Дворино-драбблы

По заявке с LOTR One String Fest: топ!Торин/Двалин. В одну из совместно проведенных ночей Торин срывается, оставляя синяки и царапины на теле Двалина. — Спасибо. Двалин благодарно кивает девушке, ставящей перед ним очередную пинту пива. Торин мрачно глядит на него через стол, и от его взгляда последний кусок мяса становится поперек горла. Двалин поспешно тянется к кружке. — Что? — Ты на нее смотрел. От неожиданности Двалин выплевывает пиво, забрызгивая полстола. Само по себе обвинение смехотворно, но слышать его от Торина... — Ты. Ревнуешь. Меня. К подавальщице? Фыркнув, Торин поднимается, швыряет на стол пару монет и холодно цедит сквозь зубы: — Мы здесь, чтобы работать, а не на баб пялиться. А вот это уже ближе к истине. Не служанки Торину досаждают, ясен пень. Это только повод. Куда больше досаждают ему скудоумные заказчики, которые работу норовят подсунуть на золотой, а отделаться медяком, мудилы хитрожопые. Пузо выпятят, глаза вытаращат: «Да за что ж такие деньжищи-то, мастер гном? Али ты ювелир какой, что цену такую заламываешь? Здесь и делов-то всего — сюды тюкнуть разок, да сюды еще». Отчего нестерпимо хочется взять молоток и тюкнуть уже по башке. В иное время с людьми, гномьей работы не ценящими, и разговору не было: указали бы на дверь, а не дошло бы, так и маршрут объяснили. Но сейчас посылать их нельзя — попросят и из кузницы, и из города. И придется либо назад возвращаться с меньшим прибытком, либо новое место дальше по тракту искать, а Дис и так уже, должно быть, извелась вся, что от них вестей нет. Нет, на заказчиках срываться нельзя. А вот на нем, Двалине, можно. Что ему будет? Да он и сам не против, когда Торин накидывается на него — вот как сейчас, в коридоре, не дойдя даже до комнаты — толкает к стене и прижимает всем телом, жадно кусая в шею, в плечо, в ухо — куда только может дотянуться. Когда, удерживая за торчащий на макушке гребень, накрывает его губы своими, прихватывая зубами до крови, и пропихивает язык как можно глубже, вылизывая с громким урчанием сочащуюся солоноватую влагу. Когда, выдернув из штанов рубаху, шарит руками по спине и пропахивает ногтями борозды, сдирая шкуру... — Совсем с глузду съехал?! — Двалин с силой отрывает от себя Торина. — Вдруг увидит кто? Торин поднимает на него мутный взгляд, облизывает окровавленные губы и нехотя кивает. И, едва дождавшись, пока Двалин запрет дверь на засов и скинет сапоги, набрасывается снова: нетерпеливо рвет из петель ремень, хватает за руки, не столько помогая, сколько мешая избавиться от одежды, валит на кровать, подтаскивает к себе за бедра и входит одним рывком почти без подготовки. Он двигается, яростно рыча и скаля зубы, как загоняющий добычу варг, и Двалин откидывается на постели, глядя сквозь полуприкрытые веки, как Торин с каждым резким толчком все больше открывается, сбрасывая предназначенную для людей маску холодной вежливости, как выплескивает скопившуюся злость и досаду на собственное бессилие, упиваясь кратким мигом свободы. И когда он захлебывается жалобным стоном и замирает, сведя над переносицей брови, Двалину требуется совсем немного времени, чтобы последовать за ним. Поморщившись, он слезает с кровати, поднимает брошенную рубаху и, стерев потеки липкого семени, тянется к стоящему на столе кувшину с водой, да так и замирает. В обрамлении широкого глиняного горлышка из покачивающейся темной поверхности на него смотрит встрепанная раскрасневшаяся морда с распухшими губами и всклокоченной бородой, а сбоку на шее... и чуть ниже, на плече... и на груди... — Махаловы яйца! — Что тебе не нравится? — придремавший Торин лениво отрывает голову от подушки. — И как я в таком виде в кузницу завтра заявлюсь? — Большое дело, — Торин, зевнув, откидывается обратно. — Скажешь, что бабу нашел. Впрочем, завтра ничего объяснять не приходится. Когда Двалин, проснувшись позже обыкновенного, вваливается в кузню, дожевывая на ходу ломоть хлеба с сыром, Нед — подмастерье здешнего кузнеца — опрокинув в бочку ведро воды, поворачивается и расплывается в щербатой улыбке: — Что так поздно, мастер Двалин? Небось, с кралей какой всю ночь миловался, а? Ух! Да ты, никак, вправду зазнобой обзавелся! — Углядев на шее проходящего мимо Двалина малиновый след от вчерашних забав, он бесцеремонно тыкает в него пальцем и, получив по рукам, отскакивает, заливисто гогоча. Здешние люди и впрямь не раз советовали им с Торином поискать счастья с той или иной женщиной, уверяя, что те будут только рады оказать им внимание, что по гномьим меркам казалось дикостью. — Не твое дело, — бурчит Двалин и с невозмутимым видом отворачивается к стене, стягивая через голову чистую рубаху. За спиной раздается громкий свист: — Я смотрю, у тебя прям любовная баталия была. — Ну и норовистая же красавица тебе досталась, — подает голос старый кузнец. — Чисто кошка дикая! — Чего это она тебя так разукрасила, а, мастер Двалин? — не унимается Нед. — Из ревности, — брякает Двалин, повязывая поверх рабочей рубахи кожаный фартук, и он готов поклясться, что румянец на лице пришедшего чуть раньше Торина, который склонился над горном, прикапывая заготовки, разливается не только от жара углей. — Да все они такие, — старый Фалько снова склоняется над верстаком. — Коли к ним с лаской да угождением, так они из тебя веревки сплошь вьют, да ты еще и виноват кругом оказываешься. Так и будешь за ними всю жизнь бегать. Нет, уж поверь, тут другой подход надобен. — Да ну? — Двалин снимает со стойки клещи и молоток. — Я это еще с первой супругой моей покойной сообразил, а уж с тех пор их столько было... — Фалько, усмехаясь, закатывает глаза. — Так что за подход-то? — встревает неугомонный Нед, раздувая мехи. — А за косу взять, на постелю завалить, да отлюбить в полную силу, чтоб ноги пару дней не сходились, вот тогда ровно шелковая сделается да ластиться будет, словно кошка... — Двалин! — Торин сердито окликает его от наковальни. — Хватит языком попусту трепать! Ножи сами себя не скуют. Хмыкнув, Двалин принимается за работу, искоса наблюдая за Торином, сжимающим кулаки при каждой похабной шуточке, которые кузнец с подмастерьем продолжают отпускать вплоть до самого вечера. Когда наконец за ними закрывается дверь, Двалин усмехается: — Я уж думал, они сегодня зубов недосчитаются. — Надо бы, — хмыкает Торин, — чтобы блажь не несли. — Так ли уж блажь? — Двалин обтирает инструменты ветошью, развешивая их на место. — Ты о чем? — хмурится Торин. — Ну, насчет красоты и норова они верно догадались, может, и в остальном резон есть. — Двалин задумчиво скребет в затылке и усмехается в ответ на крепкое кхуздульское выражение и яростный взгляд Торина, в котором недвусмысленно читается «Только попробуй!» — Недаром же говорят, что совет старейшего надлежит беречь пуще золотого слитка.