Дворино-драбблы

Торин удовлетворенно оглядел сегодняшнюю работу — парные жиковины в форме изогнутых ветвей с листьями и дверное кольцо, — развесил по местам последние инструменты, проверил, погас ли огонь в горне, и вышел, заперев за собой дверь кузницы. Можно сказать, им повезло: здешний кузнец, старик по людским меркам, пустил их в кузню и в мастерскую в обмен на третью часть выручки и отдавал им большую часть заказов, а в праздники они и подавно оказались единственными, кто продолжал работать. С жильем тоже сложилось удачно: хозяин, у которого Торин останавливался в прошлом году, не стал повышать плату за комнату, довольно просторную и с очагом, на котором можно было приготовить нехитрый ужин. Это было весьма кстати, учитывая, что они уходили в кузницу затемно и возвращались к ночи, когда трактир был уже закрыт. Дом стоял на окраине — противоположной той, где находилась кузня, но городок был невелик, так что жаловаться не приходилось. Кровать, правда, была одна, но достаточно широкая для двоих. Да и вообще, Торин мог сходу назвать как минимум две причины, почему вместе спать удобнее: вдвоем теплее, и проще дотянуться, если кто-то из них начинал храпеть. Хотя на самом деле, конечно, причин было три... Как всегда при мысли о Двалине губы сами собой начали растягиваться в улыбке. Обычно они отправлялись обратно вместе, но сегодня Двалин ушел, как только они закончили работу, оставив его прибираться одного — куда-то ему надо было зайти. Торин хмыкнул, вспомнив, как едва шагнув за порог, тот столкнулся с людской девчушкой, которую он с месяц назад спас, вытащив из-под копыт понесшей лошади. — С праздником! — она смущенно улыбнулась и протянула две низки каких-то бус, надев их ему на руку. — Вот. Спасибо... — Она повернулась и припустила по протоптанной в снегу дорожке. — И тебя с праздником, marnith*, — ласково усмехнулся Двалин, убирая подарок за пазуху. Торин улыбнулся. С зарумянившимися от холода круглыми щеками, закутанная в платок поверх куртки и теплого платья, девчушка, и правда, напоминала спелую ягоду клюквы, из тех, что в последние дни щедро сыпали поверх праздничных пирогов или целыми кистями вплетали в гирлянды заодно с сосновыми ветками, украшая окна домов. К встрече Йоля в городе начали готовиться еще загодя, а теперь, накануне солнцеворота, предчувствие праздника ощущалось во всем вокруг. Люди убирали жилье и доставали лучшие наряды. На дверях висели перевязанные разноцветными лентами венки из падуба, а припорошенные снегом сосны и елки во дворах весело сверкали золочеными бусами из фольги и повязанными на ветки яркими бантами и колокольчиками. Из домов падали на дорогу прямоугольники теплого света от мерцающих в окнах свечей и доносились ароматы жареного мяса и свежей сдобы. На опустевших уже торговых рядах на центральной площади еще утром было не протолкнуться между лотками со снедью, теплыми вязаными вещами из овечьей шерсти, сладостями и целыми грудами йольских поленьев, без которых не мог обойтись праздник ни в одном доме. Повсюду слышался смех и гомон, дети выпрашивали у родителей игрушки, а взрослые наперебой поздравляли друг друга, желая счастья, удачи и достатка... Торин сам не знал, отчего дух всеобщего веселья и радости будил в нем странную, ноющую тоску. Что ему за дело до людского праздника? Может, причиной тому то, что он давно уже не мог вспомнить, когда они отмечали свои собственные? Поначалу, когда не успевали оплакивать потери, было не до этого, а после того, как удалось обосноваться в Синих Горах, День Дурина заставал его то в одном людском селении, то в другом — на зиму требовались припасы, и приходилось искать любой источник заработка. В проулке, на заднем дворе одного из домов возились дети: мальчишка вставлял слепленному снеговику ветки-руки, а девчонка прыгала под елкой, пытаясь дотянуться до подвешенного за нитку леденца. Хлопнула дверь; выглянувшая на крыльцо в облаке пара и запаха готовящейся еды женщина вытерла руки о передник и громко позвала детей за стол. Ну и что же, что людской праздник? Разве они не могут себе позволить — да вон, хоть пряников с глазурью купить, да посидеть за кружкой горячего вина... Торин решительно ускорил шаг. Увы, пекарня в конце улицы, в которой они иногда по утрам покупали хлеб, встретила его запертой дверью с нарядным венком, а украшенные бумажными снежинками окна были темны в отличие от ярко освещенных жилых комнат на втором этаже. Распродав товар, лавочники спешили закрыться пораньше, чтобы встретить праздник в кругу семьи. Что ж, может, оно и к лучшему, вот бы Двалин его на смех поднял! А праздник... придет время — дойдет черед и до праздников.

***

Еще стоя на крыльце, Торин почувствовал аромат свежей выпечки, но не придал этому значения: пахнуть могло только с хозяйской половины, откуда еще? Однако внутри запах не пропал, напротив, усилился. Подойдя к столу, Торин подцепил край тряпицы, которой был накрыт внушительный сверток, и чуть не захлебнулся слюной: в ноздри ударил умопомрачительный аромат сочного теста, мясного сока и обжаренного в жире лука — его любимый пирог с потрохами! За загородкой послышался шорох, должно быть, Двалин только что пришел и переодевался. Торин расстегнул пряжку пояса и потянул с плеч кафтан. — Сам пек? — не удержался он от подколки. — Угу, — прогудел Двалин, — у меня ж волшебный молот: раз взмахнул — пирог испекся, второй раз — пиво забродило. Кстати, поставь котелок на огонь... Повернувшись, Торин обнаружил на столе, рядом со свечой, кувшин эля, пахнувшего медом и еще чем-то терпким и остропряным. Перелив половину в котелок, он подвесил его над очагом. — И в честь чего это все? — Праздник же, — вышедший из-за загородки Двалин пожал плечами. — Так то у людей. — А кто нам мешает отметить, раз уж мы в людском городе застряли? — Угу. Давай еще дерево йольское пойдем наряжать и венок повесим. — Ну дерево нам ни к чему, мы ж не остроухие, — невозмутимо отозвался Двалин. — Зато у меня вот, что есть. — Порывшись за пазухой, он выудил две нитки бус и повесил одну ему на шею. Приглядевшись, Торин с некоторой оторопью распознал нанизанные ягоды рябины, боярышника и засахаренные орехи — должно быть, подарок той самой девочки. Вторую такую же нитку Двалин надел сам, сунул руку в лежавший на лавке мешке и, пользуясь замешательством Торина, нацепил ему на волосы слегка примятый венок. — И вот еще. Торин вскинул руки, ощупывая листья с острыми кончиками, ягоды и, кажется, желуди. Он потянул нелепое украшение с головы, но Двалин перехватил его запястье: — Оставь! Торин замер, нахмурившись, но Двалин уже полоснул ножом пирог, взрезав румяную корочку, и пододвинул к нему кусок. Торин сглотнул и опустил руку. Здоровенный пирог они умяли в один присест, и Торин, облизав от жира пальцы, поднялся, чтобы долить в котелок вторую порцию эля. По комнате начал расползаться пряный запах специй, и Торин вернулся обратно за стол. «Корона» из листьев чуть было не съехала набок, он придержал ее, поморщившись. — Чувствую себя Трандуилом. — Ну извини, — усмехнулся Двалин, — что нашел. Сегодня же празднуют возвращение Короля. — Солнечного! — вздохнул Торин. — Короля-Дуба. — Именно. Дуба, а не Дубощита. — Они просто не знают всей истории, — подмигнул Двалин. — И потом, мы же не люди — почему нам не отпраздновать по-своему? — Он взглянул Торину в глаза. — Для меня нет, и не будет другого короля. Торин почувствовал, как под его внимательным взглядом по венам растекается тепло, не имеющее ничего общего с выпитым элем. Не отрывая глаз, Двалин положил ладонь ему на плечо, придвинулся ближе, обдавая влажным дыханием щеку, мазнул губами по подбородку, шее... и прихватил с нитки ягоду боярышника. Торин расхохотался, притянул Двалина за затылок и скусил в отместку орех с его бус, тут же сцеловывая кисловатую ягодную сладость с улыбающихся губ. К тому времени, как они допили эль, обе нитки изрядно поредели, и Двалин поднялся из-за стола, потянув его за собой к кровати. Торин впился в его рот, нетерпеливо дернул рубаху из-под штанов и запустил руки под низ, шаря по груди и задевая ладонями соски. Двалин глухо рыкнул и отодвинулся, сдирая рубаху. Торинова полетела на пол следом вместе со штанами и бельем, и не успел он опомниться, как Двалин опрокинул его на постель и навалился сверху, придавливая всем телом. Он, не задумываясь, закинул на него ногу, прижимая плотнее к себе и подаваясь бедрами навстречу каменно-твердому стояку, упирающемуся сквозь слой ткани в его собственный давно уже стоящий колом член. Отстранившись, Двалин окинул его обжигающим даже в полутьме взглядом и осторожно опустил на голову слетевший венок. — Погоди, я сейчас. Он слез с кровати и, подойдя к очагу, поворошил угли, кинув в угасающий огонь несколько поленьев. В голове у Торина вдруг щелкнуло. — Мы же совсем забыли. — Ммм? Двалин забрался обратно на кровать и уселся рядом, откровенно любуясь его наготой. Торин приподнялся на локте. — Главный символ праздника. — Ты о чем? — Полено. Его кладут в очаг, и оно греет всю ночь напролет, а если повезет — то и следующие двенадцать дней. — Когда я шел домой, поленья уже разобрали, — признался Двалин. — Но мы же уговорились, что отмечаем по-своему. Я тебя согрею и без полена, обещаю. Дернув завязки штанов, он потянул их вниз... и взгляду Торина предстал налитый кровью член. Перевязанный атласными ленточками. Красной и зеленой. Торин заржал, уткнувшись в ладони. — Праздник же, — ухмыльнулся Двалин. Торин глубоко вздохнул, стараясь унять приступ подступающего хохота. — Не нравится? — Двалин выразительно поднял брови и двинул бедрами. Торин невольно опустил взгляд. «Йольское полено...» — снова всплыло в голове, и он прикусил руку, сложившись пополам и трясясь от смеха. К тому времени, как он отдышался, Двалин успел раздеться, и, уложив его навзничь, навис сверху — невозможно близко, щекоча губы при каждом выдохе, так что из головы разом повымело все мысли о праздниках, традициях и поленьях, оставляя плавиться от желания и требовательного, пульсирующего жара под кожей. — Можешь не беспокоиться насчет этой ночи, — выдохнул ему в висок Двалин, и Торин притянул его голову, кусая за ухо. — И следующих двенадцати тоже. И всех остальных, если захочешь — мы не замерзнем. * ягодка (кхузд.)