Торин не против. Двалин откидывает одеяло и сует руку в штаны, одновременно стягивая их с бедер. Сжимает хуй, выдыхает облегченно, огладив влажную от смазки головку большим пальцем, и начинает неспеша долбиться в неплотно сомкнутый кулак. — Ты обо мне думал? Вздрогнув, Двалин сбивается с ритма. — О Трандуиле, бля! Торин упирается затылком в подушку, заходясь хриплым смехом, и Двалин не может сдержать ответную ухмылку. — Вспоминал, как мы в тот раз в Ривенделле... — Думаешь, кровать все-таки не сломалась? Так скрипела. — Я говорил — надо было стоя у окна. — Угу, в водопаде под светом звезд, — Торин явно скалится в темноте, — чтоб этим эльфам еще тыщу лет спокойно не спалось. От хохота пальцы соскальзывают, больно защемляя шкурку. — Да ёб..! — Помочь? — невозмутимо предлагает Торин. — Нет уж, — Двалин мотает головой по подушке. Он бы дорого дал сейчас за чужие пальцы, уверенно обхватывающие его член, но на боку Торину лежать неудобно, а держать руку на весу он долго не сможет. — Сам справлюсь. Лучше скажи... чего бы ты хотел... — Тебя. — От мгновенного ответа в паху сладко тянет, и хуй дергается в ладони. — Весь этот гребаный поход. В хоббичьей норке, в пещере у троллей, на медвежьей этой ебучей пасеке. Низкий тягучий голос ласкает, льнет к телу теплым бархатом, так что кровь приливает вниз. Двалин сильнее сжимает кулак, убыстряя темп, поднимает вторую руку, пощипывает сосок. — В эльфийских подвалах хотел — ты не представляешь. У стены... — Я бы тебе отсосал, заглотил по самый корень... Вылизал тебя всего... — Ты это умеешь, — Торин хрипло вздыхает. — А потом вставил бы так, чтоб ноги подогнулись. — Двалин засовывает в штаны вторую руку и проталкивает ее ниже, ощупывая яйца, перекатывая их в ладони. — Брал бы глубоко и долго, и... ох... Его пальцы летают, сжимая и оглаживая головку. Торин чуть слышно стонет, на этот раз точно — не от боли, и Двалина накрывает: низ живота сводит судорогой, выкручивает, и еще пару раз толкнувшись в кулак, он выплескивается себе на живот. Отдышавшись, он нашаривает рядом с кроватью брошенную рубаху, вытирается и нерешительно поворачивается к Торину. — Хочешь я... — Не сейчас. — Торин довольно хмыкает и, не удержавшись, протяжно зевает. — Силы побереги, потом пригодится. Натянув повыше шкуру, Двалин закрывает глаза, потом протягивает руку и гладит горячее бедро рядом. Если уж тот одним голосом умудряется свести его с ума, что будет, когда он окончательно поправится...