Срезать розовый куст

В один прекрасный день ты становишься себе противен. Тебе противно то, где ты живёшь, чего ты касаешься, что слушаешь и что говоришь. Ты бежишь от себя, от знакомых мест, ты готов поменять имя, семью, дом, лишь бы сбросить свою старую, никчемную чешую. Она чешется всё сильнее, зудит, она кажется сальной, и тебе противно одно понимание того, что она принадлежит тебе. Ты чувствуешь тошноту. Ты желаешь полинять и сбросить старую шкуру, но внезапно понимаешь, что это невозможно. Ты не змея и даже не изворотливая ящерица. Ты — человек. Обычный паршивый человек. Саске не помнил, откуда были эти слова. Где он их прочитал, когда, кто их сказал — впрочем, какая разница? Они были выписаны в его записную книжку и, как это редко бывает, бросились в глаза в нужное время в нужном месте. От чопорного дома Саске тошнило. Его тёмные стены и тяжёлая, громоздкая атмосфера напоминали обо всём плохом, что только пришлось испытать в этой жизни и что хотелось навсегда забыть. Саске бежал оттуда без оглядки, продолжая, как и прежде, проводить вечера и обеды вне дома. Люди принимали его всё более радушно и время от времени интересовалось молодым вдовцом Учихой Итачи. Повод на то был: теперь он являлся владельцем всего, что раннее принадлежало покойной Темари. Со всех сторон сыпались бесчисленные вопросы: что теперь будет делать Итачи? как он отреагировал на произошедшее? пойдет ли по стопам младшего брата? выйдет ли из тени? как на него повлияла смерть жены? Саске никогда не отвечал на эти вопросы, и их постепенно переставали задавать. Никто не знал, что теперь Саске проходит мимо комнаты Итачи как мышь и старательно избегает с ним встреч. Вовсе не потому, что между ними пробежала чёрная кошка или их крепкие узы ослабли. Страх. Не тот малодушный страх перед наказанием или позором. Не то, что люди имеют в виду под этим словом. Это был страх одиночества. Только он заставлял Саске стискивать кулаки и зубы, когда ему приходилось смотреть в проницательные глаза старшего брата. Он всё видит насквозь, для него как будто нет преград. Как? Как это возможно! Саске примирился со смертью Темари так же, как со смертью Какаши — что ещё он мог сделать? Он считал себя непоправимо виновным, но успокоил сердце и совесть тем, что сам не заставил Темари выпить этот проклятый яд. Её смерть шокировала Саске, заставила испытывать к себе непосильное отвращение, но это была случайность, лишь несчастный случай по его вине. Большая разница со словом «убийство». В конце концов, что теперь изменят напрасные сожаления? К чему кусать локти, жалеть о том, что случилось, — ничто уже не исправить. Но Итачи — да, он был действительно поражен. Он не сказал ни слова сожаления, ни слова грусти, но Саске видел по сжатым губам и бледному лицу, что смерть Темари расстроила его. Наверное, он хорошо относился к этой женщине, был благодарен ей — ну, как иначе? Саске понимал это и принимал, из-за этого ему первые дни трудно было взглянуть в глаза брата, зная, кто является причиной смерти Темари. Но мучило не это. Когда на похоронах Саске положил свою узкую ладонь на плечо Итачи, тот повернул голову и странно заглянул в глаза своего брата. В тот момент младшего передёрнуло, и он невольно убрал руку. Итачи не должен узнать о том, что и кто послужили причиной смерти Темари. Никогда не должен узнать, ни при каких условиях. Он не забудет и не простит. Не простит не потому, что дорожил своей женой, нет. Он не простит Саске за то, что тот сделал с собой, за то, что тот покрыл свои руки кровью, за то, что он стал грязным. Самому Саске было противно касаться себя первое время. Итачи закрывал глаза на воровство — это было выживанием. Но даже при этом он того никогда не одобрял. Итачи закрывал глаза на многие мелкие грешки, проступки — есть ли кто в мире без изъяна? Но увидев его странный взгляд, обращённый в самую душу, Саске внезапно понял, что этого брат не простит. А сам он, в свою очередь, того не вынесет. Не потому, что Итачи, возможно, изменит своё отношение, — Саске погубит себя ненавистью к самому себе. Он стойко вынесет и переживёт что угодно, но только не одиночество. Он не может себе позволить огорчить старшего брата и в чём-то разочаровать его, потому что это будет началом конца — одиночества. Несмотря на то, что причин подозревать Саске в чём-либо не было, как и даже думать о возможности самого убийства, ведь в теле не нашли не то что яда, просто-напросто установили естественную смерть, кажется, что-то с сердцем, — несмотря на это, Саске казалось, что стоит Итачи один лишь раз заглянуть в его глаза, коснуться его, правильно истолковать каждое его движение, и он всё поймёт. Ему не нужно фактов и слов. Он видит и понимает без этого. Саске тошнило от дома. Он бежал без оглядки от него и от Итачи. Изъяснялся с ним односложными предложениями; с раздражением, холодно, напряжённо смотрел из-под чёлки, ежесекундно ожидая неприятного вопроса или подвоха в вечно странных, непонятных словах. Но жизнь Итачи осталась такой же, какой была до смерти Темари, словно он не стал в одну ночь богатейшим человеком в стране! Он продолжал ездить по утрам в типографию, продолжал по вечерам у себя или в библиотеке что-то редактировать. А Саске зорко следил за ним, стараясь заметить каждую малейшую перемену в его жизни и мыслях. Но всё было, как и раньше. Просто сам Саске уже не был таким, как раньше. Он стал ещё более осторожным, ещё более холодным, ещё более замкнутым, ещё более агрессивным. Его спокойствие скрывало невероятно напряженные до своего предела нервы. Именно это ему однажды сказал Итачи за одним из завтраков. Сказал и — проклятье! — усмехнулся. Если эту холодную улыбку можно было назвать усмешкой. Столько дней бояться, нервно стискивать кулаки, вслушиваться в каждое слово и истолковывать его со всеми подвохами — и после этого услышать такое? Прямое обвинение! Что теперь, может быть, встать на горох и признаться? В это утро нервы Саске натянулись и лопнули, он резко, со скрежетом встал из-за стола и выжал сквозь зубы: — Сволочь! Глаза Итачи странно округлились. — Сас… — Заткнись! — Я просто… — Ты оглох? Итачи сидел с ужасно глупым выражением лица. Он опешил и не знал, что сказать. Только говорить уже ничего не надо было. Просить прощения у брата Саске не стал — с какой стати? Но тем же вечером сказал Итачи: — Ты прав, но это не твоё дело, и осуждать ты меня не смеешь, — и ушёл, до дрожи не желая видеть взгляда тёмных глаз. Как же он их ненавидел! Они издеваются, издеваются над ним всё это время, пока он мучается и пытается скрыть то, что уже известно! Как же он смешон, как же он смешон в глазах Итачи! Наверняка, брат смотрел ему в спину тяжёлым, прощупывающим, осуждающим взглядом — по-другому он не умеет! Ему нельзя знать и видеть некоторые вещи. Сволочь. Саске, лежа в постели, неисчислимое количество раз повторял это слово в подушку. Гроза собирается всегда медленно. Тучи постепенно сгущаются, всё вокруг незаметно темнеет, затихает, скрывается. Кроме ветра. Он — первый предвестник бури. Он начинает кружить и ещё больше сгущает фиолетовые тучи, под его завывание слышатся первые раскаты грома. Гром тоже крадётся подобно вору: сначала гремит тихо, как будто случайно, потом сильнее, громче, и тогда, когда небо чернеет и ветер поднимает клубы пыли, он с грохотом разрывает тучи и обрушивает ливень. Долгий ливень. А потом дождь быстро кончается. Скоро небо светлеет, и солнце улыбается как прежде. Гроза полезна — она очищает воздух. Срыв напряжения полезен — он ведёт к исцелению. В ту ночь Саске после долгих размышлений почувствовал себя легче. Он понял, что вёл себя глупо, сорвался, хотя подвоха в словах Итачи вовсе не было, а всегда избегать брата он не собирается и не будет. Больше никогда не будет. Как и бояться — этого он тоже не позволит себе. Он больше не будет слабым, он больше не поддастся страхам и эмоциям, он больше не повторит ошибок прошлого и не позволит никому их повторить. Он всё исправит, он сделает жизнь лучше — свою, брата и других. Страхи и прошлое больше не должны его мучить. Это начало новой жизни. Чтобы как-то загладить свою вину перед Итачи — трудно признаться, но Саске перегнул палку, — одним вечером он зашёл к нему и показал документы о приёме в университет. Вкратце, небрежным тоном рассказал, что это Темари похлопотала до своей смерти, что пришлось пройти небольшой экзамен, очень лёгкий для его уровня и дурацки глупый, и собеседование, знания Саске и его талант не заставили себя ждать, чтобы предстать в нужное время во всей красе. Итачи обрадовался, его лицо словно посвежело от этой вести. Глаза стали добрыми, посветлели, на губах появилась улыбка. — Это великолепно, Саске! Я так рад, что ты всё-таки послушал меня. Теперь Итачи спокоен, обида прощена и забыта. А счастливый Саске грелся в заслуженной похвале. Итачи всегда хотел и мечтал об этом. Пусть знает, что его младший брат учится. Он оправдает его желания. Он не подведёт Итачи и никогда не расстроит его. Со старыми знакомыми Саске перестал общаться и знать их не желал, в частности Нара Шикамару. Однажды, когда Учиха пересёкся с ним на ужине, они одарили друг друга такими красноречивыми взглядами, что раз и навсегда поставило точку на их неприятном знакомстве. Будучи в одном и том же месте и прекрасно это зная, будучи хорошо знакомыми в прошлом, они не приветствовали друг друга и старались как можно быстрее удалиться из поля зрения. Когда случалось сталкиваться лоб ко лбу, они выжимали из себя сухие приветствия, но рук не жали. Неприязнь, раньше знавшая грань дозволенного, теперь рванула как поток. Больше не было звена родителей, которое держало цепочку фальшивого терпения. Саске решил забыть о Шикамару как о дурном сне, как о пережитке прошлого. Он навсегда вычеркнул этого человека из списка своих знакомых. Никаких дел, никаких связей и тем более уз он не желал с ним иметь. В новой жизни, в будущем старому нет места. Июнь перетёк во вторую половину. Птицы по утрам пели уже не так громко, постепенно затихая. Саске, избавившись от преграды между ним и братом, больше не скрывал своего желания. Он помнил, что ночи с Итачи всегда сводили его с ума и никогда и ни с кем — а он пробовал это не раз за последние два года, — он не испытывал такого. Итачи был всё так же страстен. Он хватался руками за подушки и мягко стонал, пока Саске облизывал языком его член, смыкал горячие губы и опускал их вниз. Он заставлял брата кончить с глубоким, низким звуком, и, о! — это было восхитительно. Удовлетворять этого человека просто восхитительно! — Собираешься взять меня? — почти прошептал Итачи, но Саске только погладил рукой его розовую щёку и коротко усмехнулся. Конечно, но не сейчас. Когда-нибудь. Пока что он не решался даже раздеть Итачи и сам отдаться ему. Ночевать у брата приходилось не так часто, как хотелось бы. В те моменты Саске хотел, чтобы так прошла целая вечность, вся его проклятая, набитая фальшивыми мечтами и целями жизнь. Без шума столицы, без световой рекламы и песен актрис, в тихой комнате, где от Итачи пахнет сном и чем-то ещё невозможно родным. *** Оставшийся час перед выходом Саске надеялся провести в библиотеке. Несколько дней назад на одной из высоких полок он случайно нашёл книгу, о которой много слышал и которую давно хотел прочесть, и последнюю ночь провёл за ней; покрасневшие глаза под утро болели несказанно сильно. Сейчас же как раз оставалось время, за которое начинать делать что-либо серьёзное было поздно, но и тратить его впустую тоже было глупо. Когда Саске уединился в библиотеке и с ногами забрался в кресло, чтобы было удобнее держать на коленях увесистый том, в дверь заглянула Сакура в новом фартуке и чистым, высоким голосом сказала, что приехал Нара Шикамару и просит о встречи с господином Учихой Саске. В этот момент последнему захотелось провалиться сквозь землю или вышвырнуть гостя за шиворот. Именно тогда, когда выдалась бесценная минута одиночества, кому-то пришло в голову помешать — нет, не просто кому-то, а именно ему из всех сотен других лиц! Когда Шикамару вошёл, Саске поднялся со своего места, с раздражением кинул книгу на стол и холодно пожал протянутую ему руку. — Добрый день, Саске, — сказал Шикамару и развалился в одном из кресел, подпирая рукой подбородок. — Добрый день. Саске сел напротив, скрещивая руки на груди. Раздражение на лице сменило презрение, которое не было желания скрывать. Саске со злостью во взгляде рассматривал аккуратную одежду Шикамару, его собранные в высокий хвост прямые тёмные волосы, спокойное и серьёзное лицо. Наконец, Учиха не выдержал: — Шикамару, мне скоро уезжать по делам, и я не буду скрывать того, что ты явился не вовремя. Я не ждал гостей, а тем более уж тебя, — вычеканил он каждое слово. Кажется, этого было достаточно, чтобы всё понять и убраться. — Я тоже по делу и много времени не отниму, — тон Шикамару удивил Саске: он ещё ни разу не слышал в нём странные, полные холода нотки. Встретившись с взглядом напротив, Учиха внезапно понял, что не он один не скрывает ненависти в своих глазах. — Тем более, — продолжил Шикамару, — мне не о чем говорить с таким мерзавцем, как ты. Саске нахмурился. Гнев украсил его губы. — Знаешь, что? — Учиха нагнулся вперед. Его глаза опасно блеснули алым. — Времена, когда папочка водил за ручку в гости поиграть с другим мальчиком, давно прошли. У меня нет и не было никаких дел с тобой, неудачник. Убирайся из моего дома. — Это не твой дом, — грубо ответил Шикамару. Саске колко усмехнулся. — Это дом моего старшего брата. А значит, и мой тоже. Я очень сомневаюсь, чтобы кто-то из нас двоих посылал тебе приглашение. Я попрошу Сакуру проводить тебя. Шикамару сжал пальцами ручки кресла. — Твой? Твоего брата? Твоему старшему брату ничего здесь не принадлежало, пока ты не убил Темари! — не выдержав, крикнул он. Саске на секунду остолбенел и потерял дар речи. По его и без того бледному лицу разлилась белая краска. Глубоко и коротко вздохнув, он снова взял себя в руки, взывая к своему рассудку и хладнокровию. Он не может знать. Он бьёт наугад. Значит, надо просто успокоиться и дать отпор. И надеяться, что этот безмозглый идиот крикнул недостаточно громко, что его было слышно за дверью. — Что за бред? — Саске поразился уверенности, что наполнила его голос. В эту минуту он почти сам поверил в свою абсолютную непричастность. — Я знаю, что доказательств у меня нет, и не сиди передо мной ты, знающий, что это правда, мне бы никто не поверил, — спокойно продолжил Шикамару и скрестил пальцы рук. — Но я уверен, что это так. Не думал, что ты настолько подонок, Учиха. Не думал, что ты способен зайти настолько далеко. Зачем тебе это нужно? Чего ты добиваешься? Остановись. — Ты сам сказал — доказательств у тебя нет. Убирайся, я не намерен слушать этот больной бред, — прошипел Саске. Спокойствие покидало его и уступало место всё сметающему гневу. Нет, он не будет спокойным. Нет, он не будет молчать. Он раздавит своей ненавистью. — Что ты хочешь? — прохрипел Саске. Он уже не узнавал ни себя, ни своего голоса. — Чтобы ты признал, что убил её ради денег. — Я не делал этого. — Ты сделал это. Объясни, почему? Я хочу это понять. Ты подонок, которого я ненавижу, но я просто хочу тебя понять. — Ты совершенно безмозглый? Я не делал этого! Не делал! Заруби себе это на носу. Шикамару внезапно рассмеялся. Насмотревшись на перекошенное от злости лицо Учихи и вдоволь насмеявшись, он встал с кресла и начал медленно ходить взад-вперёд, пока не остановился и не опёрся руками о спинку дивана. Обычно всегда скучающее лицо преобразилось и теперь выглядело живым, полным злости и ненависти, решительным и бесстрашным. — Я до последней секунды надеялся увидеть в тебе что-то человечное. Чёрт, да я бы понял тебя, объясни ты всё, докажи ты свою точку зрения, переубеди меня. — Понял? Меньше всего я хочу, чтобы меня понимал кто-то вроде тебя. — Ну, разумеется. Вот что я скажу, Учиха, — громко сказал Шикамару. В какую-то секунду показалось, что он желал, чтобы его услышал не только Саске, но и все в доме. — Я скажу сразу всё, и это будет немного долго, и хотя меня всегда бесили эти скучные, занудные душевные разговоры, после которых проблем становится ещё больше, — сейчас этого проблематичного дерьма избежать не получится. Ты всегда желал власти и денег. Наглый, самолюбивый, эгоистичный честолюбец, испорченный мальчишка. Глаза Саске потемнели, зубы клацнули друг о друга. — Не отрицай, ты даже не скрывал этого. Поэтому ты убил Какаши — из-за денег. Я до сих пор верю, что он был достаточно сильным, чтобы выкарабкаться, но по странному стечению обстоятельств после твоего визита он умер, а лекарство, поддерживающее его жизнь, не поступало, потому что ты вытащил капельницу из руки Какаши. Темари тоже подвернулась как нельзя кстати, а может и твой старший брат, кто знает? А всё потому, что ты пытаешься отомстить за свою семью. Нет, скорее просто за себя. На самом деле тебе плевать на твою семью, ты их не помнишь, для тебя это не более чем грустная сказка… — Заткнись, — прошипел Саске. Шикамару фыркнул. — Даже сейчас ты злишься только потому, что я сказал правду. Ты не постесняешься убить своего брата, если это что-то сильно поменяет. Для тебя он — средство. Ты пытаешься выплеснуть свою ущербность на других и потешить свою пораненную в детстве гордость. Не выйдет, Учиха Саске. Я докажу, что ты просто подонок, пытающийся избавиться от комплексов. Саске выслушал до конца молча; но по мере того, как он слушал, его лицо менялось от искажённого яростью до насмешливого. Когда Шикамару замолчал, Учиха расслабленно откинулся назад и пару раз громко прыснул со смеху. Ничего глупее в этой жизни он не слышал! Это должно было его разозлить, взбесить, заставить в чём-то признаться? О, Господь, это же самый смешной анекдот, который пришлось услышать в этой жизни! — Какой же ты кретин, Шикамару. Я никогда не видел больших кретинов в своей жизни. Ты превзошёл все мои ожидания. А я когда-то считал тебя действительно умным, — Саске зло ухмыльнулся. — Что смешного? — Шикамару едва сдержался, чтобы не рявкнуть. Саске смотрел на него испепеляющим, тяжёлым взглядом, который буквально сверлил собеседника насквозь. Глаза Учихи Саске были самыми опасными из всего того, что доводилось видеть в этой жизни. Никто не был способен в самом яром гневе взглянуть так, как это мог сделать этот человек. Шикамару знал, как могут взглянуть эти тёмные, ледяные, упрямые, по-животному необузданные, невероятно красивые глаза в порыве чистой ненависти — они едва ли не алели. Он не боялся этого смертельного взгляда, который в первый раз заставил его сердце неприятно сжаться, но под ним Шикамару чувствовал себя ничтожным мусором, недостойной дрянью, униженным отбросом, посмевшим сблизиться с чем-то идеальным, и от этого чувства трудно было избавиться даже по прошествии нескольких дней. Проклятое животное Учиха Саске. Что люди могут в нём находить? Что хорошего они могут в нём видеть, если одни его животные, жестокие глаза способны вызвать неприятные ощущения, то что же в его душе? Шикамару стиснул зубы. Это животное нужно остановить, иначе оно всех испепелит чёрным пламенем полных злобы глаз. — Мне не нужны деньги и никогда не были нужны, — Саске скривил губ в ухмылке. — Я хочу вернуть то, что принадлежит моей семье, и стать Каге. Мне плевать, что надо ради этого сделать. Какаши переписал имущество на меня, когда стал моим опекуном, мне не было смысла убивать его, я в любом случае получил бы всё. Наследство Темари после её смерти осталось за моим старшим братом. Стало быть, к чему мне было марать руки о твою подружку? Ты можешь думать всё, что хочешь. У тебя нет и никогда не будет доказательств, — Саске встал с кресла. — Убирайся. Чтобы в этом доме даже близко не было твоего паршивого духу. Шикамару сдвинул брови. Ему хотелось размазать красивое лицо Учихи по стенке. — Ты просто псих. Ты больной. Пробовать достучаться до тебя бесполезно. Я не собираюсь доказывать тебе что-то. Я просто пришёл сказать, что всё знаю, — спокойно произнес Шикамару. — Мне больше не о чем с тобой говорить. Я поговорю с другим человеком, он мне поможет, когда узнает, какой ты подонок. — Да? — Саске вкинул брови. — Позволь узнать, с кем же? — С твоим братом. Саске побледнел. Пальцы его рук дрогнули, он молчал, но его лицо говорило красноречивее чего бы то ни было. Шикамару удивлённо поднял брови. Святые силы, он не мог и предположить, что одним ударом собьёт маску с Саске и в одно мгновение уничтожит его гордый и насмешливый взгляд — да он просто обезоружил его, обескуражил и разбил на голову его никчёмную гордость! Неужели и правда, что для этого подонка какое-то значение имеет только авторитет старшего брата? Кто бы мог подумать. Кто бы мог подумать, что у него есть что-то святое! Или же он просто боится, что обо всём узнают остальные? — Твоё слабое место слишком очевидно, — изумлённо прошептал Шикамару. Саске тут же отреагировал, стряхнул с себя оцепенение и нахмурился. Уголки его губ опасно дрогнули. — Ты не посмеешь, — тихо сказал он. Шикамару покачал головой. — Темари говорила, что ты дорожишь своим братом, но я не думал, что настолько сильно. Может быть, ты опустишься до того, что станешь меня умолять? Я должен с ним поговорить, и ты этому не помешаешь. Я знаю, что Итачи — человек высокой морали, и мне будет очень проблематично сказать ему, что его младший брат — грязный убийца двух ни в чём неповинных людей. — Я убью тебя, если ты ему расскажешь, — сказал Саске. Шикамару невольно замер и забыл всё, что сейчас вертелось на его языке: он ещё никогда не видел Учиху таким. Холодная ярость и режущее отчаяние в нём настолько неприятно расходились со спокойным и мертвенно-бледным лицом, что Шикамару с силой заставил себя отвести взгляд от глаз Саске. Смотреть сейчас в них подобно смерти. Они не лгали. Он действительно убьёт. Он действительно серьёзен. Пожалуй, серьёзен и спокоен как никогда прежде. Он просто псих! Шикамару с трудом сглотнул ком в горле и смело взглянул на Саске. Даже псих его не остановит. Не просто так его имя Нара Шикамару. — Ты убил Темари, и все об этом узнают. — Это я убил её. Учиха и Нара одновременно обернулись, вздрагивая от ледяного голоса сзади. Сердца с ужасом сжались: это сдали наряжённые нервы обоих. Только сейчас они поняли, что их колотило от холода, ненависти и скованности каждой мышцы. У двери стоял Гаара, никем незамеченный в пылу ссоры. Сколько он здесь стоял и что слышал, можно только догадываться. Он облокотился на стену и скрестил руки на груди. Шикамару нахмурился. Этого только не хватало — находиться рядом с двумя психами одновременно. — В смысле, ты её убил? — угрюмо спросил он. — То и значит, — ответил Гаара. Он как тень отошёл от стены и медленно подошёл к Шикамару, опустился в кресло, позади которого тот стоял. Поднял свои бледные, отталкивающие глаза на него и усмехнулся, заметив в лице Шикамару если не страх, то максимальную настороженность. — Семья для меня — обычные куски мяса, одержимые ко мне ненавистью. Я убил Темари, подсыпав в её еду яд. Только ты ничего не сделаешь, — тихо рассмеялся себе под нос Гаара. Шикамару стоял неподвижно, едва ли дыша. — Убирайся отсюда. Я — единственный хозяин дома, и если ты сейчас не уйдёшь, то я сделаю так, что ты забудешь сюда дорогу, — Гаара долгим взглядом посмотрел в глаза напротив, и Нара, поколебавшись, всё же отпустил спинку кресла и многозначительно заглянул в глаза Саске. Не проронив ни слова, он вышел, побледневшие пальцы его рук подрагивали. Гаара ухмыльнулся и перевёл взгляд на Саске, что стоял с не менее изумлённым выражением бледного лица, как до этого Шикамару. — Зачем вы это сказали? — глухо спросил он. Гаара пожал плечами. — Всегда ненавидел щенка Нара. Он меня достал, и я решил вышвырнуть его наконец-то. — Вы не убивали свою сестру, — Саске подошёл к окну и встал у него, отворачиваясь лицом к саду. — Я знаю, что это вы сделали, но мне плевать, — Гаара мягко устроился в кресле, взяв в руки книгу, что читал до того Саске. Небрежно полистал её, провёл пальцем по шершавой обложке и положил на место, оборачиваясь назад в поисках своего собеседника. Тот всё так же стоял возле окна, отвернувшись. — Он расскажет Итачи, — вдруг сказал Саске. Его тихий голос невозможно было узнать. Гаара безразлично прожигал спину Учихи своим взглядом. — У него нет доказательств. — Они — ничто! Они не нужны ни ему, ни моему брату. Главное, что Итачи узнает, — Саске ударил рукой по стеклу, которое в ответ дрогнуло и задрожало. Неприятно поморщившись, он отошёл от окна и подошёл к Гааре. Тот искривил уголки губ в подобие улыбки. — В любом случае меня не волнуют ваши отношения с братом. А тем более Нара. Я пришёл по делу. — У меня нет с вами дел. — Есть. Мне нужна плата за то, что я вам помог. Саске порылся в карманах брюк в поиске портсигара и зажигалки. Ну да, как же он забыл. Что-что, а вот расплачиваться в этой жизни всегда приходиться. — Что нужно? — Деньги в долг. — Деньги? — удивился Учиха и едва ли не поперхнулся. — Какие к чёрту деньги? Вы богатейший человек. — Отец не оставил мне ни гроша, а то, что оставил, выплатят не скоро, — холодно возразил Гаара. Саске нахмурился. — Зачем вам деньги? — Для государственных целей. Кроме того, в очень важных документах будет значиться ваше имя, а это значит, что когда вы окончите свой бесполезный университет, то я с лёгкостью помогу вам занять хорошее место. Вы же этого хотите? Я знаю, — Гаара улыбнулся, — что вы душу продадите за это. Вы так хотите доказать всем вокруг, что ваша фамилия до сих пор имеет вес и что только вы один способны что-то изменить. Ваша гордость требует этого как ничто другое. Вы не откажите мне. Я направлю ваши деньги в правильно русло. — Прекратите пудрить мне мозги, — усмехнулся Саске, вскидывая глаза на Гаару и наконец-то доставая портсигар и зажигалку, — вы будете и дальше издеваться над сбродом. Гаара задумался. — Учиха, вы сами жили когда-то среди этого сброда. Неужели вас действительно не волнует их судьба? Сейчас вы могли быть там же. Саске подавил холодный смешок с видом, как будто услышал невозможно глупую вещь. Покачав головой и улыбнувшись самому себе, он зажёг сигарету и с удовольствием затянулся, через несколько секунд выдыхая горький дым. Так прошла долгая минута. Саске молчал и курил. — Моих родителей убили на моих глазах, — наконец сказал он. Гаара моргнул, застыв как вкопанный. Саске продолжал затягиваться сигаретой. — Все знают, что они были убиты. Но никто не знает, что мы с братом это видели. Я никогда не хотел, чтобы кто-то об этом знал, — продолжил Саске с равнодушным выражением лица, только его глаза странно блестели. — Особенно Итачи. От него я тщательно скрывал, что помню это. Он до сих пор думает, что я пережил шок и забыл обо всём. Я не помню, как жил до той ночи, но с того часа я помню всю свою жизнь, каждый день. Итачи стоял позади меня, родители — напротив. Не знаю, как всё началось, помню только тех людей, которые убили всех слуг в доме. Они были в чёрном, с белыми звериными масками на лицах. Они убили сначала отца, а потом мать. Я всё видел, я стоял так близко, что их кровь забрызгала моё лицо, — Саске коснулся ладонью щеки. — Итачи пребывал в не меньшем шоке, он поздно отреагировал и закрыл мне рукой глаза, когда трупы остывали. Я видел его бледное лицо. Те люди хотели убить нас, но брат поволок меня за собой на улицу, я не совсем понимаю, как нам удалось оттуда убежать. За нами бежали, Итачи вывел нас на мост и толкнул меня вниз, а следом упал сам. Видимо, я захлебнулся, очнулся уже позже на берегу с братом. Сказал, что ничего не помню. Итачи поверил. До той минуты, что я очнулся, я не знал, что такое ненависть. Если бы Итачи не был рядом все эти годы, я бы захлебнулся в ней. Он притупил её, но я до сих пор не жалею людей, которые не поддержали отца. Это из-за них я тогда почувствовал кровь родителей на себе. То, что с ними сейчас и что вы делаете, достойная плата. Я хочу вернуть себе моё и показать всем, что было бы, пойди они за отцом, что было бы, не соверши никто чудовищную ошибку. Я покажу, каким должен быть член Совета пяти Каге — настоящий Каге. Итачи не нужно всего этого знать. Он приложил слишком много усилий, чтобы я забыл о том, что видел. Саске притушил сигарету о пепельницу и поправил свой пиджак. Косо взглянув на Гаару, он взял том своей любимой книги. — Хорошо. Я одолжу вам деньги, если это поможет мне исполнить мою мечту. Но всё же мне хотелось бы, что они были направлены на что-то полезное. Пора прекращать глупости и начать заняться делом, и это будет моим первым шагом. Мне пора, через полчаса меня ждут. Проверив, в кармане ли портсигар Какаши, Саске вышел из библиотеки. *** Утро было дождливым и холодным. Если бы не тёмная, сочная зелень деревьев и не согнувшиеся от тяжести ливня цветы, можно было бы смело подумать, что наступила осень. Впервые за долгие месяцы весны и лета снова повеяло пасмурными сентябрьскими днями. А ведь они на самом деле не за горами, остаток летних дней пролетит как одно мгновение, и это хорошо, что погода напомнила об этом, думал Итачи. Взяв в руки толстые папки в плотных переплётах и длинный зонт, он захлопнул оконную раму, опустил штору, вышел из своего кабинета, закрыл на замок дверь и взглядом нашёл терпеливо ожидавшего его всё утро Шикамару. Тот ждал давно, но не закончить рабочие дела Итачи не мог, это понимали оба. Теперь он освободился и был готов предоставить своё время чему-то помимо работы. Нара Шикамару Итачи видел лишь второй раз в жизни и удивился, когда тот попросил о важном разговоре. В другом месте и в другое время Итачи понятия бы не имел, что Шикамару могло понадобиться от него, но их обоих до сих пор кое-что связывало, а именно один общий знакомый — Саске. Всю дорогу, что они проделали молча, Итачи думал только об этом. В любом случае всё, что касалось каким-то образом Саске, он готов был взять на свои поруки. Любые проблемы брата — только его проблемы. Ничьи больше. Итачи пригласил Шикамару в свой кабинет, небольшой, но просторный, светлый. Указал рукой на глубокое удобное кресло, предложил на выбор чай или кофе и, получив отказ, сел напротив, вопросительно заглядывая в глаза Шикамару. Тот выглядел обеспокоенным и взволнованным. Но разговор пока не вязался. — Надеюсь, я не оторвал вас от важных дел, мне не хотелось бы мешать. Я по срочному вопросу, — наконец, начал Шикамару. — Не надо беспокоиться. У меня пока что нет дел. Так, что вы хотели обсудить? — голос Итачи, мягкий и тихий, располагал к себе. Учиха проявлял заинтересованность. Шикамару невольно расслабился. Наверное, иметь дело с этим человеком не так проблематично как с его диким младшим братом. В кого тот только пошёл? Явно не в спокойного, тактичного Итачи. Наверное, в упрямого и гордого отца. Шикамару глубоко вздохнул. Он множество раз продумывал за последние два дня этот разговор, но подобрать сейчас нужные слова оказалось трудно. Итачи чуть прищурился, две морщины на лице вдоль носа словно стали глубже, состарили его и без того чересчур взрослое в тени кабинета лицо. Шикамару невольно задумался: отпечаток какой страшной жизни хранит на себе его умное, зрелое лицо? А ведь ему всего лишь двадцать три года! — Я хочу поговорить о вашем младшем брате, — спокойно начал он. Итачи глубоко вздохнул и прикрыл глаза. — Я знал это. — Как? — искренне удивился Шикамару. Итачи внимательным взглядом сверлил его лицо, но не отвечал. Всё же они чем-то похожи, не только внешне, а чем-то другим, общим в корне их природы, тяжело сглотнул ком в горле и подумал Шикамару. Ясно теперь, откуда у Саске такой взгляд. Вот же проблематичные Учихи, всё у них семейное. Слишком связанное крепкими, болезненно родственными узами. Вряд ли получится вспомнить какую-либо другую фамилию, которая так безрассудно бы дорожила своей кровью. Око за око — и это в цивилизованное время? Шикамару подавил в себе обречённый вздох. Обратного пути не было. И во что он только ввязался? Но жизнь Собаку Темари была ему слишком дорога, а Учиха Саске — слишком мерзавец. Его нужно остановить, пока ещё не поздно. — Даже не знаю, как начать, чтобы не оскорбить ваши чувства, — Шикамару неловко почесал затылок. Он даже не знал, куда деть свои руки! — Вам не стоит беспокоиться о таких мелочах, Шикамару. Я не приму ничего из ваших слов на свой счёт, — пообещал Итачи. Из его голоса пропала заинтересованность, он снова стал равнодушным и небрежно-холодным. — Да, конечно, благодарю, — кивнул Шикамару. — Я много слышал о вас, и это позволяет мне уважать ваше имя. Мне не хотелось бы задевать вас своими словами. Я знаю от Темари и моего отца, что вы очень мудрый, рассудительный и проницательный человек. А главное — здравомыслящий. В общем… заранее прошу прощения. Итачи положил ногу на ногу. Бледные пальцы сплелись в замок. О, Господи, наверное, его это уже достало, но начать разговор просто не получалось, с отчаянием подумал Шикамару! — Мне не за что вас прощать. Говорите же, — приказал Итачи. — Вашу жену… бывшую… нет, мёртвую жену, — Шикамару цокнул языком и поморщился, судорожно подбирая слова. Под взглядом Итачи ему стало совсем дурно. — Я хочу сказать, что Темари не умерла. — Что? — в удивлённом голосе Итачи прорезались недоумённые нотки, его глаза невольно расширились. Шикамару тяжело вздохнул, потер виски и замахал поднятыми вверх руками — какого чёрта в его голове именно сейчас такая путаница? — Нет-нет, я имею в виду, что она умерла не своей смертью. Её убили. Итачи молчал, его взгляд, длительное время пронзавший собеседника насквозь, опустился вниз. Уголок рта едва дрогнул. Шикамару искренне благодарил повисшую в кабинете тишину за то, что она отвела от него глаза Учихи и дала время сосредоточиться. Он провел рукой по лбу и тут же отдернул её: мокрая. Неужели вспотел от одного взгляда Итачи? Да что не так с этими Учиха? Шикамару тяжело сглотнул, прочистил пересохшее горло, ослабил узел галстука и исподлобья взглянул на Итачи, всё ещё молчавшего. Было не ясно: он ждёт объяснения или раздумывает над ответом? В любом случае, привлекать его внимание сейчас не хотелось. Саске явно ещё учиться и учиться. Его глаза пугают своей яростью, дикой необузданностью и чистой ненавистью; холодные, не от мира сего глаза его старшего брата — проникают в душу. Они ещё более опасны, ещё более прекрасны, ещё более ужасны. — Почему вы так решили? Кто мог её убить? — наконец, спросил Итачи. Наверное, ему попросту надоело ждать. — Тот же, кто убил Хатаке Какаши, — Шикамару прокашлялся в кулак — голос выходил невозможно хриплым. Итачи молчал. Он терпеливо ждал ответ на свой неозвученный вопрос. Шикамару серьёзно заглянул в глаза напротив. — Саске. — Саске?! — вскрикнул Итачи, расцепляя руки и выпрямляясь в кресле. Он вцепился остановившимся изумлённым взглядом в своего собеседника. Губы приоткрылись, чтобы что-то сказать, и тут же плотно смокнулись, так ничего и не произнеся. Наверное, скорее от ужаса, чем от неверия или изумления Итачи потерял дар речи, почему-то с сожалением догадался Шикамару. Он молчал, не желая мешать Учихе осознавать только что сказанное, и готовился доказывать свою догадку после того, как Итачи, отойдя от шока, попытается возразить и защитить своего брата. Он сам должен продолжить разговор и сам должен спросить. Он обязательно сделает это, ему нужно лишь собраться с мыслями. Поэтому Шикамару молчал, отчего-то чувствуя себя одновременно и выполнившим долг, и виноватым. Наверное, он только что разбил сердце, полное чистейшей братской любви. Может быть, с другими братскими сердцами дело обстояло бы легче, но с Учиха всё куда труднее и деликатнее, чем может показаться на первый взгляд. — Почему вы так считаете? — лицо Итачи снова стало спокойным и бесстрастным: он овладел собой. Только голос вышел немного хриплым, а между бровей легла страдальческая морщина. О, нет, наверное, ему очень больно. — Это долго объяснять. Итачи сдвинул тонкие брови. Что ж, он вправе злиться. Он просто обязан разнести всё вокруг! — Долго? Вы обвиняете моего брата. Время не имеет значения, когда дело касается таких вещей. Я внимательно слушаю вас. Шикамару сцепил пальцы рук в крепкий замок и глубоко вздохнул, собравшись с мыслями. Свою речь он не только готовил, но и записывал, а произнести её вслух оказалось сложным. Итачи качнул ногой. Он ждёт, причём не в очень хорошем расположении духа. Когда его плотно сжатые тонкие губы дрогнули, Шикамару понял, что больше не смеет тянуть — хотя бы приличия ради: — Очень надеюсь, что вы поймёте. Конечно, вы вправе защищать брата и не верить, я не осужу вас. Но надеюсь на понимание. Я начал подозревать Саске со дня смерти Хатаке Какаши. Я знал, что ваш брат был последним, кто общался с ним живым. Я сам сказал ему, что его опекун желает с ним поговорить. До его посещения мы с врачом и медсестрой вышли из палаты, всё было в порядке. Вскоре после прихода Саске Какаши умер, причём капельница, что обеспечивала его жизнь, была снята. Я сразу подумал о странности произошедшего, но мне не хотелось верить в то, что ваш брат способен на такое, я лично видел, как он переживал из-за Какаши. Это было не похоже на фальшь. Но мысль об убийстве так плотно засела в моём сознании, что чем больше я над ней думал, тем сильнее убеждался в её правильности. Мотивировал я это так: Саске нужны были средства для достижения его цели — надеюсь, вы понимаете, о чём я? — поэтому он решил быстро избавиться от человека, который и так был при смерти. Тем не менее я убедил себя в абсурдности этой мысли, пока не умерла Темари. Это был яд, который положил ей ваш брат в пищу или воду. Саске эгоистичен, для него хороши все средства, он не остановится ни перед чем, чтобы достичь своего и заставить всех нас попросить у него прощение и поплатиться собой за то, чего он был когда-то лишён. Поймите это, вы должны понимать, хоть и не общались с Саске много лет. Ваш брат не тот ребёнок, каким вы его знали в детстве, он стал чудовищем, подлым животным. Вы совсем не знаете этого человека. И я рад этому, иначе это причинило бы вам ещё большую боль. Итачи слушал молча и смотрел в сторону. Ничто в его позе или выражении лица не выражало каких-либо внутренних переживаний. Шикамару замолчал, с удивлением наблюдая за отсутствием какой-либо реакции. Неужели то странное, болезненное удивление в начале и было всем, что способен проявить Итачи? Странные, проблематичные Учихи. А может, это и к лучшему. Они долго не виделись, они стали чужими друг другу, безразличными, и родственные чувства не будут мешать здравому смыслу, с облегчением подумал Шикамару. Но Саске бы понял, что означает это молчание. Он знал, что нет ничего страшнее, чем спокойное, почти умиротворённое молчание его старшего брата. Итачи медленно поднял глаза. — Да, понимаю. Саске вёл себя странно всё это время после смерти Темари, теперь я понимаю, в чём проблема. И я благодарю, что вы сказали это мне, ведь пока больше этого никто не знает? — Я говорил с Саске, но это бесполезно. Нет, никто кроме вас не знает, — заверил Шикамару. Итачи кивнул головой. Его лоб тут же расслабился. — Тогда пусть это пока останется между нами. Вы зря обращались к Саске, было бы ещё лучше, если бы вы пришли сразу ко мне. Скажите, чего вы желаете добиться. — Наказания. Убийца должен быть наказан, — категорично ответил Шикамару. Итачи сдвинул брови. — Поймите, я пришёл к Саске и хотел с ним поговорить по-хорошему. Хотел понять его и даже оправдать в своих глазах! Но он… он просто невменяем. — Значит, вы не измените своего решения? Никакого компромисса? — Никакого. — То есть, вы даже не рассматриваете этот вариант? — Неужели вы… Итачи покачал головой, болезненно сморщив лицо. Шикамару умолк, нахмурился и стиснул зубы. Он только сейчас понял, что Итачи, наверное, действительно очень больно. Снова воцарилось молчание. — Я понял вас. Вы не отступите. Но ваши предположения пока пустые слова, — Итачи скрестил руки на животе и требовательно посмотрел на Шикамару. — Они логичны, я не сомневаюсь в них, но как вы докажете другим? Например, яд? — Докажу, — уверенно отрезал Шикамару. — У меня есть человек, который способен найти яд в теле. Я знаю, что это необычный яд. Ещё бы, Орочимару не ударит в грязь лицом. — Профессор Орочимару? — снова потрясенно повторил Итачи, его лицо побледнело. Он сглотнул, сжал губы и медленно покачал головой. Уголок рта чуть дрогнул. — Значит, Саске общается с ним. — Он нашёл компанию по себе. Я найду яд, это дело времени, а вот по поводу смерти Хатаке я предприму что-нибудь завтра, — уверенно пообещал Шикамару. Итачи прищурился. — Завтра, — едва ли не нараспев протянул он. — Значит, у моего брата серьёзные проблемы. Но что вы хотите от меня? — Помощи, — коротко выдохнул Шикамару, с надеждой выискивая понимание в глазах напротив — он проделал весь путь ради одной этой фразы. Но понимания в глазах Итачи не было. Там ничего не было, кроме холодной, стеклянной пустоты. — В вопросах по поводу Темари я могу обращаться только к вам, как к её вдовцу. Конечно, у вас сомнения. Но поймите, что Саске не тот человек, что вы знали ранее, и вы ему — никто. Он вас боится, потому что видит в вас какую-то угрозу для своего благополучия. Его нужно остановить, пока он не стал вторым Гаарой. Он может убить и вас, когда решит, что вы стали препятствием. — Убить меня? Губы Итачи впервые за всё время дрогнули в улыбке. В этот момент он подумал о многом. Например, о том, что парнишка напротив совсем не ладит с его младшим братом. Впрочем, было бы удивительно, если бы сам Саске ладил с кем-то. Или о том, что теперь понятна его нервозность в первые дни после смерти Темари. Конечно, он боится. Не совести, не наказания, не Шикамару и его угроз. Он ничего не боится в этом мире кроме одного — одиночества. Глупый, глупый Саске. Ну, и что ты будешь делать с ним? Итачи поднялся с кресла, Шикамару тут же встал следом, напряженно всматриваясь в лицо напротив. — Да, вы правы, Саске нужно остановить и наказать, я лично этим займусь, — после таких слов с души словно упал камень. — Хорошо, попробуйте завтра решить дело Хатаке Какаши, а так же позаботьтесь насчёт доказательств по поводу смерти Темари. Пока ваши слова только слова, — подытожил Итачи, провожая Шикамару к двери своего кабинета. Тот покачал головой, чуть улыбаясь. — Разумеется. Спасибо вам. Всё-таки не зря мой отец всегда уважал вас. Оба пожали друг другу руки. Не успели они выйти за дверь, как в коридоре столкнулись с только что вернувшимся Саске. Увидев Шикамару и брата, он побледнел, но не остановился и не проронил ни слова, и хоть губы его дрогнули, а кулаки сжались, он молча прошёл мимо и поднялся по лестнице. Итачи проследил за ним взглядом, а затем проводил Шикамару к двери. Он успел заметить, как ненависть и страх словно огонь скользнули в потемневших глазах Саске. Сердце отчего-то сжалось. Итачи поспешно попрощался с Шикамару и закрыл за ним дверь, так и продолжая стоять в прохладном коридоре. На улице ещё шёл дождь. Автомобили катились по лужам, по улицам плыла толпа разноцветных зонтов. Итачи был уверен лишь в одном в этой жизни: если ты взялся за что-то, то бери всю ответственность на себя. Всё, что как-то касалось Саске, он взял на себя ещё много лет назад и расставаться с этими обязанностями не мог ни при каких условиях — не имел права. А значит, проблемы брата — его проблемы. Неудачи брата — его неудачи. Саске всё ещё глупый ребёнок. С этим можно было бы поспорить, и, возможно, Итачи бы в итоге признал своё поражение, но после того, что он услышал, только ещё больше утвердился в том, что его брат — глупый, импульсивный мальчик. Всё тот же неоправданно рискующий мальчишка и ни черта не изменился. Тот же ребёнок, за которым приходилось постоянно наблюдать и надеяться, что он не попадёт в большие неприятности из-за своих благих намерений. Наверное, быть старшим братом ужасно сложно. Возможно, Саске стоит перегнуть через колено и хорошо отхлестать. Разозлиться и проучить так, чтобы после этого у него даже не зарождались тёмные мысли. Но Итачи, в отличие от Шикамару, знал всё. И так же знал, что ответственность за проступки своего ребёнка должен нести он. Он виноват не меньше, позволив Саске совершить нечто ужасное. Ошибка в воспитании. Недочёт в подаче знаний о мире. Что угодно. Но пока у Итачи в руках его брат, пока он имеет над ним власть и влияние, пока он ещё способен приподнять полу своего плаща и спрятать там промёрзшего до костей ребёнка — до этих пор Итачи знал, что никогда не допустит, чтобы кто-то нанёс Саске вред. Наказание — за ним дело не встанет. Младший брат уже его несёт, находясь в постоянном страхе того, что его единственно по-настоящему дорогой человек обо всём узнает и его тяжёлая рука с отвращением отшвырнет от себя гадкого убийцу. Да он просто катастрофически боится одиночества! Но всё это лишь родственные чувства, и они вовсе не означали то, что Итачи не был в ярости. Чем больше он оправдывал брата и стоял в коридоре наедине с собой, тем сильнее он злился и проклинал Саске. Что он возомнил о себе? Какой важной птицей почувствовал себя? С каких пор решил, что ему можно кусать кормящую его руку? Как он посмел сделать из себя убийцу, неважно, что этим преследовал? Может быть, думал Итачи, его ошибка в том, что он прочно внушил брату, что главное — выжить, какой ценой — неважно. Наверное, не надо было этим оправдывать воровство и многое другое, плохое в мировоззрении брата. Стоило сразу дать по рукам и пресечь всё на корню. Стоило быть хорошим старшим братом. Наверное, уже поздно посыпать голову пеплом. Итачи развернулся и направился наверх с твёрдым желанием серьёзно поговорить с братом. Поговорить так, как это следует сделать. Без жалости, без сожаления, без братских и прочих чувств; напрямую, называя вещи своими именами. Взять за шкирку и как нашкодившего щенка ткнуть носом в то, что он натворил. Итачи мог дать руку на отсечение, что до этого никогда не ненавидел Саске так сильно, как в этот момент. Пора прекратить жалеть, защищать и стать уже старшим братом. Братья поравнялись на лестнице, когда Итачи поднимался, а младший спускался. Он быстро сбегал по ступеням, опустив голову и рассматривая свои ноги. Ни смотреть на старшего брата, ни здороваться он не собирался. Итачи, когда мимо него буквально пролетел Саске, почувствовал, что его злость, выросшая сразу в несколько раз, достигла своего предела, и, не церемонясь, чудом успел схватить брата за руку, останавливая его и грубо дёргая на себя. Младший вздрогнул, покачнулся от потери равновесия и застыл. Голову так и не поднял. С губ Итачи в эту секунду готова была сорваться одна хорошая, жестокая фраза, его свободная правая рука почти что сжалась, чтобы подняться на Саске. Его младший брат мог мечтать о чём угодно, ставить перед собой любые цели и делать что пожелает, но только не то, что покрывало бы его руки мерзостью крови и разрушало бы его жизнь. Саске должен был остаться чистым, невинным, должен был жить незапятнанной жизнью, так почему? Почему он сделал с собой это? Ради чего? Что ему дала смерть этих людей? Только лишние проблемы. Неужели он этого не понимал? Тогда, когда Итачи решил сказать о том, что надо поговорить, Саске поднял голову. Старший Учиха встретился с его взглядом и так и не сказал ни слова, разжимая руку, которой держал запястье брата. Лицо Саске было бледно, как полотно бумаги. Губы плотно сжаты, мускулы расслаблены — абсолютно спокойное, уверенное и холодное выражение. Всё бы ничего, можно сказать, всё как обычно, если бы не неприятная бледность кожи и глаза, наполненные настороженностью и едким, тяжёлым ожиданием. Саске напряженно смотрел исподлобья, не шевелился и ничего не говорил. Только вот его взгляд едва ли не пригвождал к месту. Совсем не злостью, а чем-то таким, что в одно мгновение уничтожило весь гнев Итачи, всё его желание поговорить и пробудило такие адскую жалость, внезапное понимание и боль, что не то чтобы сглотнуть, отвести взгляда от Саске было невозможно. — Что с тобой, Саске? — хрипло спросил Итачи и сам едва ли узнал свой голос. Младший брат молчал, его глаза словно стали чуть больше, смотрел он с усиленной настороженностью, как будто готовился убежать в случае опасности. Или просто по-детски разрыдаться. Итачи молча рассматривал Саске, его сердце билось чаще и с большей болезненностью. Он видел перед собой не взрослого человека, сильного, самоуверенного парня, а маленького, полумёртвого, промокшего насквозь ребёнка с посиневшими губами. Своего ребёнка, которого сам он воспитал и вырастил этими руками, желавшими размазать его по стенке минуту назад. — А что со мной? — вдруг ответил Саске. Его голос раздался так неожиданно, с таким вызовом, что Итачи едва ли не вздрогнул. Внезапно краешки его губ расползлись в улыбке. Саске нахмурился, окончательно сбитый с толку. Итачи поднял правую руку и протянул её к брату, кладя свою тёплую, тяжёлую ладонь на его затылок. Саске едва ли не перестал дышать, мгновенно напрягся и дёрнулся назад. В его взгляде застыл немой вопрос. Он не шевелился, не отходил, но и не поддавался ласке. Наверное, я самый отвратительный старший брат, думал Итачи, перебирая волосы Саске. Отвратительнее и ужаснее некуда, раз любовь к своему ребёнку пересилила весь здравый смысл. — Я вижу, ты опять собрался уходить, — спокойно сказал Итачи, убирая свою руку с головы брата. — Возьми с собой зонт. И оденься, пожалуйста, теплее, там холодно. Не хватало, чтобы ты заболел. Саске нахмурился и выдернул запястье из цепких пальцев брата. — Прекрати. Я не ребёнок, — внезапно со злостью и вызовом прошипел он и быстро спустился. Итачи странно посмотрел ему вслед и усмехнулся. *** Этот магазинчик полюбился давно, ещё с незапамятных времен, и постепенно страсть к нему перешла в нежную привязанность. Он насквозь пропах книгами, пылью и краской типографии. Он был всегда тихим, полутёмным, пустым. Он был другим миром. Итачи часто и долго ходил между рядами высоких шкафов, скользил тонкими пальцами, словно пианист по инструменту, по книгам. Он любил ощущение шершавых переплётов, твёрдых обложек и выдавленных на них букв. Не глядя, он как слепой водил подушечками пальцев по названиям и угадывал их одним прикосновением. Итачи всегда любил читать, сколько себя помнил. Это была его страсть. С самого детства он научился познавать мир из книг. Они были знанием, они были силой. А маленький, уютный магазин всегда — в бедности и достатке — ждал его и приветствовал своим тяжёлым, терпким запахом и шелестом страниц. Итачи брал книги в руки и листал их, рассматривал иллюстрации, страницы, наслаждаясь мелькающими строками в глазах. Сейчас он не искал ничего конкретного, но несмотря на это, успел взять пару тяжёлых томов для покупки. Итачи коротал время в немом общении со своими старыми, добрыми и всё понимающими друзьями и терпеливо дожидался, пока посетитель уйдёт с кассы. На двери тонко звякнул колокольчик, внутрь ворвался чуждый запах дождя и тут же растворился, когда щёлкнул замок. Итачи взял в руки последнюю книгу и вышел из тени шкафов. Подойдя к двери, он перевернул вывеску на ней другой стороной — лишние зрители ни к чему. Наследственный владелец магазина Хошигаке Кисаме взял товар из рук Учихи и начал медленно заворачивать его в жёлтую плотную бумагу. Обернул свёрток чёрной лентой и оскалился, обнажая ряд белоснежных крупных зубов: — Пожалуйста, господин Итачи. Сколько они знали друг друга — никто точно не помнил. Что свело их вместе на жизненном пути — тем более. Кисаме был обычным горожанином, чей магазин приносил мало прибыли. Наверное, из-за того, что книги почему-то не пользовались популярностью. Но Итачи думал, что, скорее всего, сам Хошигаке отпугивал посетителей своим видом — он был огромным, высоким, мощным мужчиной с хищным, страшным оскалом, рядом с ним Итачи выглядел щепкой. Кисаме не гармонировал с атмосферой магазина, он был чуждым элементом, и его место было явно не здесь, не среди романов и энциклопедий. Это выглядело смешно и даже глупо. К услугам Кисаме Итачи прибегал нередко. Дело было не только в книгах. В жестокие времена бедствий с его помощью становилось возможным обеспечивать младшего брата самыми нужным вещами: одеждой, редко — книгами и некоторыми предметами обихода. Хошигаке мог многое. Итачи вытащил бумажник и положил на широкий деревянный стол деньги. Кисаме пересчитал их. — О, господин Итачи, — удивился он, — тут намного больше, чем надо. — У меня есть просьба, — отрезал Учиха. Хошигаке усмехнулся и убрал к себе в шкатулку деньги. — Нара Шикамару, — Итачи пододвинул к себе связку книг. Кисаме снова оскалился. — Что сделать? — Что хочешь. Но чтобы до завтрашнего утра его не было. Хошигаке присвистнул. — Без проблем, но не думал, что вы всё-таки попросите меня о таком, господин Итачи. Я знал, что вы хладнокровный человек, но с вашими принципами и попросить о таком — можно узнать, что сделал этот цыпленок? Итачи холодно фыркнул. Почему-то его несказанно позабавило то, что он только что услышал о себе. Смотря в недоуменное лицо Кисаме, он спокойно повёл плечом и отвернулся в окно. — Я пытался найти компромисс, но парень даже думать об этом не хочет. Он угрожает Саске. Дело может плохо кончиться для моего брата. У меня нет выбора. Я в тупике. — Что же сделал ваш младший брат? — продолжал любопытствовать Хошигаке, но Итачи осадил его холодным взглядом. — Это неважно, Кисаме. Так я могу положиться на тебя? Кисаме кивнул. — Разумеется. Итачи взял связку книг в руки. Тяжёлая, приятно увесистая. Кисаме тем временем задумчиво рассуждал: — Насколько я помню, ваш брат уже довольно большой парень, а вы продолжаете хлопотать о нём, — Итачи коротко взглянул на Хошигаке, но тот проигнорировал это и продолжил, не скрывая язвительного тона: — Пора вашему брату самому барахтаться в жизни, не будете же вы всегда убирать за ним? Что вы только привязались к нему, он же так ничему и не научится. — Наверное, это так. И в то же время не так. Ты не поймёшь. Никто не поймёт, — холодно отрезал Итачи. — Попробуйте переубедить меня, — настаивал Кисаме, пытаясь улыбнуться, но у него снова выходил ужасный оскал, — я обожаю спорить с вами. Итачи сузил глаза. — Попробую. Глубоко вздохнул и начал. — Саске умер в ту ночь. Он захлебнулся в реке, когда я сбросил его вниз. Я знал, что он уже не жилец. Я не помнил себя, когда изо всей силы ударил по его груди. Мне казалось, что этим ударом я его окончательно убил, сломал рёбра точно. Но изо рта Саске фонтаном вылилась вода, и он пришёл в себя. Итачи замолчал и переложил связку книг на сгиб левой руки, подняв другую к лицу. Он долго разглядывал свою ладонь и хмурился, как будто увидел на ней что-то противоестественное. Не отводя взгляда, Итачи продолжил: — Я дал ему этой рукой жизнь и вырастил его ей. Саске — мой ребёнок. Он волен делать всё, что желает, даже если это не нравится мне. У него своя жизнь и свои цели, я не в праве ему в этом мешать. Он может предложить мне завтра покинуть его, я это сделаю, потому что так будет лучше для него. Я лишь должен следить за тем, чтобы мой глупый брат не обжёгся, играя с огнём, и не сжёг остальных вокруг себя, и я должен убрать пепел, если случится последнее. Для чего ещё нужен старший брат? Кисаме с удивлением смотрел на Итачи. Тот сухо усмехнулся и холодно повёл плечом. — Я же сказал, что ты не поймёшь. Даже вряд ли Саске это полностью поймёт. — Отчего же, — Хошигаке казался серьёзным. — Вполне понимаю. Я просто несколько удивлён, что вы мне это сказали. Что вы вообще заговорили о таком. Не в вашей привычке откровенничать, знаете ли, господин Итачи. Тот вдохнул всей грудью запах книг и пыли. Послышались удары дождя о небольшое стекло. На улице с новой силой зашумел ливень и запузырилась на дороге вода. За разговором никто не заметил, как резко потемнело и опять сгустились фиолетовые, низкие, плотные тучи. Но очень-очень далеко, на полоске горизонта начинало светлеть. Дождь продолжал громко стучать, бить по окну, застилать стекло непроглядным слоем воды. Итачи подумал, что хорошо, что он не пришёл пешком. Обхватив книги крепче и взяв в ладонь прислонённый к столику длинный чёрный зонт, он напоследок обратился к Кисаме: — Я надеюсь на тебя, — помолчав, внезапно добавил чуть сбившимся тоном, сквозь который мелькнуло нечто неволевое, сломанное, обречённое, непривычное для его голоса: — Боже, мне ничего не остаётся, как пойти на… — Не продолжайте. Не изменяйте себе, — отрезал Хошигаке. Итачи вдруг улыбнулся и благодарно кивнул. На душе внезапно стало легче. На улице пахло холодом, свежестью и дождём. Он постепенно прекращался, превращаясь в мелкую капель, небо совсем посветлело. Кое-где выглянули бледные, криво очерченные куски голубого цвета. Итачи раскрыл зонт и вдохнул прохладный воздух. *** Саске не волновался, не нервничал и даже больше не боялся. Он не понимал, как раньше был способен проявлять эти чувства. Он был зол настолько, что едва ли понимал, о чём думает и что делает. К счастью, дождь, под который Саске случайно попал, остудил его. Надо было действительно одеться теплее и взять зонт. Жаль, что слова старшего брата снова прошли мимо ушей. Научиться иногда прислушиваться к ним придётся не в этой жизни. Промокнув насквозь, Саске вернулся домой и заперся в своей комнате. Он не вышел оттуда ни на обед, ни на ужин; дождь прекратился, ненадолго выглянуло солнце, но небо снова затянулось тучами, и постепенно начало смеркаться. Саске всё лежал на своей кровати, положив скрещенные руки под голову и уставившись в потолок. Он знал о том, что Итачи давно дома. Но он не придёт. Он раньше этого никогда не делал, а уж теперь-то точно, даже для серьёзного разговора. Итачи будет ждать, пока младший брат сам как оступившийся ребёнок с повинной придёт к нему, а там осудит и одним ударом снесёт с плеч его голову. Саске раздражённо прыснул сквозь зубы. Никогда! С какой стати он должен что-то объяснять? Он не ребёнок, это его жизнь, и отвечать за неё уж точно не Итачи. А Шикамару времени даром не терял. Саске признавался, что недооценил его. Это крупный проигрыш. Не надо было угрожать, надо было действовать сразу. Пресечь на корню. Вырвать с концами. Как можно было допустить такую оплошность? Нет, Шикамару тут вовсе не при чём, он не виновен, он сделал то, что сделал бы на его месте каждый, даже сам Саске. Как с самого начала можно было быть таким неаккуратным, ведь это чудо, что кроме Шикамару никто не додумался учесть некоторые обстоятельства смерти Какаши! Саске ударил кулаком по кровати, зло выдыхая сквозь сжатые зубы. Это его вина. Это чудовищные ошибки. Этих смертей никогда не должно было быть. Он этого не отрицал. Но что теперь? Какой толк кусать локти, раскаиваться, думать об этом? Ничего не изменить, ничего, никого не вернуть к жизни и прошлое необратимо, почему всем так трудно это понять! Итачи, конечно, поверил Шикамару. Он и так всё знал с самого начала, сейчас только окончательно убедился. Подумать только, давно брат не был настолько полон злости как утром на лестнице, и неизвестно что остановило его от… Саске точно не знал, от чего. Но если бы Итачи тогда что-то сделал, то это был бы сильный удар — не физический, так моральный. Конечно, воришку с собой рядом он терпел, но убийцу — нет, этого Итачи не простит. Отвернётся, отбросит от себя, не поймёт, осудит. Это вне его совести, морали. Саске потеряет своего брата. Скорее всего, уже потерял. Что теперь делать? Вопрос простой, но ответа не было. Его и не могло быть! Без Итачи — и Саске всегда это понимал — ему не нужно ничего. Зачем ему к чему-то стремиться, что-то желать, делать, когда брат от него отвернётся и бросит в одиночестве? С кем он разделит свою победу, кому принесёт плоды своего труда, своих страданий и испытаний? Для кого изменит этот отвратительный мир? Грязное, колючее одиночество съест с головой, не подавится и останется довольным, насытится так, что озвереет ещё больше от полученного удовольствия. Саске останется один в доме Какаши со всем, о чём долго мечтал и к чему стремился такими ужасными жертвами — но что всё это значит по сравнению с Итачи? Что всё это значило в те моменты, когда они с ним в грязной лачуге сидели рядом у печки, или ели из одного засаленного котла, или шли вечером, усталые, промёрзшие, голодные и измотанные в свою каморку, или занимались любовью на грязном матрасе? Ничего. Всё это ничто. Прах. Мечта. Единственное, что имеет вес, что реально, — Итачи. Всё было для его блага. Так что же будет теперь? Где найти ответ на этот вопрос? Саске думал об этом весь день. Под конец, когда душную комнату накрыла вязкая темнота ночи, ему показалось, что он обезумел от ярости, чувства неопределённости и внезапно вернувшегося страха одиночества. Саске всегда говорил себе — неважно, чем придётся заплатить, чтобы добиться желаемого; что придётся отдать, чем пожертвовать. Только вот Итачи не вписывался в это правило. Отпустить Итачи просто… просто безбожно! Саске казалось, что его грудь раздувается изнутри, ему чудилось, что он задыхается в духоте, что перед глазами всё плывет, что кровь и пульс в пальцах колют. Одиночества он не вынесет. Что угодно, только не одиночество. Всю свою семью Саске уже потерял. Лучший друг — где он сейчас? Узумаки Наруто живучий балбес, но что с ним было все эти годы? У Саске ничего не осталось, кроме Итачи. Ему нужен старший брат любой ценой, что бы ни пришлось сделать. Возможно, если ему всё рассказать, он простит за честность? Его проклятая мораль должна это принять. Саске поднялся на локтях со смятой постели, встал на ватные ноги и подошёл к двери, приложив к ней своё ухо. Он должен узнать всё сейчас, иначе до утра не будет в силах продержаться. Саске долго стоял, прижавшись щекой к холодному дереву дверной коробки; напряжённые плечи и пальцы, намертво вцепившиеся в круглую металлическую ручку, онемели, но Саске всё не отходил, не отпускал и выйти из комнаты не смел — сердце замирало, когда приходила мысль об этом. Может быть, Итачи уже давно спит и не пройдёт по коридору до самого утра, но об этом лучше не думать. Саске всё стоял и стоял, оголённые расшатанные нервы заставляли волнение зашкаливать, ещё чуть-чуть и, казалось, разум не выдержит, треснув под грузом переживаний. Но чем больше Саске так стоял, тем меньше боялся, пока его боязнь не перетекла в ненависть, обиду и непринятие. Какого дьявола он волнуется? Итачи не посмеет отвернуться. Он не имеет права осуждать, словно сам чист как ангел. Словно за его молчанием не прячется нечто тяжёлое и тёмное. Господи, рано или поздно он всё простит! Наконец, Саске услышал. Услышал шаги в коридоре. Он не думал о том, кто это был, и не думал, что может ошибаться. Когда звук шагов поравнялся с его дверью, Саске отпрянул от неё, распахнул и, ринувшись вперёд, ослеплённый светом вне комнаты — оказывается, тусклые лампы в коридоре могут быть яркими, — схватил за руку Итачи, потянул его, грубо, резко, не помня себя, и запер дверь на замок. Всё произошло слишком быстро, никто не успел опомниться и сообразить, что случилось. Какое-то время Саске не шевелился, прислонившись спиной к холодному дереву. Он не поднимал взгляда на брата и молчал, пытался судорожно обдумать то, что скажет. Хотя ему нечего было сказать. Именно сейчас страх вернулся, он не давал спокойно и холодно мыслить, но Саске терпеливо ждал, пока сердце перестанет жалобно колотиться и мысли выстроятся в строгий ряд. Хорошо, что Итачи молчал. Он ждал и не торопил, похоже, он и сам ничего не понимал. Наконец, Саске собрался с мыслями. Если сейчас всё объяснить, то Итачи поймёт и обязательно простит. Надо только рассказать, он выслушает. Саске глубоко вздохнул и поднял на брата решительный взгляд. Итачи смотрел без интереса. Его каменное лицо, выражавшее абсолютную безучастность, было практически полностью в тени, только тусклый свет луны едва освещал его ухо и правую щёку. После того, как Саске встретился с глазами брата, он внезапно понял, что говорить что-то бесполезно: Итачи не поймёт и не выслушает на этот раз. Святые силы! Чем больше Саске всматривался в брата, тем сильнее его охватывала колючая злоба. В конце концов, что такого он совершил? Он не убивал этих людей, они умерли по случайному стечению обстоятельств, но никак не от руки самого Саске — он не специально, Какаши он даже спас от ужасной и мучительной гибели! Неужели Итачи на слово поверил незнакомому человеку, а ему, родному брату, которого знает с первого дня жизни того, которого вырастил и воспитал, которому всегда доверял и о котором знал всё, начиная от родимого пятна на пояснице и заканчивая мыслями, — неужели своему брату он не верит? У него нет доказательств, только слова того глупца, как он смеет, как он посмел поверить кому-то другому, не пытаясь разобраться? Сволочь. Проницательная, въедливая сволочь. С ним бесполезно говорить, а спорить — тем более. Спорить с Итачи просто невозможно, Господь создал его без способности к этому! Как можно говорить с тем, кто предал и не доверяет? Если бы Итачи оказался в такой ситуации, Саске бы никогда не отвернулся от него, никогда не поверил бы слухам, но брат — нет, эта холодная, высокоморальная особа верит кому угодно, кроме своего родного брата. Чёрт его дери. Что ж. Разговор не поможет, крики — тоже, остается одно — то, чего Итачи точно не ожидает. Саске едва нашёл в себе силы криво улыбнуться — его одеревеневшие губы отказывались шевелиться. — Не стой с таким лицом, пожалуйста. Я всё-таки хотел увидеться, — прохрипел Саске, морща лоб. Итачи приподнял брови, его глаза блеснули. Но он промолчал. Неужели он так и продолжит презренно молчать? Саске коротко вздохнул. Ещё не всё кончено. — Я ждал тебя. — Ждал? — голос Итачи прозвучал внезапно мягко. Как такое возможно? Как он может строить из себя неведение, когда испытывает ненависть? Что это за человек! Сколько ни живи с ним бок о бок, никогда не узнаешь его. Это разозлило ещё больше. Лучше бесконечное чтение морали, крик, чем это безмолвное издевательство. Саске стиснул зубы, но вовремя совладал с собой — ему просто надо быть терпеливее, и быстро подошёл к Итачи, взял за плечи, а брат не пошевелился — он стоял с тем же выражением лица, руки его висели вдоль тела. Не боится. Уверенный в себе. Почему-то сейчас его лицо выглядело ужасно молодым и свежим. — Да, я очень долго ждал тебя, весь день, — спокойно сказал Саске, сжимая в кулаках рубашку брата. — Ты останешься? Почему ты так смотришь на меня? Итачи молчал, внимательно вглядываясь в лицо младшего. Внезапно губы его дрогнули, но Саске быстро зажал рот брата ладонью, холодея от того, какой ответ он только что предугадал. Слышать он этого не хотел. — Ты сегодня не уйдёшь, Итачи. Брови старшего брата поползли вверх, когда Саске свободной рукой начал гладить его волосы. Он прильнул своим телом к Итачи и осторожно, едва касаясь губами, расцеловывал его бледное лицо, тонкими пальцами разгладил морщины на лбу и под глазами и своим горячим дыханием согрел холодные щёки. Под сухими губами дрожали полупрозрачные веки Итачи, теплел кончик его носа. Саске убрал свою ладонь от его рта и коротко поцеловал приоткрывшиеся губы, спускаясь к подбородку. Руки сдавили виски Итачи. — Ты не сделаешь этого. — Саске, ты… Саске снова заткнул рот брата. — Замолчи, — прошептал он. Итачи нахмурился, пошевелил губами и что-то выдохнул в сжимавшую его ладонь, но слова разобрать было невозможно. Саске сильнее сдавил рот брата. — Тихо, — прошептал он и оттолкнул от себя Итачи. Тот от неожиданности споткнулся, сделал пару шагов назад, упал на кровать и глухо прокашлялся. Саске не позволил Итачи встать, сел на его бёдра, нагнулся к нему и поставил руки по обе стороны от его головы. Брат молчал, ровно дышал, порозовевшее лицо было спокойно. Оба на протяжении нескольких минут молча разглядывали друг друга, не шевелясь, затаив дыхание, не издавая ни звука. Саске сдался первый и отвёл взгляд, нагибаясь к лицу Итачи. Его сердце заколотилось так, что голова на долю секунды вскружилась почти до тошноты. Всё, что когда-либо переживал он — после смерти родителей, на протяжении нескольких лет одиночества, после смерти Какаши и Темари, после сегодняшнего — всё это сдавило виски венком с острыми шипами. Саске ласково убрал растрёпанные волосы со лба брата и прикоснулся к его бледной коже губами, закрывая глаза. Он был прав, когда назвал свою любовь несчастной. Узы, связывающие их с Итачи, всегда были камнем преткновения. Иной раз Саске не хотел оглядываться на них, но так никогда не получалось. Эти отношения как проклятье, которое не разорвать, которое слишком наполнило жизнь, вытеснив из её центра что-то другое, важное, что могло бы заменить Итачи. В детстве Саске не выжил бы без брата, а что сейчас? Что сейчас держит их друг подле друга? Прогонит — и пусть. Возненавидит — и пусть. Откажется, не захочет видеть — пусть, пусть, пусть! Наконец-то можно будет расправить крылья, встряхнуть молодые, мягкие перья, оттолкнуться от гнезда и, не оглядываясь больше назад, взлететь оглушительно высоко, над всеми, чтобы людям вокруг было больно поднять головы, чтобы оценить этот завораживающий полёт прекрасной, опасной, вольной птицы. Но нет. В полёте он обязательно вспомнит о том, что выкинуло его из гнезда, и, задумавшись, потеряет равновесие и опустится вниз или разобьется насмерть. Итачи не даёт расправить крылья, не даёт улететь и сам не хочет присоединиться к полёту. Почему Итачи никогда не разделяет того, что хочет Саске? Почему он всегда возражает? Почему он всегда недоволен? Почему из-за его недовольства приходится сбавлять темпы и постоянно оглядываться, высматривая, всё ли в порядке? Почему Итачи не может подтолкнуть, помочь, подбодрить, почему он всегда осуждает, а ещё теперь и посмеет возмутиться? Он ничего не понимает и никогда не понимал. Но тем не менее Саске с упоением, с придыханием расцеловывал его лицо, не требуя ответа на свои ласки. Сколько лет он тосковал по Итачи? Сколько лет жаждал снова разделять с ним уютное гнездо? Проклятье. — Проклятье, Итачи, — прошептал Саске. Неужели он не заслужил понимания? Хоть капли маломальского, человеческого понимания. Но ничего. Он докажет сейчас, что достоин того. Что Итачи — вне конкуренции. Что всё — для них с братом. Что всё, что он когда-либо делал в жизни, — из любви к своему старшему брату. Что Итачи нравится всё это. А самое главное — не отрицать свой эгоизм, ненависть к миру и раненую гордость. Саске давно забыл, как пахнет бледная, нежная, немного шершавая кожа брата, хотя он сейчас часто спал рядом с Итачи. Наконец-то он прикоснется к ней, почувствует её живую энергию, тепло, пульсацию и ответ на каждое прикосновение. По спине бежали мурашки, мышцы судорожно передёргивало, Саске сладостно вздрагивал, когда прижимался к телу брата и вжимал его в свою постель. У него абсурдно горячее, сильное тело, несмотря на внешнюю утонченность и хрупкость, с удивлением думал Саске, мягкими губами лаская шею Итачи. Не выдержав, он прикусил твёрдый кадык. Вот бы вгрызться в него и с хрустом переломить. Со всей любовью, разумеется. Со всей болью, разумеется. Саске кусался, шипел, не жалея подбородка брата. Он ни за что не позволит ему отвернуться или уйти. Если надо — силой привяжет. Но Итачи не сопротивлялся. Не отвечал, но и не отворачивался. Его тело реагировало на каждое грубое или ласковое прикосновение, а Саске упивался внезапно разгорячившимся лицом брата и бестактно, несдержанно путал его волосы. Да Итачи нравится, ему так нравится, что он будет скоро готов кончить прямо в штаны только от одного голоса своего брата! Подушка мешала, ударом руки Саске отбросил её в сторону. Так лучше. Руки коснулись рубашки Итачи, расстегнули её, сняли, а следом — свою. Саске прижался к груди своего брата. Если бы он раньше знал, как это великолепно, он бы отдал всё, чтобы ощутить Итачи своим телом. Саске всегда жаждал тактильных ощущений, всегда голодал по ним. Сейчас — о, святые! — когда он ощутил своей грудью удары сердца брата, телом — его тёплую кожу, плотные соски, плоский живот, полутвёрдый член, он только и мог, что прижаться и целовать всё, что попадалось под руку — грубо ли, нежно ли, неважно. Руки забирались под поясницу Итачи, обхватывали её, обвивали, в глазах плыло и пылало от одной только мысли желанной близости. Может быть, зов крови? У них же, чёрт побери, сильная кровь. Итачи приоткрыл губы и сладостно вздохнул, когда по его бёдрам заёрзал брат. Саске задыхался. Осознав, что перестал дышать и рвано хрипит ртом, он сжал припухшие, ноющие губы и что есть силы прижался к Итачи, своим телом ощущая его, горячее, живое. То, что они с братом были возбуждены до предела одними лишь прикосновениями, казалось странным, слишком животным. Саске пока только впитывал, ощущал, проникал, осознавал, изучал. Кончики пальцев скользили по худым бокам Итачи, чувствуя, как вздрагивают его мышцы и бегут колючие мурашки по коже. Голова младшего покоилась на плече старшего, он вдыхал запах его волос и закрывал глаза, в этот момент одни его руки ласкали брата и вызывали в теле Саске такие острые, невероятные ощущения, которые он не испытывал до этого даже во время оргазма. Итачи приподнял живот и вжался им в брата. Саске прикусил губы, с трудом сдерживая себя: похоже, что кончит сейчас в штаны именно он. Ему насилу удалось уложить Итачи, рука коснулась его паха. Итачи прошипел, зажмуриваясь. Время шло, странное, неизученное общение продолжалось долго. Постепенно это ощущение отходило, тяжесть в паху, мучившая тело, колола конечности, а ведь Саске ещё как следует не насладился, не наигрался, не впитал в себя всё, что мог. Ему едва удалось силой воли поднять себя от груди Итачи и сесть, взять его за руки и притянуть к себе. Ему хотелось отдаться животному инстинкту, но Саске остановился, когда внутри всё сжалось и дыхание внезапно оборвалось. Итачи опустил свои руки на его бёдра, большими пальцами поглаживая прогиб поясницы. Он только положил подбородок на крепкое плечо младшего брата, как тот взял в руки его лицо и поднял, всматриваясь большими, тёмными, воспаленными глазами. — Ладно, всё, хватит. Меня это не устраивает. Давай, скажи, — просипел Саске. Итачи двумя руками убрал чёлку с его лба и наконец-то впервые за долгое время вздохнул. — Ты о чём? Саске не выдержал: — Ты всё знаешь, не прикидывайся! Скажи уже, что ненавидишь меня. Удивлению в глазах Итачи не было границ. Он хмыкнул, расстегнул брюки брата, не отрывая взгляда от его исказившегося то ли наслаждением, то ли болью, то ли страхом лица. Было настолько тихо, что Саске расслышал, как тяжело и громко бьётся сердце его брата. Да что там говорить, он ощущал каждый удар своим телом. Пауза всё продолжалась. — Я не понимаю, о чём ты говоришь. Ты очень странно ведёшь себя в последнее время. Я давно беспокоюсь. Не понимаю, что ты хочешь от меня, — вдруг сказал Итачи. Саске замер. — О чём ты говорил сегодня с Шикамару? Итачи грустно улыбнулся, опустил глаза и покачал головой, утыкаясь носом в шею брата и прижимая его ближе к себе, к своему горящему телу. — Ты ведь знаешь, что он старый друг Темари. Он не смог посетить панихиду из-за важных дел и теперь заехал выразить соболезнования. Лучше поздно, чем никогда, правда, братец? Саске выдавил нервный смешок. — И что же, это всё? — Да. Должно быть что-то ещё? Саске бессильно упал назад, закрывая лицо рукой и утягивая за собой Итачи. Тот навис сверху. Пока младший брат молча кусал губы, пряча бледное лицо и блестящие глаза в тени, Итачи медленно избавлял их обоих от оставшейся одежды. Когда обнаженный Саске безвольно раскинулся перед ним на постели, он долго смотрел на него, заворожённо, внимательно, с болезненно стучащим сердцем. Это было странно. Это было потрясающе. Саске был идеален, восхитителен, его нагота — бесстыдная нагота, он не стеснялся, не сжимался и не прикрывал руками свой горячий, твёрдый член — его нагота казалась невинной, горькой, чужой и одновременно родной. Итачи терпеливо вздохнул: он не собирался терять голову, он насладится телом, которое приобрело новые, чуждые, соблазнительные черты. Итачи согнул в коленях ноги Саске и раздвинул их, лёг между ними. Брат вздрогнул и натянуто вздохнул. Он едва сдерживал порыв животной страсти. Итачи кончиками пальцев медленно, любовно гладил ноги Саске, очерчивал изгибы коленей, подтянутые, твёрдые икры, сильные, широкие бёдра. Брат сильно изменился, вырос, уже совсем не тот худенький, угловатый, нескладный юноша, касаться его рельефного тела теперь одно чистое наслаждение. Саске отвернулся в сторону и стиснул зубы: чужая рука ласкала его между ног. С губ сорвался хрип. Это невозможно, это слишком хорошо! Итачи убрал свою ладонь — она вся мокрая от липкой смазки. Он не скупился на поцелуи и тёплые объятия. Итачи держал себя в руках, несмотря на то, что секс с родным братом каждый раз превращал его в комок живых, оголённых чувств. Никто другой не способен был так сильно раскрыть его, вывернуть наизнанку, даже не подозревая о том. Итачи больше не был истощённым юношей, едва повзрослевшим, без опыта, который в порыве желания не мог до конца управлять собой. Тогда всё было по-иному, сейчас прошлое как будто обрело краски, руки наконец-то узнали тепло чужого тела. В Саске нет ни капли стеснения, зажатости или смущения — он как пылающий огонь настоящий, горячий, раскрепощённый и страстный; у него волевые движения головой, мучительно медленные, крепкие, горячие руки; его губы приоткрыты, из них вырывалось тихое, едва сдержанное дыхание. Его гордый, аристократический холод превратился в животное пламя, чистую необузданность и искренность. От поцелуев в губы он вырывался, мотал растрёпанной головой и утыкался носом в изгиб локтя брата — покрасневший рот болел. Итачи не настаивал. Когда его пальцы сжали и раздвинули ягодицы Саске, тот раскинул руки на постели и распластался по ней, откинул голову назад и шире развёл ноги. Пальцы Итачи работали, растягивали его, ласкали твёрдый, напряжённый член; откуда-то сверху донесся тихий, мягкий голос: — Ты вырос. Сердце Саске приятно кольнуло. Конечно, теперь он сможет насладиться страстью, теперь он сможет извести Итачи. Его тело больше не тело беспомощного, голодного парня. Оно идеально. Оно полно силы. Оно желанно всеми женщинами. Оно желанно Итачи. Саске знал, и эта мысль доводила его сейчас до исступления. Но пока тело наслаждалось, душа не могла забыться. Тоска и грусть смешивались с пульсирующим ликованием и постоянно отвлекали Саске от чистой отдачи, от безоглядного наслаждения, от чёрной страсти. Из-под ресниц он смотрел на Итачи, на его сбитые, спутанные волосы и удовлетворённое лицо с чертами мягче, чем обычно, моложе, чем в действительности. Но отчего-то Саске не мог успокоиться. Итачи приподнялся, придвинул бёдра брата ближе, медленно развёл в стороны его ноги и сжал губы. Он готов был двинуться вперёд, но, в последнюю секунду посмотрев в лицо Саске, остановился, удивленно распахивая глаза. Что за странное, потерянное выражение? — Боишься боли? Губы младшего брата дрогнули: — Итачи, я… — Саске запнулся. Итачи, отодвинувшись, молча ждал продолжения. — Я должен тебе кое-что рассказать. Это важно. Саске вдруг осознал, в каком они с братом сейчас положении, более того, в какой позе, и устыдился, что именно в такой момент начал сложный разговор. Итачи нагнулся над братом, заглянул в его внимательные, отчего-то по-детски большие глаза. Ущипнул за кончик носа и вдруг спросил чистым голосом: — Кто самый лучший старший брат? Саске от удивления не сразу нашелся, что сказать. — Ты, — нерешительно прошептал он. — А кто самый лучший младший брат? — Я? — почему-то вопросительно ответил Саске, будто ответ мог быть совсем иной. А потом устало усмехнулся, вплел пальцы в волосы Итачи. Удобнее лёг на постель, подался рукам брата, болезненно закусил губу и поморщился, когда почувствовал боль. Грудь Итачи наполнилась воздухом, поднялась, и он несколько раз быстро, отрывисто толкнулся и остановился, когда Саске прошипел и судорожно стиснул ноги. Чёрт побери, как же это было больно, он забыл, что это так больно! Рваное дыхание не удавалось усмирить. — Я отвратительный брат, — тихо сказал Итачи. Губы Саске растянулись в плотоядной улыбке, и он подвинулся вниз, заёрзал бёдрами. Ему всё равно. Он не желает ничего, кроме срыва своей похоти. Итачи как прежде был медлителен и мягок. Его движения были плавными, глубокими, почти безболезненными, заставляющими Саске изнывать и терять голову, открываться ещё сильнее, безрассуднее. Когда брат поставил локти по обе стороны от его головы, он вцепился пальцами в его плечи и взглянул в его глаза — сегодня он желал в них смотреть, не отрываясь, до самого конца. Итачи нагнулся, что-то тихо спросил. Саске так же ответил, не понимая, что. Он хрипло, шумно дышал ртом. Он знал только то, что его берёт его старший брат, и с безумным наслаждением дрожал от этой мысли. И чем медленнее были движения Итачи, тем более животными и развратными они казались. Итачи трепетал от странных, почти незнакомых ощущений, нагибался к лицу младшего брата и целовал его горящие лихорадочным румянцем щёки — несмотря на свою невинность, поцелуи казались настолько интимными, что на их фоне меркло всё. Всё-таки Саске ещё глупый младший брат, несмотря на крепкое, мужское тело и взрослые слова и поступки. Нет, он ещё совсем глуп, уязвим в некоторых вещах, за ним нужен присмотр и незримая поддержка. Мысль о том, кроме Саске у него никого и ничего нет, доставляла Итачи злое, тёмное удовольствие. Он вглядывался в искажённые похотью и желанием черты лица и чувствовал, как на него накатывает странная, болезненная нежность; он сильнее сжимал Саске в своих объятиях, толкался быстрее, глубже, сильнее, низом ноющего от перевозбуждения живота задевая липкий член своего брата. Когда дыхание прервалось и накал достиг совершенно головокружительного пика, Итачи отстранился, обхватил Саске за его прогнутую поясницу и сел с ним, ногтями очерчивая выступающие позвонки и сомкнутые лопатки. Младший брат, почувствовав смену положения, усмехнулся, поднялся и резко опустился, неожиданно жестоко стискивая зубами плечо Итачи. Да, он заставит его испытать адское удовольствие! Спина Саске, чувственно прогнутая, живая, подвижная, была великолепной, гладкой, мокрой от пота; одно только прикосновение к ней сводило с ума. Младший брат тихо, но остро стонал, откидывался назад и сам двигался, несдержанно вертел бёдрами — собственное бесстыдство только ещё больше опьяняло его, впрочем, как и его брата, который, потеряв контроль над ситуацией, молча стискивал зубы. Член Саске щекотал ему живот. Итачи огромным усилием стиснул ягодицы брата, остановил его и отстранил от себя, откинул на постель, перевернул на живот. Саске нетерпеливо подобрал колени и уткнулся лбом в матрас. Входить снова Итачи не спешил. Сжав бедра брата руками, он медленно скользил членом между его ягодиц, а младший встряхивал взлохмаченной головой и оборачивался, сверкая злыми, алыми, полными желания глазами. Ему не терпелось. Всё-таки он ещё просто нетерпеливый ребёнок. Саске судорожно вцепился пальцами за низкую спинку кровати, когда Итачи, окончательно теряя голову, начал сильно и быстро вбиваться в него отрывистыми толчками. Он прижался своей грудью к влажной спине младшего брата, обхватил его подбородок и талию, грубо, жадно целуя основание шеи и крепкие плечи, острые лопатки. Итачи рвано, отрывисто дышал, его ладонь накрыла сжавшиеся на спинке кровати пальцы Саске и стиснула их до боли. Голова закружилась, живот сводило снова и снова, мышцы звенели от напряжения и неудобной позы, но остановиться было нельзя: любое промедление равнялось мучительной смерти. Итачи ахнул, когда почувствовал, что Саске, окончательно потерявший связь с реальностью, вцепился зубами в его ладонь. Это было больно. Это было неописуемо восхитительно. Наверное, только потому, что это его родной брат, Итачи мог испытывать такое. Саске — сильный, взрослый, драгоценный брат, для которого ничего не жалко, на котором сошёлся свет и зациклилось болезненное внимание. Итачи прижался так, что окончательно вдавил Саске в постель, и внезапно остановился. Младший брат повернул голову и фыркнул, недовольный этим. Губы Итачи начали саднить, но это его не останавливало. Для Саске ему не жалко было отдать всего себя, пусть тот и не подозревает о том. Ему и не надо знать слабостей брата. Пусть думает, что хочет, пусть опасается и боится, пусть даже ненавидит порой и до дрожи обожает — пусть. Но ничто в этом мире не способно будет отнять у Итачи его брата. Итачи два раза резко, неожиданно толкнулся, Саске упал головой на матрас, стискивая простынь зубами, чтобы не застонать — не закричать — в голос. Одеяло под ним стало мокрым, липким и испачкалось, брат ещё продолжал двигаться, но через несколько толчков замедлился, уткнулся носом в шею Саске и впился до боли пальцами в его бёдра. Итачи вздрогнул, мягко вскрикнул и кончил. Это было… нечто. Саске тяжело восстанавливал дыхание, придавленный весом брата. Истома постепенно уходила, становилось холодно, руки и ноги наливались свинцовой тяжестью. Саске продолжал бездумно накручивать на указательный палец локон брата и слушал, как тот тихо и спокойно дышит ему в макушку. Однако спокойствие казалось фальшивым. Саске нахмурился. Тяжёлое чувство вины и неопределённости, преследовавшее его всё это время, снова вернулось. Надо рассказать. Пусть брат всё узнает от него самого, чем от посторонних людей, которые только лишь всё приукрасят и извратят. Саске всё объяснит сейчас, лучшего времени не найти. Итачи привстал, позволяя брату повернуться на спину, и снова лёг, кладя голову на его плечо. Руки Саске перебирали его тёмные длинные волосы, каскадом рассыпавшиеся по липкой от пота спине. — Брат, — тихо позвал младший. Тот повернул голову: было совсем темно, и братья едва видели лица друг друга. Но это к лучшему, подумал Саске. — Слушаю, — глаза Итачи, блеснув, снова пропали: наверное, опять закрыл их. В комнате странно пахло. Этот запах снова будоражил остывающую кровь. Саске решительно выдохнул почти на одном дыхании: — Итачи, я совершил два отвратительных поступка. Я виноват, но я не хотел, чтобы это произошло, это не совсем моя вина. Я всё расскажу, я надеюсь, что ты простишь меня и поймёшь. Если нет, то я не буду оправдываться. В конце концов, это мои ошибки и моя жизнь. Итачи вдруг отрицательно покачал головой и положил голову на плечо брата. — Не надо ничего говорить, ты раскаиваешься, и это хорошо, — спокойно и поучительно прошептал он. Его брат затаил дыхание. — Что бы ты ни делал, я всегда буду любить тебя. Саске сдавленно улыбнулся. Тяжёлое чувство страха и неопределённости растворилось. Итачи пригрелся и скоро заснул, а Саске продолжал перебирать его спутанные волосы и смотрел в окно, встречая за ним ранний летний рассвет.