Ящик

ТруАвтор: По настоятельной просьбе своей шизы, которая, несомненно, гораздо меня мудрее, тактично молчу в тряпочку и сосредоточенно жую морковку. Игирису: Что тут сказать? Всё сказано до меня. Поехали. (Кстати, употребление моркови полезно при авитаминозе, который свирепствует весной, и малокровии, которое сейчас будет обеспечено читателям.) — Ммм! Иван! Прекрати, — русский вытворял что-то невообразимое, неясные волны дикого наслаждения прокатывались по телу, вдоль позвоночника, внутренности сводило холодными тисками, а костяшки пальцев побелели от напряжения. Пот в три ручья стекал с разгоряченного тела, и Артур вдруг подумал, что ещё никогда не ощущал себя столь вульгарно мокрым. Стыдно сознавать, но он обслюнявил уже всю свою руку и болезненно хмурился, а этот чертов русский не то, что не торопился переходить к основному блюду — он даже трогать англичанина в самом выдающемся и страждущем этого месте не удосуживался. Да что такое-то? Он же говорил, что хочет просто избавиться от его утренних визитов, снять проклятие, и для этого вполне мог сгодиться банальный нетривиальный перепих по-быстрому, но в итоге русский явно заигрался. То ли втянулся, то ли его так сильно задели слова Керкленда о том, что он просто смиряется с тем, что это должно произойти, и оттого решил непременно его поразить. Надо отдать должное, это у русского с блеском выходит — Англия с трудом уже осознаёт, кто он и где он, извивается и несдержанно бесстыдно стонет, и пот с него струится потоком. Вот только, он же сейчас перестарается, Англия понимает, что на грани, что ещё чуть-чуть, и гудбай-прощай крыша. Дыхание и так уже пару раз сбилось, а пощады всё не видать. — Прекрати, — стонет Керкленд, — Прекрати-прекрати-прекрати… Иван прижимается к нему сверху и обхватывает рукой под грудью, припирая к себе. — Хорошо-хорошо, — успокаивающе шепчет он, лизнув англичанина за ухом и вызвав у него дрожь. Впрочем, содрогаться он сейчас был готов даже от его глубокого бархатного голоса, от хриплого шепота, и горячего, обжигающего дыхания. Чисто интуитивно англичанин приподнимается на коленях, перенося вес на локти, и только сделав так, вдруг понимает, к чему сам себя приготовил. Впрочем, дороги назад нет, да и кому она нужна? Укусить бы снова пальцы, да только руки безумно далеки. Иван, опираясь на одну руку, растопыренными пальцами второй заставляет британца откинуть голову до предела назад, впиваясь в чувствительную нежную кожу под челюстью и горлом, и целует, целует, целует. Несмотря на то, что они оба уже готовы, русский до сих пор тянет. Это невыносимо. — Перестань, — Керкленду плакать хочется от беспомощности. Он совсем не понимает, что заставляет Россию так медлить. Неужели… это самое «перестань»? Но ведь это надо быть полным тупицей, чтобы истолковать это слово в данном контексте как отказ… впрочем, русский же не раз доказывал то, что он тугодум ещё тот. Англия протяжно застонал, сжимая кулаки. Это, что, ему самому придётся его уговаривать? Кровь пульсировала в висках, заглушая дыхание, сердце ударялось под самоё горло. Хах… придётся… хах… точно придётся… Англия попытался отпустить голову, спрятав своё стыдливо налитое кровью лицо, но рука Брагинского ему не позволила. Он всё так же продолжал безумно целовать его в шею, плотно прижимаясь обнаженным телом, стирая дыхание, и совсем не заходя дальше. — …дальше…- рваное дыхание совсем не позволяло строить вразумительные фразы, да и разум отказывался их генерировать, взбунтовавшись от захлебнувших его ощущений. — Ещё… — Что… — речь Брагинского была не менее страстной и обрывочной, что совсем не помогало сосредоточиться. Вот ведь дурак. «поимей меня…» — нет, так грубо, -» … хочу тебя…» — так слишком откровенно. Что, что ему сказать, чтобы он понял, и чтоб собственная гордость не пострадала? Думай скорее!!! — Долго ещё тебя ждать?! — дыхания внезапно хватило на целую фразу, о, и сколько праведного гнева в ней было. Окрылённый удачей, Керкленд продолжил: — Ещё будешь тянуть… хах… я тебя…хах…сам… — Упрямый, сволочь, — фыркнул русский, не дожидаясь, пока англичанин выговорится, и расхохотался. Рука сильнее прижала Англию к телу, у тут-то он почувствовал всю серьёзность намерений России. И непроизвольно напрягся, даром, что нельзя было. — Вот не надо… — прошептал на ухо русский, — это совсем не хорошо. Расслабься. Ладно? Я же осторожно. Артур сглотнул, и кивнул едва уловимо. Впрочем, державший его за подбородок русский этот жест скорее почувствовал, чем увидел. — Вот и хорошо… От одного его голоса приятная дрожь пробирала до костей. Впрочем, и от молчания тоже. Движение, и жгучая боль поднялась по позвоночнику, ударила в голову. Керкленд зашипел, но тут же был прерван шепотом русского. Что тот говорил, британец не понял, но успокаивало здорово. — Вот и молодец, — распознал он слова, — ещё немного… Снова движение, русский стремился в него, а Керкленд понимал, что его непритворная страсть как-то необычно приятна. И эта нежность в голосе, заботливый шепот — тот ли это русский, которого он знал? Впрочем, дела его со словами расходились. Очередное движение принесло очередную невыносимую порцию боли. Даже как-то неожиданно, ведь испытываемое Керклендом желание, распалённое предварительно русским, было безмерно велико, и должно притуплять боль. Керкленд всхлипнул, а русский лишь потребовал потерпеть и почему-то извинялся. Достигнув конца, он повернул голову англичанина и вновь накрыл его губы своими, позволяя привыкнуть и отвлечься от неприятных ощущений. Целовал он нежно, но страстно, прихватывая зубами губы, обводя языком десны и язык Керкленда. Сам англичанин, вначале попытавшись хоть как-то участвовать в поцелуе, вскоре бросил эту затею, полностью отдавшись под власть русского и покорившись его воле. Странное чувство удовольствия захлестнуло голову и помутнило рассудок. Лишь только Иван отрывался, чтобы вдохнуть, Керкленд тут же тянулся на встречу, заставляя продолжить. Это было эгоистично и странно, но ему дико нравилось. Но прерваться всё же пришлось. Потому что русский посчитал, что пауза затянулась, и перешел к активным действиям. Артур всхлипнул и зажмурился, прицениваясь к новым ощущениям. Казалось вначале, что это только дикая режущая боль, но… но отчего-то приятно, и дыхание ускоряется, и стоны всё довольнее и чаще. Даже хочется двигаться этим толчкам навстречу. А дыхание русского над ухом сводит с ума окончательно. А потом Иван накрыл своей рукой изнывающий по ласке член британца, и перечеркнул всё накопившееся в нем удовольствие разом, затопив новой, стремительной волной блаженства. Керкленд затрясся, охнул и протяжно застонал, вторя движению руки, соизволившей принести ему эту эйфорию. Совсем немного, и тело прошибла сладкая убийственная судорога, Керкленд напрягся всеми мышцами и излился русскому в руку блаженной эмоцией. Его фееричный финал подстегнул и русского, тот, не контролируя уже себя, стиснул англичанину бедра, с рыком вошел глубоко-глубоко и кончил, всего на несколько мгновений его позже. Сразу стало до странности легко и приторно сладко. Изможденный Иван отстранился от Керкленда, развернул его и прижал к себе, ловя момент сладостной ленивой муки, пока тот ещё не пришел в себя и не начал качать свои государственные права. Сил даже на поцелуи не осталось, они просто дышали в такт, упиваясь жаром соприкоснувшихся, горящих остатками страсти тел. Артур закрыл глаза, и потихоньку понимание того, с кем он сейчас сидит в обнимку, наливало сердце знакомой тревогой. И незнакомой тоской. Пытаясь заглушить старую неприязнь, Керкленд вслушивался в биение чужого, сильного русского сердца, что с каждым стуком замедлялось, успокаивалось, будто замерзало. Вот значит как, отсчитывает их последние мгновения взаимного доверия. Керкленд вздохнул. Ещё можно немного позволить себе откровенности. Вздохнул ещё раз, и в ответ русский так же глубоко вздохнул, сопя носом. — Отпусти, — проговорил безэмоционально Артур. — А если нет? — такой же шепот. — Без если. Ты дело сделал. Можешь быть доволен собой. — Ясно. — Иван не торопился выполнять просьбу уже пленника, а Керкленд не торопился отталкивать уже врага. У них ещё был последний, один единственный глубокий вдох.