Your Smile's A Drug That I Can't Afford

Уилл не мог перестать улыбаться, это казалось каким-то далеким и, возможно, опасным. В этом есть вина, в предательстве Аланы, в эгоистическом повороте вещей, но не на столько, чтобы ворваться в реальность. Он лег спать пристыженный своими действиями, но не совсем уверенный, как воспримет вещи потом, зато проснулся удивительно обнадеженный. Эбигейл сказала, что он для нее дом, и целовать ее было, будто возвращение домой. Он больше не мог думать, что это лишь извращенное сексуальное влечение, ведь это было намного больше. Он вспомнил подарок, который купил ей ( затем возвращенный), когда они только начинали узнавать друг друга - он уже тогда мечтал взять ее рыбачить. Это то, то он всегда делал наедине, его побег от мира. Он хотел, чтобы она была с ним. Он знал, что это значит больше, чем был убежден прежде. Его увлечение, восхищение Аланой было таким. Всегда, когда он замыкался в себе, мысленно он был вместе с Эбигейл. Мечты, которые поддерживали его, когда уже ничего не оставалось, когда он был на пределе. Для него было не правильно реагировать на ее действия так, как он делал, он жалел о потере контроля, но, наконец, он почувствовал себя удивительно свободным. Он так долго и упорно боролся против этого порыва, но есть какое-то облегчение после всего. Те несколько моментов, когда он был охвачен своим желанием, стали изысканным освобождением, после он чувствовал себя спокойнее. Напряжение между ними, которое уже висело на волоске, будто рассеялось, потому, что оно одержало своего рода разрешение, также из-за разговора, который ему последовал. Он думал о тех вещах, которые мог бы сказать, соврать: что он не хочет ее, что не любит ее так. Но для первого было уже слишком поздно, а второе казалось еще ужасней, учитывая контекст. Он не мог заставить себя причинить ей боль, даже для ее собственного блага. Правда - все, что осталось. Она - не маленькая хрупкая кукла, никогда ею не была. Ее фарфоровая кожа и большие голубые глаза вводили в заблуждение. Она столько пережила. Она была сильной, волевой, умной, во многой ему ровней. Она не заслуживала того, чтобы к ней снисходили, так же, как и он. То, что они пережили, оставило следы на их поведении в теперешнем и будущем, но никто из них не являлся чьей-то хрупкой маленькой чашкой. Он жалел о каждом моменте, когда смотрел в ее голубые, как океан, глаза, и не видел ничего, кроме стальной силы. Когда он проснулся, то не вспомнил сна(кошмары, всегда кошмары), это было новое и успокаивающее состояние, он вспомнил, что сегодня день, когда он возьмет Эбигейл на рыбалку, все, что он чувствовал, это восторг от возможности разделить с нею эту часть себя самого. Он наблюдал через стол, как Эбигейл помешивала хлопья с апельсиновым соком, чувствовал, что сердце переполнено. День не разочаровал. Но он не мог сказать, что она действительно получала удовольствие. Как привычно его рука коснулась ее плеча, он и сам не заметил, что сделал это. Красивая река, красивая Эбигейл, ее глаза загорелись от волнения, когда почувствовала, что ее первая рыба клюет. Он закричал: "Давай же! Давай!", когда она запаниковала и замерла на мгновение. Сейчас он готовил рыбу и думал о том, какой же одинокой была его жизнь до нее, лишь с собаками и виски. О том, как он воспользовался первой же возможностью почувствовать что-то похожее на близость с женщиной, которую едва знал, как показал свои шрамы, о ничего не значащем сексе, хотя они оба думали о других людях. С Эбигейл все было бы по-настоящему, даже слишком, ему страшно думать об этом. Он думал, что может навредить ей, но, в действительности, это она может его разрушить. Возможно, отчасти из-за этого он назначил себя священным хранителем ее непорочности, занимая место ее отца.