The Close One

«We have fought together for centuries, and once again, to break your enemy, you broke your family». Elijah Mikaelson «Мы сражались бок о бок веками, но снова, ради победы над своим врагом, – Ты разрушил свою семью». Элайджа Майклсон XIII век, Византия       Предрассветные часы.       Напряженность прошедших дней и ночей, скованных пустой дремой, вынудила Элайджу смириться. Несмотря на высказываемые Клаусом предложения о захвате замка, если он так приглянулся старшему брату, первородный не желал кровопролития из-за созданной ситуации и быстро отклонял этот план. Кол же пожимал плечами, не понимая созданного в воздухе раздражения – они просто показали свои настоящие лица – разве честность – порок? Ребекка злилась на братьев, которые лишили ее остатков общения – теперь ее избегали и боялись. Ее светлые глаза выражали чистую боль от собственного одиночества – девушка заперлась в своей комнате, игнорируя призывы Кола на прогулку и игры наперегонки. Кажется, семейные узы были натянутыми струнами, на которых можно было сыграть начало реквиема.       Перестав притворяться, что сможет отдохнуть до восхождения солнца круглым диском на востоке, первородный сменил ночную одежду на повседневную, вяло одернув манжеты светлой сорочки. Подчеркнуто идеальный образ собранного и благородного мужчины ощущался в этот день невозможной ношей, и Элайджа устало провел пятерней по своим волосам, создавая образ, противоположный – неаккуратного бедокура.       Звонкий звук со свистящим фоном раздавался со стороны внутреннего дворика. Выглянув, первородный увидел постоянную утреннюю тренировку со своими воинами Маркоса. Раздетый по пояс, Кесарь сражался, окруженный подчиненными, крепко держа два меча. Свист рассекаемого воздуха казался мелодией искусства войны – отточенные движения вырисовывались в танец.       Решив больше не откладывать назревавший разговор, Элайджа направился к Валентину, ступая по просыпающемуся замку словно по раскаленным углям – от первородного шарахались слуги и многие гости. Редко, кто позволял себе встретиться с ним взглядом.       Элайджа оказался на тренировочном поле в тот момент, когда Маркос одолел последнего противника, едва не зарубив его ударом. Парнишка перекатился в сторону, когда один из мечей вошел в землю, закачавшись от отдачи приложенной силы. Короткие хлопки рыцарей были адресованы последнему выжившему на поле, который смущенно поднял руки.       Молодой человек с темной кожей первым заметил подходящего первородного, крепко вцепившись в накинутую на его обнаженные плечи шкуру хищника. В его почти черных глазах горело подобие настороженности, но он не враждебности. Маркос заметил взгляд своего близкого друга, поворачиваясь, и тут же потерял усталую улыбку.       - Доброго утра, - вежливо начал Элайджа, останавливаясь в пяти шагах от Валентина, который задумчиво отметил расстояние. Ответив идентичным приветствием, Маркос подошел ближе, облокотившись одной рукой на ограждение тренировочной площадки. Вторая ладонь по-прежнему сжимала рукоять меча. Воины стояли позади, ожидая продолжения.       Первородный выдержал напуганные, но храбрящиеся взгляды окружающих, и печально выдохнул, слегка опустив голову, и начал говорить:       - Выявленные обстоятельства негативно повлияли на обстановку в Шальном замке. Я прошу прощения за поведение моего брата – он… - Элайджа проглотил усмешку. – Он не сдержан. Мы…       Маркос сжал пальцы свободной руки в кулак и прервал своего гостя:       - Позволь мне, - Кесарь облизал подсохшие губы, собираясь с духом. – Позволь мне сказать первым, лорд Элайджа. Я не могу найти правильных слов, чтобы принести своих извинения за свое наивное и детское поведение – опрометчивые слова и слабость моей одержимой жажды величия. Вы – все еще мои знатные и важные гости. Моё восхищение Вашей Благославленной Семьей: своевольным Юпитером, ранимой Юноной, подозрительным Плутоном и верным Нептуном, – Маркос подчеркнул последнее божественное обозначение, указывая на Элайджу. – оно неизменно. Подобно испуганному шорохом молодому оленю, я позволил себе страх, когда должен был испытать предвкушение.       - Предвкушение? – повторил за Бароном первородный, и тот кивнул, продолжая:       - Мое блаженное восхищение спутало мои мысли и ослепило меня, не давая осознать древний закон баланса природы, постулата магии. Совершенство не в почете этого мира. Было глупо предполагать, что слухи о кровожадных монстрах не связаны с бессмертными существами. Обладая могуществом божества, благословлённые самой смертью могут платить за нее. Равновесие, которое надсмехается над самим Величием. Кто виноват в такой погрешности созданного заклинания? Возможно, вы созданы по жалкому подобию той магии, которой обладал Сайлос. Но это не конец. Не смертельный приговор! – глаза Маркоса засияли. – Это просто начало.       Элайджа наклонил голову, ловя себя на мысли, что вслушивается в рассуждения молодого колдуна.       - Я предвкушаю, как мы сможем одолеть эти неровности в заклинании – ваши слабости, за которые природа проклинает вас. Кровавая дань, которую вы платите за бессмертное величие, будет скована, и мы превзойдем славу Сайлоса! Оставленная за ним сила, знания – все это будет нашим! – Маркос облизал губы. – Ведь сила всегда остается. Магия всегда остается.       Первородный не решился произнести вслух его размышления о сомнительной связи проклятья матери и того заклинания, что создал превозносимый Кесарем бессмертный колдун, но возможность избавиться от одержимостью кровью могла помочь им стать больше людьми, чем монстрами.       Элайджа неуверенно кивнул на зазывающий на одобрение взгляд Маркоса.       Солнце яркой вспышкой явилось среди далеких верхушек деревьев, пробираясь к Шальному замку. Первородный посмотрел сверкающий свет, следя за ним - за лучом с ревущей болью в глазах. Есть ли путь примирения с самой Природой, проклявшей их на жажду, на ненависть солнечного света? Примет ли она потерянных детей, которых вырвали из ее покровительства?       В любом случае, они еще задержаться здесь. Элайджа улыбнулся этим мыслям, обращая внимание на стоявшего в проеме раскрытых дверей Клауса. Он небрежно держал в руках кожаную куртку, бронзовые кудри сияли в свете рассвета, создавая ореол вокруг его головы. Брат тоже щурился от солнца, но его оно не раздражало, словно принимало его. Пугливая мысль о настоящей сущности Клауса гуляла в осознанной части разума Элайджи, и он видел молчаливое неодобрение в глазах урожденного волка.       - … не убегай от меня, - фырчал позади Клауса Кол, явно желающий поделиться какой-то очередной историей. – Тот парнишка упоминал, что шаманы праха и пепла способны заглянуть внутрь и извне, понимаешь? Словно сдунуть неопределенность с понимания…       Младший брат запнулся, замечая гляделки Элайджи и Клауса. Изобразив бесшумное ворчание на то, что его обделили вниманием, Кол тяжело вздохнул, водрузив локоть на плечо брата в явно неудобной позе, и спросил:       - Полагаю, Элли договорился о нашем дальнейшем путешествии?       - Напротив, - оскалился Клаус. – Кажется, мы надолго застряли здесь. Младший Майклсон закатил глаза, нервно прикусив губу, но быстро сбросил задумчивость со своего лица. Пожав плечами, Кол помахал Элайдже, словно пятилетка, заметивший издалека отца.       - Бекки будет в восторге, - неожиданно обреченно заявил младший братец, уронив руку с плеча Клауса. – Может, внушить всем забыть о сцене твоего несдерживаемого аппетита?       Никлаус взглянул на Кола неопределенно, не уверенный в ответе, но им не пришлось устраивать парад чистки памяти: несколько дней спустя на дневной трапезе Барон с легкой своей руки, с кубком вина и с возвышенной речью объяснил их пугающую сущность, искажая красивыми словами и сопровождая связью легендами.       Он назвал их Детьми Кроноса. Богами на земле, проклятых за свое Величие.       Удивительно впечатлительные гости и обитатели Шального замка приняли на веру созданный образ, постепенно привыкая к вампирам, заинтересовавшись их сущностью, перестав нарочито прижиматься к стенам, уступая путь, да и прятаться от первородных. Проявление почти благоговейного почтения смущало первое время, а потом стало рутиной. Великий Кесарь, провозглашенный Цыганский Барон, ловко управлял своим табором, день за днем убеждая и показывая преимущества сближения и дружбы с первородными. Элайджа активно участвовал в задумках Маркоса, помогая то в мелких, то в крупных делах.       Казалось, что их приняли в Шальном замке. Ребекка повеселела, занялась рукоделием с новообретенными подружками, иногда демонстрировала свои музыкальные способности, которые Кол оценивал, как визг кабанчика, которому щипцами сдавили хвост. Младший часто получал за такие комментарии, но почти всегда делал вид, что отшучивался. Оказавшись отвлеченным от своих планов на понимание его магической обреченности, первородный как мальчишка на побегушках оказался среди трупы артистов, которые везли с собой музыкальные инструменты с далеких восточных берегов. Клаус с облегчением отмечал и поощрял эту одержимость братца.       Они начали распространять первые крохи легенды о проклятье Солнце и Луны с помощью странствующих магов – к неудовольствию Клауса, многие трактовки были отредактированы Маркосом.       В вечности дни становились минутами, а месяцы – днями. Первородная семья свыклась со своим необычным домом, хотя Кол и Клаус часто желали прикрыть уши, когда Барон решался сразить на общей трапезе своим ангельским голосом.       В один вечер главный зал заполнился шумом после окончания очередной длинной речи Маркоса, который решил, что пропеть заклинание для оберега на долгую и сытую зиму – здравая идея. Кол морщился от сочетания звуков и переплетений распевки с магической связью, нарочито заметно пытался вытряхнуть из ушей пропетую мелодию. Продолжая традицию своей задумки насчет Детей Кроноса, в своей речи Барон подчеркивал вклад каждого первородного каким-либо эпитетом. Сегодня Клаус оказался – повелителем волчьей смерти из-за случая на охоте, когда он разобрался со стаей, решившей перехватить добычу. Волки доверчиво шли к нему, даже вожак стаи склонил морду перед первородным, чья сущность была подавлена. Это привело к обжигающей ярости Клауса, и он быстро уничтожил волков на глазах других охотников.       Кол, сидевший рядом с братом, хихикнул, толкая Ника в бок и оживленно зашептал:       - Кажется, что ты скоро в этих речах станешь не Плутоном, а воплощением Цербера - адового пса… волка, - мальчишка не видел в своей шутке опасного подтекста. Клаус перевел на него тяжелый взгляд, готовый вцепиться в глотку болтуну, но Кол раскаянно улыбнулся, ласково обхватив руку брата, желая повиснуть на ней как ребенок.       - Я распространяю придуманную историю, хмурый братик, - парнишка хлопал ресницами, пожимая плечами, продолжая липнуть к Никлаусу. – Мы вернем тебе то, что она забрала, раз ты так скучаешь по свету луны.       Несмотря на то, что Проклятье Солнца и Луны подразумевало его освобождение – Элайджа поклялся, что не откроет эту истину Маркосу. Более того, выдавать эту легенду за попытки получить информацию от внешнего мира для усмирения недостатков вампирского бессмертия – показалась Валентину гениальной.       Первородный внимательно посмотрел на безумного братца, но промолчал, тревожно оглядываясь на старшего брата и его нового друга, который не мог услышать ловкое замечание об истинной сущности Клауса. Вампир надеялся на это, отцепив от себя брата, решив продолжить трапезу.       В тот момент Маркос действительно не услышал опасные слова Кола, но ему ловко донесли странный разговор братьев, дав пищу для размышлений, открывая еще одну необычную дорогу к желанному. Младший брат не знал, что его шутливое замечание заложит благодатную почву не только для его собственного приближения к пониманию его обреченности, но и станет первой искрой разжигаемого жертвенного костра для Клауса.       Забавляясь и наслаждаясь своим бессмертием, Кол не услышит и слова укора от брата за то, что с ним произойдет через дюжину месяцев, когда младший Майклсон покинет уют Шального замка для встречи с шаманом, обменяв свою кровь на карту.       Но в тот момент Кола все же услышал другой бессмертный, любопытный до необычной сути Клауса, чей запах смутно казался знакомым. Его глаза с узким разрезом очерчивали черты первородного вампира, который раздраженно залепил оплеуху младшему родственнику, когда тот попытался помешать ему взять в руку нож.       Клаус почувствовал знакомый оценивающий его взгляд и отвлекся от переругивания с Колом, поднимая глаза прямо на черноволосого мужчину, который мягко обнимал певицу, как-то исполнившую печальную песню о потерянном рыцаре. Тот улыбнулся, поднял кубок в знак и приветствия, и почтения, вынуждая Клауса отзеркалить его движение.       Этот безмолвный обмен стал первым взаимодействием между будущим истинно бессмертным гибридом и вечным оборотнем – Серебряным Лисом – Юэ Лингом. Март 2014       Майкл вернулся поздней ночью, несмотря на запланированную на раннее утро поездку в другую лабораторию Августина, куда постоянно отлучался Кай, оставляя сестру на первородного охотника. Девушка, выглядя юно, оказалась рассудительной и мягкой по своей натуре, искренне молясь за совершаемые ее братом зверства. Богобоязненность сочеталась с рациональным подходом, и выливалась в странное объяснение:       - Возможно, грехи не смыть и не искупить, но молитвы приносят мне покой, смиряют с реальностью, притупляют жгучую жажду. Возможно, Бога нет, - Джозетта, прося называть ее Джо, часто прибегала к своей полумаске-наморднику, а также оказывалась добровольно в клетке.       - Как Джо? – первый вопрос, который задал Элайджа, сидя в мрачном свете кабинета. Несколько часов назад перед глазами старшего сына развернулась сцена, смывшая его спокойствие бурной рекой тянущей боли в груди. Разум топился в глубоких, опасных воспоминаниях, создавая мигрень, которую было почти не заглушить алкоголем.       Девчонка помогала первородному охотнику с пониманием одного из отчетов, как резко выпрямилась и исчезла из комнаты. Слабый запах крови донесся до первородных позже, чем учуяла Джо. Майкл бросился за ней – но она уже сидела среди частей тела, рванных кусков, оставшихся от человека, который помогал при уборке дома. Джо разодрала его, и теперь сидела в крови, вкушая ее словно оголодавший хищник – мясо.       Элайджа замер в дверях – он не впервые видел такой жестокий приступ одержимости, но его сковало от разыгрывающейся сцены. Она была ненасытна в своей кровавой трапезе. Ее неконтролируемая жажда напоминала симптомы Потрошителя, но ее чувства не были отключены. Майкл подошел к ней ближе, медленно опустил на одно колено, игнорируя соблазнительный запах алой жизни, окруживший их.       Протягивая к ней дрожащую руку, первородный охотник выглядел ранимым и сломленным, поражая Элайджу тем трепетом, с которым он обращался с Джо. Ласка в каждом движении – от резкого отрывания от прокусанной руки до натягивания намордника.       Ее глаза не прояснились – она сопротивлялась, словно собака пытаясь стащить с себя маску, но Майкл крепко прижимал к себе ее.       Когда Разрушитель уносил ее – Элайджа с благоговейной яростью увидел в глазах отца давно потерянное чувство – страха за чужую жизнь. Мерзость коснулась дна сердца первородного, когда память урывками возвращала идентичное выражение на лице мужчины, более молодого и более разбитого в гримасе опустошающей потери.       Дожидаясь возвращения Майкла, вампир пытался задушить в зародыше гнев, пробуждающийся от краткого понимания, что отец по-прежнему способен на такие эмоции. Пугающие открытия меняющего на глазах мира пытались поглотить Элайджу, вынужденного держать маску великодушного Майклсона.       Сын опустил взгляд, дотягиваясь до стакана с виски, ожидая ответа от отца. Охотник сообщил, что за ней присмотрят в лаборатории, и она вернётся к ним, как позволит состояние. Этот приступ не первый и не последний, пока они не смогут вернуть ей человеческую сущность. Элайджа покрутил стакан в руке, едва не уронив, и произнес:       - Внуши ей, - вспоминая Кэтрин, которую посадили на цепь, заставив скакать вокруг Майклсонов. Разрушитель выдал нервный смешок, проходя к столу и обхватывая початую бутылку пальцами за горлышко. Сделав несколько крупных глотков, Майкл ответил:       - Я уже внушал ей, - в голосе вампира терялось раздражение и нотки омерзения к себе. – Разные вариации команд и установок. Разум Джо мутнел, она теряла контроль над своим телом, и это приводило либо к длительным приступам, либо к засыханию ее тела – Джо давила в себе жажду, теряя силы. Донорская же кровь не проносит ей покоя, сводя с ума от одержимости вкусить непосредственно из источника. Она питается словно животное, будучи скованной в клетке.       Элайджа сглотнул горечь от пронизанных искренней болью и сочувствием слов отца. Далекие, глубокие мысли, которые нельзя было поднимать со дна, тащить под пугающим давлением, мешать их искажению – они начинают сверкать драгоценными камнями в голове первородного.       Несомненно, жалость к этой девочке естественно зародилась внутри. Она была чистой, нежной и сострадательной душой. Вся вампирская сущность была противна Джо, и она держалась на надежде – что станет человеком рано или поздно. Она жила в ожидании, смиренно улыбаясь, готовая искупать свое заветное желание - стать вновь человеком – до своей смерти.       Своей мечтой Джо напоминала Элайдже Ребекку, которая в течение веков искала любви, искала принятия своей сущности, верила в то, что ее надежда в усмирении монстра в ней. Вздорный характер мешал ей сосредоточиться на исполнении желания, а влюбчивость - сопутствующим признаком. При этом она хваталась за каждую нить в поиске принятия этим миром ее.       Мысли о сестре заставили его свернуть на эту опасную, скользкую дорожку насильно подавленной памяти, провалиться в нее, уйти под воду от осознания застывшего перед глазами образа отца, преклонившего колени ради девочки.       - Отец, – старший сын надавил на стенки стакана, давя в руке фужер. Отец демонстрировал похороненные в собственном гневе и непомерной гордости те самые чувства по отношению к чужому ребенку. Мерзость вновь стиснула сердце Элайджи, огонь далекого костра и веселые посиделки волков встали перед глазами словно яркие пятна.       Вампир отстранено проговорил:       - Ты хочешь… - каждое слово давалось с трудом от переполняющего чувства несправедливости и черной зависти, - вернуть свою семью.       Майкл недоуменно посмотрел на сына, который тяжело дышал, а стакан в его руке лопнул с хлопающим звуком, но первородный продолжал сжимать стекло в своей ладони.       - Мучения этой девочки воскресили в тебе это желание? – ярость была неразумной, но в груди щемило, давило. – Ты бросил своих собственных детей в ад, сделав их вампирами, а теперь последствия – одержимая кровью девчонка – въелась в твои глаза, и ты прозрел!? Где было это сочувствие и понимание последнюю тысячу лет?       Элайджа с размаху ударил по столу своей окровавленной и загрязненной алкоголем и стеклом ладонью. Майкл с достоинством приподнял голову, возвышаясь над сидящим сыном, глаза которого горели красным оттенком злости. Вампир, едва сохраняющий свой голос в состоянии покоя, не переходя в крик, продолжил говорить:       - Ты мучал нас за то, кем мы стали из-за тебя. Ни разу не появляясь на пороге с предложениями обратить свои злодеяния, только просил о помощи в убийстве. Ты хотел просто уничтожить следы своей ошибки, но не желал помочь так, как ей. – Элайджа опустил устало плечи, не понимая, как обернулось происходящее в повторение недавних откровений. – Что случилось теперь, отец?       - Почему тебя так взволновало мое короткая слабость – проявленное сочувствие к ребенку, чьи мучения вызваны косвенно моим да и твоими деяниями? Я и твоя мать принимаем свою вину за сотворенное зло, но и ты, сынок, не пытаешься смыть кровь со своих рук. Вы распространили эту заразу по всему свету.       Глаза первородного слегка расширились, поражаясь попыткам уйти от ответов и демонстрируя пассивное отрицание проявившихся чувств к девочке-вампиру.       - Не смей переводить стрелки, - пригрозил Элайджа. – Я не слепой. Я видел, как ты смотришь на этого ребенка. Я заметил это с первой минуты, как увидел ее и тебя рядом в лаборатории. Неужели умирая от волчьего яда, ты наконец-то спустился на дно своей памяти, разрешив себе прочувствовать то, что запретил нам упоминать даже в мыслях?       Майкл пытался сделать вид, что не понимает, о чем толкует сын, но в глазах первородного охотника горел нехороший огонек предупреждения. Дыхание вампира стало тяжелым, даже сердце забилось в непривычном ритме.       - Память подобна океану, отец, - слегка расслабился Элайджа, видя, как меняется выражение лица Майкла. – Мы способны нырнуть в нее, давление прошедших лет не даст нам дышать, но мы нащупаем дно рано или поздно. Тот самый момент, что не желали похоронить в темноте океанских глубин.       Первородный охотник прикрыл глаза, слегка покрутив голову, пытаясь снять напряжение.       - А потом не сможем всплыть, не сможем снова упрятать на дно проклятые воспоминания, потому что они так или иначе всегда были с нами! – Майклсон окровавленной ладонью дотянулся до своей груди, оставляя напротив сердца. – Как принесенная клятва, память сковывала меня, когда насильно пытался забыть.       - Твоя память путана, - отрешенно проговорил Майкл. – Века прошли, а ты был ребенком.       - Да, ребенком, - спокойно подтвердил Элайджа. – И я, и Финн были детьми, но как мы могли забыть? Мы все любили ее. Ты заставил нас бояться даже мысли о ней. Ты вынудил нас принести клятву, что мы забудем ее, что даже про себя не будем произносить ее имя!       - Это далекое прошлое, сынок, - Майкл попытался остановить слова вампира, но тот лишь устало прикрыл глаза, не чувствуя, как слезы скатились по его лицу. – Былое.       - У Джо похожая улыбка, - не открывая глаз, Элайджа тихо говорил. – Эта слегка кривая улыбка с приподнятыми на разном уровне уголками губ.       Разрушитель болезненно выдохнул.       - Прекрати, сын, - не смог скрыть дрожащий голос Майкл, на слабых ногах отходя к книжному шкафу, вцепляясь пальцами в полку, чтобы остаться стоять.       - Улыбка, которая она унаследовала от кого-то из своей семьи, как унаследовала ее она от тебя, - прошептал Элайджа. – Я поклялся забыть, поклялся, что это не повториться, когда ты вышел в ночь с ее маленьким телом, не давая ни матери, ни мне, ни Финну попрощаться.       - Ты знаешь, что это было опасно! – резко и громко сказал Майкл. – Ее само тело было опасно для вас.       - Ты спрятал даже ее могилу! Ты не позволил нам увидеть место, где она обрела покой, - Элайджа встал быстро, опрокидывая свой стул. - Но все равно я поклялся, когда ты снова и снова покидал нас и уходил на долгие месяцы в свои военные походы, я поклялся тебе! – Окровавленная рука указывала на отца, словно выбирая виновного в преступлении.       - Я защищал нашу семью, - грудным, чужим голосом произнес Майкл. – Я становился сильнее, чтобы защитить свою семью, чтобы мне не пришлось снова нести тело своего ребенка в глубокий лес, хоронить его без обряда, без прощаний!       - Мне было семь! – резко сказал Элайджа. – Я потерял близкого человека, а ты решил, что убийство новых поселенцев, принесших заразу, забравшую ее – самый верный путь по защите нашей семьи? Финн не мог смириться и днями да ночами бродил в округе в поисках ее могилы, пока его здоровье не подорвалось окончательно. Забота о другом больном ребенке спасла мать от горя, а я не мог даже дышать в том доме, пока ты искал утешение собственной гордости, которая едва справилась с осознанием слабости перед очередной потерей ребенка. И выполнял доверенный мне долг – я защищал нашу семью.       - Поэтому я всегда гордился тобой, сынок, - Майкл повернулся к Элайдже, поникшие плечи добавляли ему возраста. – Всегда. Несмотря на твой выбор стороны, твоего упрямства в отталкивании меня, кровавых следов по всем миру – я всегда чувствовал гордость за то, каким благородным и честным ты оставался все эти бесконечные года.       Пугающая похвала. Черная, слизкая и соблазнительная, но вязкая в своей сущности – опутывала тиной слабого желания принять и простить несовершенного, безумного, упрямого и отвратительного отца. Элайджа поджал губы, отводя взгляд в сторону. Призывая остатки своей благоразумности, спокойствия и понимания, первородный обошел стол медленно, иногда опираясь на поверхность.       В конце концов, это действительное – «Былое». Прошлое, похороненное в темноте океанского дна памяти. Детская обида, разрывающее сердце мальчишки боль, яркие картинки ее облика от первого робкого объятия и шажков до замерших голубых глаз и приоткрытого рта, когда его покинуло дыхание.       Майкл попытался дотронуться до сына, но тот махнул на него рукой, шаг за шагом отдаляясь от него в сторону своей спальни. Задерживаясь около проема, Элайджа устало прислонился к лбом к косяку, тихо спрашивая:       - Ее имя, - вампир не желал оглянуться на отца. – Ты помнишь ее имя?       Первородный охотник не ответил, отворачиваясь и добрался до бутылки, словно желал с помощью алкогольного опьянения заглушить и слова сына, и воспоминания. Сделав несколько крупных глотков, Майкл с нотками обвинения сказал:       - Это ты помнишь ее имя, сынок. Я же поклялся забыть.       Мороз прошел по коже от губительности произнесенных слов. Сильным ли был тот человек, который жил дальше, закопав воспоминания в глухом лесу? Сжег все памятные предметы от деревянных игрушек до одежки, разрубил кроватку на доски и пустил на костер. Вытравил мысли и боль прочь.       - И никогда не забывал, - прошептал Элайдже себе, отталкиваясь от косяка рукой, найдя в нем опору, и побрел по коридору.       Майкла затрясло, он запустил бутылку в книжный шкаф, и оглушенный резким треском стекла склонился перед столом, словно молитвенным алтарем, касаясь локтями. Его голова упала на сцепленные руки.       Какой родитель способен забыть своих детей?       Элайджа задержался на мгновение перед дверью в свою комнату, а потом развернулся и прошел в спальню Кэтрин, которая привстала на кровати, разбуженная эмоциональным разговором. Её вынудили молча отдыхать в своей комнате до утра. В слабом свете уличных фонарей можно было разглядеть ее гладкую кожу, соблазнительную фигуру в шелковой сорочке, а также ненавистный и непонимающий взгляд глаз – она не могла ему возразить, навредить, и покорно ждала его действий.       Первородный смотрел на нее с минуту, заставляя теряться от пристального взгляда.       Кэтрин поджала под себя ноги, продолжая сидеть на кровати. Ее волосы рассыпались по плечам, грудь вздымалась от неуравновешенного дыхания. Она дернулась, когда Элайджа стремительно бросился к ней, уронив голову на ее колени, обхватив ладонями ее бедра. Словно ребенок просился к матери на ручки.       Кэтрин опешила, приоткрыв рот от наглости ночного гостя, попыталась отцепить его от себя, пока ее пальцы не коснулись мокрых щек. Наклонив голову, девушка поняла, что это слезы текут по его лицу. Безмолвный, тихий плач – без всхлипов и сбившегося дыхания.       - Прости, прости… - зашептал вампир, когда ее рука начала гладить его волосы, ласково и умиротворяюще. Он молил ее о прощении, жалостливо и обезоруживающе, но Кэтрин отвернулась и смотрела в сторону, продолжая успокаивать его в темноте ночи.       Пережитое эмоциональное напряжение и усталость победило, давая Элайдже забыться дремой, сквозь которую просочился голос двойника словно мираж, напевавший ему добрую песню на болгарском языке, возможно, старинную колыбельную или сказочную историю о воине.       И, положа на престол своего бессмертия выбранную цель, рыцарь преклонил колени перед бескрайним и бурлящим океаном раскаяния и надежды. Маячивший впереди берег обманчиво казался надежным, хотя прятал острые подводные скалы. Но Элайджа не мог утихомирить бурю, несущую его на гибель и освобождение от водяного плена. Ему казалось, что на том береге стоит ребенок, не пугаясь волн и ветра. Девочка с бронзовыми кудрями, голубыми глазами.       Ее улыбка грела в своей кривой ухмылке.       Фрея. Младшая сестра, не пережившая свою четвертую зиму.       Ее имя было Фрея.