Срезать розовый куст

Это был настоящий летний день. В синем, высоком небе пылал белый диск солнца. Горизонт простирался настолько нескончаемо далеко, что по этому океану бесконечности не плыло ни одного блудного облака, словно все они расплавились под жёлтыми, прямо бьющими лучами. Трудно вообразить, насколько редки такие знойные, ослепительные дни. Солнце сильно пекло с самого утра и заливало ярким светом зал. Его неприятная роскошь куталась в жёлтом свечении, в котором кружилась пыль. Из-за духоты Саске чувствовал себя не выспавшимся и вялым, а потому, расслабившись на тёплом солнце в углу дивана, он не заметил, как задремал. Лучи, проходящие сквозь окно, грели его и нагоняли ещё больший сон, воздух словно пропитался ленью, которая давила так, что бороться с усталостью было невозможно. Саске не заметил, как проспал завтрак и спал бы ещё до обеда, когда зал погрузится в тень и прохладу, но его тяжёлую дрёму вспугнули странные звуки, исходящие из холла. Повернув голову и прислушавшись, Саске сообразил, что это был стук в дверь. Он снова прикрыл глаза, потягивая ноги. Для домашних время слишком раннее. Это был кто-то чужой. Кто-то, не стоящий внимания. Мимо Саске промелькнул синий фартук Сакуры. Стук её деревянных каблуков окончательно прогнал сон. Сакура знала, что делать, она давно была обучена тому, чтобы отсылать посетителей Саске, и, кажется, гордилась этой обязанностью. Как она могла не угодить любимому господину! Пора было встать и собрать свои разрозненные мысли в единое целое. Тело казалось ватным, неподвижным; короткая дрёма нисколько не придала сил, наоборот, после неё хотелось ещё больше спать. Саске, прищурившись от солнца, подошёл к графину и осушил стакан воды, чтобы взбодриться. Стало легче. На шаги сзади Саске вначале не обратил внимания, он был уверен, что это вернулась Сакура. Однако вскоре он понял, что это был вовсе не тот самый знакомый стук деревянных каблуков. Что-то тяжёлое опустилось на стол, Саске обернулся и с изумлением узнал перед собой Итачи. Часы в зале пробили десять утра. — Я не ожидал тебя увидеть. Ты разве не работаешь? — спросил Саске, но тут же осёкся: ему что-то не понравилось в поведении брата. На первый взгляд всё как всегда, но некоторые детали, например, небрежно положенный на стол портсигар, длительная пауза, явно говорили о том, что Итачи далеко не в том настроении, что пребывает обычно. Между тем под настороженным, изучающим взглядом младшего брата он спокойно раскрыл газету, которую держал в руках, и протянул её Саске. Саске нахмурился, всё ещё не сводя глаз с Итачи. Нет, с братом не то чтобы что-то не так. Он просто в бешенстве. Нехорошие предчувствия мгновенно закрались в душу, но Саске постарался остаться невозмутимым. — Что это? — поинтересовался он, стараясь придать своему голосу максимальный холод. — Читай, — ровным и спокойным тоном приказал Итачи. Его брат послушно опустил голову вниз, а старший Учиха облокотился на круглый столик, буквально впиваясь взглядом в лицо Саске. Боже, оно того стоило! Оно того стоило — видеть, как по мере чтения бледнеет и в итоге сереет лицо Саске, сжимаются его сухие губы и замирает грудь. Солнце пекло нещадно. Наверное, сегодня был самый жаркий день за всё лето. В городе нечего делать в это время. Гулять в такую погоду по набережной или в парке по тенистым аллеям просто великолепно. Или же сесть в кресло-качалку или на качели в загородном доме и наслаждаться тишиной и шелестом высоких, разлапистых деревьев и едва ощутимым в воздухе запахом пыли и скошенной травы. Саске резко поднял голову от газеты. — Я всё объясню. Итачи молчал, скрестив руки на груди. Его чудовищная маска невозмутимости была отвратительна в этой ситуации, хуже не придумаешь! Саске готов был и желал увидеть самую страшную ярость своего брата и вытерпеть даже рукоприкладство, но только не его ледяную невозмутимость. Наигранную, к слову. На крик можно ответить криком. На обвинение можно ответить встречным. На рукоприкладство — дать сдачи. Но что можно сделать сейчас? Итачи его связал по рукам и ногам! — Что ты мне объяснишь? Саске коротко облизнул губы. — Я не знал, что деньги пойдут на это. — Что? — Итачи приподнял брови. Движение его лица немного успокоило Саске и придало больше уверенности. — Что я тебе говорил с первого дня пребывания здесь? — Выслушай. Гаара обещал… — Что я тебе говорил с первого дня пребывания здесь? — Господь, да пойми… — Саске! Саске прикусил губу. — Не связываться с Гаарой, — тихо ответил он. Итачи холодно усмехнулся. — Да. Я говорил держаться от него подальше. Просил не один раз. Что тебе было непонятно? Нашёл, с кем поделиться своей глупой ненавистью? Саске вдруг вспыхнул и яростно скомкал газету, сверкнув глазами, полными злости. — Да что ты заладил! Что ты хочешь от меня, в конце концов? Я же ясно тебе сказал, что не знал, что так выйдет, не знал, чёрт побери! Он предложил мне реальную помощь, взамен попросил занять деньги, причём не для себя, а в качестве моего личного вклада в дело. Да я даже не спросил, зачем ему они, я и подумать не мог, пойми! Что мне было делать? Прятать голову в песок при каждом звуке шагов Гаары, потому что заботливый братец привык бежать от всех проблем? Я не тот, кто боится и избегает трудностей. Я — не ты! Лицо Итачи дрогнуло. — Это и есть твоё объяснение? Детский лепет. Ты похож на младенца, Саске. На наивного, только что родившегося на свет младенца, которого ничего не стоит обвести вокруг пальца. Я думал, что тебя что-то научит в этой жизни, но нет, тебя ничто не научит. И я не жалею тебя и в этот раз не стану защищать. Ты заслужил это. Люди хотят своими рукам разорвать тебя, а заодно и меня, как твоего заботливого братца. Доволен успехом? Саске задохнулся от возмущения, краска прилила к его щекам. — Тебя? При чём здесь ты? Я не знал… — Прекрати нести чушь! — резко оборвал брата Итачи. Глубоко вздохнув, он отошёл от стола и налил себе воды. В горле чудовищно пересохло, Итачи едва хватало выдержки и разума, чтобы оставаться способным держать себя в руках. Вытерев губы тыльной стороной ладони, он спокойно и тихо продолжил: — Даже если ты и говоришь правду, то знай ты, для чего нужны эти деньги Гааре, ты всё равно бы их отдал. Ты это понимаешь. Не отрицай. Ты полон ненависти. Ты давишься ненавистью к миру. Саске молчал. Раздавалось только его чуть слышное, горячее дыхание. Он злился не меньше своего старшего брата, хотя в таком положении должен был прикусить свой язык. Итачи ослабил галстук и повернулся к младшему брату. Тот сверлил его пристальным взглядом исподлобья. Ситуация становилась всё более забавной, если бы не чудовищное желание размазать Саске по стенке. Чтобы проучить, чтобы раз и навсегда вдолбить в его голову старую как мир сказку о том, что хорошо и плохо. — Вот, что мне ещё безумно интересно. Откуда ты взял эти деньги? До августа ещё две недели. — Мне помог один человек. Итачи догадывался, но всё же спросил: — Кто? — Профессор Орочимару, — с хрипотцой выдавил Саске. Он внимательно и напряжённо следил за братом, готовый обороняться и нападать, если потребуется. Он несколько остыл от запала ярости и теперь думал о том, что должен всё объяснить по мере возможного, правда, Итачи вряд ли будет способен его благосклонно воспринимать ещё несколько дней. В лучшем случае. Да что же это такое! — Какое счастье, что у тебя столько благодетелей. Один лучше другого. Ты дочитал до конца? — сухо поинтересовался Итачи. Саске покачал головой. — Читай. А потом назови мне имя человека, который всеми возможными и невозможными силами готов оправдать тебя и закрыть своей грудью. Саске снова нахмурился и нехотя развернул газету. Итачи откровенно не помнил, был ли он когда-либо настолько зол, как сейчас. Это даже была скорее не злость, а колючая, болезненная досада на себя и на брата. Только спустя столько лет он понял, что слишком многое взял на себя и именно из-за этого не смог уберечь Саске от роковой ошибки. Если бы Итачи с самого начала дал ему понять, что с ним можно делиться всем, то такого бы никогда не произошло. Но ни жалость, ни любовь — ничто уже не могло умерить сейчас пыл Итачи. Если не сейчас, то никогда. А, впрочем, лучше поздно, чем никогда тоже не подойдет. У них с братом уже нет будущего. Всё кончено. Либо их убьют в толпе народа, либо примут другие меры. Голова Итачи раскалывалась, ему хотелось курить до тех пор, пока его не вытошнит. Только лишь избавиться от всего этого кошмара. — Узумаки Наруто? — с отрешённым изумлением воскликнул Саске, словно не вникая в суть. А потом повторил, но уже с осмыслением в низком голосе: — Наруто? Наруто! Эта безмозглая соломенная башка? — смял газету и кинул комок бумаги через всю комнату. — Что это значит, чёрт побери! — Чего только ни бывает в жизни, Саске. Ты даже не представляешь себе, на что она способна, как она может измениться. Наруто теперь не всеми презираемая сирота, а ты не всеми любимый наследник Учиха. Наруто — человек, который объединил всех своей искренней добротой и желанием уничтожить ненависть мира, — сказал Итачи. — А ты — человек, которого этот самый мир видит воплощением ненависти и зла. Наруто защищает тебя, хотя ты этого не достоин. Ты ничего не достоин: ни денег, ни защиты, ни самой маломальской капли уважения и любви ни от Наруто, ни от меня. — Он идиот, он всегда был полным идиотом! — прохрипел сквозь зубы Саске, срываясь в конце на крик. Он едва сдержался, чтобы не ударить рукой по столу. Итачи скрестил руки на груди. — Разумеется, только ты у нас самый умный. Ты так и не понял того, что понял Наруто: чтобы стать настоящим Каге, надо заслужить любовь и уважение людей. Итачи бессильно покачал головой: — Ради чего я тебя вырастил? Саске молчал. Он боялся посмотреть брату в глаза, он знал, что увидит там, и ему было до безумия страшно встретиться с холодным, стеклянным, полным непонятного чувства взглядом. Сердце гулко стучало, почти до дрожи сильно, закладывая уши. Горло охватил спазм. — Ради чего я тебя вырастил? — снова спросил Итачи, но уже более спокойно. Однако чем спокойнее был брат, тем сильнее это пугало. Страшно было в эту минуту представить, что творилось в голове Итачи. — Саске? — настойчиво, но как будто мягко. Саске не выдержал. Одна из тонких струн, напряжённых до боли сильно, лопнула, и младший вложил всё, что испытывал, в громкое, жёсткое и чёткое: — Мне плевать. Лицо Итачи в секунду изменилось, губы сжались. В следующий момент он поднял руку и сильно, наотмашь поставил своему брату громкую пощёчину. Саске охнул и схватился за горящую щёку, отступив от неожиданности на шаг назад. Остановившимся взглядом, он как напуганный, сбитый с толку ребёнок снизу вверх посмотрел на брата. — Итачи? — тихо прошептал он. Короткое, мягкое на звучание и произношение имя далось с дьявольским трудом. Итачи опустил руку, лицо его было перекошено от ярости, губы подрагивали. — Ради чего я тебя вырастил? Ради чего я отдал свою единственную жизнь и чужие жизни? — ещё раз повторил он иссякшим, бесцветным голосом. В этот момент Саске стало вдруг по-настоящему, нестерпимо больно. Он готов был сейчас же всё объяснить и даже попросить прощения, только бы — ради всех святых! — разбить маску безразличия и пустой голос. Пусть накричит. Саске выдержит всё. Но не спокойное лицо Итачи. Не этот проклятый вопрос. — Брат, — снова позвал Саске, наконец, убирая руку от покрасневшей щеки, на которой красовался багровый отпечаток чужой ладони. — Почему ты так ненавидишь этих людей? Почему ты их всех так ненавидишь, за что? — продолжил Итачи. Он обречённо покачал головой и ухмыльнулся. — Разумеется. Глупый вопрос, понимаю. Это из-за нашей семьи. А ты знаешь, кто по-настоящему виноват, кто рассказал Каге о том, что планирует наш отец? Я. Лицо Саске вытянулось. Он не сразу нашёлся, что сказать. Он не понимал, что должен сказать и как ему понять то, что произнёс сейчас Итачи. Поэтому Саске промолчал, красноречиво выражая всё выражением своих глаз и лица. — Это была тайна, в которую были посвящены лишь самые надежные люди. Никто со стороны не знал о том, что планирует наш отец. Были только предположения. Меня всегда держали в курсе дела как наследника. Я рассказал обо всём Хатаке Какаши и попросил его о том, чтобы он предупредил Совет пяти Каге. Если бы я этого не сделал, никто бы ничего не узнал, и наш отец совершил бы переворот, — Итачи убрал со лба брата растрепавшийся локон волос. Саске не шевелился, застыв как вкопанный под неожиданной, родной и хорошо знакомой лаской. — Значит, то, что говорил о Какаши Гаара, правда? Я… я не понимаю. Почему? Как ты посмел? Как ты посмел их предать? Ты говоришь мне о какой-то ненависти, а сам же… сам же проклятый трус и предатель! Теперь понятно каждое твоё слово и действие! Всё из-за тебя! — взорвался Саске и отбросил от себя руку брата. — Я думал, что ты… Я думал, что ты несчастное существо. Но это ты, ты во всем виноват, и я не должен был ради тебя шевелить и пальцем, Итачи! Ты заслужил позора и нищеты, ты, а не я! Ты — двуличный подлец. Итачи покачал головой. — Говори, что хочешь. Я предал, но спас множество жизней. Отец никогда не принёс бы счастья людям. Он желал поднять влияние нашей семьи, а так же тех, кто его поддерживал. Я знал, что всё станет намного хуже. Всё равно бы ничего не получилось, и мы не спаслись бы. Да, не изменить того, что из-за меня погибли родители, из-за меня мы оказались на улице, из-за меня всё то, что происходит сейчас, и я ненавижу себя за это. Это моя вина. Что, ненавидишь меня? — Итачи криво улыбнулся, недобро, холодно, страшно. — Может быть, отравишь теперь меня? Или как ты еще расплачиваешься, мстишь, а? Саске покачал головой, хмуря лоб. Его бескровные губы чуть подрагивали. — Что ты вообще несёшь? Итачи, я… Тот махнул рукой, не желая ничего слушать. Забрал со стола портсигар и какие-то документы. Саске безмолвно наблюдал за каждым его действием, пока не выдохнул: — Не смей уходить. — Мне не о чем с тобой говорить, — холодно отрезал Итачи. — Делай, что хочешь. С тобой мне обсуждать больше нечего. — Как это нечего? — вспылил Саске. — Ты говоришь мне такие вещи, а потом уходишь! Ты даже не хочешь ответить на всю грязь, что я вылил на тебя? Какого чёрта ты постоянно бежишь от меня? — Я сказал, — в голосе Итачи впервые за весь разговор прозвучала настоящая угроза, — что не желаю слушать твой безрассудный детский лепет. Забрав вещи, он вышел из гостиной, на его пороге сталкиваясь с взлохмаченным, как никогда живым Гаарой. Не сказав ему ни слова, Итачи ушёл. Гаара так же не обратил на него никакого внимания, будто бы брат Саске был для него невидимым. Несмотря на то, что на лицо легла тень странного, неестественного волнения, глаза были по-прежнему пугающе пусты, с головой выдавая то, что на самом деле, глубоко в душе Гааре было плевать на то, что над ним нависло. — Слышали, что произошло? — ломким, низким голосом спросил он. Саске промолчал, стиснув зубы. Он только что перевёл дух после ухода Итачи и наконец-то впервые за всё время сглотнул, обжигая пересохшее горло. Невозмутимое лицо Гаары исказилось в пренебрежительном выражении, когда он понял, что Учиха не собирается ему отвечать. Он тихо фыркнул и отвернулся. Всё, хватит терпеть это дерьмо. Саске сжал кулак и преодолел расстояние, разделяющее его с Собаку, в два шага, прежде чем размахнулся и из всей силы ударил того в лицо. Хватит терпеть, хватит! Гаара, не ожидавший этого, пошатнулся, упал на столик, неуклюже схватился пальцами за его поверхность, не удержался и рухнул на пол вместе с ним и полетевшим вниз подносом с хрустальным графином и водой. Гостиная наполнилась страшным грохотом. Гаара не спешил вставать, зажимая окровавленной рукой разбитый нос. Саске не стало легче. О, нет, легче не станет уже никогда! Саске это разозлило во сто крат больше, и он точно бы избил мерзавца до смерти, но громкий, пронзительный крик Сакуры, в ужасе застывшей на пороге, остановил его: — Господин Саске! — она дёрнулась было к нему, но так и не смогла сделать ни шагу. Харуно прикрыла лицо руками, широко распахнутые зелёные глаза наполнились слезами неподдельного страха. Саске повернул голову. — Выйди, — ровным голосом приказал он. Сакура сглотнула, но не пошевелилась. — Позвольте мне убраться, вы можете пораниться, и господин Гаара… — Выйди, — снова повторил Саске. Его голос неприятно дребезжал, и Харуно неохотно отступила назад, за дверь, плотно закрывая её побледневшими пальцами точно одеревеневших рук. Гаара глухо закашлялся, сморщил лицо и сел на полу, рывком закидывая голову назад. Кровь из носа размазалась по его губам и подбородку, он тяжело дышал и шмыгал скопившейся влагой. Гаара опёрся одной рукой о пол, но тут же прошипел и отдёрнул ладонь: в палец впился маленький осколок разбитого графина. Саске был в бешенстве и не скрывал того. Он редко позволял себе решать проблемы кулаками, разве что в детстве на улице ему приходилось и обороняться, и отнимать своё. Саске дрался мастерски и чаще всего оставался победителем. Но сдерживаться сейчас просто грешно. Сам отец Хидан из главного собора благословил бы на это, недобро усмехнулся про себя Саске. — Ты сказал, что мои деньги не пойдут на то, на что они пошли, — выговорил он каждое слово. Губы Гаары криво расползлись. — Это говорили вы, я ничего не обещал, — из-за того, что его нос был зажат рукой, голос выходил ужасно глупым. Лицо Саске перекосилось. Нога ударила Гаару под ребро, и он снова захрипел, складываясь пополам и утыкаясь лбом в пол. О, Саске мог бы продолжать делать это вечно, но всё же он остановился. Тошнота подкатила к его судорожно сжавшемуся горлу, когда он наконец-то ощутил металлический запах крови, и ему стало чудовищно противно. Саске с отвращением взглянул на сложенного пополам Гаару и решил, что марать руки о такую дрянь недостойно его. Саске впервые за всё сумасшедшее утро понял чувства Итачи: он сам вдруг ясно и чётко осознал, что для него всё кончено. Для его мечты, желания, цели, старшего брата — всё кончено. Всё было так хорошо, жизнь удавалась, но из-за этого ублюдка, харкающего сейчас кровью, всё пошло прахом. Небеса, что за несправедливость! Почему Итачи всегда прав? Что за способность знать будущее, что за проницательность? Саске чувствовал себя униженным. Гордость, что он так ревностно лечил и оберегал, снова втоптали в грязь с фамилией. Неважно, что незаслуженно и что Саске не был виновен, его вина была в одном — он не слушал Итачи, пренебрегал его драгоценными советами и был слишком опрометчив, самоуверен, а теперь кто послушает его? Никто. Никто не будет оправдывать его поступки, никому это не нужно. Люди не желают разбираться. Их проклятую природу всегда утомляли поиски истины, более того — они боятся истины с первого вздоха в этой жизни. Они сделают козлом отпущения того, на кого проще указать пальцем, и обвинят во всём, что только можно представить. Саске теперь ясно, трезво понимал, что его жизнь, как и жизнь непричастного — отчасти непричастного — к происходящему брата, сломана. Что делать — неизвестно. Боже, что в этой жизни вообще известно? Неужели сложить руки и ждать, пока на голову наденут терновый венец? Как бы это ни было горько признавать, но Саске проиграл. Его полёт прервался, и он упал в острые шипы, пробившие крылья. Теперь ему уже никогда не взлететь. Слово «никогда» звучит на языке с горьким привкусом. Осталось пойти к Итачи, попытаться сменить его гнев на милость и рядом с ним дожидаться часа, когда короткие стуки в дверь поставят жирную точку на жизни, что вопреки стольким трудностям, чужим судьбам и мучениям создал для себя и своего родного брата Саске. Гаара встал на ноги, пошатываясь. — Что будешь делать, скотина? Тебя вздёрнут как шелудивого пса на первом дереве, если выйдешь на улицу. Если бы ты знал, с каким удовольствием я посмотрел бы на это, если бы только меня не повесили с тобой на одном суку, — прохрипел Саске. Гаара смотрел прямо. — Так что? — Я уеду. Сегодня же ночью. За границей меня ждет поддержка. Многие из влиятельных людей в течение суток покинут страну, я вам советую то же самое. — Ты совсем идиот? — рявкнул Саске. — Как? Из нашего района невозможно выйти, ты соображаешь, что там творится! Сюда скоро приедут военные! — Мне всё равно, — повысил голос Гаара. — Просите помощи у профессора Орочимару. Но если вы до завтра не уберётесь, может ставить на своей жизни крест. Я знаю, Саске, что вы не опустите руки так просто. Неужели этот позор и будет ценой вашего существования? Нет, вы не сложите рук, пока не докажете её. — Оставь меня немедленно, — выдавил Саске. Дважды просить не пришлось. Гаара ненавидяще сверкнул глазами и ушёл, оставив Учиху одного. Тому показалось, что в глазах Гаары промелькнуло выражение, сходное с блеском издевки и холодной усмешки. Скорее всего, не показалось. Он же любит заставлять других страдать. Интересно, сколько оргазмов от этого он получил за сегодняшний день? Саске быстро заходил по гостиной. Проклятый Гаара знал, на какое место надавить, и он тысячу раз прав, Учиха Саске не тот, кто позволит просто так, несправедливо втоптать в грязь своё имя. Ещё ничего не кончено, он должен ради себя и ради Итачи что-то предпринять. Саске обещал своему брату, что обеспечит ему спокойную жизнь в полном достатке, так оно и будет. Ничто не изменит этого решения. Даже правда об Итачи и их несчастной семье. Не успел Саске открыть дверь, за которой скрылась Харуно, как щёлкнул замок, и Сакура, судя по всему всё это время стоявшая у створок, потеряв страх и самообладание, со слезами на глазах кинулась на грудь Учихи, вцепившись в его одежду пальцами. Саске от неожиданности остолбенел, но отрывать девушку, беззвучно рыдавшую в его рубашку, не стал. Сакура прижалась к нему, уткнулась красным от слёз лицом в твёрдую грудь и сильнее сжала руками чужую одежду. Беззвучные рыдания перешли в смущённые всхлипы и невнятный шёпот. Лишь когда Сакура немного успокоилась, Саске отодвинул её от себя. — Господин Саске, я знаю, что вы ни в чём не виновны. Скажите, чем я могу вам помочь, я готова на всё, что вы прикажите сделать, — сбивчиво прошептала она. Учиха нахмурился. — Сакура, скажи, вещи Темари ещё в доме? Девушка кивнула, не пытаясь понять, зачем её об этом спрашивают. — Да, — подтвердила она. Порылась в кармане на груди и достала небольшой ключ. — Это от комнаты покойной госпожи. Саске взял ключ из рук Харуно и снова посмотрел в её полные немой преданности зелёные глаза. — Не плачь, Сакура. Пойдём, мне будет нужна твоя помощь. Сакура твёрдо кивнула, смахивая с ресниц застывшие слёзы. *** Происходящее заставляло задуматься: чем страшна участь вдовы? Горькой утратой ли или же ужасным тёмным одеянием траура? Саске склонялся ко второму, и у него были веские доводы на этот счет. Он едва дышал под плотным слоем чёрного длинного платья, которое с трудом нашёл с помощью верной Сакуры в огромных гардеробах покойной Темари. Рукава с кружевами были длинны и закрывали половину кисти в серой перчатке. Пышная юбка волочилась по тротуару и путалась под ногами. Саске заколол свои волосы в небольшой, коротенький хвостик на затылке — он был таким смешным и милым, что Сакура невольно усмехнулась, — и покрыл голову большой, чёрной шляпой с широкими полями и густой вуалью, полностью скрывающей за своей сеткой бледное мужское лицо. Саске проклинал лето, синее небо, расплавленные на горизонте облака, жару, пыль, солнце и обстоятельства, принудившие его к этому шагу. Однако тогда, когда он полностью облачился в костюм и взглянул в большое зеркало, чтобы увидеть, во что превратило его женское платье, Саске с удивлением понял, что его мужская фигура — изящная, совершенная, но по-мужски крепкая — полностью потеряла свои очертания в чёрных складках ткани. Саске смотрел на себя, но видел высокую незнакомку, вдову, безумно скорбящую о потере. Он был похож на саму смерть, он привлекал внимание и отвращал от себя взгляды. Он был страшной, но притягательной загадкой. Словом — воплощением чистой скорби. Саске тщательно выбирал дорогу и пытался идти тенистыми, пустыми улочками, далёкими от скопления людей, но те немногие прохожие, которых он встречал на своём пути, невольно, со странным выражением трепета, словно нарушали страшное табу, смотрели на него, идущего быстрым, неженским шагом в длинном чёрном платье с широкими рукавами и с покрытой шляпой головой. Саске было нестерпимо жарко и неудобно, даже стыдно, но его успокаивало одно — лица не было видно. Сперва он желал взять другое платье — длинное, элегантное, тёмно-синее, из тонкого шёлка, но Сакура подсказала это и не ошиблась: образ вдовы в одежде, так и веющей смертью, притягивал взгляды и этим же отталкивал людей. Но откуда только у всегда модной и элегантной Темари взялось старое, мрачное платье, которое было бы впору лишь женщине преклонного возраста, старухе с беспросветной жизнью? Саске не мог больше выносить этой пытки. Он то и дело путался в тяжёлых складках подола, от чёрного кружева вуали рябило в глазах, и разглядеть дорогу сквозь неё казалось невозможным. Под плотной тканью и палящим обеденным солнцем кожа неприятно потела, прела; голова кружилась, виски сдавило, от духоты и невозможности вдохнуть полной грудью — и как женщины выносят эти отвратительные узкие платья, корсеты, издевательские туфли? — от невозможности вдохнуть начинали плясать белые мошки в глазах и плыть круги. Саске хотел одного: раз и навсегда забыть момент своей жизни, когда шёл до мрачного, уединённого дома Орочимару. Ему едва хватило сил постучать кольцом по массивной, высокой двери, спасаясь в тени крыльца. Саске опёрся плечом о холодный облицовочный мрамор: он едва стоял на ногах от жары. Когда из-за двери осторожно выглянула хорошенькая служанка, она в испуге замерла, впиваясь взглядом в мрачную и высокую фигуры вдовы. — Пожалуйста, передайте господину Орочимару, — попытался безрезультатно изменить свой голос Саске, доставая из узкой перчатки маленькую, сложенную записку. Служанка с подозрением во взгляде покосилась на вдову, но протянутую бумагу взяла и скрылась за железной решёткой, не проронив ни слова. Саске с раздражением снял с себя перчатки. Его щёки начинали пылать от стыда, когда он представлял, как будет смеяться Орочимару, когда увидит его в таком оригинальном наряде. Ждать не пришлось долго. Служанка вернулась быстро и распахнула перед Саске дверь, сняла замок с решетки, холодно и учтиво попросив: — Пожалуйста, госпожа, господин Орочимару ждёт вас у себя в кабинете, я провожу. — Не стоит, — с нетерпением отрезал Саске и рывком сдёрнул с себя проклятую шляпу. Девушка, увидев во вдове молодого мужчину, встала как вкопанная, приоткрыв рот. Всё-таки платье шуршало, хотя Сакура заверяла об обратном. Оно шуршало как проклятые одежды женщин. Саске распахнул дверь кабинета Орочимару и без стука вошёл. Тот, всё так же, как и всегда, сидел в своём глубоком, большом кресле и, когда Учиха беспардонно ворвался к нему, впился взглядом в тёмную фигуру напротив, с удивлением рассматривая её с ног до головы, а потом холодно и насмешливо улыбнулся. — Располагайтесь, леди Учиха Саске, я ждал, когда вы придёте ко мне, — с усмешкой кивнул Орочимару головой на кресло напротив. Саске, закипая изнутри, подавил в себе нарастающую ярость и спокойно сел, вздёрнув подбородок — сама гордость, сама уверенность, сама ненависть. Невозмутимый, надменный вид Учихи ещё больше позабавил Орочимару, и он не удержался: — Вам идёт. Мускулы на лице Саске единожды дрогнули. — Я пришёл к вам по делу, — требовательно сказал он, проигнорировав все провокации. — Я знаю, что вам нужно. Только я могу вам помочь и помогу, — Орочимару откинулся в кресле. В тени от штор его черты лица приобретали странный, зловещий оттенок. В этот момент приходило полное осознание того, что этот тип на самом деле не такой, каким кажется, а намного отвратительнее, опаснее, хуже, и его жёлтые, словно светящиеся змеиные глаза — глаза опытного человека, видевшего многие страшные вещи и делавшего эти страшные вещи. Саске смахнул резким движением руки пот со лба, волосы на затылке взмокли. Эти змеиные зрачки напротив были ненавидимы и презираемы им более всего на свете. — Я и мой старший брат должны сегодня ночью уехать из столицы. Как угодно, я готов на все варианты. — Но Итачи же не разделяет с вами ваше желание, мой милый Саске. Не так ли? Тот нахмурился. Откуда… откуда он знает! — Это неважно. Я сказал, что мне надо. Что надо вам, чтобы помочь мне? Орочимару встал с кресла, его бесформенная одежда неприятно хрустела при каждом движении. Он вышел из тени штор на солнечный свет. Лучи осветили его мертвецки бледную кожу и чёрные, блестящие волосы. Интересно, он их моет или дает вылизывать своим змеям? Орочимару встал около пыльного окна и постучал по его стеклу, пытаясь спугнуть муху, севшую по другую сторону. Та не улетела и продолжила нагло потирать задние лапки. Орочимару скрестил руки на худой, впалой груди и повернулся к Саске. Кончик языка скользнул по дрогнувшим в широкой, неприятной улыбке губам. — В вашей ситуации бесполезно бежать. Либо вас в итоге перехватят люди, либо власти, в любом случае получится паршиво. Я ничего не могу сделать для вас. Вам может помочь только лишь одно. — Что? — по-прежнему спокойно поинтересовался Саске. В его глаза плясал блик света улицы, и они словно алели, угрожающе пылая. — Смерть. Саске сжал кулаки. Дыхание спёрло. — В смысле? — В прямом, — Орочимару внимательно посмотрел на Саске. — Как следует подумайте: если вы сбежите, то вас всё равно будут преследовать и искать. Единственный выход, чтобы о вас забыли, — смерть. Саске побледнел, и впервые за всё это время ему стало холодно. Он долгим взглядом пронизывал Орочимару, словно не понимая, шутка ли это, и поэтому не знал, как правильнее отреагировать — рассмеяться ли или дать волю вспыхнувшей ярости. Саске сдвинул тонкие брови к переносице и неестественно выпрямился в кресле, напрягся, но тут же заметил странную улыбку на губах Орочимару и так и не сказал то, что хотел. Осознание пришло в эту же секунду. Саске нахмурился ещё больше, лицо его потемнело, а потом посерело. Он сцепил побелевшие пальцы и оперся руками о колени так, что ладони закрыли нижнюю часть его лица. Ледяной взгляд прощупывал Орочимару. — Я понял. Допустим, — Саске встал с кресла, платье зашуршало — он уже и забыл о его существовании, — допустим, я инсценирую свою смерть. Но я не смогу заставить Итачи это сделать. — Итачи на самом деле всегда был проблемным мальчиком, не так ли? — сипло рассмеялся Орочимару. — Даже вы на самом деле не приставляете, на что он может быть способен. Итачи умён, расчётлив и хитёр, и он не лезет напролом, как вы. Орочимару прикрыл глаза. — Но я всегда знал, что вы превзойдёте его, мой милый Саске, и превратите в ничто перед собой. На самом деле, он не такой уж идеальный и не такой гений, каким хочет выглядеть, правда? Знаете, почему он всегда говорит так витиевато, пускает пыль в глаза? Потому что его слова всегда пусты, за ними нет ничего… — Мне всё равно, как вы относитесь к Итачи. Я спросил, как мне заставить его инсценировать свою смерть? — нетерпеливо оборвал Орочимару Саске. Брата оскорбили на его глазах, но одновременно с этим обвинение в адрес Итачи выглядело правдивым. А от того болезненно горьким. Орочимару покачал головой. — Зачем заставлять, людей не надо заставлять. Их надо подтолкнуть к тому, чтобы они сами что-то сделали. Всё намного проще. Я дам вам пилюлю, которую создал сам. Я назвал ее Джуин. Когда вы примете её с водой, то умрете: у вас не будет сердцебиения, реакции зрачков на свет, дыхание останется очень слабым, можно сказать, его не будет — вы впадёте в сон. Остальное оставьте на мои поруки. Бумаги с подробнейшим описанием вашего вскрытия и причины смерти, а так же похороны будут на моей ответственности. Губы Саске дрогнули. — То есть, вы захороните нас с братом? Орочимару рассмеялся, дребезжащий смех вызвал у Учихи неприятный порыв встать и покинуть это место раз и навсегда. Господи, во что он ввязался! На этот раз точно надо уходить! — Разумеется, Саске, вас с Итачи в гробах засыплют землёй. Саске скрестил руки на груди и начал медленно ходить по комнате. Ужас, который ледяным дыханием заглянул ему в душу, пробирал до самых костей и шевелил волосы на затылке, едва Учиха представлял все то, что ему рассказал Орочимару. Он будет лежать в саване в гробу, он будет пахнуть им и сырой, свежевырытой землёй, на него сверху буду падать тяжёлые комья и стучать по деревянной крышке, а сверху вкопают могильный камень. И всё это время он будет живым! Похолодевшие пальцы коснулись лба, и Саске поморщился: холодный пот. Когда в этой жизни ему было настолько жутко, как сейчас? Сердце колотилось так, что кровь с шумом стучала в висках и ушах, отзываясь нарастающей головной болью и болезненным, слабым головокружением. Саске невольно поёжился: в чёрном платье ему уже давно не было жарко. Ещё бы, похоронить тебя заживо предлагают далеко не каждый день. — Сколько мы будем лежать… там? Орочимару сел в своё кресло и скрестил руки на груди. — Неделю или две. Потом проснётесь. К этому моменту всё успокоится, и я подниму ваши тела. — А если мы проснёмся раньше того, как вы откопаете нас? — плечи Саске неестественно напряглись. Орочимару прищурился, внимательно и даже чуть лениво взглянул на Учиху из-под ресниц. — Это жизнь. Такие случаи были. Ничего не гарантирую. Саске невольно отпрянул назад, из его губ вырвался страшный смешок. — Жизнь, значит? А больше похоже на трагедию Шекспира. Я не пойду на это, — повысил он голос и покачал головой. Рот то и дело кривился в неприятной, сдавленной улыбке. Саске сжал кулак и ударил им по столу: — Вы в своём уме? А если я погибну, если погибнет Итачи! Орочимару в свою очередь склонил голову набок. — У вас нет выбора, мой дорогой Саске, — прошипел он, растягивая имя Учихи почти в сладостный звук. Почти в стон. — Только я могу вам помочь, и только я могу вам дать то, что вы желаете более всего — будущее и силу. Вы можете уйти сейчас. Но вы всё равно будете искать меня, придёте и согласитесь, я знаю, это лишь дело времени. Саске сжал губы, с презрением смерил Орочимару взглядом, раздраженно цокнул сквозь зубы и отвернулся. Он чувствовал себя почти оскорблённым таким абсурдным, отвратительным предложением. Кто на такое пойдёт в здравом уме? Кто добровольно позволит усыпить себя — и усыпить ли? — и закопать в гробу под землёй? Что за абсурд! Саске не может подвергать Итачи такому, он не может даже представить то, что будет, если… Боже! Это даже страшно произнести! Что будет, если он проснётся там, в саване, под крышкой заколоченного гроба! Саске тряхнул головой, с ужасом гоня от себя отвратительные, ужасные мысли. Но они не хотели уходить, они сбегались и скребли горло, копошились в голове и отражались немым страхом в глазах и холодом в кончиках пальцев. А времени взвешивать все за и против не было, решать приходилось сию минуту — уйти или рискнуть, уничтожить всё или спастись, проиграть или выиграть, упасть или снова взлететь. А ещё есть другое, самое главное — Итачи. Орочимару прав. Не такой уж он идеальный и гениальный. И абсолютно не ценит те жертвы и чувства, которые приносит и испытывает его младший брат. Саске снова повернулся к Орочимару, в нетерпении ожидавшему окончательного решения. — Допустим, всё пройдет успешно. Что дальше? — Я уезжаю из страны, потому что не собираюсь видеть на вашем месте бездаря Узумаки Наруто, любимчика принцессы Цунаде. Я перевезу вас за границу и оставлю в одном тихом местечке. У вас с Итачи будут новые документы, а выбор останется за вами. Вы можете начать новую жизнь с новыми именами, можете разыскать меня и снова попытаться подняться на ноги и достичь своих желаний. Саске задумался. — Где гарантии того, что вы не предадите меня? — Я в вас заинтересован. — Что вам будет нужно взамен? — Некоторые ценные бумаги, которые хранит у себя Собаку Гаара. Вам понадобятся кое-какие деньги. — У меня кое-что осталось. — Этого хватит. Но часть уйдет Какудзу, остальное — вам на существование после побега. Так что? — глаза Орочимару дрогнули, зрачки сузились. Ещё чуть-чуть и он зашипит, обвиваясь вокруг Саске толстым кольцом горячего змеиного тела. Учиха не смог сдержать усмешки. Он смотрел гордо, надменно, холодно и настолько самоуверенно, что Орочимару невольно приподнял в удивлении брови: что за великолепный мальчишка. — Я согласен, — принял решение Саске. Глаза Орочимару вспыхнули странным, лихорадочным, возбуждённым огнём. Он приподнялся в кресле и невольно облизнул бледные губы. Его ещё никто в этой жизни не восхищал так, как этот мальчик с вызывающими, уверенными глазами. Даже Итачи на его фоне был тенью. — Отлично, восхитительно, — прохрипел он. — Осталось решить некоторые детали, и я дам вам Джуин. Саске кивнул. Если это поможет ему снова взлететь и защитит Итачи, то он готов был рискнуть всем, что у него было. Цель оправдывает средства, а другой дороги просто не существует. По-иному разве выживешь? *** Вечером родовое поместье Собаку было взято под стражу. Когда всё было приготовлено, Саске напоследок встал у большого окна в библиотеке. Густой сад всё так же цвёл, даже пышнее, чем раньше; ночь покрыла его закрытые нежные цветы полупрозрачным покрывалом серой дымки. Синие тени заполнили каждый уголок по-прежнему тихого, обособленно мирка. Сад казался как никогда сказочным, живым, волшебным, наполненным магией. Но на самом деле он оставался по-прежнему немой картинкой за стеклом большого окна, и сколько ни смотри в темноту тёмно-зелёных, сплетённых листьев и нежных цветов, никогда не почувствуешь ни их запаха, ни дуновения холодного ветра, ни прохладу выпадающей за ночь росы. Саске взял со стола металлический поднос и медленно пошёл наверх. На него это навевало неприятные воспоминания о ночи смерти Темари. Его сердце то и дело замирало в ожидании предстоящего, но в целом Саске был спокоен и сосредоточен. На протяжении дня он всё тщательно взвешивал, поэтому его решение было принято трезвым рассудком и от этого казалось правильным. Итачи весь день, как сказала Сакура, не выходил из своей комнаты — не обедал, не просил чего-либо. Харуно к нему заходила, всё было в порядке — Итачи курил и работал, с Сакурой был мягок. Саске, переложив поднос на одну из рук, с замершим на секунду сердцем постучал по двери, но в ответ услышал глухую тишину. После повторного стука и игнорирования с противоположной стороны, Саске решился и дёрнул ручку, с удивлением понимая, что комната Итачи не заперта. Сглотнув, он распахнул дверь и тут же прищурился на мягкий свет лампы. На секунду встал в проходе, поморгал и вошёл. Итачи сидел одетым в кресле и читал книгу — впрочем, чем ещё он мог заниматься? Он выглядел как обычно спокойным, стало быть, день, проведённый в комнате, он тоже не тратил зря. Итачи, услышав шаги Саске, поднял взгляд от своей книги и снова опустил его вниз. Всё понятно. Разговаривать он не хотел. Такое бывало редко, и Саске понимал, что Итачи действительно серьёзен и не собирается забыть всё просто так. Не в этот раз, увы. Саске некоторое время в нерешительности стоял на пороге, переминаясь с ноги на ногу: стоя как вкопанный с дурацким подносом на вытянутых руках, он чувствовал себя шутом или девчонкой, что для него не представляло разницы. Он заранее продумал весь разговор, но подойти к брату и заговорить было невозможным, было выше сил: Саске пригвождало к месту скверное расположение духа Итачи. Тот же продолжал игнорировать младшего брата. Это одновременно злило и пугало. Наконец, Итачи надоело затяжное молчание и атмосфера, давившая на плечи неподъёмным грузом. Он закрыл книгу и отложил её на стол, повернулся к Саске и заметил, как по бледному лицу того пробежала тень напряжения. — Что ты хотел? — голос Итачи, почему-то мягкий, но с холодными нотками, вернул Саске в реальность и вывел из оцепенения. Он стиснул зубы, крепче обхватил руками поднос с чайником и двумя фарфоровыми чашками и подошёл к брату, опуская свою ношу на письменный стол рядом с книгой. Её Саске когда-то тоже читал. Когда-то давно, наверное, ещё у Какаши. Итачи всё это время не сводил глаз с младшего брата, его взгляд буквально завязывал язык узлом и сдавливал и без того пересохшее от волнения горло. Саске глухо прокашлялся в кулак. — Ты… — голос вышел слишком тихим и хриплым, Итачи нахмурился, словно не разобрал слова. Саске насилу поборол волнение, он изо всех сил старался избегать смотреть в глаза брата. — Ты не выходил отсюда весь день и ничего не ел, не пил. Я принёс чай. Ты же голоден? Итачи перевел взгляд на сервиз с таким выражением лица, словно только что заметил наличие чайника и двух чашек. Или же как будто их только что наколдовали. Саске молча начал разливать всё ещё горячий липовый чай, судорожно понимая, что говорит и делает не совсем то, что надо — где его самоконтроль? Итачи сосредоточенно наблюдал за действиями своего младшего брата. Он понимал, что тот так и не сказал того, что хотел. И вряд ли скажет. Чай расплескался, капли попали на обложку книги. Саске закусил губу. Он готов был разбить пузатый чайник о стенку. Кое-как справившись с задачей, он поднял горячую чашку с чаем и протянул её Итачи, вдруг вспоминая, что даже не поинтересовался, будет ли брат пить. Да и возьмёт ли он чашку! Но Итачи взял её без ожидаемого недоверия, так просто, спокойно, обыденно, что Саске не выдержал и поднял свой мрачный, полный опаски взгляд на брата. Итачи смотрел просто, без злости, без той самой ненависти, что была утром. Он обеими ладонями держал чашку, грел руки, ожидая чего-то. Саске вдруг успокоился и полностью расслабился: он ошибся, брат не злился. Он давал попытку на оправдание и объяснение и ждал, когда младший воспользуется ей. Саске только сильнее стиснул зубы, чувствуя, как в горле встает ком и мешает говорить. Ему захотелось силой вырвать у Итачи проклятую чашку с отвратительным, загустевшим чаем. В пальцах неприятно закололо. Саске сделал маленький глоток из своей чашки, понимая, что если сейчас не соберёт в кулак волю, всё пойдет прахом. — Я хотел сказать, что не лгал сегодня. Я не знал, что всё так выйдет, я не хотел, чтобы всё так вышло, — сказал он, вытирая тыльной стороной ладони губы. Итачи скрестил ноги, величественно восседая в своём кресле. — Я это уже слышал, — произнёс он. Саске нахмурился. Ему вдруг стало обидно. — Ты мне не веришь? — Я всегда тебе верю. Но дело не в этом, а в том, что ты и, правда, не знал, глупый маленький брат. Саске молчал. Итачи опустил голову, внимательно посмотрел на гладкую, светло-жёлтую поверхность чая и поднес чашку к губам, делая большой глоток. Только после этого Саске почувствовал, что кровь наконец-то отливает от кончиков пальцев и пульс замедляется. Он выпил. Теперь обратного пути точно нет. Саске спокойно вздохнул, что не укрылось от глаз Итачи: во взгляде брата снова появилась уверенность, из его движений исчезли броские намеки на волнение. Итачи замер, поднося чашку к губам, но тут же опустил взгляд, сделал ещё один глоток и отставил остывающий чай. Вряд ли он к нему ещё притронется. Итачи почти выпил до дна. — Ты меня теперь ненавидишь? — спросил Саске. — Вовсе нет. Итачи прикрыл глаза со слабой улыбкой, когда увидел, что на лице брата проявляется недоверие, если даже не осуждение. — Я тебя не ненавижу. Ты меня расстроил и разозлил, даже оскорбил. Но разве я могу тебя возненавидеть? Моего глупого ребёнка? Тобой легко манипулировать, Саске, если знать, на какие точки надавить. А ты так необдуманно показываешь людям свои слабые места, сам не понимая того, что делаешь себя уязвимым. Пойми, наконец: не всё, что мы видим и понимаем, — правда. Ты всё принимаешь за чистую монету и совершенно не думаешь. Я, как твой старший брат, тоже должен был это понимать, но мне казалось, что ты не дашь так легко управлять собой, — Итачи вздохнул. — Я на самом деле слишком плохо знал тебя. Лицо Саске было бледно как полотно. — Ты меня тоже сегодня сильно разочаровал, братец. Наконец-то я увидел настоящего тебя. Саске немного помолчал и продолжил. — Какаши взял меня не по просьбе родителей. Из-за чувства вины передо мной? Итачи устало прикрыл глаза. Синие веки дрожали. — Не только поэтому. — Какая ещё причина? — Перед тем, как рассказать ему всё о заговоре нашей семьи, я его попросил об одолжении. Это я, а не наш отец попросил его позаботиться о тебе в случае опасности. Отец никогда бы такое не сделал. Итачи замолчал и сдвинул брови. — Но после того, что случилось, — продолжил он, — я решил, что единственное безопасное место для тебя — место рядом со мной. Это самая глупая ошибка в моей жизни. Я до сих пор жалею, что не доверился Какаши до конца. — Почему ты выдал нашего отца? — Саске проглотил тугой ком в горле и сжал кулаки, лицо посерело. Итачи повернул голову в сторону и поднял глаза к окну. На улице было совсем темно. В открытую створку рамы врывался слабый ветер и шевелил шторы. Запах душистого табака медленно вползал в комнату, стелился по полу, поднимался вверх и кружил голову. — Ты вряд ли это поймёшь и попросту осудишь меня, но я пойму это. Я не прошу понимания. Отец бы всё разрушил и никогда бы не принёс счастья людям: он просто не смог бы это сделать, он только всё усугубил бы. В первую очередь я хотел уберечь его от ошибки и спасти нашу семью от гибели. Когда бы всё раскрылось, нас бы просто выслали, и мы продолжили бы мирную жизнь. Ты бы изменил нашего отца, я верю в это. Смерть родителей была случайностью, я не хотел этого, я не думал, что это возможно. Я любил их. Я знаю, что я был этому виной, как и виной твоей сломанной жизни, поверь, меня это не осчастливило. Если бы я не решил взять всё на себя и поверил в Какаши, я бы отдал тебя ему ещё в тот же день, когда рассказал обо всём и попросил помощи. Прости, Саске. Саске стиснул кулаки. Грудь наполнило горячее, вязкое чувство злости и обиды. — Откуда ты знаешь, что всё было бы хуже? — вспылил он. — Откуда? Что ты тогда мог знать, а? Ты сам был ребёнком! Итачи сжал пальцами ручки кресла. Саске глубоко дышал, его лицо пылало от внезапной ярости. Он еле стоял на ногах. Хотя… от злости ли? — Отец был обречён на провал в любом случае, и не сделай я того, что сделал, мы оказались бы в такой же ситуации, что сейчас, и точно погибли бы. Я же сказал, ты не обязан это принимать или прощать меня, но это факт. — Я никогда не поверю… Саске замолчал, не договорив. Итачи внезапно побледнел и схватился рукой за ткань рубашки на груди, чуть нагибаясь вперёд; волосы опустились на посеревшее лицо. Он дышал так, словно не мог делать этого в полную силу, хотя и набирал воздух всей грудью. Внезапно похолодевшая рука коснулась такого же ледяного лба. Итачи болезненно поморщился, ощущая, как кружится голова, вспыхивают мушки в глазах и в животе собирается неприятный комок тошноты. Колючие мурашки скользнули по спине, кожа горела, а плечи затрясло от холода. Итачи распрямился и поднял голову. Взгляд тут же коснулся чашки с липовым чаем. Губы Итачи дрогнули, и он поднял в неверии раскрывшиеся глаза на брата, в секунду всё осознавая. Чёрт… побери, неужели? — У меня не было выхода, — сказал Саске. Он возвышался над братом и холодно смотрел на него. Итачи не узнавал в этом человеке своего ребёнка. — Яд? — только и смог прошептать он и, не дождавшись ответа, горько усмехнулся. А ведь когда-то он посмеялся над Шикамару, когда тот сказал, что его собственный младший брат убьёт его. Боже, он и правда его убил. Итачи посмотрел на Саске удивительно спокойно, без злости, без обиды. Он не желал ничего спрашивать. В том, что сейчас скончается от руки своего брата, он находил странное чувство удовлетворения и даже упокоения. Наверное, так не должно быть, и, наверное, истинный старший брат должен собрать последние силы в кулак и как следует ответить неблагодарному наглецу, гнусному убийце. Но Итачи всегда был плохим страшим братом и до конца должен оставаться им, а потому он молчал и странно улыбался, горько, вымученно, обречённо, продолжая по-прежнему любить и жить последние секунды ради своего младшего брата. Если признаться, он заподозрил что-то неладное, когда увидел Саске с подносом в руках, и внутренне был готов к плохому, но в это просто не хотелось верить, хотя Итачи только сейчас понимал, что ожидал подобного исхода не только сегодня, не месяц, не год, а всю свою жизнь. Слишком поздно что-то исправлять. Он не оказался с Саске в нужный тому момент, не поддержал его и позволил случиться непоправимому. Наверное, так всё в итоге и должно произойти. Второго шанса нет и не должно быть. Итачи хотел что-то сказать и уже приоткрыл пересохшие, синие губы, как в этот момент Саске взял его чашку и одном глотком выпил до дна всё, что там оставалось. Итачи замер. Его сердце колко ударилось о рёбра и скатилось в пятки, оставшись там. Из окна по-прежнему дул ветер. Тёплый, летний ветер, ласковый, нежный как рука матери. Итачи, не веря в произошедшее, с нескрываемым ужасом в глазах смотрел на Саске. Тот спокойно снял с плеч пиджак и бережно положил его на соседнее кресло. Нагнулся к старшему брату, взял его за ослабевшие руки, закинул их себе на плечи и приподнял не стоящего на ногах Итачи с места. — Зачем? — глухо прошептал тот, когда Саске уложил его на кровать и сам лёг рядом, бережно подкладывая под голову брата своё предплечье и упираясь на матрас локтём. Пальцы убрали со лба Итачи растрепавшиеся чёрные волосы, а губы — старший не видел их, перед глазами всё плыло — прошептали где-то совсем рядом: — Ты никогда не понимал и сейчас не понимаешь, что значишь для меня. И мне горько думать, что я считал тебя невинным мучеником, а себя — мерзавцем. Мы стоим друг друга на самом деле. Я понимаю и принимаю твои объяснения. Помолчав, Саске добавил: — Я так и не сказал тебе, что убил Хатаке Какаши и Темари. Я хотел это сказать, но не смог, а теперь что толку скрывать это. Я это сделал, но я не виноват. Я освободил Какаши от мучений долгой смерти и считаю, что исполнил свой долг. Он бы хотел этого. Он бы одобрил и простил. Темари… это вышло случайно, она хотела развестись с тобой… — Я всё знаю, Саске, — прошептал Итачи. Младший с изумлением взглянул на брата. — Знаешь? Ну да, как иначе. Но всё же послушай меня. Я не хотел, чтобы Темари пила яд. Это вышло случайно. Я бы никогда не сделал этого, если бы не ты. Итачи раскрыл слипающиеся глаза и наконец-то нашел ими бледное лицо нависшего над ним Саске. Тот выглядел спокойным и умиротворённым, словно выполнил свой долг. Свободной рукой он мягко погладил волосы и лицо брата, нагнулся и поцеловал его в холодную щёку, прижался настолько тесно и ласково, насколько мог. Итачи не выдержал, едва слышно прохрипев: — Ты выпил яд. Ты только что убил всё, ради чего я жил всю свою жизнь. Проклятье, Саске. Но тот покачал головой, так же сипло нашёптывая: — Успокойся. Я не позволю твоим жертвам напрасно исчезнуть. Я обещал, что дам тебе хорошую жизнь, и я сделаю это. Я же твой младший брат. — Что? Ты только что убил нас обоих. Ты убил себя. — Я только что дал новую жизнь нам обоим, — Саске сжал руку Итачи и поцеловал его в губы. Но тот, кажется, уже ничего не слышал и не понимал; его ладонь слабо шевельнулась в районе ног младшего брата и легла на его колено, обессилевши сжимая его. Саске нахмурился. Ну, конечно! Он должен был выпить Джуин после того, как заснёт Итачи. Он же боится за Саске. Он же переживает и мучается. Ну, почему правильные мысли приходят всегда поздно! Но что-то объяснить Итачи сейчас невозможно и нельзя. Саске только мог обнимать его и осторожно гладить всё больше бледнеющее лицо, которое начало приобретать зеленоватый, трупный оттенок. Итачи открыл глаза и внезапно прошептал: — Все те годы, что мы не были вместе, ты мне снился. С посиневшими мёртвыми губами. Саске наклонился к брату и крепко обнял его, зарываясь носом в его костлявое плечо. Итачи всегда был слишком худым. Но его это красило. Саске покачивал брата в объятиях и улавливал его едва слышный хрип с нотками, не присущими ему: — Я был плохим братом. Саске понимал, что сейчас никак не может помочь Итачи, не может облегчить его мучений. Он ещё никогда не видел его таким, и именно это было по-настоящему страшно: не его молчание, а его отчаяние. Его страх. Всё прекратилось с последним коротким вздохом. Когда Саске отодвинулся, чтобы заглянуть в лицо Итачи, голова того безвольно откинулась назад, глаза были плотно сомкнуты. Саске осторожно коснулся шеи брата. Пульса не было. Как и дыхания, тепла и какой-либо реакции на прикосновение. Итачи был мёртв. Лицо его расслабилось, стало величественным и строгим; искривлённые перед смертью губы расправились и приняли обычное спокойное выражение. Кожа неестественно посерела. Рука по-прежнему сжимала колено младшего брата. Саске сдавленно вздохнул и без сил упал на неподвижную грудь Итачи. Он и так долго продержался, а сейчас делал последние вздохи в этой жизни. Лампа на столе мигнула и погасла, погружая всё в вязкий мрак. Ветер раздувал шторы, запах душистого табака наполнил комнату. Где-то вдалеке на улице слышались слабые крики. Саске стиснул остывшее тело брата и закрыл глаза, вдыхая запах, которым жил с шести лет. Через три минуты, когда часы в гостиной пробили половину двенадцатого ночи, они оба были мертвы.