Срезать розовый куст

У мальчика в старой, с изломанным козырьком кепке был великолепный дискант. Его чистый детский голос не один час пел Аве Мария. От того, что прохожие и проезжающие мимо почти не обращали внимания на мальчика, мелодия и слова казались ещё более неземными, чуждыми и ангельскими. А кристальные звуки Аве Мария были слышны ещё долго и далеко. Ни в одном соборе, ни в одном церковном хоре она не звучала и не прозвучит более непорочно и болезненно. Сегодняшний апрельский день был особенно хорош и свеж, несмотря на прохладный ветер, неприятно завывающий и бьющий по ушам. Погода стояла отменная, тёплое ласковое солнце заливало улицы и купало мокрые от ночного дождя дороги в искристом, золотистом свете. Стойкий запах влаги и весны кружил голову и наполнял лёгкие и сердце чем-то остро-приятным, неповторимым, лёгким. Однако Саске сомневался, что старики, втянув этот терпкий воздух, почувствуют в нём нечто неземное, мелодия их весны будет совсем иная. Это — запах молодости, здоровья и отличного будущего. Втянув ещё раз весенний воздух, Саске вернулся к чтению утренней газеты, лишь иногда поднимая голову, чтобы выглянуть в окно автомобиля. Прекрасная Аве Мария больше не была слышна. Сказать, что за время, что Саске прожил у Какаши, он похорошел и расцвел во всей своей красе, ничего не сказать. Спокойная и обеспеченная жизнь слепила из помеси голубой крови и нищей жизни полноценного, стойкого, всесторонне развитого человека — настоящего Учиху. Его спавшие и погребённые жизнью в трущобах таланты раскрылись, поддались тёплому ветру и уходу, чёткие стремления обрисовались ещё ярче и больше не казались пустыми мечтами на голодный желудок. Хатаке Какаши не привык баловать Саске, относясь к нему скорее с учительской, чем родительской добротой и требовательностью; впрочем, Саске не нуждался тепле семейного очага и сам стремился к проявлению требовательности своего опекуна. У него было всё, что он желал и заслуживал трудом учёбы и воспитания. Жаловаться было не на что, пути и дороги открылись перед силой и целеустремлённостью. Саске креп, избавлялся от болезней, которых ему оставили нищета и грязь, учился, занимался спортом — кулачным боем и фехтованием — и развивал себя. Он воспитывал характер и волю, вооружался умениями и знаниями, до каких только мог дотянуться, в стремлении стать сильнее и быть готовым ко всему, с чем столкнет его жизнь. Впереди у него была война за восстановление своего имени и счастья. Пусть все, поражённые яркой сенсацией, и знали о том, что младший сын несчастного Учихи Фугаку жив-здоров и растёт как здоровое молодое дерево, но добиться того, что желал Саске, — совсем другое дело. Саске бегло просматривал газету, все статьи которой были о крупной забастовке на фабрике. Читать об этом было интересно, ситуация на предприятии обострялась, все журналисты наперебой писали, что при любом исходе ожидается вмешательство Собаку Гаары, но тот бездействовал, будто происходящее для него было не более, чем беспорядок в детском саду из-за лишнего часа сна. У него словно была одна цель — сорвать ненависть и злобу на невинных людях. Ради неё Гаара жил и её плодами питался. А, впрочем, не всё ли равно? По крайней мере, сейчас? Саске не принимал ни сторону Гаары, ни пострадавшую сторону горожан, презирая их так же, как и тогда, когда жил в проклятом гетто. То, что сейчас происходит, лишь их выбор и их судьба; винить они могут лишь себя. Они сами пожелали такой жизни, выбрали нищету и мучения, отвергнув попытку что-то изменить, и происходящее с ними — это расплата за великую глупость и пролитую кровь семьи Учиха и многих других семей. Саске ненавидел пустой ропот. Ропщут только слабаки, а слабых он ненавидел ещё сильнее. Саске закрыл газету, отложил её на соседнее сидение и выглянул в окно. Солнце слепило его тёмные глаза, высокие новые дома с гирляндами цветных ночных лампочек на вывесках мелькали перед взглядом. Имя Собаку Гаары интересовало Саске не только потому, что тот был один из Каге. Саске пытался держаться в курсе всех событий, касающихся фамилии этого человека, однако ни одного, даже самого незначительного упоминания о его старшей сестре не было за несколько бесплодных лет просмотра газет. Спросить о Собаку Темари у кого-то было бы подозрительно и бессмысленно, а так же, собственно, и не у кого. Урывками из разговоров знакомых Какаши Саске по крупицам собирал интересующую его информацию, которая была бесполезной: Темари спустя столько лет всё ещё колесит по свету, переписывается с Нара Шикамару и до сих пор состоит с ним в тёплых отношениях; никто её не встречал, дата её возвращения — неизвестна. Некоторые поговаривали, что она сбежала от своего младшего брата и никогда не вернётся. Словно Темари купила себе небольшой дом и живёт на наследство своего отца, а слухи о путешествиях создает для того, чтобы отвлечь от себя внимание в надежде о забвении. Во всё это не хотелось верить, ведь несколько лет ничего не знать и в дальнейшем ничего не узнать о человеке, с которым были всю жизнь неразрывно связаны душа и сердце, казалось невыносимым, чудовищным — кощунственным, кричало сердце Саске. Если о Собаку Темари в прессе не упоминалось ни слова, то искать призрачные намеки на имя Итачи даже и не стоило. Связь с ним была потеряна во всех смыслах слова. На самом деле глубоко в душе Саске надеялся, что ему будет адресована хоть одна небольшая весточка, строчка, слово, пусть даже анонимно, он всё равно бы узнал её автора, ему хватило бы малого. Но молчание продолжалось всё это время и заканчиваться не собиралось. Грандиозные успехи Итачи в прошлом всегда были маяком подражания. Брат не только безупречно знал науки, умел применять знания на практике, он так же играл на фортепиано, говорил на двух иностранных языках, слыл замечательным наездником, был великолепен в спорте, особенно в рукопашном бою. Во многом благодаря отцу Итачи рано познакомился с тонкостями политики, знал кое-что из юридической области — его называли удивительным, гениальным ребёнком, многие не верили, что такое возможно в столь раннем возрасте и на таком уровне. Саске знал, что никогда не добьётся таких результатов, по крайней мере, сейчас, тем не менее он старался изо всех сил. Однако сколько бы Какаши ни хвалил, ни поощрял, нужно было признание другого человека, который возможно теперь и никогда не узнает об успехах своего младшего брата. Саске ждал момента, когда покажет Итачи результаты того, ради чего они оттолкнулись друг от друга, и усердно работал, прыгал выше головы, брал возникающие трудности прирождённым талантом и настойчивостью, но время шло и уходило вместе с терпением. Безусловно, Саске был доволен своей нынешней жизнью, но без брата она лишалась своего яркого вкуса. Всё, чего он достиг, являлось опорой для их с Итачи светлого будущего, но никак не для него одного. Внутреннее напряжение Саске и неизвестность раздражали его, но кроме того, как бешено злиться и почти ненавидеть, стиснув зубы, он не ничего не мог сделать. Оставалось лишь бессильно ждать и идти дальше своим путём. Шофёр такси остановился возле дома. Саске расплатился с ним, с аристократической небрежностью дал на чай, расстегнул первые пуговицы лёгкого чёрного пиджака и вылез из салона, щурясь на тёплое солнце. Оно стояло в своём зените, и в его свете улица с мчащимися автомобилями и людьми казалась особенно шумной, будто яркие лучи несли с собой громкие звуки. Саске направился к крыльцу и тут же быстрым взглядом отметил нищего возле стены своего дома и чужой, знакомый автомобиль рядом с тем, что принадлежал Какаши. Догадавшись, чей он, Саске почувствовал подступающее к горлу раздражение и внутренне сжался: его ждало не лучшее времяпрепровождение, другую сторону, впрочем, тоже. Это маленькое возмездие радовало. Бедный, ободранный ребёнок лет семи цепко схватил Саске за штанину грязной рукой и, когда тот с пренебрежением окинул его ледяным взглядом, протянул свою маленькую круглую ладонь, безмолвно прося о милостыне. Оборванец был настолько грязным, плохо пахнущим и отталкивающим, что даже минуту стоять с ним было противно, а место, к которому он прикоснулся, хотелось замыть, сжечь, уничтожить. Будучи когда-то в таком же жалком положении, Саске никогда даже не думал о том, чтобы просить кого-то о милостыне — его гордость не пережила бы этого. Да и вид у него был не такой, видимо, чистоплотность в крови была сильнее обстоятельств. Итачи с его воспитанием тоже был сильнее обстоятельств. Несмотря на желание пройти мимо, Саске вынул из кармана деньги и сунул их в грязную руку. Многое хотелось сказать о том, что таких паршивцев стоит брать за шиворот и выкидывать, но в сердце всё ещё жило чуткое, доброе, почти детское милосердие или даже глубокое взаимопонимание, которое заставляло Саске никогда при всём его презрении не отворачиваться от просящих его. Не слушая благодарностей, он медленно поднялся по высоким ступеням и прошёл в дом, воспользовавшись ключами: единственную кухарку и по совместительству служанку беспокоить не хотелось. Взяв с собой спички и сигарету, что лежали на комоде в холле, Саске прошёл в гостиную, где его ждали незваные гости. Шикамару ждал, судя по всему, долго, раз уже успел расставить шахматы на поле и развалиться в хозяйском кресле, смотря из окна на ясное и практически безоблачное небо. Как можно было описать их отношения? Они с Саске никогда не были друзьями и откровенно недолюбливали друг друга, но отец Шикамару и Какаши отлично общались, приходились друг другу хорошими друзьями, несмотря на разницу в возрасте — Какаши был на два десятка лет младше Шикаку, — и часто бывали гостями в домах друг друга, а потому их детям приходилось смиренно терпеть и натянуто пожимать руки. Желания дружить или даже просто разговаривать не было, никто из сторон ни разу не пробовал предпринять какие-то попытки для того, поэтому если приходилось встречаться, то Саске и Шикамару садились играть в шахматы, отбывая каждый свой номер за интересным делом с переменным успехом, и время пролетало как будто приятно. Оба были почти довольны. Какого чёрта Шикамару делал сейчас здесь и почему один, думать совершенно не хотелось, а потому, не здороваясь и закуривая сигарету, Саске сел напротив оппонента в своё любимое кресло и молча подвинул одну из пешек. Первые пять минут играли молча, словно выполняя давно расписанный ритуал. Саске выкурил сигарету и притушил её. Молчать постоянно не получится, но оба пытались оттянуть неприятный момент, как могли. Первым сдался Шикамару. — Хатаке уехал вместе с моим отцом и своим другом Ямато на фабрику, где сейчас забастовка. Саске оторвал взгляд от чёрно-белого поля и удивлённо вскинул брови. Чёрт побери. Он точно что-то не понимает в людях. — Мы одни? Что ты тогда здесь делаешь? — Меня оставили составлять тебе компанию, — ответил Шикамару, не поднимая взгляда от шахматного поля. По его голосу можно было смело сказать, что его это более чем не радовало. — Я не умру без твоей компании. Ты уже не ребенок, чтобы мама и папа отводили тебя за ручку к другим детишкам поиграть. — Да, но только если у тебя не моя мама. Саске с презрением усмехнулся. Продолжать разговор на эту тему он не хотел и отвечать ничего не стал. Тому, кто всегда жил беззаботно с родителями под одной крышей и не знал горя, никогда не понять его. — Можешь думать, что хочешь, но в любом случае я здесь, хотя предпочёл бы быть где угодно, только бы не с тобой. — Взаимно, — жёстко бросил Саске. Открыто ненавидеть кого-то одно удовольствие. — В какой университет ты собираешься поступить? — снова возобновил общение Шикамару, и Саске проклял его раздражающую разговорчивость сегодня. — Я не буду никуда поступать, в этом нет надобности, — спокойно отрезал он. — Я собираюсь занять место в Совете пяти Каге в будущем. Я буду Каге. Шикамару впервые за весь разговор поднял глаза на собеседника, удивлению и скептицизму в них не было предела. — Твоя наглость и самоуверенность переходит границы. Саске бросил на Шикамару злой взгляд. — Заткнись. Просто заткнись. Такому изнеженному ничтожеству не понять, никогда не понять! — Каким образом ты собрался сделать это, не учась в университете или не служа в армии? — продолжил Шикамару как ни в чём не бывало. — Не хочу огорчать, но мне кажется, что даже твоя фамилия никак тебе не поможет. — Ты раздражаешь. Я ни дня не пробыл в колледже, однако всем известно, что мои нынешние знания сопоставимы с уровнем университетов. Я научусь всему тому, что надо, самостоятельно. Самообразование и саморазвитие, знакомо? Кроме того, — Саске пошёл ладьёй, про себя холодно рассчитывая ход противника — кипящий внутри гнев из-за человека напротив помогал думать рациональнее, — у меня теперь есть деньги и связи. — Ну и дела. Я уже это слышал от одной хорошей знакомой. Она то же самое говорила о своём брате Гааре, — недобро усмехнулся Шикамару. Саске насторожился. Он всегда знал, что Шикамару общался с Темари на короткой ноге, но что-либо спросить у него про неё никогда не приходило в голову. Возникнут лишние вопросы, да и связываться с Нара не хотелось. Но, похоже, сегодня не тот день, когда нельзя пойти на маленькую уступку. — Ты о Темари, которая, как говорят, сбежала от своего брата? — попробовал воспользоваться моментом Саске и не прогадал: соперник по шахматам, покрепче затянув резинку, закрепившую жидкие чёрные волосы на затылке, отрицательно покачал головой. — Неправильно говорят, мы переписываемся, и она сказала, что планирует вот-вот вернуться домой. Кроме того, она несколько лет назад вышла замуж, правда, толком неизвестно за кого, Темари не распространялась нигде на этот счет, об этом знаю только я и моя семья. Но мне кажется, что её избранник, скорее всего, тот самый её личный секретарь. В этом году Темари с мужем будет в городе. Так что никуда никто не сбегал. Сплетни. Саске старался дышать спокойнее и ничем не выдавать своего волнения. Шикамару снова замолчал, судя по всему исчерпав лимит общения. Но это было лишь на руку: Саске оставили в покое доигрывать партию, но он уже не думал о высоких, резных фигурах короля и королевы на чёрно-белой доске. Как давно его сердце билось так сильно? Как давно он вообще чувствовал, что готов… готов… чёрт его знает, что готов сделать! Хоть что-то. Только бы не сидеть на месте. Неужели! Наконец-то всё закончилось, сегодня и, правда, изумительный день. Удостовериться, что брат точно здесь и попытаться найти способ как-то наладить с ним связь, было на самом деле не трудно, но теперь Саске начал ощущать неприятный страх встречи с Итачи. Он часто с волнением думал об этом, ведь ни для кого не секрет, что люди меняются. Ожидаемое так долго свалилось на голову слишком неожиданно. Нужно было срочно остаться одному и как следует обо всём подумать, прийти в себя, в конце концов, и дать едва ли не детскому ликованию излиться наружу. Избавление пришло несказанно вовремя: Шикамару поставил шах и мат, и Саске впервые в жизни был так рад проигрышу. Это означало, что их тёплая встреча подошла к долгожданному концу. Господи! Как хорошо, что всё на этом свете когда-нибудь кончается! Но проводить гостя Саске не успел, поскольку на крыльце кто-то нетерпеливо начал стучать железным кольцом по двери. Открыть было некому, поскольку Какаши не держал слуг, а единственная оставшаяся старая кухарка, вероятно, ушла на рынок. По дороге закуривая ещё одну сигарету и одновременно с тем провожая Шикамару, Саске, продолжая быть полностью погружённым в свои мысли, разомкнул цепь и щёлкнул замком. Не успела дверь открыться, как в холл влетел Шикаку; его смятая шляпа была в его руке — спешил. Шикамару и Саске одновременно замерли, непонимающе смотря во взволнованное, раскрасневшееся лицо напротив. Никто из них двоих никогда не помнил такого странного выражения в широко раскрытых глазах. — Саске, — быстро сказал Шикаку, толчком руки распахивая входную дверь шире, — едем в госпиталь. — В госпиталь? Что случилось? — оторопело спросил Саске, стараясь придать голосу уверенный, спокойный тон, что не помогло: смятение было написано на его лице. Сердце почему-то колко забилось в горле. — С Какаши беда. Быстрее едем, я на месте объясню вам. Саске на ходу застегнул пиджак и выскочил на улицу вслед за Шикаку. *** Саске стоял возле огромного, во всю стену окна в пустом лестничном проёме, бессмысленно вертел в руках портсигар, принадлежавший Хатаке Какаши, и молчал. Солнце пекло всё так же сильно, плавно передвигаясь на запад. Стены госпиталя Святого Марка впитывали в себя его тепло. Они были белыми, яркими, наполненными внутренним сиянием и обманчивой невинностью. Снаружи госпиталь был словно игрушечный дом, кукольная больница, но в его крашеных бетонных стенах жили болезни, надежды, страдания и смерть. — Мы пытались поговорить с людьми, — тем временем продолжал рассказывать тихим, твёрдым голосом Шикаку, стоя рядом с Учихой и смотря туда же, куда и он — на дом напротив, где расположилось небольшое уютное кафе. — У Какаши почти получилось это сделать, но тут неожиданно приехали военные, поднялась паника. Люди от страха воспользовались оружием и начали стрелять, не глядя. К сожалению, Какаши серьёзно задело. В себя он ещё не пришёл, и насчёт спасения его жизни никто не уверен. — Откуда у грязного сброда оружие? — спокойно спросил Саске. Шикаку с удивлением перевёл на него взгляд. — Понятия не имею. Возможно, ранее отобрали у военных. — Что же это за военные такие? — уже с большим нажимом прозвучал голос Саске, и он перевёл свой мрачный взгляд на собеседника. — Я надеюсь, что никто не оставит произошедшее как есть. — Разумеется, всё это очень неприятно. Но я думаю, что людей можно понять. Их жизнь не сладка и страшна, и вы должны это понимать как никто другой, Саске. В тёмных глазах Учихи промелькнуло нечто неопределённое, животное. — То есть, вы хотите сказать, что защищаете убийц моего приёмного отца? Нынче у людей отличное понятие о дружбе. Шикаку нахмурился, проводя рукой по бороде. — Разумеется, нет. Я просто говорю, что их можно понять. Они доведены до отчаяния и не понимают, что делают. — Собаку Гаара уничтожает таких убийц и его осуждают. Когда убийцы расстреливают человека, пытающегося им помочь, их защищают, — Саске отвернулся. Портсигар убрал в карман пиджака и скрестил на груди руки, нахмурившись. Он едва сдерживал злую дрожь. — Вы торопитесь высказываться, Саске, — сухо возразил Шикаку. — Собаку Гаара — жестокий человек, и он притесняет всех без разбора. Он сам провоцирует забастовки своей политикой и сам же с жестокостью расправляется с ними. Возможно, вы не знаете, сколько невинных прямо или косвенно пострадали от его рук. Поэтому не торопитесь с суждениями. Никто никого не защищает. Какаши — мой друг, и мне жаль, что это произошло. Жаль и вам. Но я советую не срывать свою злость на невинных. Преступники должны быть наказаны, но вместе с ними под наказание пойдут те, кто не имел отношения к ранению нашего друга. Это несправедливо, согласитесь. Саске вспыхнул. По его бледному лицу пробежало странное выражение, в тёмных глазах вспыхнула ярость, и он не выдержал. — Что ж, если вы начали о справедливости, то я скажу, что люди сами выбрали себе то, чем живут сейчас. Пусть не жалуются, — почти выплюнул Саске каждое слово. Шикаку слишком поздно понял, что говорит не о том и не с тем, с кем можно обсуждать подобные щекотливые темы. Но пути назад не было, потемневшие от злости глаза Саске явно давали это понять. К нему не могло не возникать чувство сочувствия и даже жалости, кроме того, произошедшее с Какаши выбило молодого человека из колеи и ненароком всколыхнуло старые, болезненные раны. Шикаку признавал, что поторопился высказать нечто, что могло бы задеть сыновьи и братские чувства Учихи Саске, но тем не менее тот бросался необдуманными и радикальными обвинениями, и то, что они строились на эмоциях, а не на фактах, придавало им ещё более неприятное звучание. Шикаку глубоко вздохнул и покачал головой. Руки засунул в карманы брюк. — Когда люди выбрали то, что выбрали, было другое время, и уже нет тех, кто стоял во главе Совета тогда. В наши дни всё куда хуже, чем было раньше. Не стоит сравнивать прошлое и настоящее. Ваши чувства как сына и брата можно понять, я вас не осуждаю и уважаю ваши переживания, но я ещё раз повторю: никогда не делайте поспешных выводов и решений. Вы пока молоды и чересчур опрометчивы, в вашей крови играет юношеский максимализм. Жаль, что ваш брат не с нами, он мог бы убедить вас в том, что всё далеко не так, как вы себе представляете. Поверьте мне, тогда люди выбрали лучшее, а трагедия с Фугаку и Микото страшная случайность, которой не должно было быть. Возможно, вы правы, страна расплачивается за кровь погибших в то страшное время семей. В ответ Саске только усмехнулся и отвернулся в окно, продолжая наблюдать за жизнью кафе напротив. Вот подошла официантка с подносом к одному из столов, за которым праздно расселись две девушки в платьях с полупрозрачными накидками и пёстрыми боа, а рядом с ними — молодой щёголь с короткими, аккуратными усиками. Он что-то сказал официантке, девушки рядом покатились со смеха и зашептались, их шляпки-клош сверкали украшениями в свете солнца. Молодой человек одновременно флиртовал с двумя спутницами, но им это нравилось, они пододвинулись ближе, и их головы то и дело запрокидывались назад в бесстыдном, глупом смехе. Официантка ушла. Саске пытался внутренне собраться и успокоиться, доказывать свою правоту дальше и тем более искать понимания он не собирался. Он давно понял одну простую истину: люди спорят не потому, что хотят кого-то в чём-то убедить, они просто желают высказать накипевшее, самоутвердиться, не задумываясь о том, поймут их или нет, согласятся или нет. Это всё пустая трата времени, а Саске сейчас действительно больше волновал Какаши и его состояние. — Что толку спорить, — напоследок холодно закончил он, — моего покойного старшего брата давно нет с нами, никто меня не переубедит, каждый из нас всё равно остался при своём мнении. — С возрастом вы сами поймете ошибочность своих убеждений, Саске, — добавил Шикаку, мысленно соглашаясь с тем, что продолжать диалог бессмысленно. С Учиха сложно вести дела, ему это было известно из опыта прошлого, поэтому нужно знать, когда следует остановиться и отступить. Молодой человек оказался благоразумен, Шикаку был ему благодарен. Называя в разговоре Какаши приёмным отцом — словом довольно громким, — Саске не кривил душой. Он знал, что обязан ему всем, что сейчас имеет, так же сильно, как и Итачи. Но если идеализированный старший брат соединял в себе всё, что только может быть дорогим в этой жизни, то Саске смело называл Хатаке Какаши своим другом, учителем и действительно вторым отцом. Он никогда не скрывал своей благодарности и уважительного, дружеского отношения, поэтому произошедшая трагедия не могла оставить его равнодушным. Несмотря на то, что он держался спокойно и уверенно на протяжении всего этого времени, Саске действительно переживал и надеялся на хороший исход, хотя всем без лишних слов было понятно, что ничем положительным эта история не закончится. Жизнь снова круто повернётся, но с каким финалом на этот раз? Однозначно, смерть Какаши будет означать то, что Саске окончательно останется один, без средств, без дома. Возможно, это тот самый момент, когда придётся самому, без чьей-либо помощи встать на ноги и ринуться в бой. Но как, будучи снова почти никем? — Саске, я пойду, — голос Шикаку вернул Учиху в реальность, и тот чуть заторможено повернулся, словно не понимая, что этот человек до сих пор тут делает. — Вы остаётесь? Саске отрицательно покачал головой. — Я тоже скоро ухожу. Стоять здесь нет смысла. — Я уезжаю в командировку завтра утром, я военный, появилась какая-то проблема, мне придётся оставить вас с Какаши, — продолжил Нара, не подозревая, что его собеседник даже не слышит его, погружённый в свои мысли. — Шикамару придёт завтра сюда. Я знаю, что вы не друзья, но Какаши наш друг, так что надеюсь, вы не будете против. Всего хорошего. Саске холодно кивнул, не поворачиваясь к Шикаку. Щёголь из кафе напротив небрежно бросил на стол деньги из толстого бумажника, с пошлой улыбкой нагнулся вперёд к одной из девушек и что-то ей сказал. Другая откинулась назад, закрыв рот ладонью, а первая вскочила из-за стола, что-то крикнула в негодовании. Горе-ловелас с извиняющимся, пристыженным видом поднялся следом за ней, взял её за руку и начал что-то сбивчиво говорить, оправдываться, возможно, просить прощения, но короткой пощечиной его заставили замолчать. Пылающая гневом девушка подбежала к автомобилю у дороги, села в него и уехала. А вторая спутница опешившего от произошедшего щёголя залилась смехом. Полупрозрачная ткань её дорогой одежды дрожала на ветру. Сердце Саске что-то неприятно сдавливало, и понять, о чём конкретно он сейчас думал, было невозможно. Он и сам не понимал бега своих мыслей. Саске почему-то вспоминал руки Итачи. Его ладони были узкими, с выступающими жилками и венами, пальцы — костлявыми и длинными, кожа на них казалась полупрозрачной. Где-то наверху в палате лежал умирающий Какаши. Саске вспомнил его временами ужасающе серьёзные, познавшие далеко не лучшую сторону жизни глаза. Снова чувствуя подступившее к горлу странное ощущение, он начал медленно спускаться вниз по лестнице. Жизнь давно его научила, что хорошего в ней мало, а трудностей и плохого так много, что если на всё обращать внимание и не уметь стискивать кулаки и пробиваться к цели, то тебя, беспомощного из-за собственных слабостей, затопчут и сомнут, выкинут на улицу, как это уже было однажды. Саске давно твёрдо решил, чего он хочет вне зависимости от того, что хочет Итачи. Это был его личный вызов жизни, и пока он его с успехом выигрывал. Однако спускаясь по лестнице в нынешний момент слабости, Саске не без горечи думал о том, что всё бы сейчас отдал, чтобы бы брат оказался рядом и протянул свою узкую руку, с выступающими жилками на полупрозрачной коже. *** Только утром Саске понял, насколько кошмарно спал. Он долго не мог заснуть, ворочался в постели с боку на бок и в итоге включил свет, решив отвлечься на чтение. Книга была очень интересной, Саске ей зачитывался до сегодняшнего дня, но в эту ночь она не воспринималась отяжелевшим сознанием. Не желая мучить себя, Учиха встал со смятой, неприятно тёплой постели и открыл выходящее во внутренний двор окно, закуривая в него. Снаружи было холодно и темно, едва уловимо пахли какие-то ранние весенние цветы; вслушиваясь в тишину, Саске постепенно успокаивал свои расшатанные нервы и под конец зябко переступал с ноги на ногу. Притушив сигарету и почувствовав на себе тяжелую руку усталости, он выключил свет, притих в постели и наконец-то провалился в сон. Серым утром сидя за горячей чашкой чая, Саске вспомнил, что ему снились кровь, портсигар Какаши, мальчик, поющий у его постели Аве Мария, и Итачи. Что именно происходило со всем этим, вспомнить было невозможно, но то, что дурное сновидение высосало все соки, было явно на лицо. Плохие предчувствия и раздражающая нервозность душили. Утренние газеты наперебой кричали о вчерашней трагедии, имя Хатаке Какаши резало глаза. Саске выудил из массы прессы ещё одну интересную информацию: в ответ на произошедшее Собаку Гаара вчерашним вечером уничтожил восстание на фабрике. Прочитав это, Саске отложил газету в сторону. Ни удовлетворения, ни жалости, ни чувства справедливости он не испытал. По правде, его ещё вчера не волновало то, что произойдет с людьми, он и так знал, какой исход будет. Гораздо больше его волновало состояние Какаши и своё собственное будущее. За вчерашний вечер, ночь и сегодняшнее утро звонков домой не было, стало быть, Какаши был ещё жив. Саске не притронулся к завтраку, едва осилил чай и решил, что пора снова вернуться в госпиталь Святого Марка. Надеяться на что-то хорошее Саске не стал. Он реально оценивал обстоятельства и понимал, что всё это дело двух-трёх дней, и Какаши не станет. А что будет дальше, не было известно. Неприятные, едва ли ни детские ощущения горя Саске пресекал размышлениями о своём будущем и о том, как остаться при всём, что имеет сейчас. Где же Итачи? Его участие и помощь нужны как никогда. Пока Саске добрался до госпиталя Святого Марка, небо просветлело и приобрело чуть голубоватый оттенок. Воздух до сих пор пах весной, свежестью и молодостью, тёплый ветер разносил этот запах по всему городу, феерично врывался в дома и открытые окна больниц. Наверняка, этот неповторимый яркий аромат достигнет и Итачи, который вдохнёт его и вспомнит наконец-то о своём снова осиротевшем младшем брате. Пусть он только вспомнит! Натолкнуться с утра на раздражающее лицо Шикамару было худшим из зол. Иметь с ним дело Саске не был в духе даже в обычные дни, не то что сегодня; измождённый ужасным сном и собственными переживаниями, он хотел было вернуться на полпути обратно и выйти на боковую лестницу, где было вчерашнее огромное окно напротив небольшого кафе, но Шикамару заметил его раньше, чем можно было успеть предпринять этот манёвр. Не желая идти на контакты и всем видом показывая это, Саске прошёл мимо него, но Нара схватил его за рукав лёгкого тёмного пальто. Пришлось остановиться. Отдёрнув руку, Учиха с мрачным выражением глаз молча посмотрел на Шикамару. Но тот какого-то чёрта тоже молчал. Саске воспринял это как-то, что его состояние наконец-то — слава Господу! — поняли и решили не докучать лишний раз, но это оказалось не так. — Какаши очнулся, — сказал Шикамару. Саске глубоко вздохнул и заметил, что впервые со вчерашнего дня сделал это с облегчением. — Что говорят врачи? — Говорят, что дают Какаши один-два дня. Мои соболезнования. Его поддерживают какие-то стимулирующие препараты, без их питания он скончается ещё раньше. Саске устало потёр переносицу: он знал, что всё будет именно так. Разве в этой жизни возможно по-другому? Шикамару сдвинул брови, его сжатые губы искривились в сочувствии и чувстве потери. Несмотря на антипатию, к Саске он всегда испытывал уважение. Шикамару всегда считал его самовлюблённым гордецом, но сейчас он был готов изменить своё мнение, признав, что Саске не прикидывается, что огорчён. — Я заходил к Какаши. Он очень слаб, но хотел тебя видеть. У него есть что-то важное. Саске в последний раз холодно взглянул на Шикамару и незамедлительно ушёл. Найти палату оказалось труднее, чем это представлялось, но на помощь пришла тихая медсестра с большими и печальными серыми глазами. Она в смиренном молчаливом понимании проводила Саске и попросила его о том, чтобы он не затягивал свой визит. Палата ничем не отличалась от тех, что приходилось видеть раннее, такая же белая, неуютная, искусственная и пропитанная запахом болезней и лекарств. Саске отвык от вида подобных помещений и их атмосферы, а потому лежавший на кровати Какаши казался ещё более ненастоящим и мёртвым. Его серо-зелёная, бледная кожа была словно полупрозрачной. Палату грело вышедшее из-за облака солнце. Какаши не спал и сразу же отреагировал на вошедшего, медленно открыв остекленевшие, мутные глаза. Слабым движением руки он подозвал застывшего на пороге Саске. Тот подошёл, огляделся в поисках того, куда можно присесть, и пододвинул рядом стоящий стул, сел на него. — Хорошо, что ты пришёл, — голос Какаши был глухим, тихим и слабым. Саске пришлось подвинуться ещё ближе и наклониться вперёд, чтобы чётко расслышать все слова. Он не отрывал внимательного, изучающего взгляда от воскового лица умирающего. Как ни странно, но Саске сейчас чувствовал себя спокойным и готовым ко всему. Какаши снова шевельнул рукой. В глаза бросилась игла, закреплённая на сгибе локтя. Саске повернул голову в сторону и наконец-то увидел капельницу, которая хранила то, что поддерживало жизнь опекуну. Зачем? — Вот, чем заканчиваются попытки сделать добро. Неблагодарностью. Тебе не стоило лезть на рожон, — не выдержал Саске. Тон его был строгим, злым и холодным. Какаши тяжело закрыл и открыл глаза, смотря со странным выражением на лицо своего подопечного. — Что поделать, теперь пришла моя очередь умирать, — голос захрипел, и Какаши нахмурился, начиная с бульканьем судорожно дышать ртом. — Тебе нельзя много говорить, нужен покой, тебя подлатают, и ты ещё поползаешь до старости, вот увидишь, — сказал Саске, но Какаши покачал головой. — Брось. Я скоро отдохну, а сейчас мне надо сказать две важные вещи. Чёрт побери, как же паршиво, — прохрипел Хатаке. — Я не понимаю, зачем они продолжают меня мучить и не дают умереть, я знаю, что мне не протянуть и двух дней. Я был бы благодарен тому, кто закончил бы это мучение. Могли бы оставить меня отдохнуть и на месте происшествия, я бы не обиделся, хех, — попытался пошутить Какаши, но увидев сдвинутые брови Саске, понял, что шутки неуместны. Отдохнув и глубоко подышав, он продолжил. — Я был готов ко всему, в том числе, и к внезапной смерти, поэтому я сразу с бумагами об опекунстве позаботился о двух вещах… Какаши снова застонал. Его лицо исказила мука боли, и Саске осторожно похлопал его по ладони, твёрдо и серьёзно выжав сквозь сжатые зубы: — Подыши. Замолчи и подыши. Какаши послушался и задышал. — Не спеши и говори тише, если тебе так будет легче, — тем временем продолжал Саске. — Может быть что-то, что ты хочешь мне сказать, не настолько важное, и лучше поберечь силы? Какаши упрямо покачал головой. — Саске, молчать времени нет. Ты знаешь, что у меня никого нет и не было. Ты мой единственный воспитанник. Я обещал тебе, что ты будешь жить в достатке, а потому, когда я умру, всё моё станет твоим. Я давно составил завещание и оставил всё тебе. Какаши снова задышал, борясь с приступами боли и сонливости из-за лекарства. Саске открыл рот, чтобы что-то сказать, но так и не нашел нужных слов. В горле встал неприятный, сухой комок. Странное чувство в груди невозможно было подавить; прежде чем он понял, что сказал, Саске выпалил почти на одном дыхании всё, что скопилось у него за эти годы: — Я благодарен тебе за всё, что ты сделал для меня. Саске готов был клясться, что он, никогда не имевший обыкновение кого-то благодарить, просить прощения или просить об одолжении, сказал это настолько искренне, насколько было возможно. Эмоции брали верх над холодным рассудком. Да-да, это эмоции заставили его голос сейчас дрожать! Это они заставили в последнюю ночь с братом стискивать его ладони в своих руках. Какаши слабо кивнул головой. Боль прошла, он готов был продолжать. — Ты вступишь во владение уже в августе, мы не будем ждать твоего двадцатиодноголетия. Ямато обо всем позаботится, доверься ему в интересующих вопросах. А пока до двадцати одного года у тебя будет другой опекун, он позаботится о тебе. «Какая мне к чёрту разница, что за опекун у меня будет!» — хотелось крикнуть Саске. Как в такой момент его вообще может волновать этот вопрос? Как же так! Проклятые люди не умеют принимать добро, которое им делают. Они отвергают его или же молча проглатывают как должное. Стоит ли после этого думать о ком-то, кроме себя? Себя ты никогда не предашь. А вот об родителей и Какаши вытерли ноги. Хороший урок. Добро может существовать только по отношению к себе. Саске до глубины души был потрясен тем, что ему подарили, и то, что человек, который это дал, умирает и ему ничем нельзя отплатить, и все слова благодарности, которые можно вспомнить в столь растрёпанных чувствах, сейчас для него как пустой звук, — это злило. Это бесило. Это заставляло грудь подниматься выше. Это просто-напросто огорчало, приказывало задыхаться от бессилия! Заметив, что Саске собирается что-то сказать, Какаши слабо коснулся своей ладонью его, прошептав: — Саске, твой старший брат жив. Лицо Учихи побледнело. Изображать на нём изумление не пришлось. Саске выпрямился в спине. — Я встретился с ним случайно в командировке пару месяцев назад, — отвечая на немой вопрос в глазах напротив, едва слышно прошептал Какаши. — Он думал, что ты тоже мёртв. Не поверишь, он женат на Собаку Темари, хотя пока это тайна. По возвращению я сразу указал в завещании, что если случится нечто подобное, то Итачи возьмёт тебя на поруки. Прости, что не сказал раньше, — попытался усмехнуться Какаши, смотря на белое как лист бумаги лицо своего подопечного, — но он очень просил ни под каким предлогом не говорить о нашей с ним встрече. — Не говорить? Мне… не говорить? — не веря, повторил Саске. Усталым жестом он потёр лицо, глубоко вздохнув. В эту секунду он неподдельно ненавидел Итачи и одновременно с этим благодарил судьбу за то, что на жизненном пути одним осенним днём ему встретился Хатаке Какаши, подаривший им с братом законную надежду вернуться в выкинувшую их за свой борт жизнь. — Я сказал ему, — продолжил Какаши, — что ты вырос достойным человеком. Ты оправдал наши с Итачи ожидания, и я надеюсь, что вы с ним в будущем больше никогда не расстанетесь. Сейчас вы совсем чужие друг другу, но со временем обязательно подружитесь. Не знаю, увидимся ли мы с тобой ещё раз, лекарства действуют, я засыпаю. Я сказал всё, что хотел. Я сделал для тебя то, что должен был, пользуйся этим и проживи достойную жизнь. Открой окно, очень душно, — последние слова Какаши практически не было слышно. Саске встал со стула, пересёк палату и раскрыл окно, высовываясь туда словно в отчаянных поисках глотка свежего воздуха. Время шло, на улице и позади стояла тишина, а Саске всё продолжал стоять, облокотившись локтями о широкий подоконник и смотря перед собой. Он размышлял, в палату никто не заходил и не мешал. Тёплое солнце пекло, морило, и прогретый воздух ещё сильнее пах весной и молодостью, одурманивающей и завораживающей. Пахло чем-то новым, сильным: пылью, сухой дорогой, солнцем. Наконец, вздохнув полной грудью, Саске закрыл окно, окончательно решив всё для себя и поставив на свои места. Жизнь без этого не существует — без потерь. Так бывает, люди умирают, и порой это именно те люди, которым приходиться быть обязанным многим. А значит, нужно взять и дальше пользоваться тем, что они оставили, потому что их жизнь закончилась, а твоя идёт дальше, идёт ещё шире, быстрее, открывая нараспашку, одним движением сильной руки все двери на своём пути. Произошедшее с Какаши ужасно, его смерть задевала в Саске нечто, что он ни к кому в жизни не ощущал кроме семьи, но это холодная, безразличная реальность. Та реальность, которую надо принимать с пониманием и холодным сердцем. Сердце Саске не со всем мирилось в этой жизни, но это был именно тот случай, когда надо было иметь железные нервы, осознать открывшиеся перспективы и принять данность. А встретив Итачи, придётся сломать его тонкие пальцы. Ни разу за все эти годы Саске не чувствовал так остро как сейчас, насколько он изголодался по этому человеку. А он попросил ничего о нём не говорить. Сам попросил. Как он посмел! Но это потом. Всё потом. Какаши спит тяжёлым сном под лекарствами, бесполезно продлевающими его уже давно конченую жизнь. Саске был благодарен ему. Он знал, что ещё может что-то сделать для этого человека, что-то, что поможет ему и облегчит ненужные страдания. А потому, долго решаясь, колеблясь и обдумывая, с тяжёлой мыслью в голове Учиха наклонился вперёд, но его рука, ставшая ватной, застыла, едва пошевелившись; Саске плотно сжал губы: он не мог так просто лишить жизни своего опекуна. Господи, он не мог убить его, это всё равно, что убить брата! Он всё это время у окна убеждал себя, что должен это сделать, чтобы избавить Какаши от мук, ведь тот и сам этого хотел. Но рука, как бы на неё ни давил холодный разум — его остатки, — отказывалась это совершать. Сердце отказывалось. Откуда там осталось милосердие, откуда там осталась проклятая доброта, проклятые чувства! Саске глубоко вдохнул. Выдохнул. Вдохнул. Выдохнул. Это его долг. Это его искренняя благодарность. Его ответ на добро. Пусть кто-то скажет, что это мерзко, низко и ужасно, но это благо. Выборы в жизни Саске всегда были нелёгкими. Сначала он добровольно отказался от брата лишь потому, что поставил свои амбиции выше того, что их связывало, — теперь Саске задумывался, а стоило ли? Стоило ли всё это тех лет, что он прожил вдали от Итачи? Не было бы этих денег, довольства, не было бы реальной возможности стать Каге и бросить вызов миру. Влияние Итачи затмило бы в итоге всё, ведь, наверное, Саске сейчас всё бы отдал, только бы брат был рядом и поддержал его нынешний выбор. Правда, в итоге он убил двух зайцев, получил и тёплую жизнь, и теперь Итачи окажется рядом, но стоило ли это жизни Какаши? Наверное, да, ведь это тоже было его нелёгкое решение, чудовищный выбор и его жизнь, он сам погубил свою судьбу, а теперь Саске надо что-то с ней сделать. Почему именно на его долю выпадают такие ужасные испытания? Да, надо. Надо глубоко вздохнуть и сделать. Какаши бы понял. Согласился бы. Одобрил бы. Принял бы эту благодарность. В секунду Саске решился. Нагнулся, зажмурился, быстрым движением выдернул из руки Хатаке Какаши иглу и выпрямился, отдернув пальцы как от ядовитой змеи. Ничего не изменилось. Солнце светило всё так же, воздух на улице пропитался пылью и теплом, палата была такой же ослепительно-белой и пахла тяжёлыми лекарствами. Какаши продолжал тихо дышать, его серо-зелёное лицо выражало абсолютное спокойствие, полупрозрачные веки прикрывали впавшие глаза. Саске не шевелился, до боли сухие глаза неподвижно смотрели на Хатаке. Учиха, сглатывая болезненно тугой комок в горле и отчего-то задыхаясь, думал, что если бы не сделал этого секунду назад, то не сделал бы уже никогда. В последний раз посмотрев на умиротворённого Какаши, Саске быстро вышел из палаты, насквозь пропитанной светом. Солнце продолжало купать её в тепле своих ярких лучей. Ослепительное небо совсем просветлело.