Дворино-драбблы

(написано для дворин-недели на дайри) Двалину редко снится война. И больше приступами: несколько дней подряд, а потом все опять спокойно. Вылазки, стычки, бои в тоннелях... последняя битва. Все это полбеды. Куда чаще снится то, что было после. Тяжелый, муторный запах, повисший туманной взвесью. Жуткая, давящая тишина. Внезапная, запоздалой отдачей, боль во всех мышцах, впивающиеся в плечи руки брата и странное ощущение нереальности — нет, этого не может быть, это все не со мной... Камни — серые, холодные, скользкие от крови. И тела — такие же холодные и каменно-неподвижные. Он бродит среди них, спотыкается о чьи-то руки, оскальзывается на выпавших внутренностях и вглядывается, ищет, переворачивает то одного, то другого, каждый раз с замирающим сердцем боясь увидеть застывшие синие глаза... Двалин рывком садится на лежаке, жадно впитывая размытые очертания стен общей палатки. Мышцы чуть подрагивают, как натянутая и отпущенная струна, а спину холодит липкая корка пота. Из палатки он вылетает, словно за ним гонится стая балрогов. Снаружи тоже тишина, но другая — живая, мирная. Чуть потрескивает костер, изредка фыркают стреноженные пони. Зябкая, ветреная свежесть к утру обещает смениться нудной, не по сезону моросью. Не в силах стоять на месте, Двалин обходит лагерь кругом. Заслышав шаги, дозорный, выстругивающий у костра какую-то свистульку, поднимает голову и, признав его, возвращается к своему занятию. Можно было бы обойтись и без стражи, вряд ли на них нападут в окрестностях этой сонной Хоббитании. Но рисковать они не имеют права. Двалин оглядывает стоящие полукругом низкие походные палатки, где спят гномы. После Азанулбизара у них слишком много женщин и детей. Слишком много вдов и сирот... Руки сами сжимаются в кулаки. По жилам бурлит недобродившим элем изнурительное желание разнести что-нибудь к хренам, расхерачить на куски — в кровь, в пыль, в прах! Завернув за угол, он замечает Торина, невозмутимо набивающего трубку у входа в палатку. Разбудил все-таки... Окинув Двалина взглядом, он откладывает трубку, исчезает за пологом и тут же возвращается, пристегивая на руку щит, становится в стойку. От первых ударов он еще уходит, потом даже не пытается — подставляет свою ветку, и Двалин молотит по ней изо всех сил, до хрипа, до белой пелены перед глазами, до сбитых в мясо костяшек. Потом Торин помогает ему перевязать ладони, и они молча курят, сидя у входа плечом к плечу. И Торину хватает мозгов не задавать идиотских вопросов, а Двалину — не извиняться. Это не первый раз и не последний. Сам Торин просыпается в ночи куда чаще. Их спокойные сны остались там, в Долине туманных ручьев. Торин выколачивает трубку, поднимается, задев его рукой, и бурчит: — Идем спать.